Пушки и колокола

– Ну, давай, – князь устало махнул рукой, – сказывай. Все равно ведь не отлипнешь.

– Мудрено то, что я предлагаю, так и разом его не принять; лиха только натворим. А вот если вдумчиво. Вон, та же артель, которая по плинфе; тебе же, вон, ведомо, сколько с нее получаешь?

– С чего бы неведомо быть-то?! – от удивления крякнул князь. – Вон каждому кирпичу цена известна, да сколько продано их, тоже вестимо.

– А тратишь сколько на кирпич один?

– А чего там тратить-то? Глина, вон, дармовая. С возницами да мастеровыми нынче харчем больше расчеты; времена худые.

– Так то – пока! А дальше.

– А дальше и подумаем! – отрезал князь. – Ты мне пороху сперва дай. Или для того нынче чудишь, чтобы забыл я про него, а?! Вон я и то могу, и это!!! А то, что наказ мой не по силам исполнить, так то за суетами своими упрятать желаешь, а?! – Дмитрий Иванович резко подался вперед, да так, что учитель поспешил отпрянуть. – Как Орда или литовцы против княжества моего пойдут, твоими, что ли, – правитель коротким кивком указал на валявшиеся на полу свертки, – отбиваться буду?! – Булыцкий, понуро склонив голову, молчал. – Вот чего, Никола, – набушевавшись, уже спокойно продолжил Великий князь Московский. – То, что за диковины свои ратуешь, то – добро. Да только диковина диковине – рознь. Оно сейчас непокойно. От Тохтамышева разграбления Бог отвел, так новых бед страсть сколько. Пороху дай! Ох как он нужен! Дашь?

– Христос свидетель: что знаю, то делаю! – с жаром отвечал учитель.

– Христос тот – Сын Божий. Тот во славу отца своего смерть принял, – задумчиво отвечал Дмитрий Донской. – Я и свой живот во славу отца нашего небесного принять готов, – подняв глаза кверху, негромко проронил князь. – А вот княжество свое на поругание отдать, – резко переведя взгляд и в упор уставившись на собеседника, с нажимом продолжал Дмитрий Иванович, – не отдам, бо грех то великий! Пороху жду, Никола. Не моя то воля, но Господа самого! Ослушание – грех! Сразумел?!

– Сразумел, – понимая, что спорить бесполезно, преподаватель понуро мотнул головой.

– Мне твои диковины сейчас ни к чему. А ежели опять ослушаешься, на цепь рядом с ямой твоей смердячей усажу, пока не расскажешь, как пороху сробить. А паче – в ней же и потоплю!

– А мальцы, что князя науками военными потешают? Они как же? – одними губами прошептал Николай Сергеевич.

– А с мальцами твоими решено уже! – успокоившийся было правитель вновь взорвался. – Пока у княжича до них охотка есть, так и будут они при дворе! А как надобность отпадет, так и по домам! А пока пусть забавляют, скоморохи! – князь махнул рукой, показывая, что разговор окончен и визитер может быть свободен. Поклонившись, учитель замешкался, не зная, как ловчее поступить с разбросанными на полу свитками. – И эти свои премудрости забери, – поняв причину проволочки, приказал муж. – Хоть печь свою растопить чем будет, и то – польза.

Понуро вышедши из княжьих хором, пенсионер бросил мрачный взгляд на посад, живший своей жизнью и которому было глубоко по фиг на его, пришельца, проблемы. Опять неудача. И Бог бы с ней, с системой учета; честно сказать, и у самого здесь сомнения были: может, действительно – рано. Верно ведь: с дыма[23] как платить – понятно, с земли за пользование[24] – тоже, а вот о производстве говорить – так и рано. Тут целый комплекс вводить новых, совершенно непривычных категорий, таких, как прибыль, себестоимость, затраты… Передернул тут он, конечно. А вот то, что за порох князь на него взъелся, вот то и впрямь беда. А еще большая, что упорством своим, с упрямством учитель, сам того не желая, раззадорил Великого князя Московского. И теперь, чего греха таить, всерьез опасаться начал Николай Сергеевич, что пойдет тот на принцип и доведет обещанное до реализации.

