Заслуженный гамаковод России

Алексей Алексеевич Иванников

Заслуженный гамаковод России

(сборник)

История лягушки-путешественницы, написанная ею самой

Ныне, став пожилой уважаемой лягушкой и чувствуя скорое приближение смерти (не пережить мне предстоящей зимы: я уже вижу это) хочу я оставить о себе память и поведать о реальных фактах и обстоятельствах, сопровождавших мою героическую попытку дать всем сородичам доступ в незнакомый доселе мир и открыть новую главу в истории лягушачьего рода. Попытка – хоть и была замечена и вошла в анналы истории – но обросла ненужными сплетнями и бессмысленными подробностями – как старая черепаха водорослями и паразитами – и моя задача теперь: соскрести наносные отложения и освободить твёрдый прочный панцирь. Неоднократно уже мне доводилось слышать о появлении самозванцев, имевших наглость объявлять себя авторами дерзновенного прорыва, и просто вынужденно мне приходится объявить на всё болото и окружающую его местность: именно я и есть та самая лягушка, которая летала на утках.

Дерзкие самозванцы, квакая о мнимых подвигах, даже не поинтересовались и не попытались узнать: жив ли я ещё, давно откинул лапы в подходящей тихой заводи или оказался проглочен зловредной цаплей, не оставляющей наш род в покое уже многие поколения. В противном случае они попридержали бы своё гнусное кваканье и попытки кривыми дрожащими лапами отнять у меня то, приоритет на что принадлежит мне по праву: первенство в воздухоплавании.

Вы спросите: а когда и с чего всё начиналось? Плавая ещё головастиком в кишащей опасностями канаве и то и дело спасаясь бегством от птиц и жуков-плавунцов – уже тогда я осознал это чувство парения над твердью, потом только разделившейся на болота и леса, поля и горы, которые именно мне впервые выпало счастье наблюдать с высоты птичьего полёта. Внутреннее ощущение было настолько сильным, что именно оно и позволило мне выскальзывать из уже открытого и готового вцепиться клюва, сообщая дополнительное ускорение совсем не в ту сторону, куда целилась птица, предугадывая моё движение. С самого рождения я был не простой лягушкой, способной лишь ловить комариков и орать на всё болото, утверждая свои права: ещё когда длинный неуклюжий хвост связывал мои движения и не позволял выбираться на сушу – уже тогда я мысленно парил в толщах воды, рассматривая проплывавший внизу ландшафт. Водоросли были кустами и деревьями, качавшимися под порывами ветра, а неровности дна становились холмами и оврагами, позволявшими временно спрятаться от всевозможных опасностей и угроз, так что я даже чертил в уме целые схемы и карты, дававшие возможность такому мелкому лягушонку как я наилучшим образом построить маршруты движения и организовать распорядок дня. И это было моё первое великое открытие! Позже выяснилось, правда, что меня уже опередили: общаясь потом со взрослыми умными лягушками, я узнал, что многие поколения наших предков пользуются в практической жизни знаниями о топографии, способствуя дальнейшему процветанию нашего рода. Кто-то из великих предков уже нащупал золотую жилу, заставив меня тем самым обратить внимание на смежные области и направления, не подвергшиеся такому изучению. А я ведь всегда был таким любознательным и настырным лягушонком! Стоило какому-нибудь камню бултыхнуться в воду, распугивая всех обитателей: и разве я бежал, рефлексивно унося ноги от незнакомой опасности? Ничего подобного: в отличие от сородичей я наоборот приближался к неизвестному предмету и ощупывал его: сначала ртом – когда ещё крошечные слабые лапки не позволяли дотянуться и провести полное обследование, но вскоре – после отпадения хвоста и превращения в настоящую полноценную лягушку – этот недостаток оказался устранён и я мог уже действовать свободно и раскованно. Сколько же я ощупал палок, коряг и всевозможных предметов, попадавших к нам из другого мира! Одно только перечисление должно отнять кучу времени, такого теперь дорогого для меня, так что сразу я перейду к заключениям. Мир, увы, слишком враждебен к нашему роду, и попадающие в водоём камни, бутылки и прочие разнородные предметы есть проявление именно этой враждебности и ненадёжности. Сидя в затишье под любимой корягой – что со временем происходит со мной чаще и чаще – я вспоминаю теперь прошедшую жизнь и с гордостью сознаю, что не зря прошла она и не оказалась замкнута в пределах родного любимого болота, которое как раз из-за великого деяния мне и пришлось покинуть. Кто-то ещё и подумает, что мне пришлось просто спасаться бегством по причинам личного характера: вынужден разочаровать подобных пессимистов, не было никогда ничего подобного. Я всегда был сильной, но покладистой лягушкой, не задиравшей лапы на не принадлежавшее мне по праву, так что даже самые крупные и упитанные самки – взирающие на всё свысока – вполне благосклонно относились к моим весенним трелям, разлетавшимся по всему бескрайнему болоту. Это было славное время: когда миновав угрозы и опасности я стал-таки полноправным обитателем родимого водоёма и присматривался уже к кочкам и устроившимся на них конкурентам: далековато мне было ещё до того, чтобы попытаться захватить надёжный плацдарм для дальнейшего продвижения, и я ещё только пробовал привлечь внимание молодых независимых самок, не связываясь пока с превосходящими в массе и силе самцами. Я ещё только рос и набирал вес, готовясь завоевать себе достойную кочку под палящим солнцем, угнездившись на которой смог бы рассчитывать на все радости болотной жизни. Тучи мошек и комаров над головой создавали пятнистое покрывало, из которого мне просто время от времени требовалось выхватывать языком самые яркие и аппетитные пятнышки, заполнявшие вместительный желудок. Такие же молодые лягушата бороздили толщу воды, устраивая иногда шумливые потасовки: растущие силы требовали выхода, и только мерзкие цапли или иногда другие птицы прореживали наши ряды, добавляя всем оставшимся гордости и самоуважения. Это ведь не их только что схватили твёрдым клювом и проглотили на глазах всего света – нет! – это вон ту глупую квакушку, имевшую наглость предъявлять нам какие-то претензии, настигла жестокая судьба!

