Одна пара – коротенькие, чуть выше щиколотки, из мягкой красной кожи с низким каблучком. Обувши – нога как в носках, нигде не жмет. Вторая пара были черные, из более грубой кожи, с толстой подошвой, про такую говорят – им сто лет сносу не будет. Сапожник ходил вокруг меня и приговаривал: по уму сделано, на совесть, нигде ни одна нитка не порвется, ежели салом али дегтем мазать будешь, и промокать в дождь не будут. Носи на здоровье, мил-человек. Сапоги, как и у всех здесь, были на одну ногу – ни левый, ни правый, – какой обул, тот и носи. С непривычки легкий дискомфорт, если не сказать неудобства, доставляли портянки. Про носки в этом мире никто и слыхом не слыхивал, кроме теплых шерстяных, так это для зимы.

Наконец-то, одевшись по местной моде, я стал неотличим от аборигенов. Уже загорелое, с отросшей мягкой бородкой лицо, атласная рубаха, черные портки, алые сапоги и пояс с ножом делали меня своим. Разговорная речь постепенно утрачивала интеллигентность двадцать первого века, появились новые для меня слова и понятия. Я становился своим.

Глава 3

Татары

Проснулся в темноте, казалось, только сейчас голову приклонил к подушке, от шума, криков челяди и странного звука – набата. Понял, случилось что-то.

Быстро оделся и выскочил из своей комнаты. Игнат Лукич стоял внизу, в трапезной, вокруг несколько холопов.

– Что стряслось-то?

– Не знаю пока, вот послал одного холопа, прибегнуть должон вскорости, узнаем.

В калитку забежал соседский мужичок, Анисим, я его уже знал, здоровались, встречаясь.

– Басурманы! Татарва проклятая под стенами, говорят, много их. В темноте тихо подошли.

– Вот бесово отродье, все неймется им. Беда, что боярина нашего в городе нет, а с ним и часть дружины в Рязань ушла, к князю. Ладно, стены крепкие, ратники есть, не впервой, должны отбиться. Это не литовцы али поляки – те, если придут, город окружат, стоять будут долго, измором брать. А татарва налетит, похватает что может, людишек наших в полон возьмет и быстро убегает, пока по шее не надавали, как тати. Нету у них теперь силы, как ранее, как деды говорили.

Было интересно и страшновато. Страшновато, потому как не воин, здешним оружием не владею. Ходил на охоту, постреливал из ружьишка, так здесь луки, копья, мечи, и владеть ими на профессиональном уровне за неделю или месяц не научишься. В конце концов, меня учили лечить, а не убивать людей. Сообразив, что где битва, там и раненые, попросил Игната Лукича дать мне холопа в помощь и в провожатые и побольше чистых холстин для перевязок. Завернул инструменты в чистую тряпочку, поставил склянку с хлебным вином в сумку и направился в центр. На торговой площади было многолюдно. В основном стояли мужчины разного возраста, но были и женщины с тревожными лицами, одеты небрежно, видно, в спешке; бегала детвора постарше.

Распоряжался, стоя на лавке, крепкий широкоплечий мужчина в кольчуге, в шлеме, с мечом у пояса.

– Воевода боярский, этот заместо боярина остался, – проговорил мой сосед, судя по одежде, из торговых, – Олег Фролович звать.

– Ратников в городе маловато осталось, – громким голосом вещал воевода, – однако если возьмемся всем миром бить проклятых басурман, я думаю, продержимся, пока наши с Рязани подойдут, гонца я ужо послал.

В толпе раздались крики:

– Командуй, воевода!

– Одолеем супостата! Кожевенная слобода – на полуночь, там помогать будете, кузнецы со своей зброей – к воротам, там, я думаю, главный удар будет, остальным – подойти к десятникам, по стенам распределитесь. Кто хорошо луком владеет – на башни. Женщинам и отрокам – костры жечь, воду и смолу варить.

Толпа, возбужденно голося, начала рассасываться, целенаправленными ручейками всасываясь в улицы, окружающие торговую площадь. Я подошел к воеводе:

– Я лекарь, мне куда?

– Ближе к воротам ступай, основная сеча, коли татары прорвутся, там будет.

В темноте, ориентируясь на свет редких факелов на стенах крепости и лучинах в окнах домов, мы с холопом Прошкой пошли к воротам.

