Дальше фронта

Вошедший в дом сразу попадал в громадный холл, а по-русски – переднюю, или же сени, метров сто площадью и высотой до самой крыши, без всякого потолка, только переплеты стропил над головой. И четыре поддерживающих столба посредине.

Прямо перед входом, у противоположной стены – камин в рост человека, до самого верха сложенный из мореных валунов – остатков древних ледников. Время уже было осеннее, прохладное, и в нем неторопливо горели несколько березовых корневищ. Приподнятый подиум перед камином вымощен плоским белым плитняком, по краям – дубовые, струганные скобелем лавки. На них приятно посидеть у огня, погреть руки с уличного холода, покурить, не спеша побеседовать на нейтральные темы с приятелем или случайным знакомцем.

Короткий коридор слева вел в комнаты обслуживающего персонала, длинный правый – в зал охотничьих принадлежностей и трофеев, а за ним постепенно повышающимся пандусом в трактир «Не торопись, дорогой!».

Название придумано не случайно. Дело в том, что трактир располагался перед комнатами и апартаментами второго этажа, и миновать его было никак нельзя. Вот представьте, вы вернулись летом с пешей прогулки или сбора грибов, зимой – с прогулки лыжной, подледной рыбалки или охоты. Пару глухарей завалили, а то и кабанчика, мечтаете о рюмке водки, а главное – неудержимо хочется рассказать кому-то о своих успехах и подвигах. Поделиться эмоциями, так сказать, особенно если день провели в одиночестве.

И тут вдруг попадаете в прекрасное место. На дубовых лавках, отполированных штанами многих и многих предшественников, за тяжелыми столами сидят прекрасные люди, вернувшиеся раньше или вообще никуда не ходившее, готовые принять вас в свою компанию.

Радушный целовальник[18] в красной рубахе и плисовых штанах, заправленных в сапоги на мягкой, бесшумной подошве, нальет вам бочкового пива в литровые кружки, или чего покрепче (все – за счет князя, он на своих гостях зарабатывать не собирается). На темных стенах развешаны оленьи и лосиные рога, кабаньи, волчьи, медвежьи головы и шкуры, чучела гигантских щук и иных промысловых рыб из окрестных водоемов, а также избранные портреты четырех поколений почетных гостей, гулявших здесь раньше и так же радовавшихся жизни, а теперь ушедших туда, где нет ни горя, ни воздыханий. В «Страну удачной охоты», как выражаются некоторые. Так что же, и вам спешить туда же? Потому так трактир и назван.

После официального ужина Олег Константинович отбыл в Москву для занятия неотложными государственными делами, все же прочие просто обязаны были заночевать здесь и уже более не думать о службе, чинах, должностях и вообще обо всем прочем, оставшемся за заборами Берендеевки.

Как гласил вывешенный на видном месте Указ императрицы Екатерины Великой, относящийся к проведению Ассамблей: «Чины оставлять за дверями, наипаче[19] как шляпы и шпаги». «Есть вкусно и сладко, пить же с умеренностью, дабы каждый мог найти свои ноги, выходя из дверей». И так далее.

Хороший, ненавязчивый и очень эффективный способ формирования и консолидации новой национальной элиты. Все, что угодно, можно в предложенной обстановке решить, разрулить любую конфликтную ситуацию (как в последнее время в определенных кругах принято выражаться). Самое же интересное, что здесь, в условиях полной экстерриториальности, разрешались не только азартные игры, карточные и иные, но и дуэли. В полном соответствии с кодексами ХVIII века, модернизированными применительно к течению времени. Вообще-то дуэлей здесь не случалось давным-давно, еще со времен позапрошлого Местоблюстителя, но, по слухам, несколько случаев все-таки было, и даже – с фатальным исходом. В любом случае, сам факт, что они возможны и при соответствующем оформлении неподсудны, очень способствовал укреплению нравов.

Сейчас, разумеется, такие мысли никому в голову не приходили, и поводов не было, и люди собрались несколько иные. А вот миновать трактир было трудно. Да и незачем.

Офицеры, бывавшие здесь раньше, успели занять самые удобные места, поснимали портупейные ремни, расстегнули верхние пуговицы кителей и отдыхать начали в полном соответствии с обычаями. Не думая, какой рукой какую вилку брать, каким образом реагировать на произносимые тосты. Стать на короткое время самим собой, как душа просит – хорошо.

