Драконья доля

Зато сообразила, что забыла: трут с огнивом, а ведь без них в лесу никак!

А ещё захотелось напоследок сходить к колодцу – хоть мельком взглянуть на Бора. Хотя зачем? Мне уже рассказали, что, услышав о сватовстве Гара, парень только пожал плечами. Мол, а мне что за разница? Вдобавок у колодца наверняка будут подруги. Которые станут шептаться за спиной, смотреть на меня с жалостью и любопытством… Эх-х…

Вечером еле дождалась, когда можно будет уйти в свой угол. Ортей как что-то почуял, весь день на меня косился и теребил пятернёй бороду. А после ужина Лив тоже спросила, что случилось? Я додумалась сказать, что женские дела подошли раньше времени, и живот болит – мочи терпеть нет. Лив кивнула, сказала, что сама вытрет вымытые миски, и отпустила меня спать. Стало жутко неудобно – она добрая, а я её обманываю…

Сгорбившись, прошла мимо отчима. Тот вопросительно взглянул на жену, что-то понял, кивнул.

Может, если бы Лив меня пожалела чуть сильнее и предложила помочь утром с коровами, я бы и раздумала. Попробовала ещё раз поговорить… Но она промолчала. А я натянула на уши лоскутное одеяло и стала ждать восхода луны.

* * *

Не знаю, было ли у меня на самом деле то драконье везение, о котором говорила бабушка, но кое-что мне точно досталось. Я никогда не простужалась, а ещё хорошо – почти как кошка – видела в темноте. На это сейчас и рассчитывала.

Уходя, заглянула напоследок на кухню – стянула пару варёных картофелин из таганка, посыпала их солью, и сейчас, выйдя за околицу, начала есть. Мне предстояло пересечь большое поле, дойти до безымянного ручья ближе к лесу, перебраться по мостку из пары брёвнышек на другой берег. Там начинались вырубки, а за ними подступал бор. На пару лиг вглубь я забиралась – а вот дальше не была никогда…

Интересно, когда поутру замычат недоенные коровы и обнаружится, что я пропала – станут ли меня искать? Казалось бы, смысла нет. Ведь что замуж за того козла, что добровольно в лес – для отчима главным было от меня избавиться. Имелось только одно «но» – уж очень Ортей не любил, когда ему перечили. А я сейчас точно поперёк воли пошла…

Пока прикидывала так да эдак, добралась до ручья. Вышла почти к самым брёвнам. Подумала-подумала… Потом сняла башмаки. Стянула штаны. Хлопнула по ляжке, в которую немедленно впился голодный комар. И потрусила вдоль берега, в поисках спуска поудобнее. Съехала, чуть не потеряв котомку, в прибрежную тину. Выругалась. Кое-как выбралась на середину мелкого ручья. А потом двинулась дальше, вверх по течению. Бурча под нос и пытаясь отмахиваться от комаров, которых вокруг меня вилось уже целое облако. Дно под ногами было песчаным, с редкими камнями. Берега казались чёрными. А мои шаги, шлёпанье по воде – слишком громкими. А ещё мнилось, мерещилось, чудилось – что кто-то смотрит в спину из темноты. Вот сейчас отвернусь – а он как прыгнет! Страшно, очень страшно… Может, пока не случилось беды, вернуться? Сейчас часа три пополуночи, добегу, спрячусь в хлеву на сеновале, утром подою коров – никто и не заметит, что куда-то уходила.

Ох, так хочется… С тоской поглядела на восток.

Вот только что потом? Толпа пьяных чужих мужиков и баб, провожающих меня в горницу вместе с противным сивобородым? Я же уже поняла, что тот будет бить. Не потому, что не слушаешься, не потому, что надо, а потому, что ему это нравится. Унижать, видеть страх, даже ужас… Да лучше пусть меня звери в лесу сожрут, чем такое!

Примерившись, обнаружила, что если не поднимать ноги слишком высоко, плеска меньше. Только вода не по-летнему холодная, ступни стынут.

