Клинки кардинала

Потом последовал взлет: Арман нашел средства для реставрации кафедрального собора и собственной резиденции, читал блестящие проповеди, лично рассматривал буквально каждую просьбу своей паствы, написал ряд интересных теологических работ, адресованных простому народу, в 1614 году стал депутатом Генеральных штатов от духовенства, и наконец епископа Люсонского заметили в Париже, приблизили ко двору. Он стал доверенным лицом и советником правящей в тот момент Марии Медичи, королевы-регентши при малолетнем Людовике XIII.

Потом – новое падение: подстроенное фаворитом короля де Люинем «разоблачение», обвинение в заговоре и последовавшее за этим изгнание в Авиньон, бессрочная ссылка без надежды на возвращение. «Я самый несчастный из всех безвинно оклеветанных!» – писал он тем, кого считал своими друзьями. Вот только много ли их осталось, тех друзей? Один лишь отец Мюло, смиренный монах, то ли из симпатии к молодому Арману, то ли веря в его будущий гений, продал все, что имел, выручив три тысячи экю, и отдал эту сумму опальному епископу Люсонскому. Еще секретарь Ле Масль и отец Жозеф остались преданы изгнаннику, а больше и назвать-то некого.

Так кто же он в глазах незваного посетителя? Фаворит Медичи или неудачник? Дворянин или потерявший все придворный? Епископ или сосланный заговорщик? Как велика пропасть между Пресветлым и Люсоном?

Арман выпрямил спину и горделиво вздернул подбородок:

– Тем не менее, раз вы здесь, раз так настойчиво добивались встречи – значит, моя скромная персона вам для чего-то нужна! Поскольку мне в моем положении нечего предложить вам – значит, предлагать станете вы!

– Блестящее умозаключение! – похвалил старик. – Я в вас не ошибся. Вы действительно нужны мне – как инструмент, как оружие…

– Как каменщик и кровельщик, – подхватил Арман. – А вы, разумеется, будете тем самым архитектором, под присмотром которого будет строиться… Что же будет строиться под вашим руководством?

По всей видимости, гость несколько опешил от металлической требовательности, что прозвучала в словах Люсона, оказался не готов к внезапной перемене в настрое хозяина кабинета: от смущения – к проснувшейся гордости. Старик хмыкнул, покачал головой и только после нескольких мгновений заговорил снова:

– Вы ведь помните? Негоже булочнику обижаться на военачальника!

– Я помню, – с достоинством кивнул епископ. – Однако распределение наших ролей предпочту оставить до того, как вы мне озвучите свое предложение.

Пресветлый тихонько рассмеялся и кивнул несколько раз, давая понять, что оценил фразу молодого собеседника.

– Ваши слова, – сказал он, – лишнее доказательство тех причин, по которым я предпочту видеть вас в числе своих друзей, а не противников. Вас не так легко сломить, как кажется тем легкомысленным пустобрехам, что окружили Людовика в Париже. Для меня это – одно из самых ценных качеств. Что же касается моего предложения… Я планирую с вашей помощью изменить сложившуюся ситуацию.

– Каким образом?

– Я приведу вас к власти.

Настал черед рассмеяться Люсону.

– Что же здесь смешного? – развел руками Пресветлый.

– Милостивый государь, хоть вы и говорили «они», когда вели речь об Иных, не нужно быть провидцем, чтобы догадаться: вы сам – Иной. И если вы по крайней мере наполовину так всемогущи, как пытались мне внушить, вы бы давным-давно сами добрались до власти. А раз уж вам оказалось не по силам добиться высокого положения самому – так не хватит сил и меня вернуть в Париж. Моя жизнь сейчас загублена окончательно и бесповоротно. Поверить вам теперь – значит обрести беспочвенную надежду. А ее крах станет последним, что доведется мне испытать на этом свете. Нет уж, увольте! Я предпочту сгнить заживо в Авиньоне, чем сплясать под вашу дудку – и в итоге сгнить заживо в Бастилии.

– Никто и не говорит о пляске под мою дудку, Арман! – с укором произнес пожилой гость. – Я не предлагаю вам захватить власть – я хочу, чтобы вы пришли к ней законными способами: стали кардиналом Франции и первым министром Людовика XIII.

