Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

– Согласен с вами, Григорий Петрович. Обстановка покажет. Будем присматриваться. А сейчас, тоже следуя вашим рекомендациям, давайте свернем застолье да придавим минут по триста.

– Целиком присоединяюсь. Добрых вам снов, Валентин Валентинович.

За истекшую неделю Шульгин настолько освоился в роли «драйвера» подчиненной личности, что без всякого труда перенацелил дозу алкоголя, уже преодолевшую гематоэнцефалический барьер, на шестаковскую составляющую и погрузил ее в глубокий, здоровый сон. Вообще присутствие внутри черепной коробки «напарника» его никак не затрудняло, контролировать «реципиента» было не труднее, чем управлять мотоциклом на гладкой дороге. Или не впускать в сознание словарный запас и грамматические конструкции всех известных тебе языков, когда требуется говорить и писать именно на русском.

Просто сейчас ему требовалось поразмышлять о таких вещах, знать о которых Григорию Петровичу не следовало. Даже не в силу их крайней секретности, а просто чтобы они не засоряли основной формат наркомовской натуры. Сашке он нужен именно в собственном качестве. Как источник подлинной, здешней информации, эмоциональной модели поведения, присущей только Шестакову моторики, динамических стереотипов, спонтанных реакций. Если он начнет хоть насколько-то отождествлять себя с Шульгиным да, упаси бог, в острые моменты сверяться с его, а не своими чувствами и знаниями, вполне можно проколоться так, что костей не соберешь.

Шестаков ушел, и Шульгин ощутил себя словно в знакомой комнате, из которой вынесли мебель. Гулко и просторно.

Итак. Из чего следует исходить?

Он снова разобрал по минутам содержание двух последних суток, от подготовки к проникновению в наркомат и до прощания с Антоном.[10]

Здесь следует обратиться к опыту Робинзона Крузо, затеявшего инвентаризацию собственных чувств, плюсов и минусов положения, в котором оказался. Разделил, помнится, страницу на две колонки, над одной написал «Худо», над другой – «Хорошо». И, соответственно, разложил те и иные моменты по принадлежности.

Вот и мы пойдем аналогичным путем. Что в минусе?

Потеря собственного тела, друзей, времени. Абсолютное одиночество в эпохе, мало приспособленной для жизни уважающего себя человека. Материально тоже не слишком, но это ладно, при некоторой изворотливости и соответствующем социальном статусе устроиться можно и здесь. В конце концов, даже в сравнении с восемьдесят четвертым годом чего здесь не хватает? Ну, телевидения. Невелика потеря. Реактивной пассажирской авиации. Современной (ему) литературы и кино. Магнитофонов, электропроигрывателей с приличным качеством звуковоспроизведения. Антибиотиков. Приятной глазу женской одежды. Вот, пожалуй, и все. Остальное в той или иной степени совершенства существует. Кое-что даже получше. Международные вагоны, например. Пищевые продукты элитных сортов. Экология.

(Все эти оценки, разумеется, касались именно того Шульгина, что жил в восемьдесят четвертом. Уже Валгалла и Замок отличались куда большим разнообразием жизненных благ и возможностей.)

Проигрыш в плане нравственном. Он превращается из вольного стрелка, хозяина своей судьбы в зажатого массой ограничений чиновника, служащего одному из самых бесчеловечных тиранов в мировой истории. Дело даже не в том, что террор, бессудные расстрелы и посадки. Таким не слишком удивишь, бывало и круче и страшнее, причем в любой ныне цивилизованной стране. Степень подавления личности, ликвидация даже намеков на ее свободы, экономические, политические, сословные. Любой средневековый ремесленник, бюргер, купец был не в пример свободнее, чем самый высокопоставленный «гражданин» нынешнего режима. Однако, с другой стороны, указанная степень несвободы парадоксальным образом освобождает его от необходимых в иных обстоятельствах нравственных ограничений. Если позволено «им», то тем более позволено мне. «Какою мерою меряете, такою и отмерится вам».

Угроза собственной жизни? Есть, как не быть. Но тоже на паритетной основе. Что и подтвердилось уже в истории с чекистами. Разобрался с ними, разберется и с кое-кем повыше, лишь бы не дать застать себя врасплох.