Что же касается меня, то совершенно недостаточно мне было удобной кочки и толстой упитанной самки по весне: я всегда стремился к большему. Речь шла не о власти: нет, ничего подобного никогда даже не приходило мне в голову: взять на себя руководство всем скопищем глупых невежественных лягушек, заботящихся только о личной выгоде – спасибо, не надо. Лишь высокие цели могли вдохновить меня и заставить как-то действовать: требовался лишь намёк и повод. И скоро такой повод появился: этот лебедь вылетел из заоблачного поднебесья и врезался в воду, едва не убив меня и раскидывая во все стороны опадавшие перья. Он был уже мертвым: страшный грохот опережал его падение и явно определял данное происшествие, такое трагическое для могучей птицы. Однако для меня оно стало не трагическим, а счастливым: как обычно я тут же принялся ощупывать огромное для меня тело, путаясь в перьях и порванных кожных покровах, и тут-то меня и осенило: я тоже хочу летать, и пока не добьюсь этого, не успокоюсь!

Разумеется, мне пришлось оставить лебедя: только маленькое невесомое пёрышко смог я прихватить с собой, крепко сжимая его губами. Совсем скоро должны были нагрянуть хищники, и не стоило подвергать себя лишней опасности. Уже из надёжного укрытия я видел пару ворон, спикировавших на мёртвое тело, но совсем недолго пировали они на нём: появившаяся собака отогнала серых тварей и уволокла тушу. Мне же оставалось лишь рассматривать и ощупывать неожиданный трофей, определивший – как оказалось – мою грядущую судьбу.

Ведь только с помощью подобных инструментов можно подняться в воздух и долго парить на невидимой подушке, одолевая немыслимые расстояния! Я сразу же понял такую простую вещь и принялся действовать: ведь если покрытый растительностью лебедь способен летать, то почему бы того же самого не добиться молодой и сильной лягушке, обклеенной со всех сторон перьями? Со всей серьёзностью я подошёл к решению задачи: собрав всё оставшееся от лебедя, я с помощью добытой из улиток слизи тщательно прилепил найденное к туловищу и лапам: торчавшие кверху и по бокам белые насаждения втрое увеличивали мой объём и позволяли надеяться на удачный исход, и даже необходимость немного пожариться на солнце и подсушить созданную конструкцию не слишком сильно расстраивала меня: я знал, на что иду.