– Но это невозможно! – с жаром воскликнул епископ. – Мои прошения о помиловании отвергнуты, моих знакомых, пытавшихся отстоять мою честь перед королем, никто не стал слушать! Мое имя уже практически забыто…

– Не спешите, Арман. Вы терпеливый человек – так наберитесь же еще терпения! Я не предлагаю вам сию минуту собраться и отправиться покорять Париж.

– Тогда что же вы предлагаете? – скривился Люсон. – Деньги на подкуп?

– Мне доступны линии вероятностей, – неторопливо проговорил Пресветлый. – Я в любой момент времени вижу несколько разных путей развития событий. Соответственно я имею возможность выбрать самый благоприятный из них. Если в ключевые или, скажем так, судьбоносные моменты вы станете прислушиваться к моим советам – вы вернете себе высокое положение в обществе и приумножите свое влияние на членов королевской семьи.

– Я вам не верю! – помотал головой епископ. – Почему же вы сами не воспользуетесь своими советами?

– Видите ли, Арман, даже если бы мне вдруг захотелось занять французский престол (а мне это попросту не нужно, поверьте!), мне бы не дали этого сделать такие же, как я. У Иных тоже есть практика заключения договоров, и один из подобных договоров – о невмешательстве в политику людей. Вам совсем не обязательно знать, что стало тому причиной, просто примите как факт: ни один Иной не может править в каком бы то ни было государстве. Такое случалось раньше, но не теперь.

– А ваши советы вмешательством считаться не будут? – прищурился Люсон.

– Будут, если о них кто-нибудь узнает. Но я бы предпочел, чтобы наше с вами знакомство и общение остались в тайне.

– Стало быть, вам удобнее, если править или влиять на правителя станет покорная вашей воле марионетка?

– Арман! – Посетитель вновь добавил в шелестящий голос укоризненных интонаций. – Посмотрите вокруг! Страна прозябает в нищете, народ задушен непомерными налогами, в то время как в Лувре – бесконечная череда балов и празднеств. Испания считает нас своей провинцией, итальянские принцы ведут себя предельно нагло, Англия грозит войной, австрийские Габсбурги пытаются надавить через Нидерланды и Фландрию, гугеноты дерутся с католиками, католики – с гугенотами. Вы считаете, что в подобной ситуации мне требуется марионетка? В таком случае я бы выбрал из уже имеющихся – инфантильным Людовиком управлять куда легче. Нет, Арман, здесь необходимы ясный ум, самоотверженность, целеустремленность и твердая рука. С первыми тремя качествами у вас все хорошо, иначе мой выбор пал бы на другого претендента. А обрести твердость руки я вам помогу.

– А что взамен? Через какое время вы потребуете у меня мою душу?

Капюшон замер напротив Люсона: Пресветлый внимательно всматривался в лицо епископа.

– Не будьте глупцом, Арман. В очередной раз повторяю вам: я не Дьявол и не его посланник.

– Но в чем тогда ваша выгода? – изогнул бровь молодой епископ.

– В величии Франции. О, не надо сарказма, Арман! Вы ведь тоже этого хотите, признайтесь! Личная выгода и величие государства не всегда совпадают, но мне-то хорошо известно, что выбрали бы вы, если бы представилась сама возможность такого выбора. Вы – прирожденный политик, стратег, полководец. Сутана вместо военного камзола – это всего лишь досадное недоразумение! Ваше нынешнее смирение, как и ваша видимая набожность, – это всего лишь ширма, за которой бушуют настоящие страсти. Так позвольте мне помочь вам сдвинуть эту ширму, чтобы вся Европа, весь мир узнал настоящего Армана дю Плесси!

Люсон лишь вяло отмахнулся от этих слов и медленно проговорил:

– Вы заставляете меня усомниться и в вашей искренности, и в побуждающих причинах, и в конечном исходе предприятия. Я задал вопрос – в чем ваша выгода? Вы же в итоге рассказываете мне об удовлетворении моего собственного эго. Нехорошо, милостивый государь!

Гость надолго замолчал и вновь принялся прохаживаться перед столом епископа. Наконец, обдумав требование хозяина кабинета, взвесив свой ответ так и эдак, он произнес:

– Извольте, я скажу по существу. Как люди делятся на сладкоежек и тех, кто предпочитает острую пищу, так и Иные делятся на два типа. Одни из нас питаются Темной субстанцией, которая образуется из переизбытка злобы, гнева, страха и безнадежности. Франция для них сейчас – настоящий рай. Приумножение Темных деяний и настроений – их забота и прямая выгода. Другие питаются Светлой субстанцией из положительных эмоций – и им сейчас приходится тяжко, поскольку страна утонула в бедах, унижении и вражде. Чем меньше радости и добродетелей вокруг – тем они слабее, тем в бо́льшую зависимость от Темных Иных они попадают.