Да и действительно время выбрал худое: порох, он ведь и вправду нужен был. Оно хоть и на колени поставил князей окрестных да бояр распоясавшихся за пояс заткнул, – все одно тревожные новости прилетали: мол, людишки какие-то шныряют, слухи распускают да смуту наводят. Тохтамыш, вон, недоволен. Втихаря, видать, к походу готовится, да серебра не хватает. Так что пришлось ему пятьсот рублей сверх отправить: за Христа ради, лишь бы не встрепенулся да на и без того ослабленное княжество Московское вновь не пошел, а к походу на Тебриз готовился. Оно ведь собери он армию сейчас, так и беда. Хоть и стены укрепили камнем, да орудий из более чем тысячепудового тверского колокола[25] вышло в итоге восемь пушек различных веса и калибра; орудия, способные остановить даже мощную армию еще на подступах к ограждающим крепость рекам! А толку в них, коли немы они?!

И тут тебе другая незадача разом: пользоваться пушками – еще поучиться. При первых же испытаниях заряжали наподобие тюфяков: всяким хламом. Оно, конечно, дальнобойность по сравнению с орудиями убогими, к восторгу всех участников испытаний, увеличилась. Вот только понимал Булыцкий: все равно это, что слитком драгоценного металла гвозди забивать. Ядра нужны были или хоть камни по размеру ствола. И пороху! А то ведь толк какой с орудий, хламом палящих? Да и на стрельбы, пусть и на тренировочные, порох тот самый проклятущий надобен!

А к тому еще прибавь, что Бог ведает, как бы себя повели насильно переселенные в Великое княжество Московское замордованные голодом да неказистым своим бытом крестьяне, беда ежели, не дай Бог, случись. Ладно, если просто побежали, а если бы на сторону неприятеля встали? Хотя, конечно, едва ли такое возможно было, а все одно… И ладно смерды, а бояре, с мест волею княжьей срываемые, как? Ведь хоть и не лез Булыцкий в дела государственные, ограничившись освоением новых технологий, а все одно понимал: что-то творится. Вон московских бояр сколько с холопами своими по приказу Дмитрия Ивановича, с мест обжитых поднявшись, в княжества соседние отправлено было. А им взамен – Рязанские, Смоленские, Нижегородские да Псковские. Впрочем, не пенсионера то ума дело было. Что видел, так то, что на вновь прибывших местные косо поглядывать начали. Да так, что держаться приезжие старались поближе к Великому князю Московскому, всячески верность свою показывая. Вот и получалось, что, встряску устраивая элитам, Дмитрий Иванович помаленьку утихомиривал недовольный ропот, усмиряя дерзких и показно возвеличивая верных.

Да и у правителей, без верных бояр оставшихся, пыл поутих. А тут еще орудия новые в поучение да устрашение недовольных, да во славу княжью; мол, добром не хотите, силою усмирим да на колени поставим! Впрочем, охотников и не было, тем более что хоть и молчаливы пушки пока были, так о том пока что лишь Булыцкий да князь с самым ближним своим окружением ведал. Лишь раз, на потеху и на устрашение всем желающим стрельбы устроили показные; мощь и дальнобойность орудий могучих показать так, чтобы показать всем: даже и за стенами теперь не укрыться! Так на то – остатки пороха и пожгли!