Поднимаясь по течению, я искала две вещи – бревно, для того чтобы удобно подняться на берег, и кусты пижмы, о которой мне стоило бы вспомнить раньше. Листья похожего на яичницу-глазунью сорняка, растёртые в ладонях, давали терпкий запах, отлично отгонявший гнус. Да и собак со следа такое сбить поможет, если отчим всё же вздумает меня искать…

Шлёпала я вдоль ручья ещё долго. Хорошо, что нашла пижму – характерный силуэт с плоскими соцветиями на фоне подсвеченного луной неба обнаружился прямо на берегу – я даже из воды не вылезала. Натёрла ладони, руки, ноги, пострадавшую от комаров шею. Гнус продолжал виться вокруг, но не садился. И ладно. А то б ещё немного, и я сама сидеть бы завтра не смогла. И так уже и бёдра, и зад чесались нестерпимо. Наконец я углядела подходящее пологое бревно. Потрогала. Вроде нескользкое, кора ещё не сгнила. Вылезла из воды, отряхнулась. Натянула портки. А потом надела не те башмаки, в которых ушла из дома, а другие – осенние – сапоги. Вот так! Теперь ищите меня!

Выбралась на берег, и, аккуратно ставя ноги, – старых корней от невыкорчеванных пней тут было полно – пошла к темневшему впереди лесу. Оглянулась на ручей, поле за ним, ряд тёмных крыш… закусила губу и зашагала на запад.

Ушла я недалеко – оступившись среди папоротников, скатилась в овраг. Больно стукнулась спиной о валун на дне. Да ещё обронила котомку. И чуть не заплакала. Что ж я такая бестолковая? Как её теперь искать? Тут, под кронами деревьев, в этой промоине даже я ничего не вижу. Надо ж руками шарить! А если на змею наткнёшься? Стиснула под рубашкой в кулак бабушкину цепочку – вдруг поможет? Так, откуда я свалилась, как бы понять? Луна светила мне в спину. Выходит, вот оттуда. И на дне ничего не растёт. То есть, если мешок не зацепился за корень или камень, одно из тёмных пятен поблизости – это он. Только лунный свет так обманчив…

Ползала я, наверное, целый час. Перемазалась в грязи по уши. И когда уже почти сдалась и решила ждать утра, рука наткнулась на ткань. От облегченья чуть не зарыдала. А потом пришла мысль: какая же я дура! Вот что бы мне сразу, как упала, лечь спать до рассвета. А утром я б котомку сразу, без этих мук увидела. И чистой осталась, и выспалась бы!

Ладно, что теперь плакать. Сейчас бы подняться на западный склон да притулиться под корнями – подремать хоть немного.

* * *

Проснулась утром. С затёкшими ногами и больной спиной. Зато мешок был рядом. Солнце только-только встало, пронизанный косыми золотистыми лучами утренний лес был свеж и влажен. Кое-как размявшись, достала гребень. Косу решила не расплетать, но вычесать из головы сосновые иголки хотелось нестерпимо. А ещё – пить. Вот, ещё одна моя глупость. Могла бы взять с собой флягу… а у меня только старый чайник. И что я с ним буду делать?

Выходило, что собиралась я, собиралась… да толком не собралась.

И, если наткнусь по пути на деревню или хутор, нужно посмотреть на хозяев. Если люди покажутся добрыми, предложить поработать взамен чего-то из того, что мне потребно. Например – снова захотелось стукнуть себя ладонью по лбу – у меня же совсем нет денег! Ни монеты! А ведь мама рассказывала, что при входе в города с прохожих и приезжих спрашивают деньги. Называется пошлина.

Хотя в деньгах я не понимала ровным счетом ничего. Ибо никогда их в руках не держала.

Закинув на плечо мешок, повернулась к солнцу спиной и пошла куда глаза глядят. Странное выражение. Разве можно идти туда, куда они не глядят? Чуднее только «куда ноги несут». Как будто кто-то на руках ходит. Хотя некоторые девки – грустно вздохнула – умудряются ходить без головы.

Наверное, сейчас дома уже обнаружили, что я пропала. Невольно ускорила шаг – несмотря на ночной страх, падение в овраг, на то, что шла неведомо куда, возвращаться я не хотела. Достаточно было вспомнить злые глаза того сивобородого.

Через час поняла, что проголодалась. Достала один подсоленный сухарь, начала сосать на ходу. Съела б и больше, да побоялась. Потому что непонятно, как кормиться, когда припасы подойдут к концу. Ягоды – поздняя малина да костяника под ногами – это баловство, а не еда.

К полудню мне повезло – я вышла в широкую лощину, заросшую кустами лещины. Сами орехи пока не созрели, были, как говорят, восковой спелости, в ещё зеленоватых скорлупках. Но ядрышки оказались вполне ничего – крупными и съедобными. Остановилась, только набив мешок орехами под завязку. А напоследок вырезала себе хороший дорожный посох – прямые стволики лещины для такого как раз отлично годятся: с одной стороны – палка, с другой – рогатина. Сподручно и ветку приподнять, и змею к земле прижать, и на развилку котомку повесить.