– Вы – Пресветлый, – задумчиво проговорил Люсон, – и если ваше имя происходит из вашей сути – значит, вы относитесь ко второму типу. Что ж, теперь ваш интерес объясним, я удовлетворен.

– В стране нужно навести порядок! – Гость воздел палец к потолку. – Если заставить считаться с Францией наших внутренних и внешних врагов…

– А ведь это не ваши враги, Пресветлый! – жестко перебил говорящего епископ Люсонский. – Это наши враги, а не ваши. Попрошу впредь называть вещи своими именами. Дабы не возникло недопонимания. Итак, необходимо возвести дворец, прекрасный, крепкий дворец, на зависть недругам и соседям. Вы собираетесь проделать это руками землекопов, каменщиков, кровельщиков и так далее. Однако вы не можете доверить им строительство без присмотра, и тут я вас, милостивый государь, прекрасно понимаю. Строительство займет много времени, и есть вероятность, что к его завершению не останется в живых ни каменщиков, ни землекопов. Зато у архитекторов будет где жить и чем питаться. Теперь скажите мне, верно ли я трактую ваше предложение?

– Верно, – нехотя выдавил гость. – За исключением того факта, что при благоприятном стечении обстоятельств и буквальном следовании моим советам кровельщик и сам вполне успеет пожить под великолепной кровлей. Если для вас важно именно это. Но в таком случае я буду разочарован. Мне казалось, вы страдаете из-за того положения, в котором оказалась Франция…

Люсон поднялся из-за стола и протянул Пресветлому руку:

– Я согласен.

Старик замер в нерешительности.

– Так просто?

– Я мечтаю увидеть в блеске и славе не только Лувр, но всю Францию. Разве можно отказаться от попытки воплотить это наяву? Даже если мне не суждено отведать плодов своей работы – я согласен. Даже если мне в итоге светит Бастилия или Гревская площадь[3] – я согласен.

Все еще находясь в сомнениях, Пресветлый пожал протянутую руку.

– Вы сложный человек, Арман, – покачал он головой. – Никогда не знаешь, чего от вас ждать.

– В таком случае мы с вами в одинаковом положении: мне тоже пока неизвестно, чего ожидать от нашего союза. С чего мы, кстати, начнем?

– С терпения, мой друг. Вы, кажется, собирались заниматься богословскими трудами? Вот и займитесь. О, не хмурьтесь! Если вам угодно, я перечислю примерную последовательность событий. Через несколько месяцев, уже весной, один из ваших трудов издадут в Париже. Он принесет немалый успех, а заодно напомнит о вашем существовании тем, кто, как вы считаете, уже успел забыть ваше имя. Но еще до этого, в феврале, начнется война между матерью и сыном…

– Война?! Между королевой Марией и Людовиком?!

– Просто примите это как данность. Предотвратить мятеж нам не удастся. Постарайтесь быть рядом с королевой.

– Рядом с королевой? В числе мятежников, врагов короля? Вы в своем уме?!

– Слушайте меня, Арман! Слушайте внимательно! Только так вы сможете чего-то добиться! Будьте рядом с королевой, верните ее расположение, попытайтесь, насколько это возможно, смягчить конфликт между ней и сыном. Об этом станет известно, уверяю вас! Не опасайтесь последствий, линии вероятностей однозначно говорят о примирении между противниками. Но это будет только начало. Через год после первой войны случится вторая – и тогда уже сам король, помня о вашей лояльности во время первого мятежа, обратится к вам с просьбой образумить его мать.

Лоб Люсона пылал, пальцы лихорадочно подрагивали. Мятеж! Война! Мать против сына, сын против матери… Чудовищно, немыслимо! Впрочем, чего только не случалось в истории… Но война расколет государство на два лагеря! Что принесет это противостояние? Еще больше несчастий и боли, разруху, кровь, смерть. Этого ли он хотел, соглашаясь на предложение Пресветлого? Неужели для постройки нового дворца необходимо дотла сжечь старую постройку? Неужели единственный для Франции способ возродиться – это восстать из пепла, словно птице Феникс?

А если перед ним подстрекатель и мошенник, если в его речах нет ни слова правды? Если перед ним – враг?