Вот и получалось, что победитель – Дмитрий Донской, а и побежденных вынужден задобрять. Сполохи ладить да дружины княжеские в помощь отправлять. Мастеров по производству плинфы отсылать и в Муром, и в Тверь, и в Рязань, и в Великий Новгород, и в Псков, артели организовывать да производство протокирпича для стен каменных налаживать, чтобы князей покоренных авторитет поднимать[26]. А тут еще и новая забота: оперативная доставка сообщений на расстояния большие. Здесь, правда, не стали мудрствовать лукаво и систему ям, копию монгольской, со свежими лошадями да возможностью дух перевести гонцу хоть бы и в течение часа ввели, расставив их рядом со сполохами. А между ними – столбы путевые[27], чтобы пусть и метель, а с дороги не сбиться. В общем, не до перспектив князю было; с текущими бы требами разобраться. А раз так, то и ему, Николаю Сергеевичу Булыцкому, не время.

Дома ждала уже верная Алена. Приветливая, ласковая – и чего, спрашивается, мегерой такой раньше была, – усадила хозяина за стол, накормила, а потом, убедившись, что супруг доволен, удалилась в женскую половину и, устроившись за привычным своим занятием, затянула красивую песню. К ней присоединились Матрена да перебравшаяся в людскую Осташка, и вскоре Булыцкий, расслабившийся после сегодняшнего дня, полусидел, полулежал на лавке, радуясь тому, что еще одну новинку внедрить удалось: прялку с ножным приводом, для простоты обозванную прядильным станком. А ведь и тут поначалу не слава все Богу было. Поперву, вон, чуть ли не дьявольской игрушкой окрестили очередную диковину. Тот же Милован порубить в щепки грозился! Но ничего, пообвыклись. И лихой бывший, и Матрена покорная. Да так, что уже совсем скоро признали: намного ловчее с таким работать, чем по старинке с веретеном обращаться.

А Аленка ох как невзлюбила станок этот сначала-то: мол, есть от брата старшего! Грех, мол, менять! Да отошла уже скоро. Увидала, что девка дворовая ловко управляется с невидалью, да насколько быстрее получается все, так и сама осваиваться с новинкой начала. А Булыцкому поперву-то радость: мол, знай наших! А потом – боль головная; шерсть, которая на зиму планировалась, уходить начала такими темпами, что и не чаял пенсионер о том, что хоть и на пару месяцев ее достаточно будет! А тут еще и Осташка начала поглядывать на девушек! Ей-то, бедолаге, с веретеном, как прежде, обращаться пришлось[28]. Ругнувшись про то, что, кроме него, никто такие ладить и не умеет, да рукава засучив, намылился трудовик еще один станок собрать. А тут и про Леля вспомнил – того, что по дереву мастеровым назвался. И раз пока ему дел особенно и не было, то решил старика пришелец обучать. Ну, в самом деле, кого еще? Ждан – тот, в разумении пожилого человека, агрономом должен был стать, взяв на себя все заботы, связанные с возделыванием земель, селекцией да людишек обучением. Никодим – тот дел кирпичных мастер да гончар всем гончарам. Милован – дружинник. А Лель, так выходило, главным по обработке дерева автоматически назначался. Жаль только, что стар уже совсем, хоть и смекалист. Ну да и ладно. И ему в подспорье ученики найдутся. В общем, каждому из товарищей Булыцкого отводилась роль этакого руководителя проекта. Человека, погруженного на все сто в какую-то одну тематику, а оттого и глубокого специалиста, который, освоив все тонкости да разгрузив Николая Сергеевича, за собой люд поведет да дальше ремесла развивать будет.

А еще, памятуя свою молодость, твердо трудовик решил сосредоточить стратегические отрасли промышленности в руках верховного правителя, независимым артелям оставив сервис да мелкие вспомогательные производства. С этим-то по большому счету и было связано и то, что Булыцкий так ратовал за внедрение системы учета, артели фактически передал в княжье управление и настоял, чтобы люди лишь надежные да самые верные отправились в княжества соседние производства налаживать. Ведь, в его понимании, либо в тайне глубокой необходимо держать секреты, самым верным лишь доверяя, либо до тонкостей все изучить, чтобы в случае чего турнуть можно было какую-нибудь артель независимую, цены обронив. Вот оттого и бучу поднял. Ну и Аленке как-то рассказал про то, а она в ответ лишь рассмеялась. Чего, мол, тетешкаться? Головы с плеч или глаза повыкалывать, и нет неугодных артельщиков. А из своих кто если проболтается, так и языки повыдергивать. Вот беда-то!