С внутренней стороны ворот было довольно многолюдно: таскали бревна, куски заборов: возводили на некотором расстоянии от ворот нечто вроде баррикады. Знамо дело – услышал я разговор двух ратников – татарин, он на коне силен, да когда их много, кони прорвутся, а тут засека, на конях не перепрыгнешь, а лучники наши не хуже татарских будут. Я огляделся по сторонам. Судя по тому, что ратники и ополченцы подходили к воину в кольчуге с болтавшимся у пояса шлемом, главным был он. Я подошел:

– Олег Фролович велел недалеко от ворот быть, лекарь я.

– Звать тебя как?

– Юрий, Григорьев сын.

Десятник окликнул одного из воинов:

– Лекаря проводи вон в ту избу, раненых, если будут, туда носить будете. Пару женщин, кто крови не боится, в помощь ему дай.

В доме, куда провел нас воин, была только одна хозяйка, хотя дом был большой, семья, видно, тоже была не маленькая.

– Все ушли от супостата борониться, да вы проходите, садитесь. Что от меня нужно?

– Воды согрей побольше во всех горшках, лучин для света, да покажи, где лавки, раненых укладывать.

С Прошкой мы выдвинули стол на середину комнаты, подготовив нечто подобное операционно-перевязочной. Подготовка шла полным ходом, когда привели первого раненого. Татарская стрела с широким наконечником почти перебила воину левую руку чуть ниже локтя. Убрав окровавленную тряпицу, что прижимал воин к ране, я уложил его на стол, обильно полив рану и свои руки хлебным вином, остановил кровотечение, прошив и перевязав сосуды, сопоставив обломки костей, зашил рану и наложил палочки для фиксации костей. Жалко, гипса не было.

И пошло-поехало. Высокие стены не давали возможности татарам стрелять прицельно, сильно рисковали только воины на стенах и башнях, но проклятые басурмане засыпали стрелами территорию города. Сотнями, если не тысячами, шелестящая и невидимая в темноте смерть сыпалась с ночного неба. Тем, кто находился без укрытия – вне домов или другой защиты, приходилось туго. Люди это поняли и без необходимости не высовывались на открытое пространство. Зажигательных стрел татары пока не применяли – если город сгорит, что с него можно было взять – ни утвари, ни ценностей, да и будущие полоняники могли погибнуть, сгорев в пламени или задохнувшись в дыму. Крики от стены и со стороны ворот усилились, видно, татары пошли на приступ. От ворот раздавались гулкие, тяжелые удары – как я догадался, тараном пытались сокрушить ворота. Грянули несколько пушечных выстрелов, завизжали за воротами татары, восторженно взревели воины на стенах. Очередная попытка была отбита.

Тоненьким ручейком потянулись ко двору, превратившемуся в лазарет, раненые и увечные. Я наказал расторопным холопам:

– Заносить ко мне в комнату в первую очередь тех, кто сильно кровит.

В большинстве войн, автодорожных катастроф и других катаклизмов люди погибают от кровотечений и несвоевременного оказания медицинской помощи. Это я хорошо усвоил еще в институте, на кафедре военно-полевой хирургии. Стол уже был скользкий от крови, лучины чадили, в комнате стоял тяжелый дух страданий, стонов раненых.

Я попросил хозяйку позвать женщин из соседних домов – помыть стол и пол, поскользнуться можно было запросто; помогать раненым: кого поить, кому повязку поправить. Прошку послал на постоялый двор за хлебным вином. Вскоре он появился вдвоем с Игнатом Лукичом, внеся здоровенный, литров на тридцать, кувшин в комнату. Оказалось, Игнат Лукич организовал у себя в трактире при постоялом дворе пищевое довольствие ратников – массово рубили кур, жарили их кусками, пекли лепешки, наводили сладкое сыто, и холопы относили еду обороняющимся.

– Ну, как ты тут, лекарь?

– Держимся, отбили несколько атак татар, да вот видишь, раненых много, почти весь двор занят, а ну татарва стрелы снова пускать начнет?

– Ништо, отобьемся!

Через какое-то время я услышал перестук конный и тележный скрип. Игнат Лукич с несколькими незнакомыми мужиками подогнали несколько телег, застеленных сеном, и ввезли на постоялый двор около полутора десятков раненых. Должен сказать, сильно тяжело раненных не было – то ли умирали от тяжелых ран сразу, то ли не было еще открытого, прямого столкновения, когда рубятся саблями и мечами, копьями и алебардами.