Однако жестокое разочарование постигло меня: сколько я ни пытался подняться в воздух, перебирая и дёргая лапами, но лишь разлетевшиеся во все стороны комары и водомерки напугали моих ближайших соседей, лишившихся в результате сытного обеда, и какое-то количество ила поднялось со дна, загрязнив на время поверхность. Я уже слышал недовольные крики: они наконец увидели моё облачение и, похоже, размышляли: стоит ли им драпать от незнакомого, или надо всё же проучить за незваное вторжение пернатого странного гостя. Я уже хотел крикнуть: да это же я, разве вы не узнали?! – но тут резко всё изменилось: огромная тень нависла сверху над нашей мирной только что заводью, и последний отчаянный вопль раздался совсем близко от меня, подведя итог чьей-то жизни.

И сейчас ещё я помню то жуткое состояние, в котором оказался сразу после этого: какая же лягушка не испытывает ужаса перед цаплей и ей подобными, находясь тем более в непосредственной близости? Я чувствовал, как она ходит вокруг меня, оглядывая со всех сторон непонятное пернатое создание: остальные лягушки уже успели нырнуть под воду, и я оставался единственным доступным для неё обедом. Оцепенение полностью сковало мой мозг и мои мышцы, и даже лапой я не смог бы пошевелить: если от этого зависело бы моё спасение. Только бы не квакнуть! Она уже наклонилась ко мне: абсолютно ничего я не мог сделать в такой ситуации, и мерзкий запах гнили из раскрытого клюва должен был стать моим последним ощущением. Но что-то не понравилось ей: цапля лишь выдернула пёрышко из моего обмундирования и повертела им в воздухе: она резко снялась с места и на настоящих огромных крыльях понеслась ввысь, где парили такие же лёгкие и могучие птицы как она.

Долго ещё я не мог прийти в себя, и только выбравшиеся на поверхность соседи в изумлении окружили меня и потребовали объяснений. Случившаяся дальше безобразная сцена ясно показала, что значит быть первооткрывателем: мне предъявляли претензии за потерю бдительности, приведшую к гибели весьма жирной уважаемой квакушки, и ближайшие родственники уже готовились напасть и придушить меня, примериваясь к складкам местности и отрезая мне дорогу. «Да он же издевается над нами!» Наконец они окончательно пригляделись к моему облику, и кто-то подошёл и ощупал мой наряд. «Ну и вырядился!» Я уже хотел чистосердечно и ясно объяснить им ситуацию: я ведь старался для всего нашего рода, в том числе и для них, но меня опередили: сзади навалился кто-то огромный и сильный, и сразу двое подскочили с боков и принялись лупить меня задними лапами. Перья закружились во все стороны: если бы не мягкая накидка, то негодяи могли изувечить, и наконец страшным усилием я стряхнул державшего меня и рванул вбок: ещё никогда я не запрыгивал так высоко, растопыриваясь в воздухе и стараясь держаться как можно дольше на остатках порванной экипировки: я парил как первая лягушка, доставшая до неба кончиком зелёной пупырчатой лапки, и никакие препятствия больше не могли помешать в великом грандиозном замысле: стать первым из нашего рода, сумевшим покорить небеса.

Однако когда я добрался до тихой спокойной заводи – находившейся на другом краю болота – совсем другие заботы одолели меня, спустив резко на землю: я уже видел кривые недоумевающие взгляды в мою сторону, и огромный чёрный самец – восседавший в центре на вместительной кочке – уже квакнул что-то презрительное и недовольное. Мне пришлось нырнуть на дно: только там можно было избавиться от остатков компрометировавшего меня наряда. Твёрдая коряга больно скребла спину и брюхо, но только так можно было счистить не понравившееся и вызвавшее такое отторжение: возможно, я напоминал о наших главных врагах – птицах – обильно оснащённых такой амуницией и использующих её во вред нам. Ведь именно внезапные атаки с большой высоты наносят нам наибольший ущерб, и только случайный промах разохотившегося хищника может позволить лягушке уцелеть: если проснувшаяся жажда жизни направит земноводного по маршруту, неожиданному для сбившегося с цели летуна.