Компании по интересам возникали мгновенно – чтобы обсудить животрепещущий вопрос или свежую сплетню, и так же быстро распадались, потому что из-за соседнего столика уже звучали не менее интересные слова. Кто-то кого-то влек под локоток в укромный угол, чтобы сообщить нечто совсем уже конфиденциальное, или перетереть тему, до которой не доходили руки в суматошной повседневной жизни. Да просто выпить очередную рюмку под наскоро придуманную или, наоборот, с прошлой встречи нежно лелеемую байку.

У Вадима где-то по краю сознания мелькнуло, что хорошо все-таки жить в стране, в которой восемьдесят с лишним лет не происходит никаких катаклизмов, вроде войн и революций, будто в какой-нибудь Англии или Новой Зеландии. Еще столько же продержаться – и можно будет смело говорить, что Россия стала наконец скучным и благоустроенным европейским государством.

Ляхову и Тарханову с девушками было уже, пожалуй, что и тяжеловато продолжать гулянку. Последние бессонные сутки да нервное напряжение перед и во время перехода, потом встреча с Чекменевым и князем, доклады, обрушившиеся на них милости и все остальное-прочее. Сейчас бы, по-хорошему, удалиться в отведенные помещения и поспать минуток шестьсот, а не получается.

С почти каждым приятелем и соратником надо хоть на минутку присесть, чарку если и не выпить, так хоть поднять, к губам поднести. Сказать что-то в ответ на добрые слова. А подсядешь, туда же и из-за других столов подтягивались желающие поздравить с наградами неформально, быть лично представленным дамам.

Примерно через полчаса Майя сказала Ляхову, что лично она больше не может соответствовать здешнему стилю. Пусть он ее проводит до комнаты, а сам – как знает. То же самое и Татьяна. Пришлось отвлечься и проводить дам. А когда уходили из трактира, Максим Бубнов, вроде бы незаметно для окружающих, прихватил на секунду Вадима за руку и шепнул номер комнаты, где будет его ждать.

– А ты как, Серега? – спросил Ляхов Тарханова у дверей его с Татьяной апартаментов.

– Знаешь, я тоже сегодня – пас. Тут все же твоя компания. Сам как-нибудь давай. Я лучше посплю. Меня ж завтра в любом случае службой напрягут. Что я – Чекменева не знаю?

Товарищу оставалось только посочувствовать. И одновременно – позавидовать, если по другому счету. Судьба у него пусть трудная, но понятная. К ней он всю жизнь готовился и пожинает теперь плоды в самом подходящем возрасте. Чины, ордена, должность, благосклонность начальства. Он-то, по своему характеру, не будет рефлексировать и выводить командиров из себя неуместными умствованиями.

Ляхову – хуже. Именно потому, что он по-прежнему воображает о себе больше, чем судьба может ему предложить. Чины и ордена – это хорошо, кто же будет спорить, а вот к чему все это применить? В свой вот-вот долженствующий исполнится «тридцатник». Был бы он сейчас, как совсем недавно, военврачом третьего ранга без затей и претензий, так бы и служил себе, лечил бойцов и командиров, мечтая перебраться в столичную клинику, а то и на кафедру в Военно-медицинскую академию, и нормально бы себя ощущал, случись такое «воплощение мечт».

А тут ведь совсем иное. Нельзя себя чувствовать и вести, как раньше, раз уж так размахнулась судьба, набросав ему шансов, как собаке блох. Не поймут-с! Неважно, кто именно, да хоть та же судьба и не поймет. Раз уж так карта поперла, с девятерной на тотус[20], смешно пасовать.

Вот и сейчас он направлялся на встречу с Максимом, смутно предчувствуя, что голова завтра с утра потрескивать будет, адреналиновая тоска замучает и все такое прочее. Однако ведь не нами сказано: «Тот не гусар, кто при виде бутылочки доброго вина думает о завтрашнем похмелье!»

Да просто интересно ему было, что ж тут такого случилось за полтора их, девять наших месяцев. Откуда, например, взялись у Бубнова на плечах строевые подполковничьи погоны? По стопам, так сказать, пошел коллега или это у него способ маскировки, чтобы не наводила на ненужные размышления в соответствующих кругах его медицинская сущность?

