Аист

Андрей Неклюдов

Аист

Белорусская деревня Радимичи, некогда большая, имевшая свою ферму, силосную башню, выгон, теперь насчитывала только шесть жилых домов. Да и проживали в них большей частью одинокие старухи.

Мы с женой, родители которой происходили из этих мест, приехали сюда после многолетнего перерыва и деревни не узнали. Силосная башня давно обрушилась и угадывалась лишь по густо поросшему крапивой холму. Пруд, в котором я когда-то удил карасей, превратился в неподступное болото. Не было бегающих по пыльным улицам ребятишек и мычащих по утрам и вечерам коров. Тишина и оцепенение поселились тут.

Впрочем, поля окрест были возделаны. Из соседнего, более крупного села сюда временами наползала техника – углублялись мелиоративные канавы, косилась на лугах трава. Признаться, ухоженный вид этих лугов, зеленых полей кукурузы, желтых ковров рапса, как и волшебное исчезновение борщевика, поразили нас еще на въезде в Беларусь.

Километра за четыре до деревни мы сделали остановку возле небольшого, увенчанного рыжествольными соснами холма. На этом холме, под его сухим песчаным одеялом покоились родители жены и более далекие ее предки. Тут было как-то не по-земному тихо, пахло хвоей и увядшими цветами. Меж оградок росли кустики черники с нетронутыми ягодами, можжевельник и боярышник. Могилы, в отличие от городских кладбищ с их тяжелыми полированными надгробиями и пышными цветниками в каменных рамах, были тут совсем обыкновенны: кресты – деревянные либо отлитые из бетона, холмики – поросшие травой, с воткнутыми в них пластмассовыми цветочками, кое-где – поникшие цветы в баночках с позеленелой водой. На таких простых деревенских кладбищах мне всегда чудится, будто лежащие тут отжившие люди откуда-то глядят на меня. Но не снизу, не из-под земли, а откуда-то сбоку или сверху. Глядят, как глядит на тебя твое отражение в воде.

Кладбище называлось Рябинкой – по имени речки Рябинки, протекающей в подножии холма. Рябинка эта, по воспоминаниям жены, была некогда вполне приличной речкой, а теперь представляла собой ручеек, едва приметный в гуще камышей.

Немногочисленные обитатели Радимичей мою жену Нину помнили и отнеслись к ней с радушием и теплотой. И в первую очередь – соседка Фаина.

Это была крупная, даже грузная женщина с ясными серыми глазами и лицом, сохранившим следы былой красоты, из-за чего слово «старуха» к ней никак не лепилось. Хотя была она далеко не молода и обременена болезнями. Фаина родилась и до зрелых годов жила в Радимичах, знала и всегда хорошо отзывалась о родителях Нины, была с ними одного поколения. Зиму Фаина отсиживалась в городе, где имела квартиру, а с первым теплом ее доставлял в родную вотчину на своей легковушке дальний родственник, и он же поздней осенью забирал ее обратно в город. По хозяйству управляться она была уже не в силах, даже из дому редко выходила из-за больных ног, а помогал ей во всем Степан Сотник, щуплый и крикливый мужичонка, о котором речь еще впереди.

Дом у Фаины небольшой, аккуратный, обшитый вагонкой и выкрашенный в ровный зеленый цвет, оттеняющий белые наличники.

При входе во двор всякий новый человек (а таким человеком в данном случае являлся я) невольно должен был оторопеть. И, правду сказать, я оторопел. Оторопела и жена. И было, от чего: выкошенная поляна перед крыльцом сплошь была уставлена диковинными деревянными фигурами. Тут были и кабан с острыми клыками, и рыба неопределенного сорта, и семейство зайцев, и леший с носом-сучком, и синий крокодил на пяти ногах, сделанный из пня с корнями. Казалось, мы попали на выставку народных промыслов. Но, как скоро узналось, всё это было творением рук Степана.