Техническая оснащенность, в тех пределах, что может потребоваться, – вполне достаточная. Стрелковое оружие практически не уступает тому, каким Шульгин пользовался полвека спустя. Автомобили – не слишком навороченные, но вполне отвечающие основным функциям. Ни на «эмку», ни на «ЗИС-101» он пожаловаться не мог. Средства связи? А с кем тут связываться, кроме Лихарева? Что же касается Антона, то Сашка надеялся – с ним-то контакт восстановится, раньше или позже, смотря по обстоятельствам. Он ему безусловно нужен, иначе чего бы форзейлю соглашаться на нынешний вариант, более того, обеспечивать «магическое» прикрытие акции?

Плюс запасной вариант – возможность при помощи формулы, переданной Сильвией, сбежать, как только в этом возникнет настоятельная необходимость. Не совсем, правда, ясно, куда именно сбежать. Если на Валгаллу, в собственное тело до того, как пришлось эвакуироваться в Замок, то возникают интересные расклады. Он сразу приобретает преимущество над собой тамошним и получает возможность предотвратить разгром Форта агграми, сохранить колонию в ее первоначальном виде. Одновременно исключив возможность своего попадания в тело Шестакова и, соответственно, текущий момент и все мысли, которыми он сейчас развлекается.

Пусть так, этот парадокс мы пока (но не окончательно) отметаем. Опыт подсказывал, что любой парадокс является таковым лишь до тех пор, пока о нем рассуждаешь чисто теоретически, а в стадии практической реализации все каким-то образом разрешается достаточно непротиворечиво и самым неожиданным образом.

По нормальной, «человеческой» логике, он безболезненно может возвратиться только в узкий зазор между «настоящим» возвращением в собственное тело после того, как обеспечил выезд наркома с семьей из Москвы на Ленинградское шоссе (об этом он кое-что помнил сам, кое-что слышал от Антона), и началом следующего этапа шульгинской жизни. Так, чтобы нынешние его знания не могли повлиять на последующие события.

А как они могут повлиять, собственно говоря?

Один раз Шульгин в собственное тело вернулся, судя по имеющейся информации – вполне там адаптировался и продолжил существование, сохранив память обо всем происшедшем. Каким-то образом сделал Сильвию своим союзником, а может, и другом. Все у него там, похоже, сложилось нормально.

Но дело в том, что несколько часов, проведенных им в ином облике, и даже полгода, которые прожили в роли Сталина и Маркова его друзья, нельзя сравнивать с нынешней ситуацией. Слишком далеко разошлись оригинал и копия. Он нынешний пробыл в здешней роли десять дней, а тот Сашка у себя – несколько лет. В случае «воссоединения» его нынешняя личность просто растворится в основной. Превратится из полноценного, мыслящего и чувствующего индивида в короткое, полузатертое воспоминание о давних и не самых значимых событиях. Вот это и страшно.

Потому он сейчас, при здравом размышлении, не считал свое импульсивное решение остаться здесь столь уж экстравагантным. Старый философский вопрос: что важнее – сохранить личность в каком бы то ни было виде или утратить ее ради внешнего облика, принадлежащего уже не тебе?

Хотя тут тоже напрашивается вопрос иного плана: так ли оно на самом деле? И добровольно ли это решение принято? Что, если все наоборот и, вернувшись, именно он станет (останется) самим собой, просто присоединив к имеющимся воспоминаниям еще один их пласт? Приобретя, тем самым, дополнительные духовные силы и способности.

Отчего и решили придержать его здесь, не допустить появления там, с каковой целью и внушили якобы собственное желание подзадержаться в наркомовском теле. Кто внушил? Лично Антон или пресловутые Держатели.

Есть ли реальная возможность выяснить, как на самом деле обстоят дела? Непосредственно сейчас – наверняка нет. Разве только постепенно, с течением времени, по каким-то косвенным признакам. То ли через Антона, то ли через Сильвию, а может быть, как-то иначе.

Как он сам для себя замотивировал решение остаться Шестаковым? Страх перед возвращением, слегка завуалированный желанием еще немного поиграться в данной реальности. Испробовать свои силы в поединке со Сталиным. Новиков попытался сделать это изнутри, но не успел. Антон его (их) оттуда выдернул. Андрей неоднократно говорил, что, будь его воля, он бы остался еще немного. Хотя бы до начала общего контрнаступления Западного фронта. И прохождения «точки возврата», после которой Сталин уже не сможет сохраниться в своем основном диктаторском качестве.