И слова эти разом успокоили Николая Сергеевича. И вправду, чего всполошился? А раз так, то и печаль какая? И система эта действительно никуда нынче не годится. Лет, может, через двести, а то и все триста. А сейчас – пустое. Нехай книги амбарные остаются.

Засучив рукава, мужчины принялись за изготовление ножной прялки. Детально объясняя, что к чему, трудовик, по сути, заставил Леля самостоятельно собрать инструмент. Первый, понятно, ни к черту вышел: и внешне неуклюж, и в работе заклинило колесо сразу практически. Старик, понятное дело, огорчился, да только трудовик поспешил его успокоить: «Сам, мол, с незнамо какой попытки сладил! А у тебя, вон, с первой вышло неплохо. Ты еще и меня поучать будешь!»

И ведь не лукавил: новый знакомый ох как смекалист оказался! И так и сяк покумекав, что-то там подточил, подрезал да подправил и, о чудо: заработала прялка как положено ей! А раз так, то дал Лелю наказ: дюжину еще сладить. Прямо чувствовал; не сегодня-завтра, но пригодятся.

– А на что сразу собирать? – задумчиво ответил ремесловый. – Оно ведь и место занимает да и спортиться может, пока стоит без дела.

– А ты, если сейчас руку не набьешь, так и завтра уже не вспомнишь, как ему быть должно. – В ответ Лель, задумавшись, замолчал. – Ладь, а я погляжу, – кивнул Николай Сергеевич.

– Подготовить все, – вздрогнув, словно бы внезапно проснувшись, неторопливо ответил его товарищ, – нехай будет, пока нужда не появится. Как появится, – снова задумался тот, прервавшись на такую длинную паузу, что у преподавателя просто не хватило терпения дождаться ее завершения.

– Чего «как появится»-то? – нетерпеливо окликнул он вновь ушедшего в астрал старика. – Чего заснул опять?!

– Вернее, когда по частям храниться будет, – снова вздрогнул тот. – Оно и места меньше займет, и без маеты.

– Какая маета? – поразился пенсионер, про себя отметив правоту старика. Места-то займут прялки будь здоров!

– Мне что за беда? – проворчал он, отвечая на вопрос пришельца. – Я за харч дело свое делаю, а тебе куда девать их?

– Ну, тебе видней, – сдался преподаватель, соглашаясь с точкой зрения мастера. Нехай поступает, как считает верным, а трудовик пока на новой своей задумке сосредоточится: производство фанеры.

Ведь уже готовы были чертежи «точилки», по которым Отяба, засучив рукава, принялся выковывать замысловатые деталюхи, не особенно-то интересуясь их назначением.

Три недели маеты, и убогие механизмы да резак каленый – готовы. Раз двадцать доделывать да подгонять, правда, пришлось их, но собралось все в систему несложную, и – вуаля! Первая в мире точилка гигантских размеров готова.

Вот только уж больно процесс трудоемкий получился. Резец хоть и каленый, а все равно тупился. Да и сама схема подачи бревен вызывала много вопросов. И понятно стало, что сама конструкция «точилки» – как назвал ее Николай Сергеевич – сложна, а потому и слишком ненадежна, и места сопряжений и максимальных нагрузок, разбалтываясь, быстро в негодность приходили.

– Ты, Никола, вот чего, – понаблюдав за мучениями артели, негромко промолвил Лель, по обыкновению своему опять замолчав. Пенсионер, уже как-то пообвыкшись с манерой общения товарища, даже и не пытался торопить или форсировать, знал: бесполезно. А потому терпеливо приготовился ждать, что еще порекомендует старик. Понравилась ему незаурядная смекалка мастерового да способность подмечать такие вещи, которые от его, Булыцкого, взгляда уже как-то и укрывались. – Не нож надобно, чтобы ходил. Бревно надо проворачивать.