Попадались грибы. На сыроежки я внимания не обращала, а вот найдя выводок крепких чистых боровиков – задумалась, что бы с ними сделать? Еда хорошая… только как их готовить, если нет ничего, кроме чайника? Выходило, что или нужно сушить порезанные грибы на жарком солнце, или, да, варить в чайнике. Эх, я растяпа…

К вечеру поняла, что убрела неведомо куда. И успокоилась – теперь от меня ничего не зависело – я так плутала, что назад к Красным Соснам мне вряд ли выйти. Значит, пойду вперёд.

Ближе к закату я выбралась на берег широкой, текущей с юга на север реки. Ох! Мне ж надо на тот берег. А как? Страшно. Ведь ясно – течёт на север, значит, впадает в топи у Тихого озера. А там твари водятся похуже зверья из Запретных гор. Коркодилы. Такие зубастые, на коротких лапах. А плавают быстро. Прикинутся бревном, а сами – хвать! Вдруг тут такие есть? К концу лета река обмелела, но всё равно придётся плыть. Как-то не хочется.

Рассудив, что в топях у Тихого озера я точно ничего не теряла, повернулась на юг и пошла вдоль берега, разглядывая полосу у воды: если тут есть коркодилы, наверное, должны быть и коркодиловы следы? Пока шла, подобрала на мелководье десятка полтора крупных устриц. Вечером разведу костёр из плавника, попробую испечь.

Наконец, заметив в песчаном обрыве большую промоину под корнями, решила, что пришла – тут и заночую. Может, сегодня высплюсь…

Устриц я успела испечь до того, как село солнце. На вкус они показались странными и даже неприятными, но привередничать не приходилось. Еда – она и есть еда. Охотник из меня никакой, разве что попаду в козу с десяти шагов камнем, а сухарями сыт не будешь.

Умылась, вскипятила воду в чайнике, напилась. И полезла наверх, туда, где под корнями большой сосны на обрыве темнела дыра. Вроде глубокая – не вывалюсь.

Хорошо, что не улеглась спать на берегу. Потому что проснулась в темноте от того, что на реке кто-то фыркал и плескался. Большой. Страшно. Замерев, сжала в кулаке рукоять ножа и долго лежала, вглядываясь в темноту. Наконец, когда по реке уже пополз предрассветный туман, фырканье прекратилось. Шлёпнуло по воде в последний раз и стихло…

Меня разбудило пение. Полдюжины мужских голосов горланили что-то разудалое про Фросю из обоза, а ещё один резко выкрикивал: «Раз-два! Раз-два!» Захлопала слезящимися после сна глазами на сверкающую под утренним солнцем гладь реки – из-за поворота вниз по течению шла лодка с гребцами. Раз-два, раз-два!

Ох! И что делать? А не знаю. Может, если б они плыли на юг, я б и вылезла… но это или промысловики, или купцы, плывущие вниз, к озеру. И ни одной женщины в лодке не видать. Значит, и мне там не место. Меня с воды – против солнца – если сама не поднимусь, да руками махать не стану – не разглядеть. Натянула бурый плащ на голову и замерла, глядя в щель на проплывающую лодку.

Вдруг один из гребцов вскочил, заорал: «Багор, мать твою, багор!» – а потом ткнул остриём в воду у борта. Вода плеснула, лодку сильно качнуло. Парень разочарованно развёл руками. В кого ж он метил, что этот кто-то чуть судёнышко не перевернул? Ох, точно я тут не поплыву!

Когда лодка скрылась из виду, осторожно спустилась на берег. Умылась, набрала в свой чайник с заткнутым носиком – чтоб не расплескать содержимое – воды и полезла на обрыв. Если здесь плавают, да сплошь мужики, нечего мне на открытом берегу топтаться. Чего можно, а чего нельзя – я и от бабки, и от девчонок сто раз слышала, и нарываться сама не собиралась.

Но выходило, что где-то выше по течению есть то ли село, то ли деревня. И, почти наверняка, дорога с мостом. Ведь лодка откуда-то приплыла? Не в лесу они такую строили? Здоровенную, на кучу народа, красно-синюю, с мачтой и с намалёванным глазом на носу. Значит, где-то есть для этой лодки и пристань.

До моста я дошла за три дня. По пути собирала грибы с ягодами и, главное, думала. Раньше мне никогда не приходилось столько думать. Всё было просто: утром поднялся, крутишься-крутишься до вечера, вечером погуляла-похихикала с подругами – и спать пора. И так изо дня в день.