Интриги раскручиваются здесь со скоростью американского торнадо – выпадешь на краткий срок из этого коловращения, и неизвестно, сумеешь ли обратно встроиться. Остался ли прежним друг Максим, или у него теперь тоже собственные приоритеты и новые замашки? Да и еще кое с кем требуется поговорить неотложно.

Хорошо, догадался он сказать Майе, чтобы ее домоправительница, кроме костюма, передала упаковочку бензедрина. Сейчас таблетка, запитая глотком сельтерской воды, поможет ему часа три-четыре сохранять трезвость, бодрость и великолепную остроту и ясность мысли. На фоне состояния возможных собеседников это создает явные и прогнозируемые преимущества.

В коридоре, когда он шел к Бубнову, его неожиданно перехватил Федор Федорович, тоже успевший превратиться в полковника. Князь своим людям чинов не жалел. Да и чего их жалеть? Казне расходы небольшие, а людям приятно. Был барон таким же веселым, румяным и доброжелательно-общительным, как и при их первой конфиденциальной встрече[21], однако и на него прошедшее время и текущая обстановка оказали кое-какое действие, заметное внимательному взгляду.

– Что, Вадим Петрович, заглянем ко мне, обменяемся парой слов?

– Да меня-то, вообще, и в другом месте тоже ждут, – с некоторым сомнением ответил Ляхов, одновременно прикидывая, что к Бубнову можно особенно не торопиться. В том смысле, что никуда не денется, им так и так вместе работать, а вот от барона можно перехватить кое-какую, могущую оказаться полезной информацию.

– Ждут – подождут. Если не женщина, конечно. Однако, как я заметил, от одной женщины ты уже освободился, а другой, для тебя подходящей, я тут вроде и не приметил. Так что пошли…

Пришлось согласиться. Комната у Федора Федоровича была такая же, как у всех, кровать, стол, два стула, настольная лампа и санузел. Мини-бар, разумеется, самовар на приставном столике, а закуска уже по способности. Барон озаботился.

Ничего особенного, принесенное из трактира блюдо с крошечными пирожками, начиненными дичью, картошкой, потрошками, яйцами с рисом и капустой, да малосольных огурцов «по-великокняжески». То есть приготовленных строго по рецептуре и вкусу Олега Константиновича.

Барон, как настоящий остзеец[22], предложил можжевеловую водку. Ляхову было все равно, можно и ее. Выпили, вдумчиво закусили, хотя есть уже и не хотелось.

– А теперь скажи мне, Вадим Петрович, как старому товарищу и однокашнику, что в вашем докладе – чистая правда, а что – сконструировано на потребу начальства? Свое ты уже получил, так что стесняться нечего. А я теперь, как-никак, начальник оперотдела в нашем новом управлении, мне, сам понимаешь, информация нужна только стопроцентно достоверная.

– Начоперод? Поздравляю, – чтобы выиграть время, Вадим не нашел ничего лучшего. – А Академия как же? Побоку?

– Видно будет. Сначала нужно войну выиграть, со всеми проблемами разобраться, а уже потом думать, нужна ли она нам вообще, Академия? И нужны ли мы ей.

Мысль, в принципе, здравая, Вадим и сам не один раз задумывался о будущем. Год назад – да, Академия казалась ему шансом на прорыв в совершенно новые сферы жизни. А теперь?

– И вообще. Тут у нас такое затевается, уже догадался, наверное. И нам, «химическим полковникам», нужно друг за друга держаться…

В ответ на недоуменный взгляд Ляхова барон рассмеялся:

– Не слышал, что ли? Это еще с Гражданской войны термин. Там за боевые заслуги только чинами награждали, а, сам понимаешь, в условиях Ледяного похода даже патроны проблемой были, не говоря о прочей амуниции. Вот и рисовали просветы и звездочки химическим карандашом на солдатских погонах или любой подходящей тряпочке. Бывало, если командиры и свидетели погибали, доказать право на такой чин трудненько было. Мы – почти в том же положении. Нет?

Вадим не мог не согласиться.