Наконец обработал последнего раненого. Наступило временное затишье. Я поспешил отмыться от крови, ибо выглядел хуже и страшней мясника на бойне: в крови почти весь, даже лицо. Зашедшая в комнату хозяйка даже шарахнулась от меня с перепугу.

Эх, закурить бы сейчас! Давно уж бросил, да что-то сильно потянуло. Я присел на крыльцо. Голова гудела, устали кисти рук, ныла поясница. Столько увечий сразу я еще не видел.

За спиной неслышно возникла хозяйка дома.

– Вот, хлебни, лекарь, – протянула мне корец с горячим сбитнем.

Очень кстати. Я с наслаждением осушил корец, поблагодарил женщину.

Ко двору подходили женщины, вероятно, высматривая среди раненых своих мужей, братьев, родичей. Кого-то уводили со двора под руки, кого-то, причитая, увозили на телеге.

Небо на востоке начало сереть. Ночь пролетела быстро. Установилась тишина. Татары притихли, очевидно, готовили еще какую-то пакость. Пока все было тихо, я пошел домой, если называть постоялый двор моим домом. Хотелось помыться, надеть чистое и покушать. Игнат Лукич, увидев меня, засуетился:

– Сейчас, сейчас, покормим ужо.

– И ополоснуться бы!

– Да мы уж водицы нагрели.

Я поднялся к себе в комнату, достал чистую рубашку и штаны, присел на кровать на минуточку, да и отрубился.

Очнулся оттого, что меня трясли за плечо, это был Игнат Лукич.

– Сумлел, любезный? Ништо, сейчас помоешься, будешь как новенький. Ну-ка, холопы, помогите!

С двух сторон меня подхватили под локоток два дюжих парня и поволокли вниз. Я отбивался, не больной и не увечный ведь. В предбаннике холопы быстро меня раздели и уже в бане затащили на полку, плеснув кваса на горячие камни, начали сначала мягко, а затем все сильнее и сильнее охаживать меня веником. С непривычки это было больновато. Сильно потея, меня обливали горячей водой, переворачивали, снова охаживали веником, терли мочалом с щелоком, снова обмывали.

Кожа, казалось, от чистоты стала поскрипывать.

– Хватит, хватит, – взмолился я.

Надев чистую рубашку и портки, выпив поднесенный ковш с холодным квасом, я почувствовал себя заново родившимся и ощутил зверский аппетит.

На столе в трапезной уже стояли дымящиеся паром щи, лежал нарезанный крупными ломтями хлеб, жареная убоина, стоял жбан с пивом. В трапезной было многолюдно, пришли перекусить ратники, ополченцы. Гомон стоял такой, что разобрать разговор даже близкого собеседника было непросто. Я с жадностью утолил голод, хотелось отдохнуть. Однако отдохнуть не удалось. На постоялый двор заскочил взъерошенный мальчишка:

– Опять татары на приступ пошли!

Вмиг трапезная опустела – кто на стены, кто к воротам, а я снова в дом, превратившийся в госпиталь.

Во дворе уже стояли несколько раненых – почти все легко. Обработав раны и перевязав, пошел искать десятника.

Пропыленный, с уставшим лицом десятник распоряжался недалеко от ворот.

– Стрелы, стрелы несите, иначе тяжко отбиваться будет. – Он послал двух отроков за припасами. Повернулся ко мне, лицо просветлело, мелькнула под усами улыбка: – А, лекарь Юрий! Молодец! Славно помог, от всех ратников и ополченцев глубокая тебе благодарность и поклон низкий.

– Как дела, что татары?

Лицо его вмиг посмурнело.

– Тайны хранить умеешь?

Я пожал плечами.

– Похоже, не скоро помощь подойдет. На колу, недалече от ворот, голова моего гонца. Одна надежда, крестьяне из окрестных сел смекнут, за помощью поскачут. А город наш окружен. – Он ударил кулаком в ладонь. – Как знали нечестивые, что часть дружины в Рязань ушла.

В голове мелькнуло: а может, и знали!

– Послушай, старшой, а может, и знали на торгу. Разный народ, может, кто и лазутчик.

– Да была у меня такая думка, – нехотя признал десятник.

Советовался я с воеводой:

– У ворот стражу поставить и на прилегающих улицах, чтобы кто ворота изнутри не отпер, особливо ночью.

За стенами взвыли татары, защелками луками ратники на стенах.

– По местам! – вскричал десятник.