Совершенно ясно я понял, что шёл по неверному пути: куда же нам – толстым и неповоротливым – состязаться с птицами в их родной стихии? Даже моих молодых сильных лап явно недоставало для поднятия в воздух огромного толстого брюха, и что уже говорить о шансах для других моих сородичей, покрытых плесенью и заботящихся как раз о толщине подкожного жирового слоя? В явное противоречие входили мои устремления – как выяснялось – с интересами и пристрастиями ближайших родичей: я даже не мог излить никому душу и поделиться мыслями, стремительное же бегство из родной заводи отрезало дорогу назад, и главное теперь было, чтобы известие о происшествии не добралось бы и сюда, загоняя меня в угол. Местные лягушки – незнакомые мне прежде – не проявляли видимой агрессии, а чёрный самец судя по всему являлся здесь самым сильным и авторитетным обитателем, и безусловно имело смысл установить с ним дружеский контакт. Когда я вынырнул на поверхность, вокруг царила благостная обстановка: чёрный самец пробовал голос, готовясь задать вечерний концерт, остальные же усиленно питались, работая языком направо и налево, про моё же неожиданное появление успели забыть, так что я тихо присоединился к компании вкушающих вечерние дары, тайно сжимая в правой лапе последнее нежное пёрышко.

Что сказать о месяцах безделья, отягчённого разными мыслями, последовавших потом? Я бился как гадюка, попавшая в лапы цапле – это внутри, переживая происшедшее – снаружи однако я был обычной рядовой лягушкой, уже выросшей и искавшей свою кочку под солнцем. Мелкие конфликты, позиционная борьба в местах наибольшего скопления насекомых, близкое знакомство с самками, уже охотно шедшими на тесный контакт – только самые ленивые или больные могли бы уклониться от подобных прелестей повседневной жизни. И ещё, разумеется, борьба за существование: слишком уж много врагов окружало нас со всех сторон и не позволяло жить спокойно, но неоднократно благосклонная судьба выручала меня и на новом месте: чёрный самец недолго оставался местным предводителем, и после его страшной смерти в лапах случайно залетевшего стервятника разгорелась нешуточная схватка за оставшуюся свободной кочку, от которой я благоразумно отстранился. Я пережил и неоднократные набеги гадюк, и появление в наших краях шального загулявшего енота, едва не обнаружившего моё тайное убежище на дне среди коряг: весьма многие тогда лишились жизни, но только не я: у меня была великая цель, и я не собирался от неё отказываться.

Завоёванная мною кочка находилась на краю заводи, и благодаря этому я был в большей безопасности по сравнению со многими: недалёкие камыши прикрывали мой ареал с одного бока, прямо же под моей кочкой находилось огромное скопление палок и коряг, как раз и ставших для моего дома надёжным фундаментом; большие глубины вокруг позволяли мне удирать от всех возможных опасностей, петляя и запутывая недругов, и наконец самое главное: я получил возможность думать, не отвлекаясь на постороннее и обыденное. Сколько же всего за эти месяцы пришло в мою голову идей, недолго пошуршало там и оказалось исторгнуто, как несоответствующее моему главному замыслу! Да и кто бы ещё смог понять и по достоинству оценить мои шальные великие открытия, случившиеся просто на досуге в процессе переваривания комаров и мошек? Разве в состоянии эти глупые квакши были представить, например, что главное преимущество птиц – даже не крылья, а их горячая красная кровь, позволяющая им всегда пребывать в боевом состоянии – нападая в любое время дня и ночи – в то время как мы вынуждены придерживаться строго определённого распорядка? Отправь такую вот глупую квакушку в холодное время ночью на разведку: и от неё останется лишь отчаянный вопль в ночи, сопровождаемый похрустыванием костей в пасти какого-нибудь филина или енота. С другой же стороны: жара нам не менее вредна и опасна, и наш жизненный ареал таким образом ограничен чрезвычайно жёсткими рамками. А зимняя спячка? Если птицы отправляются осенью на юг, а весной одновременно с нами снова заселяют обжитые места, то они явно имеют перед нами огромное преимущество, связанное как раз с нашей неспособностью переносить большие холода. Но я придумал выход! Ведь если птицы укутаны перьями, то что мешает нам создать себе тёплое надёжное покрывало, нацепив которое лягушка уже не будет дубеть от холода и превращаться в сосульку. В конце концов я соорудил нечто, что можно было натянуть на зелёную пупырчатую кожу: переплетённые вместе листья от кувшинок и росших неподалёку деревьев я прикрепил паутиной к задним и передним лапам, создав таким образом непродуваемый панцирь. Боясь неадекватной реакции соседей, я поздно ночью испытал новую конструкцию: в кромешной темноте я натянул кожух и выбрался на сушу. Было не так холодно: я постоял, прислушиваясь и присматриваясь к происходившему в неясной темноте. Но что бы я стал делать ночью в глухом лесу, набитом опасностями и тревогами? Меня сожрали бы независимо от накидки и моей врождённой гениальности, так что я тихо и аккуратно дополз обратно до болота, стянул наряд и устроился в месте обычного ночлега.