Впрочем, перед Люсоном уже никого не было – кабинет опустел, ночной гость покинул его бесшумно и незаметно. Шипели, догорая, свечи, и казалось, что в помещении все еще звучит шелестящий голос незнакомца: «Я не предлагаю вам захватить власть – я хочу, чтобы вы пришли к ней законными способами: стали кардиналом Франции и первым министром Людовика XIII…»

Торопливо обмакнув перо в чернильницу, епископ в столбик выписал на первом попавшемся листе пять имен. Как ни таился его собеседник, но по деталям старомодного костюма, украшениям, манере держаться, по характерным выражениям и случайным обмолвкам Люсон смог сузить круг тех, кто мог бы назваться Пресветлым. Гость был бы весьма удивлен, увидев одно из этих имен. Нет, будущий кардинал Ришелье не сумел с ходу в точности угадать того, кто жил сто лет назад и явился сегодня под покровом ночи, – Рауля д’Амбуаза, сеньора де Бюсси, нынешнего Пресветлого коннетабля Ночного Дозора Франции. Но в списке значилось имя его родного брата, кардинала Жоржа II дʼАмбуаза. Возможно, впервые, но далеко не в последний раз Арман Жан дю Плесси продемонстрировал подобную проницательность, граничащую со способностями Иного.

Часть первая

Не-мертвый Дозор

Глава 1

Карета из Фонтенбло

Все открытые места были залиты серебристым лунным светом, и от этого в лесной чаще казалось еще темнее.

Роберт Луис Стивенсон, «Черная стрела»

В первый понедельник апреля 1625 года случайный путник, оказавшийся посреди ночи на лесной дороге возле каменоломни в окрестностях Фонтенбло, мог бы наблюдать одну из тех сцен, о которых говорят: их следует либо навсегда запомнить, либо тут же забыть.

Сразу после того как часы на церковной башенке пробили полночь (а в тихие и ясные ночи звук этот, как известно, разносится на несколько лье окрест), из-за шершавого ствола вековой сосны на поляну у края дороги вышел человек. Лунный свет до блеска отполировал юную листву грабов, и на их фоне силуэт мужчины виделся достаточно четко. Присмотревшись, можно было понять, что одет он отнюдь не как разбойник (что объясняло бы его присутствие здесь в столь поздний час), однако простой камзол из темно-серого бархата и тяжелый, местами потертый дорожный плащ не позволяли причислить его и к категории счастливых любовников, нарядившихся для свидания.

Мужчина пристально вглядывался в темноту туннеля, образованного лесными сводами, как будто собирался различить на том его конце очертания дворцовых построек, расположенных в часе ходьбы от каменоломни. При этом он нетерпеливо барабанил тонкими длинными пальцами по снятой кожаной перчатке. Несколько минут он провел, не меняя положения; потом наконец чуть заметно повернул голову (стала видна небольшая заостренная бородка) и негромко проговорил в сторону подлеска:

– Ветерок подул. Лошади могут учуять тебя. Уйди глубже.

Подлесок затрепетал, разбуженный движением мощного тела, затем на гигантский придорожный валун одним рывком вскочил матерый волк, мотнул лобастой башкой, потянул носом воздух – и спрыгнул, бесшумно растворившись во мраке.

Чуть погодя со стороны Фонтенбло раздался торопливый перестук копыт.

– Приготовьтесь! – совсем тихо скомандовал мужчина, не сомневаясь, что его услышат. Он прикрыл глаза, нахмурил брови и вытянул шею, словно и сам внимательно вслушивался в шепот ночи. Пока он так стоял, из-за той же вековой сосны показались еще двое – тонкий, болезненного вида юноша в щегольском костюме для охоты и могучий детина, кутающийся в длинный бесформенный плащ; когда последний двигался, можно было угадать, что он не только бос, но и наг под плащом. Меж тем первый господин открыл глаза и сообщил в пространство:

– Их все-таки пятеро. Мадемуазель де Купе с субреткой в карете. Снаружи кучер и лакей с мушкетом. Следом за каретой – всадник; шпага, два пистолета в седельных сумках. Это неприятно.

– Мне перекинуться? – просипел детина и потянул завязки на плаще.

– Пока не стоит, – качнул головой первый. – Просто сиди в засаде. Понадобишься – я подам знак. А ты, – обратился он к юноше-охотнику, – ты просто контролируй лошадей. Мы все сделаем сами.