– Как так? – Преподаватель сразу поймал мысль Леля, но на всякий случай решил переспросить. Мало ли. Впрочем, тот, по обыкновению своему, с ответом не торопился. – Как проворачивать-то? – не выдержав, пришелец повторил свой вопрос.

– Протесать с оконечности противоположной трошки да жердь упором прогнать, – просто отвечал тот.

– Ух, смышлен, – не дожидаясь традиционной паузы, восхитился трудовик. – И чего, руки толковые свои приложить не мог? Чего бродяжничал-то?

– И народу столько же, – словно бы и не услышав, продолжал старик. – Один – наваливается, двое бревно ворочают, – Лель снова погрузился в размышления.

– Ладно, – кивнул Николай Сергеевич. – По-твоему быть.

– А того, что не нужны в артелях умные зело. Покорные да ловкие надобны бы, – как ни в чем не бывало продолжал бродяга. Булыцкий настороженно посмотрел на него, однако же говорить ничего не стал. Себе дороже.

Уже через неделю наловчились доходяги, по улицам собранные, березовый шпон нарезать длинными-длинными лентами, за которые, как следует их высушив, и принялся трудовик, попутно объясняя неразговорчивому своему помощнику все, что знал о производстве фанеры, включая и момент влажного прессования. А раз так, то решили в будущие же дни и пробовать хоть пару листов прессоваться ставить.

Чтобы минимизировать количество перемещений, эксперимент было решено провести прямо в бараке артели по производству плинфы. Там тебе и тепло, и кирпич для прессования. Разложив стружки на постеленной на ровной поверхности рогоже так, чтобы получился один сплошной слой более или менее прямоугольной формы, пролили его сверху предварительно прогретой смолой. И тут же, не загустела пока масса, принялись раскладывать следующий.

– Не так, – как обычно, подумав, остановился Лель. – Стружку в чан ссыпай. Там нехай пропитывается.

– Прав, – тяжело выдохнул Булыцкий. – Давай так.

Прервавшись минут на десять, так чтобы плавающие в горячей смоле стружки как следует отмокли, принялись вылавливать шпон, да тут – другая беда; отяжелев, начали они ломаться.

– У, зараза! – смахивая со лба пот, выругался Николай Сергеевич.

– Незадача, – поморщив лоб, согласился Лель. – Сухими, стало быть, кружевами, – почему-то именно так он назвал лущеный шпон, – надобно.

Матернувшись, снова принялись за дело; благо не все в котел ухнули. С десяток обильно промазанных смолой слоев, сверху устланных рогожками, отяжеленных сбитым из досок листом, на который – несколько рядов глиняных брусочков. Так, чтобы те своим весом выдавливали излишки связующего материала, спрессовывая деревянные полоски.

– Ну, и теперь что? – счистив остатки выступившей смолы, поинтересовался Лель.

– Дня три не замать, потом на пару выдержать и снова – под пресс.

– Хлопотно, – помолчав, рассудительно заключил деревянных дел мастер. – На что возни столько, если лесу вокруг – тьма? Что нужно, так и срубить недолго хоть тебе и стол, а хоть и стулец, – чуть подумав, закончил старик.

Теперь уже Булыцкому пора настала призадуматься. Окрыленный идеей материала на замену древесины, подобно такому, который использовался в древних мирах, он по горячности-то своей как-то совершенно упустил из виду, что те-то жили в условиях дикого дефицита древесины! Здесь же, на Руси, проблема так в принципе не стояла. Лесу – море, и этим все сказано!

– Вот уж нелепица получилась! – Раздосадованно разведя руками, пенсионер вышел прочь из мастерской, оставив собравшегося что-то там спросить Леля одного.