После такой находки я почувствовал себя по-настоящему гениальной лягушкой: ну куда всем прочим лупоглазым и кривоногим было до моей изобретательности и ловкости ума? Только куда им было понять даже это: собственные убожество и отсталость, воспринимаемые как верность традициям и правила хорошего тона, они никогда не посчитали бы чем-то постыдным, моё же превосходство над всеми для них просто бельмо на глазу. Чтоб таким что-то доказать: это же болото должно зацвести зимой, а комары дорасти до размеров жабы, и тогда уже неизвестно: кто на кого станет охотиться. И чтобы они просто заметили мои открытия и обратили на них внимание, оторвавшись от ловли мошек и комаров: должно случиться что-то необыкновенное. Значит, я должен им это внушить!

Ведь каждая лягушка, нажравшись насекомых, должна твёрдо знать: зачем она живёт на свете. Она должна повторять это про себя днём и ночью, и первая мысль, возникающая с пробуждением ото сна, должна устремляться не к мошкам и комарам, а к возвышенному. А уж идеями-то я вполне в состоянии обеспечить все близлежащие болота: на все случаи жизни и для всех возрастов и пристрастий. Но должны быть, разумеется, и глобальные идеи, связывающие всех и объединяющие. И самое первое и очевидное: лягушки всех стран, объединяйтесь!

Данный проект настолько увлёк меня, что целый месяц я выквакивал, собирая буквально по буквам, те идеи и лозунги, которым должны следовать все полноценные земноводные. Это ж какая работа: всё предвидеть и предусмотреть, и не забыть на первый взгляд не самых важных и стоящих положений. И надо ж было ещё позаботиться о главной цели моей жизни – о великом полёте – который всё ещё маячил где-то на горизонте и не давался пока в лапы. Идея о нём должна была исподволь появиться в общем скоплении всех идей, и потом, постепенно набирая обороты, ввинтиться в самую гущу и занять центральное место. Начинать же следовало с нашего жизненного ареала, дающего кров и пищу: для его защиты вполне годился девиз: не позволим осушить наши болота! – переходящий потом в наступление: покроем болотами всю землю! Разумеется, кто бы смог сделать такое, но главное здесь было обозначить ориентиры, присматриваясь к которым любая лягушка могла бы прожить достойную жизнь. И здесь очевидно вылезал лозунг: каждой лягушке – по кочке! – переводивший вопрос с ареалом в индивидуальную плоскость. Ведь даже самый больной и хилый имел право на реализацию личности, но вот чтобы такая цель находилась в пределах досягаемости, надо ж было предусмотреть и время на работу над собой. Вечножрущие и заплывшие жиром по самую макушку от обильного питания никак не могли являться идеалом: поэтому девиз комарам – минута, идеям – час! просто идеально ложился в общую концепцию, расставляя нужные акценты. Сразу два лозунга – на выбор – должны были поддержать квакшу, достигшую реальных успехов в её желании проявить себя: пусть весь мир услышит наше кваканье! и скажи миру своё ква-а! Но кроме успехов встречались ещё и неудачи, и наших врагов следовало встречать достойно: даже в брюхе у цапли есть ещё надежда! призывал не сдаваться ни при каких обстоятельствах, а мир гадюкам и аистам! побуждал наших злейших недругов перейти на другой рацион. Кто бы ещё заставил их сделать это? – можно задаться таким вопросом, но подобные частности уже находились за пределами моей компетенции: мои небесные скрижали – надиктованные свыше – не разъясняли подобных мелочей, заставляя лишь внушить полученное знание всем прочим. Я так увлёкся составлением свода правил, что иногда просто забывал выходить на ловлю комаров и мошек, но занятие стоило того. Дополнительно для молодняка годился лозунг плох тот головастик, который не мечтает стать лягушкой!, демонстрируя верное направление развития, девиз же пожилые квакши – наша гордость и слава! доказывал преемственность поколений и необходимость соблюдать должную иерархию. Закалённые бойцы, прошедшие сквозь все набеги енотов и лисиц и облавы многочисленных пернатых агрессоров заслуживали уважения уже за одно это: их покрытая шрамами и рубцами шкура сразу указывала на самых сильных и опытных, заслуживающих самые вместительные кочки под солнцем и самых жирных самок весной, чему посвящался следующий лозунг: повысим яйценоскость наших самок!, гарантируя тем самым дальнейшее процветание нашего рода. И наконец: список завершал девиз, который подводил к тому, ради чего я целый месяц мучительно размышлял, стараясь хоть как-то приблизить свою главную мечту: лягушки и утки – братья навек!