Детина пожал плечами, юноша пренебрежительно фыркнул, но оба покорно отступили обратно под сень деревьев.

Карета из Фонтенбло стремительно приближалась, через несколько мгновений стало видно, что несут ее две крепкие лошади нормандской породы; чуть поодаль скакал вороной испанский жеребец, понукаемый всадником с решительным выражением лица. Впрочем, уже скоро лошади, загодя почуяв угрозу, перешли на неуверенную рысь, а потом и вовсе остановились, храпя и испуганно мотая головами. Жеребец заржал и взвился на дыбы, грозя сбросить всадника, однако тот буквально за миг до неминуемого падения умудрился так же легко соскользнуть с коня на землю, как невесомый шелковый пеньюар соскальзывает с плеч прелестницы. С присущей молодости ловкостью и совершенно не присущим ей же хладнокровием он выхватил шпагу, еще не разглядев, с чем или, вернее, с кем ему придется столкнуться.

В ту же секунду из лесной чащи выскочил зверь; на излете своего прыжка, больше напоминающего полет чудовищного пушечного ядра, зверь подмял под себя разом и кучера, и лакея, даже не успевшего взять мушкет на изготовку. Повалив, а точнее – жестоко обрушив обоих вниз, лесной монстр мгновенно перекусил шею одному, второго же потащил в подлесок. Последовавшие за этим вопли не оставляли сомнений в судьбе несчастного слуги.

Пока недавний всадник ошеломленным взором провожал гигантского волка и его жертву, мужчина в темно-сером камзоле и плаще материализовался рядом с каретой. Судя по трепетанию шторки, оттуда совсем недавно пытались выглянуть.

– Сударыня, – мягко произнес он, не делая попыток проникнуть внутрь, – вам не о чем беспокоиться, ваша жизнь вне опасности.

– Кто вы такой?! – придя в себя, в гневе воскликнул молодой человек и кончиком шпаги постарался отодвинуть незнакомца от дверцы кареты. – Какого черта?..

– Милостивый государь, у меня нет претензий к вам и к той даме, которую вы сопровождаете. Однако мне даны указания не пропускать вас туда, куда вы так необдуманно стремитесь…

– Нет претензий к нам? – пуще прежнего разъярился молодой человек. – О, как это любезно с вашей стороны, кто бы вы ни были! Зато у меня – слышите? у меня! – имеются к вам претензии! По какому праву вы останавливаете нас посреди дороги, нападаете на наших людей и вмешиваетесь в то, что лично вас никак не касается?!

Мужчина в темно-сером камзоле обернул к молодому шевалье мертвенно-белое в лунном свете лицо. Взгляд его заставил бы вздрогнуть и попятиться любого, но сопровождавший карету был либо слишком зол, либо абсолютно бесстрашен, либо чувствовал себя бесконечно ответственным за благополучие девушки, которая сейчас находилась под его опекой, и потому готов был вопреки здравому смыслу сразиться с кем угодно, будь то существо из плоти и крови или сам Дьявол.

– Сударь, если вы дворянин – извольте защищаться! – возбужденно воскликнул он.

Бледный незнакомец вздернул брови, словно удивляясь предложению, затем учтиво склонил голову и, отступив на шаг, вынул из ножен шпагу. Как раз в эту минуту луна осветила его спутников, до сего момента находившихся в тени деревьев. Юноша в охотничьем костюме, не обращая ни малейшего внимания на готовящихся к схватке, простирал руки к лошадям. Нормандцы и вороной, непостижимо повинуясь этому жесту, не просто присмирели, а будто бы окаменели. Детина в плаще грузно шагал к карете.

– Ах вот оно что! – со злобной усмешкой прошипел молодой человек, салютуя шпагой всем одновременно. – Трое на одного – прекрасно! Да еще собака! Мне это даже льстит. Что ж, я к вашим услугам, господа!

Молчаливый юноша-охотник второй раз с момента нашего с ним знакомства презрительно фыркнул, детина с неразборчивым хмыканьем присел на подножку кареты и приготовился к зрелищу. Мужчина в темно-сером отбросил в сторону шляпу и плащ, встал в позицию, затем негромко сказал:

– Мы еще можем закончить наше дело миром. Вам не проехать в Орлеан ни этой дорогой, ни какой-либо другой. Зато я и мои люди можем гарантировать вам безопасное возвращение в Париж. Соглашайтесь, сударь! И поверьте, чем бы ни закончилась наша стычка, мадемуазель де Купе в любом случае не пропустят дальше Фонтенбло.