Я побежал в свой «госпиталь». Пока раненых не было, но надо было приготовиться. В котлах во дворе уже была приготовлена горячая вода, в комнате две девицы споро резали холстины на длинные полосы. Пол и обеденный стол были чисто вымыты, а стол даже отскоблен. Самой хозяйки не было видно, девицы скорбно вздохнули: мужа у нее на Заречной стороне убило, туда побегла.

– Да, не всем повезло в эту ночь.

Я протер инструменты хлебным вином, разложив на чистой холстине.

Работа не заставила себя ждать – раненые, кто сам, а кого и вели под руки, снова потянулись к дому. Снова тяжкий и кровавый труд – зашить, перевязать, отрезать размозженные пальцы. Правда, на этот раз я был умней – у Игната Лукича выпросил пару передников и вымазался кровью уже не так, тем более при дневном свете трудиться было не в пример лучше. Наконец и эта партия была обработана. Что удивляло – это терпение пациентов.

Ведь никакого наркоза – ни общего, ни местного обезболивания не было, максимум, что я мог – это налить им по кружке хлебного вина, в моем времени такого даже помыслить не мог, а здесь или кряхтели, или стонали сквозь сжатые зубы, но почти никто не закричал – не по-мужицки, взялся за мужскую работу – тяни ее до конца с достоинством.

Да, в этом мире люди были покрепче. У себя в отделении я насмотрелся, когда здоровенные молодые мужики падали в обморок при одном только виде шприца или, упаси бог, скальпеля.

Пока выдались несколько спокойных минут, я улегся на лавку, пытаясь вздремнуть. Снова взвыли татары, грохнуло несколько пушечных выстрелов. Обычно после пушечных выстрелов татары отступали, но в этот раз явно что-то было не так.

Звук боя – крики, щелканье тетив, лязг железа – нарастал. Во двор, шатаясь, вошел воин, его тут же подхватили холопы, перенесли на стол. Из плеча спереди торчало оперение татарской стрелы, со спины был виден наконечник.

– Татарва одолевает, уже до верха стены добрались, десятника убило, – скривился он.

Сломав стрелу, вытащив обе половинки, я наскоро забинтовал ему рану и кинулся к воротам. Надо помогать, если татары прорвутся, раненых, увечных или не представляющих для них интереса просто порубят, как капусту. На кону стояла моя жизнь и жизнь города. В конце концов, город дал мне приют, да и русский я. За мной бежали оба холопа: Прошка с постоялого двора и другой, даже имени его я не знал. Справа от ворот, на стене, на широкой галерее уже бились мечами и саблями русские и татары. По крутой лестнице мы забрались наверх, в надворотную башню. На площадке лежали убитые стрелами ратники, метрах в двадцати дрались топорами ополченцы. Один из холопов схватил валявшийся рядом с воином меч и кинулся на подмогу. Прошку я успел удержать. Взгляд мой упал на медный тюфяк. Попробовать, что ли? На затравочном отверстии лежал порох, стало быть, тюфяк был заряжен.

– Проша, берись за хвостовик колоды, поворачивай, куда скажу.

Я неосмотрительно выглянул из бойницы, в тот же миг, едва не задев ухо, мимо просвистела стрела, но я успел увидеть, как, забросив веревки с крючьями на концах, на стены лезли татары. Хорошо, что башня выступала за плоскость стены и наружные стены были видны хорошо. Никаких прицельных приспособлений не было, я по стволу навел тюфяк, схватил из железного ведра с костерком под ним тлеющий прут и приложил к заправочному отверстию. Порох вспыхнул, мы отскочили от тюфяка, в это время грянул выстрел. Все окуталось дымом, тюфяк подскочил и отлетел метра на два назад. За стеной, неразличимые в дыму, раздавались крики боли и ужаса. Дым начал рассеиваться, и я увидел, что стена была почти чистой. Кое-где, запутавшись в своих же веревках, висели трупы татар, а внизу, под стеной, лежали мертвые тела. Получив весомую поддержку, ратники и ополченцы с новыми силами бросились на оставшихся татар, и в течение нескольких минут стена была очищена. Но слева от ворот штурм продолжался. На помощь подбежали несколько мужиков и стали разворачивать тюфяк стволом влево. Найдя на площадке банник, я споро прочистил ствол, залез в него рукой – нет ли тлеющих частиц, иначе заряжать опасно, схватил совок и из стоящей поодаль бочки с зерненым порохом зачерпнул его. В голове мелькнуло: а сколько сыпать? Мало – выстрел будет слабым, много – разорвет ствол и всех рядом поубивает.