Провалы зачастили. За полтора месяца – уже третий. Обидный до слез и невероятно глупый! Ведь мог бы и с порохом сообразить, и с идеей своей сумасшедшей о системе организации учета, и с фанерой, если бы чуточку подумал. И ведь на фоне громких успехов в области освоения новых технологий – вон, пушки одни чего стоят – эти коллизии выглядели эдакими пощечинами, здорово, надо сказать, приземлявшими размечтавшегося пожилого человека, отбив охотку к новым экспериментам.

А раз так, то все свои силы сконцентрировал он на поиске решения головоломки с порохом да на обучении княжича молодого, которому под неусыпным контролем нового дьякона – Фрола преподавал счет, грамоту, географию и историю древних миров. Тут, кстати, приметил, что наибольший интерес у мальчонки вызывают рассказы о великих полководцах: Ганнибал, Спартак, Вещий Олег, Александр Македонский. То, как они, используя недюжинную смекалку и дерзкие маневры, разбивали превосходящие армии противника. Тут же, под руку – рассказ об известных Булыцкому стратегиях кочевников, в том числе и с лжеотступлениями.

А еще – забавы новые ввел для княжича молодого. Ну, во-первых, из монастыря привезли отроков – тех, что играми в мяч ножной потешали. Пополнив команды теми ребятами, которых с Никодимом заприметили, принялся он уже настоящие футбольные матчи устраивать. Так, что теперь Василий с гиканьем мяч после наук своих гонял наравне со всеми. А тут еще и лидером себя показал настоящим. Игроков в команде своей и так и сяк переставляя, глядя, кто к чему пригож больше, да уже и выдумки какие-то предлагая. Чуть сбив пацанят в четыре команды по одиннадцать человек, перешел Булыцкий к самой своей дерзкой идее: под неусыпным контролем Милована да Тверда к формированию соединений нового типа, наукам военным обученных. Поперву – для забавы Василия Дмитриевича и игровому обучению военному делу будущего правителя. По образу и подобию тех, что при Петре потешными звались, благо дозволение княжье получено было на эксперименты такие.

Сначала – азы: муштра, где мальцы маршировать учились, строй держать да лево с право различать. Потом команды простые понимать да выполнять. И вроде простейшие команды-то: «Нале-ВО!», «На пле-ЧО!», «Кругом МАРШ!», «Шагом МАРШ!», все равно мальцам – труд. А тем, кто видывал учения эти, – диво. Кому смех, а кто, зло сплюнув, хулить начинал: что, мол, за нелепица?! Божьих рабов – через окрики; да слыхано где?! Со смердом не с каждым так!

И змеями слухи по Москве поползли: мол, человек от Диавола – Никола! Сам Антихрист! Вон, окриками своими из мальцов души вытряхивает да в армию непобедимую собирает! А с армией той – весь Свет Божий на колени поставит, а кого не поставит, посулами на свою сторону переманит. И будет князь един, и вера едина, а там – и царствие Антихриста, а через три года – Конец Света с Судом со Страшным! А тут еще и историю с Тимохой припомнили. Мол, до греха довел непокорного.

И Бог ведает, как бы оно там дальше пошло, если бы не князь. Видя азарт княжича к забавам ратным, за советом к Киприану обратился, а тот, отношение свое к пришельцу изменив, молебен провести распорядился, а потом – исповедь и последующее причащение всех, кто с потешниками, – ох и прилипло название это, – возился, самих мальцов включая! Финалом всего – благословение митрополита на дела Великому княжеству Московскому угодные, да у всего честного народа на виду.

А раз так, то и спокойно продолжили учения мальцы. В атаку строем. Плечом к плечу. Или отходить, да ведь тоже не порознь, а так, чтобы по команде, гуртом, щитами простецкими прикрывшись да противника воинов копий ударами жаля. А потом – изюминка, от которой даже бывалые Милован с Твердом переглянулись: боевое построение по типу шведской «Баталии», позже трансформировавшееся в гораздо более компактное и мобильное «каре» из патриотизма трудовиком «детинцем» прозванное.