– Вот и давай, излагай, как оно на самом деле все было…

– Самое смешное, Федор Федорович, что абсолютно все – чистая правда. Единственное, о чем я сейчас говорить не буду, так это конкретный механизм перехода. Тайна не моего уровня. Все прочее – так и было. И израильские военные лагеря и оружие, техника, покойники, капитан Шлиман, переход морем на катере – все! Хочешь – верь, хочешь – нет, но если тебе требуется для работы – можешь на моих данных любую стратегию строить. Как на коробке с армейскими пайками пишут: «Ешь, не сомневайся!»

– М-да, чудны дела твои, Господи. Я признаться, кое-какой информацией располагал насчет того, как доктор Бубнов с мертвяками встретился, а потом они с Чекменевым летали вас искать. Хоть и секретили все это по полной программе, да разве скроешь, если полсотни людей в курсе…

– Что-то мне кажется, Федор Федорович, что нам еще и с тобой там побывать доведется. Интуиция, видишь ли…

– Я что, я не против, люблю всякие ужастики.

После чего барон посвятил его в суть дела, для которого пригласил. С некоторым удивлением Ляхов узнал, что Ферзен, как и некоторые другие коллеги, имена которых Федор Федорович пока называть не стал, находятся с недавних пор как бы в своеобразной оппозиции к группе старших товарищей, тесно примыкающих к генералу Агееву, и тем самым даже и к Чекменеву.

Отсюда и всплыла забытая побасенка про «химических полковников». Господа офицеры не уверены, что при определенном развитии событий не будут отстранены от нынешнего уровня принятия решений и влияния на обстановку. И возмечтали несколько подстраховаться.

– «Младотурки», одним словом, – козырнул и Ляхов знанием истории начала прошлого века. Так себя называла группа офицеров султанской армии и прочих буржуазных либералов, боровшихся против деспотии султана Абдул-Гамида № 2 и установивших в конце концов конституционную монархию под своим контролем, «не разрешившую тем не менее коренных клерикально-феодальных противоречий в обществе», как написано в учебнике истории.

– Для смеха и так сказать можно, только цели у нас другие. Если совсем просто – не допустить, чтобы в случае чего нас задвинули, или даже оставили при своих… Иначе зачем бы и затеваться…

– Не рано ли, братцы? – Ляхов вспомнил один из первых разговоров с бароном в первый месяц своего пребывания в Академии. Тогда он тоже сделал интуитивный вывод, что планы вроде бы безобидного военно-исторического общества идут гораздо дальше заявленных целей, а теперь выходило, что уже и роль младших соратников великокняжеского окружения, мечтающего о восстановлении монархии, их не устраивает.

– Не мне судить, конечно, но вроде бы так не делается. Еще и ближайшей цели не достигли, а вы куда дальше замахиваетесь… Может, сначала с тем, что грядет, разобраться?

– Поздно будет, – с абсолютной уверенностью ответил барон. – Исторический опыт с непреложностью показывает. Ежели вовремя не озаботиться созданием сплоченной организации единомышленников, спаянных общим интересом, заранее готовых к возможным поворотам сюжета, об нас просто ноги вытрут. То есть ничего такого я сказать не хочу, просто ограничатся в нашем отношении мелкими подачками. Как вот с вами только что.

– А разве мало? – в свою очередь удивился Вадим. – В тридцать лет – куда уж больше? Мне так до самой отставки хватит.

– Тебе, может, и хватит…

– Ну так и чего же? Чего напрасно нервы себе и другим жечь, по пустякам подставляться? На войне вон убьют – и чего тогда? Выживи сначала, а потом новые авантюры замышляй…

Говорил Вадим совершенно искренне. Он тоже знал историю, только извлекал сейчас из нее немножко другие уроки. Да оно и понятно – немецкая карьерная философия и славянская – две большие разницы, пусть даже в одной армии они служат и одному делу. Ну, как Обломов и Штольц, если хотите, в осовремененном варианте.

Барон действительно ощущал себя совершенно иначе, чем Ляхов. Несмотря на достойно пройденные тесты и проверки верископом, которые вполне подтвердили его интеллектуальный и нравственный уровень, готовность и способность служить и выполнять обязанности, к которым он начальственными раскладами предназначался, Ферзен оказался не столь лояльной личностью, как предполагалось. Здесь и проявился незначительный на первый взгляд дефект разработанной Бубновым и усовершенствованной Ляховым программы.