Для начала я решил ограничиться одним совком. Засыпал его в короткий ствол, утрамбовал его прибойником, заложил пыж. Мужики в деревянной бадье уже подтащили каменный дроб. Я забил его в ствол и снова наложил пыж. Времени катастрофически не хватало, через бойницу видно ползущих на стену татар. В боковую бойницу залетело несколько стрел, и один из помогавших мне мужиков упал со стрелой в шее. Мы снова начали наводить, прицеливаясь по стволу. Прошка двигал деревянную колоду влево или вправо, повинуясь сигналам моей руки. Готово! Снова я схватил фитиль, приложил к затравочному отверстию, благоразумно встав сбоку. Ба-бах! В этот раз ветер дул уже навстречу, поэтому дым снесло в сторону и можно было видеть результат стрельбы. Каменный дроб, где каждый камушек был размером в полкулака, выкосил среди нападавших изрядную прореху, однако атаки не остановил. Мы снова кинулись заряжать тюфяк. Прохор оказался парнем глазастым и понятливым, почти сразу подавал мне что требовалось, и в этот раз зарядить тюфяк удалось значительно быстрее, и сыпанул пороха я теперь полтора совка. Снова прицеливание, снова выстрел. В этот раз заряд полетел дальше, выстрел был точнее, и стена почти очистилась. Но и татары, оценив угрозу со стороны пушки на башне, осыпали нас стрелами. Сверху нас защищал навес, опасность представляли бойницы, открытые на три стороны. Рассудив, что наибольшую опасность представляла фронтальная бойница, мы закрыли ее деревянным щитом, стоявшим рядом. Частый стук от стрел по щиту, крыше и стенам показал, что враг по достоинству нас оценил и стоило поберечь голову, не высовываясь из бойницы. Уже действуя более спешно, мы зарядили тюфяк еще раз. Я уже опытным путем определил навеску пороха и каменного дроба, дальность стрельбы. Была она крайне невелика – не больше ста метров, из лука можно было выстрелить чуть не втрое дальше, да и точнее, но один тюфяк, стреляющий дробом, на близком расстоянии буквально выкашивал нападающих будто разом, одновременно стреляли из луков два-три десятка воинов. Я знал, что пройдет еще много лет и пушки усовершенствуются, станут совершеннее, точнее, мощнее. Но пока…

Атака татар временно была отбита, они с воем откатились на обширную поляну перед городом, где на дистанции метров в триста от стен стоял небольшой шатер. Можно было передохнуть, по нашим закопченным лицам бежали струйки пота, мы дышали как загнанные лошади. Да и то – весил тюфяк, вероятно, около трехсот килограмм, может, чуть меньше; наводя его, пришлось ворочать в стороны, заряжать не мешкая, снова подтаскивать к бойнице. Колес лафет не имел. А было нас всего трое – я сам, холоп Прохор да один из пришедших на помощь мужиков.

Мы присели на колоду. Снизу раздались голоса, звон оружия, шагов, и на площадку, пыхтя и отдуваясь, забрался воевода.

– Лекарь, ты? – сильно удивился он.

– Я.

– Мне сказывали, десятник и пушкарь убиты, я на помощь кинулся, а тут смотрю – тюфяк стреляет, нападение отбито. Так это ты, вестимо, стрелял? – не верил воевода.

– Он, он, – подтвердили окружавшие.

– Молодца! Так ты пушкарь или знахарь? Людишки к пушкам даже подходить боятся, а ты вон управился, еще бы чуток помедлил, не удержали бы басурман. Вовремя ударил, на стенах людей половину поубивало, а пушкарей и вовсе почти не осталось. От отечества и города спасибо, вот боярин возвернется, все ему обскажу.

– Так сейчас-то мне что – идти людей лечить или пушкой заниматься?

– Пойди по другим башням, у нас еще четыре пушки есть, да пушкарей, вишь, не осталось. Для нас сейчас важнее огненный бой, не удержим без него город.