Что ж, будем считать, что именно эта цель для меня сейчас главная. Именно эта. Решить шахматную задачу. В состоянии ли не самый рядовой человек восьмидесятых годов, причем без всякой помощи извне, единственно используя свои интеллектуальные способности и знание будущего, стать «серым кардиналом» при одном из самых эффективных и беспринципных диктаторов мировой истории? Грубо говоря – не дать себя убить, а вождя заставить плясать под свою дудку до тех пор, пока удастся кардинально переформатировать эту «сталинско-советскую цивилизацию»?

Зачем? А вот это как раз не вопрос. Зачем гроссмейстер старательно пытается поставить в безвыходное положение, именуемое «мат», белого короля по ту сторону доски? При этом великолепно зная, что завтра с таким же азартом будет «матовать» короля черного, которого сейчас самоотверженно защищает. На самом же деле глубокое отвращение у него вызывает плохо выбритый тип, сидящий напротив, нагло вообразивший, что имеет право претендовать на оспариваемый во время этого матча титул.

А что касается так называемой «справедливости», «восстановления исторической правды», «ленинских норм» или, наоборот, «замшелого самодержавия» времен Александра Третьего и Победоносцева, такие вещи Шульгина совершенно не интересовали. Не Господь Бог он – и никогда себя за такого не держал – пытаться решать за давно отживших людей их проблемы, которые они сами себе и создали, кто – не поддержав белых, кто, наоборот, – поддержав красных. Все они прожили отпущенный им век, радуясь судьбе или проклиная ее же, кое-кого Сашка еще успел застать живыми, большинство умерло раньше, но в любом случае их друг с другом ничего не связывало.

Он не мог, в отличие от героев фантастических романов, сослаться на то, что поставлен в условия безальтернативного выбора. И действует, мол, «по крайней необходимости». Не было таковой. За исключением самого первого момента, все остальное – плоды его личного выбора. Такого, какой он сделал. Смешно горевать добровольцу, своей волей пошедшему на фронт, что вдруг стало страшно и захотелось вернуться домой, к уютному свету лампы, вкусному ужину и теплой постели. Или альпинисту, зависшему на скальной стенке восточного склона Эвереста. Раньше думать нужно было, а сейчас выкручивайся, как знаешь.

И тут же наступило, наконец, холодное спокойствие. Чего он и добивался. Известный психологический прием. Исчерпать собственные доводы «против» и остаться при тех «за», от которых уже никуда не деться. «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

А Шестаков, что же Шестаков? На некоторое время ему придется как бы и умереть. Что он там чувствует «внутри себя», Сашке понять не дано. Его эмоциональная составляющая вовне не выходит. Страдает он там, радуется, что кто-то за него решает его проблемы, или в силу особенностей взаимодействия «драйвера» и «реципиента» не ощущает вообще ничего, Шульгину не известно.

По крайней мере, ему сейчас лучше, чем если бы он остался наедине с собой. И органами пролетарской диктатуры.

Сашка встал, прошел к холодильнику, налил себе стакан шипящего «Боржома», с удовольствием выпил. Мозги-то у них с наркомом разные, а биохимия общая.

А теперь невредно и самому поспать. Ход сделан, ответ за партнером.

Лег, с головой укрылся тонким покрывалом, чтобы отвлечься от всего, начал представлять себе туманный дождливый день, бетонный пирс и пришвартованную к нему яхту «Призрак», на которой они с Андреем собрались отправиться в далекие южные моря.

И тут он вдруг вспомнил, сразу, будто очередную завесу раздернули, абсолютно все.

Годы, прожитые им, никем другим, после возвращения в Замок с пленной Сильвией, переход на «Валгалле» в Крым двадцатого года с попутным заходом в Стамбул и вербовкой там Басманова и всего батальона, Каховку, Москву и все-все-все вообще, включая визит в 2056 год, в Австралию и ростокинскую Россию. И предыдущее возвращение памяти в одесских катакомбах.