Нине особенно понравился еж с выточенными из дерева и окрашенными в серый цвет «иголками» и курносой мордочкой. Моё же внимание привлекли две толстые змеи, переплетшиеся между собой в каком-то мучительном напряжении.

– Нашел такой корень пригодный, возиться, почитай, не пришлось! – прокричал мне из огорода автор, видя, что я задержался возле змей.

И была еще более искусная работа, правда, не завершенная, – аист с приподнятыми ажурными крыльями. Именно приподнятыми. Прежде я встречал фигуры аистов со сложенными либо с широко распахнутыми крылами. У этого же они были чуть воздеты, как будто выражая сомнение: лететь или не улетать? Трудно было поверить, что из дерева, пусть даже не из цельного, можно вырезать столь тонкие, едва ли не прозрачные крылья. Аист был неокрашенный, желтовато-белый и едва уловимо пахнул липой. Фаина это увлечение своего работника откровенно не одобряла.

– Делом бы занялся, чем безделицами своими, – не раз корила она при мне Степана. – Крыша у бани течет, забор, того и гляди, ляжет…

Однако гостям (в частности – нам с Ниной) хозяйка дома говорила про эти рукоделия не без гордости:

– Это Сотник всё сам вырезал! Нигде этому ремеслу не обучался, а вон как похоже! Я иной раз пугаюсь, из дому выходя: что за заяц-великан сидит?

Разговаривали мы в просторной комнате, у стола, покрытого голубой рельефной скатертью. Фаина подробно расписывала нам свои хворобы.

– Почему и пришлось этого Сотника взять, – заключила она.

– И давно он у тебя? – спросила Нина.

– Уж третий год.

Фаина знала о своем помощнике немного.

Попал Степан в эти места еще в юности, из Приуралья. Жил поначалу в отдаленной от Радимичей деревне, там женился, однако попивал и работал неважно. Всё больше резал свои «безделицы». А когда жена, видимо, стремясь выручить хоть какую-то копейку, продавала эти поделки, Степан еще горше запивал. В конце концов женщина не вытерпела и прогнала непутевого мужика из дому. Изгнанник ютился сперва у соседей в сарае и там же пил с соседом, за что и соседка его прогнала. Поскитавшись, Сотник прибрел в полуопустевшие Радимичи и вселился в один из заброшенных домов. Стал подрабатывать у местных вдовствующих старух: какой дров наколет за стакан дешевого вина и пачку сигарет, у какой крышу подправит за миску вареной картошки. Фаина тогда была еще не совсем разбитой – он ей воду из колодца таскал, по осени картошку помогал выкапывать. Получал за то полный обед. А как она занемогла, так уже и весь огород, и дрова, и баня, и вода, и все остальное хозяйство перешло под его опеку. И сам он жил летом при Фаине, спал на топчане на веранде ее дома. А в сарае гремел цепью и ворчал его злой косматый пес Мухтар.

– У него что, никаких родственников нет? – сочувственно спросила у Фаины про Степана моя жена.

– Ниночка! Какие у него родственники! Его родители родили да и выпустили, как лягушку. И не узнавали ни разу, как он и что. Так и вышел непутевый, необразованный. Два класса в школе проучился, а ему пять записали, пожалели, а ума так на два класса и осталось. И по мужицкой работе никуда он не годится – забор вон подправить не может, веревкой подвязал, а тот опять падает. Только и знает ерунду эту, «безделицы» свои вырезать, точно ребенок. В детстве, видать, не наигрался. А по годам – дак мой сверстник, седьмой десяток уже.

Степан и выглядел немолодо – сутулый, сморщенный, с жиденькой светлой порослью там, где бывают усы, и редкими волосками на коричневом подбородке. Один глаз его всегда был прищурен, придавая ему хитроватый вид. Хотя по натуре, как я убедился, это был человек на редкость, уникально бесхитростный. Ходил он в разных сапогах (один черный и большой, другой – черно-синий, поменьше), в каких-то женских светло-серых трикотажных штанах и синем свитере с дырками на локтях.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.