Распорядившись выделить мне еще полдюжины ополченцев, воевода быстрым шагом двинулся к воротам, а я в окружении Прохора и переданных мне ополченцев пошел к другой башне. Картина здесь была почти такая же, как и в первой башне. Лежали убитые стрелами ратники и стояла пушка. Если тюфяк стрелял дробом, то пушка стреляла ядрами – каменными, чугунными, свинцовыми. Ядра лежали аккуратными пирамидами недалеко от пушки, вероятно, ребятам не повезло – успели выстрелить всего несколько раз. Мы зарядили пушку, попутно я объяснял мужикам, кто и что будет делать: кто будет сыпать порох, кто заталкивать в ствол пыж или ядро. Я оставил за собой самое ответственное – прицеливание и поджигание заряда. Наконец пушка оказалась готова к выстрелу. Времени на ее зарядку ушло больше, чем на тюфяк, так как ствол оказался длинным и кидать туда, как в тюфяк, дроб рукой не получалось. Я встал в раздумье: опробовать, пальнув по татарам – а вдруг разворошу этот осиный улей? Или погодить? А, пальну, хоть опробую пушку. Я попробовал навести бронзовый ствол по шатру, взял в руки тлеющий прут, мужики в испуге отбежали в стороны. Поджег, мучительно прошли несколько секунд, и грянул выстрел. Колеса у пушки были закреплены деревянными клиньями, поэтому она только сильно подпрыгнула, но назад от отдачи не покатилась. Ядро попало в шатер, чему я и сам удивился, однако дуракам, пьяницам и начинающим, бывает, и везет. От шатра врассыпную кинулись татары, кто на своих двоих, кто запрыгнув на лошадь. В стане поднялась паника, в сторону города принялись метать стрелы, но ввиду большого расстояния большого вреда не причинив. В дальнейшем оказалось, что этим ядром был ранен предводитель татар – ему оторвало ногу ниже колена. Об этом поведал захваченный через три дня в плен татарин. Больше в этот день атак не было, я успел обойти все башни, где стояли тюфяки и пушки, зарядил их и направил на опасные участки. Возле каждой пушки оставались по несколько человек следить, чтобы не гас костерок и прут был раскаленным.

В городе была беготня, обстрела не было, женщины шли проведать своих, несли продукты, воду, брели от стен раненые. Я снова пошел к своему «госпиталю». Кое-кто был уже перевязан, человек десять ждали моей помощи. Снова обработка ран, наложение швов, перевязки, шинирование палками рук и ног. Когда раненые кончились, сил радоваться уже не было. Я наказал Прохору разбудить меня в случае чего, лег на лавку рядом со столом и провалился в сон.

Проснулся от радостных криков на улице – оказалось, проспал я до утра, а ночью татары ушли, оставив вокруг города выжженные пятна от костров и обглоданные кости съеденных овец и лошадей. Воевода осторожно через едва приоткрытые ворота выпустил небольшие разъезды в разные стороны – разведать, куда делись нечистые, может, за ближайшим леском хоронятся. Разъезды вернулись ни с чем, в полдня пути татар не было нигде. За этот день я успел обмыться, хорошо покушал и валялся в полудреме в своей комнате.

Осторожно постучав, в комнату вошел Проша. За прошедшие дни татарского нападения мы сблизились – он помогал в работе с ранеными, не убоявшись крови и мучений, в эпизоде с тюфяком не бросил позорно, стоял рядом со мной, при стрельбе только закрывал глаза и мелко крестился.

– Барин, во как авторитет-то мой вырос. Там к тебе раненые пришли, ну кому ты помощь оказывал днями. Ты ж сам велел.

Сам виноват, подзабыл!

Бегло осмотрев раненых, нашел их состояние хорошим. Жизнь продолжалась, и я пошел на торг покупать себе одежду взамен безнадежно испорченной кровью и изодранной. На меня на торгу оглядывались, встречные здоровались уважительно, похоже, я становился личностью популярной. Я приобрел несколько рубашек, причем одну купец в знак особого расположения подарил, отказавшись брать деньги. Еще я приобрел несколько аршин льна и здоровый кусок тонкой кожи, задумав сделать что-то вроде передников и врачебного костюма – для таких передряг, как эта, будет в самый раз. Ночь прошла спокойно, даже снов не видел.

Глава 4

Награда

После полудня из леса стройной колонной показалась дружина городского наместника. Сверкали на солнце шлемы, тускло, как рыбья чешуя, переливались кольчуги, ярко сияли наточенные наконечники копий. По четыре в ряд покачивались в седлах воины, пыль скрывала задние ряды, но даже видимая часть внушала уважение. Впереди в синем плаще на белом мерине гордо восседал мой ровесник. Был он сух, русая бородка обрамляла узкое лицо, ветерок трепал длинные волосы, кольчуга была богато отделана посеребренными зерцалами, к задней луке богато отделанного бархатом седла был приторочен щит.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4