Додумалась я до того, что нужно разыскать знающего мага. Говорят, те, посмотрев на человека, сразу видят, кем были его предки. Наверняка они могут поглядеть и определить – сколько во мне драконьей крови? Хотя, надо думать, мало. Иначе бы это как-то, да уже проявилось… Хотя откуда мне знать, как?

Ну, вот вижу я в сумраке почти как днём. Это драконье или нет?

Болею очень редко. Как-то зимой по пояс в ручей провалилась, пока выбралась да до дома добежала – вся заледенела… а потом только чуть-чуть покашляла – и всё. Это как, нормально?

Работать много могу. Ну так и лошади пашут.

И, кстати о лошадях и коровах, – с ними я всегда ладила. И это – бабушка рассказала – точно от драконов. У тех над зверями власть.

Волосы жёсткие, чёрные, вьются крупными непокорными кольцами. А у драконов как?

Глаза зелёные, как трава. Но такие не только у меня одной…

Не понять.

Но летать по небу и колдовать я точно не умею. А так бы хотелось…

Пока шла да прикидывала, что да как, и добралась до пустынной дороги. Ждать не стала – ведь решила уже, куда иду – и трусцой, как могла быстро, перебежала на другой берег.

Вот теперь всё. Меня точно и не найдут, и не догонят.

Но и я одна на белом свете – ни кола, ни двора, ни родственников.

И что дальше делать?

Глава 3

Есть одна только врождённая ошибка – это убеждение, будто мы рождены для счастья.

А. Шопенгауэр

Спрятавшись в придорожных кустах, я смотрела, как мимо ползёт обоз с сеном. Возы высокие, сено свежее, хорошее – наверное, на продажу. С покосов мужики возят сено вразнобой. А тут шесть телег одна за другой. Неспроста.

И вряд ли они за триста лиг сено потащат – не те деньги, чтоб столько времени терять. Выходит – впереди, не так далеко, есть город или большое село.

И это хорошо – век бродить по дорогам и зимовать в лесу я, как ни крути, не смогу. Вот только кому я нужна в городе, если ничего, кроме как корову доить да картошку варить, не умею?

Ладно, пойду потихоньку, а там соображу. Как говорила бабушка Рила: «Руки есть, ноги есть, хребет крепкий, голова на месте – а остальное приложится!»

Повозки ехали только чуть быстрее, чем я шла. И вечером, уже высматривая ночлег, я едва не наткнулась на их стоянку. Выручило то, что дымком потянуло прежде, чем я увидела их или они меня.

Я была с подветренной стороны. Возник соблазн подкрасться потихоньку, послушать – о чём говорят сидящие на брёвнах с мисками в руках мужики? Надо ж узнать, куда едут и вообще, что это за дорога? Куда она ведёт-то? Да только не успела подойти ближе, как от костра донёсся взрыв хохота и чей-то голос: «Он юбку ей задрал – смотрит – а это мужик!» И снова хохот…

Стало жутко неудобно. Ортей, хоть ангелом и не был, таких разговоров вести не позволял – Милку с Белкой берёг, всё у нас всегда было чинно да благопристойно. А тут… смачная похабщина пополам с гоготом, что доносились от костра, заставила покраснеть и кинуться назад, в лес.

Как я буду жить одна?

Обошла стоянку по широкой дуге и шагала вдоль дороги, пока солнце почти не село.

Ночевать я уже приспособилась – натёрла от гнуса пижмой лицо, шею и руки. Выбрала дерево с удобными корнями, нарубила кинжалом молодых сосновых веток, положила в изголовье котомку, закуталась в плащ и легла, не снимая сапог. И стала думать… Ох, тяжело же решать, когда к этому не привыкла!

Чего мне надо – я уже поняла. Нужно сыскать мага, чтоб тот на меня посмотрел и определил – сколько во мне драконьего? Могу я чему-то научиться или не дано?

Если второе – плохо, но смирюсь. Стану жить, уж как выйдет. Но в Красные Сосны возвращаться смысла нет – только Лив жалко, ей теперь забот прибавится. Но Милка и Белка уже большие – с огородом помогут, остальному тоже научатся.

А где искать мага? Да кто знает? Но вряд ли они по лесным дорогам бродят или гуляют по деревням. Вон в нашу за столько лет ни один не заглянул. Скорее всего, нужно идти в большой город. Только что я там стану делать?

Выходило, что придётся мне учиться нормально считать и читать. На письмо я и не замахивалась. А как выучусь – тогда можно в город податься. Руки у меня не кривые, может, кто прислугой и возьмёт? А там осмотрюсь, дальше что-нибудь соображу.