– Поглядим! – заносчиво ответил молодой человек и со свистом взмахнул шпагой, так же, как и его противник, вставая в позицию.

– Что ж, ваше право. Однако позвольте мне хотя бы узнать ваше имя, прежде чем я буду иметь честь убить вас.

– Оливье де Бранкас, виконт дʼАрмаль-Доре, к вашим услугам!

– Бранкас… Что ж, тем лучше.

– А ваше имя? – опешив от столь невежливого поведения противника, опустил шпагу молодой виконт. – Представьтесь! Назовите свое имя!

– О, лучше бы вам его никогда не знать, сударь, – без каких-либо эмоций ответил бледный незнакомец и нанес первый удар.

Виконт легко отвел клинок, а затем и сам ринулся в бой, обрушивая на соперника град ударов. Поначалу такое рвение вкупе с уверенными, отточенными фехтовальными движениями создавало видимость его преимущества. Тем не менее сторонний наблюдатель мог бы обратить внимание, что безымянный мужчина в темно-сером не прикладывает особых усилий, отбиваясь от яростных атак, – пусть его рипосты и вольты подчас были едва уловимы для глаза, все же складывалось впечатление, что дерется он как минимум вполсилы. Однако уже через пару минут схватки в его движениях появился намек на азарт, и шпаги зазвенели с удвоенной силой. Еще через минуту детине наскучило любоваться сверкающими в лунном свете лезвиями. Он зевнул и уточнил:

– Ну? Долго еще?

– Друг мой, ты не понимаешь! – ответил бледный господин, изящным вольтом выйдя из меры и сосредоточившись на собственной атаке; одна эта фраза дала понять, что молодому виконту при всем его старании не удалось даже сбить дыхание своему визави. – За много лет я впервые встретил достойного противника! – Кончик шпаги серебристым жалом мелькнул возле глаз д’Армаль-Доре, оцарапав тому бровь. – Мне интересно. Дайте же насладиться моментом! Кажется, я вполне заслуживаю того, чтобы получить удовольствие от настоящего искусства, каковым, безусловно, являются навыки этого юноши…

Возможно, отпрыск графа де Бранкаса услышал в последней фразе издевку, и посему, издав негодующий возглас, он с быстротой молнии бросился вперед и даже умудрился острием шпаги один раз задеть рукав своего соперника – впрочем, не причинив этим ни малейшего вреда плоти.

– Заканчивай, дружище! – серьезным тоном посоветовал детина, поднимаясь с подножки. – Нам еще возвращать девицу в Париж…

Мужчина с видимым сожалением вздохнул, парировал хитрый двойной финт, провел уверенное купе, что дало возможность приблизиться к виконту едва ли не вплотную, а затем эфесом собственной шпаги молниеносно нанес удар в висок. Виконт рухнул, будто сброшенная с плеча охотника подстреленная косуля.

– Не убил? – с удивлением спросил детина. – Пожалел?

– Не стоит без веской причины убивать настоящих мастеров фехтования. Ты заметил, Малыш? Он умудрился не допустить ни единой ошибки, хотя сражался без должного освещения!

– И все равно ты мог проткнуть его первым же выпадом! – упрямо возразил здоровяк, которого будто бы в насмешку назвали Малышом. – Скажу больше – ты мог бы вообще не брать в руки оружия и при этом прикончить его еще быстрее, чем с оружием в руках.

– Все так, но… Шпага этого юноши еще послужит Франции.

– Собираешься порекомендовать его своему родственничку? – с ухмылкой прищурился детина.

– Разве я назвал имя кардинала? – пожал плечами господин в камзоле, вложил клинок в ножны и поднял с травы шляпу. – Служить Франции можно и другими способами.

Из чащи неторопливо вышел волк, лениво оглядел людей, облизнулся и, встав на задние лапы, с интересом сунулся в окошко кареты. Внутри раздался вскрик.

– Не озорничай, Лёлю́, – мягко проговорил темно-серый. – Чего доброго, наши и без того напуганные девушки лишатся чувств…

– Уже! – подтвердил детина, отодвигая шторку и заглядывая в карету.

– Ты ведь позволишь нам полакомиться? – раздался тонкий нежный голосок юноши-охотника, все так же стерегущего необъяснимо застывших лошадей.