И что же теперь? С одной стороны, свалился с сердца тяжелый камень. Он – это все-таки он, как бы ни мотала его судьба или те, кто ею распоряжается. Вернулся сам в себя три (кажется, так) раза, вернется и в четвертый. Выполнив здесь очередную миссию. Возложенную или добровольно принятую? Да так ли это важно?.. Делали там, попробуем сделать здесь. Будет трудно? А когда было легко? Нет рядом друзей? Нужно будет – появятся. В это он верил так же непреложно, как и в то, что за окном рано или поздно рассветет. Опыт подсказывал.

Ну а попробовать на равных сыграть с самим товарищем Сталиным – отчего же и нет? Он теперь его знает гораздо лучше, чем знал Андрей в мае сорок первого. И по рассказам Новикова, и памятью Шестакова, и по тем книгам, что успел прочесть уже «после Замка». Так что, можно сказать, сейчас он во всеоружии. Плюс имея такого помощника, как Лихарев. Тот-то по-прежнему понятия не имеет, кто теперь у него в «партнерах».

Нет, поиграем, поиграем, даже забавно: граф Монте-Кристо снова возвращается в свой, но – чужой ему мир. Сокровищ кардинала Спада, увы, нет, и общественно-политическая обстановка несколько иная. Тем интереснее…

Глава вторая

Другой Шульгин обалдело покрутил головой. Все-таки слишком много непонятного свалилось на него сразу, и связности в происходящем гораздо меньше половины. Он был совершенно уверен, что только что беседовал с Лихаревым и Дайяной на достаточно важные темы. Потом решил, что нужно дать им возможность перемолвиться наедине, обменяться мнениями, вдруг да и выболтать нечто интересное и важное. Встал и вышел, оставив вместо себя заблаговременно спрятанный в шкафу и включенный магнитофон. Самый обыкновенный кассетник «Сони», на батарейках, жуткий дефицит в начале восьмидесятых, в комиссионке можно было приобрести только по большому блату. Или, как Левашов, за границей купить. Встроенный микрофон там весьма чувствительный, в пределах комнаты любой звук берет. По мнению «того» Шульгина, устройство слишком примитивное, чтобы его можно было обнаружить какими-то аггрианскими детекторами, если они у них вообще при себе имелись.

А сейчас вот снова ощущал себя как внезапно разбуженный человек, не успевающий зафиксировать только что виденный сон. Только обрывки, да и то стремительно теряющие хоть какую-то осмысленность и последовательность. Еще помнилось, что несколько мгновений назад он ощущал себя тем Сашкой, который прожил годы и годы, участвовал в событиях, вкратце обрисованных Антоном, говорил с агграми именно с его позиций. И вот, кроме смутного ощущения однажды уже прожитой жизни, – ничего конкретного. Он снова – только «первый», с личными воспоминаниями, обрывающимися сначала на ночи в доме Сильвии, а потом – прощальном разговоре с Антоном и провале в состояние, похожее на скоропостижную смерть.

Вот он сидит на перилах галереи, в пальцах дымится почти сгоревшая сигарета. Полная тишина, никакого шевеления вокруг, и в доме тоже тихо. Даже собаки успокоились, разлеглись по двору, кто где вздумал, иные подремывают, иные занимаются нормальными в «мирной обстановке» делами – почесываются, ищут блох и тому подобное. Значит, действительно в ближних окрестностях чужих не чуют.

Ну-ну. Очередное перемыкание матриц и реальностей? Случайное или целенаправленное? Не нам судить. А все же…

Про включенный магнитофон он удивительным образом помнил вполне отчетливо. И о том, что довольно скоро придется возвращаться в Москву тридцать восьмого. Как он сюда попал – тоже. Он явно не использовал оставленную Сильвией формулу перехода на Валгаллу, да и с Антоном они так не договаривались. Форзейль в принципе согласился, что вариант с имитацией ухода Шульгина может открыть совершенно новые горизонты игры, но, кажется, подразумевалось, что предварительно он подумает, просчитает варианты, наметит стратегию и тактику прикрытия, и лишь потом…