Дело в том, что она рассматривала человека и его возможности в статике, в предлагаемых обстоятельствах, в той ситуации и в том психофизическом состоянии, в которых он находится к моменту испытания. Оттого и не был учтен столь значимый на самом деле фактор. Просто слушатель Академии и «соратник» клуба «Пересвет» барон Ферзен и нынешний полковник, начальник оперативного отдела аналитического управления, оказались по отношению друг к другу разными людьми.

Первый совершенно искренне готов был учиться, служить, а будучи допущенным к некоторым тайнам и интригам, счастлив сознавать свою причастность к «Проекту» и большего не желал. Если на наглядных примерах – юноша, страстно влюбленный в некую особу, не отвечающую ему взаимностью, хоть под присягой, хоть под пыткой будет утверждать, что вершиной его мечты является единственный нежный взгляд означенной особы, а уж за право прикоснуться губами к ее губам или погладить по коленочке он спокойно продаст душу дьяволу. Причем это будет чистейшей правдой. В данный конкретный момент.

И этот же самый юноша, тем или иным способом ухитрившийся с предметом своих вожделений переспать, уже на первое утро может почувствовать безразличие, если не неприязнь. И это тоже будет правдой и объективной реальностью. Такого вот пустячка Бубнов с Ляховым и не учли.

Вадиму это стало понятно практически сразу. Не зря ведь бензедрин обостряет мысли и чувства. И даже забрезжила идея, каким образом следует подкорректировать программу. Нет, в ее базовой части ничего трогать не надо, а вот ввести поправочные коэффициенты и предусмотреть некий веер альтернатив поведения объекта придется.

Нет, нужно деликатно объяснить (внушить) барону всю опрометчивость и, прямо скажем, опасность такого направления мыслей. После чего перевести беседу в русло текущей военно-политической обстановки. В Польше и на Родине.

Вадим, конечно, не мог предположить, что все комнаты гостевого дома просматриваются и прослушиваются самой современной на тот момент аппаратурой. Слишком это представлялось невероятным по всем меркам дворянской и офицерской чести. Чтобы Великий князь подглядывал за своими гостями в замочную скважину – такое и в самый скверный анекдот не вставишь.

И князь действительно на подобное был органически не способен. Зато генерал Чекменев – вполне. Служба у него была такая, и высшие интересы государства и престола, с его точки зрения, никак не коррелировались с примитивно понимаемыми, не осязаемыми чувствами звуками «честь», «порядочность» и т п.

Кстати, а далеко ли ушел от генерала сам Ляхов, вторгаясь своей аппаратурой в тайны человеческой души? Некоторое оправдание у него (если бы вдруг пришлось перед кем-то отчитываться) все-таки было. Мол, медицина с ее методиками испокон веков этим занимается – и душой, и организмом, отнюдь не всегда ставя пациента в известность, как, чем и для чего. Но это уже софистика.

Генерал Чекменев на своем наблюдательном посту покуривал папиросу, прихлебывал остывающий зеленый чай, чему-то смутно улыбался, слушая моментами переходящий в спор диалог младших коллег.

Нет, позиция барона его не удивляла и не возмущала. Чего-то человек в жизни достиг, желает достигнутое сберечь и приумножить. Соломки, на случай чего, подстелить. Дело совершенно житейское. Лишь бы эту соломку он не начал с чужой крыши дергать. Вот тут уже начинаются государственные интересы, вот за этим придется проследить.

Гораздо больше удивляло многоопытного генерала, насколько «правильно» ведет себя Вадим. Неужели на самом деле довелось столкнуться с «идеальным человеком»? Нет, с самой первой встречи в Хайфе Игорь Викторович сделал ставку на необыкновенного доктора, повел его по жизни, преследуя собственные цели, и пока не имел оснований о своем выборе пожалеть.

Но все-таки, как-то слишком… (он даже не смог с лету подобрать подходящее слово. Может быть, нарочито?) получается.

Слишком уж избыточно одарен Ляхов самыми различными способностями и качествами. Тут тебе и снайперская стрельба, и глубокие познания в психологии, и спокойная, без надрыва, отвага, и умение себя адекватно вести в самых невероятных ситуациях, верность слову, иногда даже переходящая границы разумного, талант морехода и лидерские качества.

Вдобавок поразительные успехи у женщин, таких разных и своенравных, как Елена и Майя. Нет, господа, как хотите, а здесь что-то не то и не так.