Кому-то покажется странным подобное сопоставление, но именно таким образом я надеялся реализовать свой великий замысел: если мы не можем летать сами, то нам помогут другие! Почему же утки? – можно задаться вопросом, но кто же ещё из обычных обитателей болота с одной стороны не представляет угрозы для такой крупной лягушки как я, с другой же стороны способен поднять меня в воздух и довезти до нужного места? Лишь мелким лягушкам и головастикам следует остерегаться встреч со взрослыми сильными утками, на меня же данное предостережение не распространяется: попробовали бы они подступиться ко мне! Живо я отбил бы задними лапами такую охоту заодно с перьями, могущими разлететься во все стороны света! Но главная задача здесь: суметь договориться с ними и заставить их поверить мне и исполнить замысленное. Однако без предварительной подготовки и наставления лягушек на путь истинный все мои усилия грозили кончиться провалом, так что именно с этого конца я решил зайти вначале.

Дождавшись однажды, когда всё болото благоухало после тёплого дождика, а обитатели разморённо готовились к вечерней еде, я пробрался в самый центр заводи и влез на оставленную кем-то кочку. Разумеется я убедился, что владелец находится далеко и не станет выяснять отношения: очень мне нужно было это место, просто для привлечения общего внимания требовалось оказаться в самой гуще. Я долго и протяжно заквакал, что являлось полнейшим нарушением субординации и всех законов: брачный сезон давно уже миновал, и никаких достаточных оснований для такого поведения с точки зрения обычной лягушки не существовало. Однако я не был обычной лягушкой, и наконец я решил сбросить маску и предъявить свои открытия на всеобщее обозрение.

Я квакал о том, что долгие поколения лягушек жили во мраке и невежестве, различая лишь скопища комаров и мошек и быструю тень налетавшей цапли или аиста, не обращая внимание на многообразие окружающего болота мира. Поколения шли одно за другим, а мы лишь перебирались из высыхающих болот в другие водоёмы, становившиеся новой родиной, и так же жрали насекомых, выясняли отношения и переживали бурный брачный сезон, чтобы уйти поздно осенью в очередную спячку, отбрасывавшую нас назад и не позволявшую расти и развиваться. Но теперь у нас есть альтернатива, и благодаря моим героическим усилиям мы ещё можем выйти на светлую дорогу.

Дальше я вкратце обрисовывал ту систему понятий и ценностей, которую так удачно выработал в ходе мозговой атаки: каждый теперь обязан был не просто работать языком и лапами направо и налево – нет! – всем теперь предписывалось заботиться о благе нации, не забывая о великих перспективах, открывающихся наконец на длинном скорбном пути. Светильник разума, который мне удалось возжечь благодаря нашим великим богам и моей врождённой гениальности, осветит теперь самые потаённые уголки и выведет оттуда на общее обозрение самое грязное и тёмное, заменив его великими надеждами и мечтами, безусловно объединяющими всех земноводных. И одну из таких надежд я могу уже назвать: это полёт. Я расписывал те великие преимущества и плюсы, которые будет иметь лягушка летающая перед лягушкой ползающей: оглядевшись вокруг с большой высоты, можно будет сразу определить места наилучших дислокаций для нашего проникновения и захвата новых водоёмов: получивший столь заметное преимущество сразу расселится на максимальных площадях, потеснив всех прочих и заставив их склониться перед нами. При этом возможен и захват чужих территорий: имея преимущество в воздухе, мы теперь сможем десантировать на головы врагов, давя их мощными телами и используя даже и подручные средства: скинув приличный такой булыжник с хорошей высоты, можно сразу же обратить врагов в бегство, ну а спустившийся отборный десант довершит полный разгром, обеспечив нам таким образом расширение ареала.