Сам Сашка тоже никуда не торопился, имел кое-какие предварительные соображения, которые следовало обмозговать не торопясь, в более спокойном расположении духа. Буквально несколько минут назад, стоя с чашкой кофе в руках у подоконника, он любовался картиной вновь обрушившегося на Москву рождественского снегопада. И думал о том, что запасной выход у него всегда остается. Как бы ни сложилась судьба у них с Шестаковым, позволит Сталин реализовать далеко идущие планы или решит проблему привычным способом, уйти на Валгаллу он успеет, если, конечно, не получит, вроде Кирова, пулю в затылок в самый неожиданный момент. Тогда никакой гомеостат не поможет, даже если бы он и был. Но это такой вариант, от которого никто не застрахован. Можно не принимать во внимание…

В памяти отпечаталась последняя сформулированная мысль: «Главное, господа, война продолжается, и очень я вам не завидую, если вы меня по-прежнему держите за аборигена Кокосовых островов».

Кому эта угроза адресовалась, Антону, Лихареву с Дайяной и Сильвией или непосредственно Держателям, он и сам не успел понять.

Головокружение, вспышка тьмы – и он уже снова был самим собой, тем самым, что отправился по просьбе Антона на встречу с леди Спенсер в Лондон восемьдесят четвертого (или уже восемьдесят пятого?), и одновременно пережившим события двадцатого – двадцать четвертого, побывавшим в Австралии и Москве две тысячи пятьдесят шестого… Шел по дорожке навстречу возникшему на поляне Лихареву.

Ощущение было странное, но не очень. Ничуть не более удивительное, чем при пробуждении в каморке Нерубаевских катакомб.

Он только начал осваиваться, известным уже способом пытаясь совместить наличную матрицу (а что это была именно матрица – очевидно) со своей же, но более опытной, а значит, и более мощной.

И очередной срыв.

Доминирующий Сашка исчез, более того, исчез, прихватив с собой и общее тело, а он – остался, теперь уже в физическом облике наркома. Насколько он, конечно, физический – большой вопрос. Тут уж ничего не угадаешь наверняка. Находясь внутри фантомата (по Лему), или Ловушки Сознания (по собственному опыту), судить о степени реальности окружающего невозможно. Остается поступать в соответствии с тем, как ты сам ко всему этому относишься.

Шульгин вернулся в зал. Следы недавнего пребывания здесь трех человек – вот они. Посуда на столе, бокалы, бутылки. А отражение в зеркале – не то. Память сохранила его собственный облик, только в стильном «спортивном» костюме середины двадцатых, сейчас же он снова видел ставший привычным фенотип Шестакова. Его лицо, костюм, сапоги. Для сна – вполне нормально, там подобные метаморфозы происходят постоянно, хорошо еще, что женского тела ему не всучили. В этом случае сложностей бы значительно прибавилось.

Но дело совсем не в этом. Сашка с удивлением отметил, что аберрация памяти у него распространяется и на события, никаким образом не связанные с нынешним сюжетом разыгрываемой драмы или трагикомедии… Он ведь совершенно отчетливо помнил последний бой на остатках Форта. Аггры, прилетевшие на гравибронеходах, носили белые «времязащитные» скафандры и гравитационные ружья. Он до последнего отстреливался из «ПК» и нескольких успел поразить, а они начали в ответ гвоздить по терему так, что бревна и крыша порхали по небу, все вокруг рушилось, Левашов буквально в последнюю секунду протолкнул их с Ларисой в межвременной тоннель, и тут же обвалились бетонные перекрытия подвала.

Пробившись в Замок, они, все трое, единодушно утверждали, что Форт разрушен практически дотла. Ни малейших сомнений в этом ни у него самого (хотя как раз ему в горячке последнего боя могло примерещиться всякое, особенно когда доской по голове ударило), ни у Олега с Ларисой не было. Все видели и ощутили одно и то же.

Потом, когда уже вытащили с Базы и из сорок первого года Новикова с Берестиным, часто горевали, что нет больше их любимого Форта, отчего и возвращаться некуда и незачем. Другие причины тоже были, конечно, но главная все же – никому не хотелось пытаться еще раз входить в ту же реку…

А вот, оказывается, повреждения на самом деле оказались отнюдь не катастрофическими, пусть следы ремонта и заметны, но почти косметического. Было снесено несколько секций ограды, часть крыши над южной стороной окружающей второй этаж галереи, несколько резных опорных столбов. Перебита пополам открытая мансардная лестница, вылетели стекла витражей. И все, пожалуй. Но и эти повреждения уже были устранены, пусть и наскоро. Как если бы вместо столяров – золотые руки здесь потрудились армейские саперы. Без попытки сделать «так, как было», но достаточно прочно и надежно. Зиму перезимовать можно.