– Мудрено, – наблюдая за происходящим, одобрительно хмыкнул закаленный в боях Тверд. – Только попусту все это.

– Чего так? – предчувствуя очередную неудачу, поник пришелец.

– А того, что ордынский всадник на детинец твой не полетит, да и не нужно ему то. Такой с малых лет лук в руках держать горазд. Издали бить будет, пока они, что пни, стоять будут.

– Выходит, опять все зазря? Маета, а толку – кукиш. Все – попусту!

– А тут ты не горячись, – Тверд уцелевшей рукой почесал подбородок. – Щиты бы им ладные, да лучников внутрь. Так, чтобы самим всадников сшибать. Вот тогда – дело другое. Мож, и будет толк. А лад, чтобы не вразнобой все, но твоими, – бывший дружинник кивнул в сторону ощетинившегося копьями детинца, вокруг которого, имитируя атаку конницы, бегали крепкие ребята, – строями. Оно иной раз так бывает, что вроде и рать сильна, да потому, что согласия нет, отступает. А у тебя, вон, все ладно, – глядя, как, подчиняясь коротким трелям специального свистка, детинец, разом разъединившись, превращается в длинную цепь, которая, опять же следуя звуковым сигналам, либо кидается в атаку, либо, выставив перед собой имитирующие копья палицы, медленно пятится назад. – Согласие есть, так и уже лад, – задумчиво подытожил Тверд. – Да и не татаре единые нам ворогами приходятся, а супротив пеших детинцы твои – лад. А как лучников внутрь, так и татарской коннице – беда.

Следующие, кому было решено показать результат, – Владимир Андреевич да Дмитрий Иванович. Пацанят своих погоняв как следует, Булыцкий решился пригласить на смотр князей.

– А я уже думал, – когда пенсионер предстал перед грозным правителем, усмехнулся Дмитрий Донской, – хоть раз единый от затеи своей отвернешься. Ан нет… Упрям, бестия!

– Ты, князь, не серчай, – пришелец, поклонившись, держал речь перед грозными мужами, – да, мож, чего не так растолковал в прошлый-то раз. Во славу Василия Дмитриевича, да рати русской, да во имя обучения сироток-то собрал окрест. Что самому ведомо, рассказал да обучил. Люд ратный говаривал: дельно получилось. Теперь и вам на суд… Как добрым дело то сочтете, так тому и быть. А нет, так, видать, Богу и угодно.

– Люд ратный, – усмехнулся Владимир Андреевич. – Тверд небось?

– Тверд, – не видя причин отпираться, кивнул трудовик.

– Ладный дружинник он. Зря не скажет. – Владимир Храбрый удовлетворенно кивнул. – Показывай, чего у тебя там.

Со смотром решили не медлить, назначив его на следующий день за стенами крепости прямо за Курятными[29] воротами. С самого утра суетился Николай Сергеевич, места себе не находя; вон для Василия Дмитриевича сегодня день полевых занятий устроил и потешников на пару с ним муштрил. Вернее, наблюдал, как княжич юный, со свистком ловко обращаясь[30], гонял маленькую, но уже грозную армию. А мальцам все то – забава; да и понятно. То для пацанят – все больше игра, потому и отношение соответствующее. И ни запасные жерди, что заместо копий использовались, выставленные в форме вязанок рядом с полем, ни хлипкие щиты, на которые Лель приладил оказавшуюся бесполезной из-за трудоемкости производства фанеру, ни деревянные мечи, в точности копирующие настоящие, не могли изменить это. Забава, и все тут! А вот для князя да брата его – то совсем не шутки! В общем, будь здоров как нервничал Николай Сергеевич. А тут еще, как назло, песня приелась из далекого будущего: «Самара-городок»! И хоть ты тресни, не выгонишь! В общем, маясь, тот и не заметил, как подъехали князья в сопровождении уже знакомого Семена Непролея и еще одного смуглого скуластого мужчины в богатых одеждах.