Несколько не от мира сего этот парень!

Чекменеву показалось, что он находится удивительно близко к истине, только никак не может ее ухватить.

Святой, что ли? Так вроде нет, и водку пьет «в плепорции», и плотских утех весьма не чурается. Разумно честолюбив. Смирением и не пахнет, даже, напротив, самолюбив, своенравен.

Может, не о чем тут и гадать, просто такой уродился, и родители воспитали соответственно натуре. Как писал Гоголь, по другому, впрочем, поводу: «Русский человек в его наилучших проявлениях». Оно бы и хорошо так думать, а неправильно. Тут как раз случай, противоположный принципу Оккама. Самое простое объяснение отнюдь не самое верное.

Разговор между Ляховым и Ферзеном потерял для генерала профессиональный интерес. Неважно, до чего они конкретно договорятся, принцип и направление ясны, а дальнейшее развитие событий все равно пойдет так, как надо. И не барону с его приятелями что-то существенно в них изменить. Каждый человек принесет пользу, будучи употреблен на своем месте.

Дальнейший беглый просмотр помещений гостевого дома ничего интересного для генерала не принес. Офицеры продолжали раскованно выпивать и общаться, Тарханов, отвернувшись к стенке, спал, похрапывая. Татьяна лежала, глядя в потолок широко открытыми глазами, и предавалась, может быть, мечтам, порожденным ее новым общественным положением или проникшим в самую глубину души взглядом князя.

Майя безмятежно спала.

Бубнов нервно курил на балконе, в тщетном ожидании Ляхова. Вот разговор между ними тоже стоит послушать, если Вадим все-таки сумеет вовремя избавиться от общества барона.

«Черт знает, что за жизнь, – раздраженно подумал Чекменев. – Нет, чтобы отдыхать и веселиться, как все люди, изволь вечно бдеть, вечно стоять в бессменном карауле».

Тут он слегка лицемерил, поддавшись минутной слабости. Сама по себе такая жизнь ему единственно и нравилась, другое дело, что все реже Игорю Викторовичу удавалось смирять служебный азарт, оставлять хоть несколько часов в сутки для нормального человеческого отдыха. Мания величия своего рода – считать, что сами основы нынешнего естества держатся исключительно на твоем характере и работоспособности, а стоит чуть расслабиться и отпустить вожжи, так все и пойдет вразнос.

Прикинув, что раньше, чем через пятнадцать-двадцать минут, Ляхов до комнаты Бубнова не доберется, генерал все же решил спуститься в трактир, отметиться перед «узким кругом ограниченных людей», ну и действительно пропустить рюмочку-другую, демонстрируя свою простоту, доступность и верность принципам офицерского братства.

Вот тут и подтвердился тезис, что начальнику тайной полиции расслабляться все-таки нельзя. Он еще только примеривался к третьему стаканчику сильно разбавленного тоником джина, как увидел бодро спускающегося по пандусу барона, вполне, судя по его виду, довольного жизнью и даже что-то насвистывающего.

Ловко выйдя из ни к чему не обязывающего разговора с соседями по столику, вернувшись и снова включив мониторы, Игорь Викторович понял, что дал маху. Подвели его аналитические способности. Комната Бубнова была пуста. И комната Ляхова, куда немедленно заглянул Чекменев, тоже. Последней надеждой оставалась постель Майи, но и в ней обитателей не прибавилось.

Вот, значит, как. Вряд ли, конечно, наши доктора такие конспираторы, что специально вышли из наблюдаемой зоны. Решили просто прогуляться перед сном, покурить на свежем воздухе. Может быть, еще и в общий зал вернутся, только вот о чем они успеют переговорить наедине при первой, после долгой разлуки, встрече, навсегда останется для Чекменева тайной.

Тайной возможно, и даже почти наверняка, не представляющей чрезвычайного интереса для государственной безопасности, но тем не менее…

Люди в таких случаях обычно говорят интересные вещи. Особенно такие люди, причастные сразу к двум тайнам, одна из которых хотя бы понятная, вторая же находится за пределами рациональности и здравого смысла. Что, если сговорятся они о чем-то, понятном только им двоим, и сумеют использовать «это» в собственных интересах, причем таким образом, что все остальные вообще ничего не поймут или спохватятся слишком поздно.