Значит, приходили сюда ребята, с ним или без него. Когда и как – он не помнил, но верил словам Антона и «другой» Сильвии, что за четыре, кажется, года, которые «альтер эго» прожил самостоятельно, они здесь бывали, встречались с Дайяной и вроде бы доставили ей серьезные неприятности.

Это, конечно, здорово, только вот какая чепуха получается…

Шульгин наскоро осмотрел жилые помещения терема. Со свойственной ему наблюдательностью и почти абсолютной зрительной памятью установил, что по внутреннему времени планеты здесь прошло никак не больше месяца. Россыпи гильз его пулемета, тут и там поблескивающие в траве от ворот и до самой веранды, почти совсем не потускнели. Там, где производился ремонт, интерьер, конечно, нарушен капитально, но в спальнях, кабинетах, малой гостиной все сохранилось в первозданном виде. Слой пыли на предметах тоже соответствует именно этому сроку. Похоже, некоторое время в доме проживали два или три человека. И можно угадать – кто именно. Андрей наверняка, в его комнатах следы пребывания наиболее очевидны, и ясно, что был здесь именно хозяин, никто другой. Случайный постоялец обращался бы с имуществом и предметами обстановки совсем по-другому.

В спальне Ларисы кто-то рылся в ее платяных шкафах, причем вряд ли она сама, вид был такой, будто в вещах ковырялись наугад. Ища «то, не знаю что». Если учесть, что в комнатах Андрея использовались обе кровати и остались забытыми кое-какие дамские вещички да от простыней и подушки исходил едва уловимый, но безусловный запах духов, значит… Явно это была не Ирина, не Лариса, тем более не Наталья… Простейшая дедукция – женщина с пропорциями Ларисы, которой потребовалась одежда соответствующего размера, ему известна только одна. Уж он-то имел возможность наблюдать ее во всех видах, вплоть до полной обнаженности. Интересно, что же Новиков делал здесь с леди Спенсер? Выполнял свою часть задания? Допустим, узнав, что у Шульгина не вышло, Антон подключил к интриге Андрея? Трудно так сразу поверить, но что они здесь были вдвоем, и не один день, – факт. Ну да ведь она сама писала, что перешла на сторону бывших врагов…

Черт, неужели друг-приятель не оставил ему хоть записочки, хоть какого-нибудь намека?

Он приступил к повторному осмотру, точнее, теперь уже настоящему обыску. И кое-что обнаружил. В его кабинете клинком наградного эсэсовского кинжала с надписью «Аллес фюр Дейчланд» был вскрыт запертый верхний ящик письменного стола. Здесь он в предвидении самых неожиданных жизненных коллизий хранил позаимствованную из своего института богатую коллекцию всевозможных психотропных веществ, транквилизаторов, наркотиков и ядов. Мало ли чью психику потребуется подкорректировать или кардинально изменить в грядущих тайных и явных войнах с людьми и пришельцами. Среди его препаратов были такие, что не имели в мире аналогов по силе и избирательности действия. И Новиков об этом знал. Моментами, еще в «нормальной» жизни, прибегал к Сашкиным услугам. Когда, например, требовалось добиться благосклонности особо неприступной подруги. Или замужней дамы, отягощенной неуместными моральными принципами.

Но были там вещества и совершенно противоположного действия, полезные для подводников, антарктических зимовщиков и неуверенных в своей выдержке разведчиков и дипломатов. Даже цивилизованные шейхи, не желающие использовать для присмотра за своими гаремами настоящих евнухов, могли бы с Сашкиной помощью доверить жен попечению хоть самого Казановы.

Именно такой препарат Андрею и понадобился, причем в дозировке примерно на неделю ежесуточных приемов. Вот тебе и знак – вольно или невольно Новиков сообщил, что выполняемая им здесь работа требовала полной невосприимчивости к чарам аггрианки и, одновременно, что никакой иной угрозы он для себя не видел, в качестве личного оружия ограничился «узи», тем самым, с которым они впервые шагнули на почву планеты.