До большого села я дошла через два дня. Да только что делать теперь, было совсем непонятно. Чувствовала я себя очень неуверенно.

Сейчас, лёжа в кустах наверху обрыва, я разглядывала деревню. Домов много – в разы больше, чем у нас. Попробовала посчитать – сбилась. Начала загибать пальцы – после пятого десятка сбилась тоже. Наконец, решила определить на глазок – насчитала две дюжины, прикинула, как много места они занимают. И сколько тут таких кусков? Что-то много… опять запуталась. Ладно, видно, что улиц не одна, как в Красных Соснах была, а целых пять, кабы не больше, – что вдали, не особо и разберёшь – и хватит с меня.

Однако что дальше? Спуститься и пойти поспрошать – вдруг кому работница нужна? Только вид у меня неважный – юбка вся в зелени, рукав намедни о сук порвала. А иголку с ниткой тоже взять с собой не додумалась. Выходит – надо переодеться. И лицо мокрой тряпицей протереть – а то вдруг чумазая, а сама того и не вижу? А пока буду чиститься, с мыслями соберусь. Сидеть в кустах делу не поможет.

Выручило меня то, что краем глаза заметила за плечом движение. Обернулась – и как раз вовремя. Какой-то мальчишка лет десяти-одиннадцати уже схватил мой мешок за лямку и тянул к себе, явно собираясь дать дёру. Я прыгнула прежде, чем подумала, что делаю. Это – моё! Это всё, что у меня есть! Больше ведь нет ничего! Мамины бусы! Дедов кинжал! Мой чайник! Сухари! Как он посмел?!

Ударила вора в спину и, не устояв на ногах, сама упала сверху. И, пока не прочухался, навалилась всем весом, заламывая руку ему за спину.

– Дура! Отпусти, больно же! – Мальчишка ёрзал подо мной ужом, пытаясь вывернуться.

– Ты вор!

Свою правоту я чувствовала. Он хотел забрать последнее, что у меня было. И я схватила его за руку. Вот только что делать дальше? Не сидеть же на нём до вечера?

– Я только посмотреть хотел, дура!

Ага. Буду дурой, если поверю. Сам рыжий, глаза хитрющие, и выкручивается. Как кот шкодливый.

– Хотел бы, меня б окликнул, а не тянул чужое!

– Я тебя не знаю!

– А что, у чужих брать можно?

– А то!

Ох, и вправду. Это в Красных Соснах я своей была. А тут скажи этот наверняка местный пацан, что это я у него украла, – и кому поверят? То-то и оно.

Так что делать-то? Если буду на нём дальше сидеть да переругиваться, само ничего не решится. Вот как бы поступила бабушка Рила?

– Как тебя зовут? – попыталась я заговорить по-хорошему.

– Коржик, – неохотно протянул парнишка. И тут же поправился: – То есть Корделиус.

Похоже, не соврал. Такое имечко с налёта не придумаешь. У нас в Красных Соснах имён заковыристее пары слогов и не водилось. Может, чем больше деревня, тем имена длиннее?

– Меня Син зовут. А что это за деревня, Коржик?

– Дура! Это село, Сайраган называется. Почти город! Это ты – дерёёвня-я…

Если город, может, тут и маг есть? Может, я уже пришла, куда надо?

– Ещё раз обзовёшься – стукну.

Мальчишка засопел. А я задумалась – что-то я не то, похоже, сморозила… Мне ж другое спросить надо.

– Если отпущу – не убежишь? Расскажешь про Сайгаран?

– Сайраган, дура! А что у тебя есть? За то, что расскажу?

– Ничего нет. У меня бабка померла, я теперь к родичам иду. С сухарями и старым чайником.

– А деньги?

– Денег нет. – Подумав, добавила: – Совсем.

Про родичей соврала, потому что было страшно.

Если у человека хоть кто-то, хоть на краю света да есть – то он вроде и не один, его поддержат, заступятся. А если один – так делай с ним что хошь – никто слова не скажет.

Сползла с мальчишки на траву. Суму за лямку подтянула к себе под бок. Пацан, потирая плечо, уселся напротив. Сам мелкий, веснушчатый, движенья рук суетливые. И глаза у него были какими-то странными – вроде карие, а с прозеленью. Зато улыбался он хорошо – во весь щербатый рот, от уха до уха.

– Коржик, так расскажешь мне про село?

– А куда идёшь?

Я напряглась. Из названий городов я слышала Галарэн да Марен-Кар. А деревень вовсе не знала. Выбрала второй.

– Уу-у, это далеко… – присвистнул парень. – А откуда?

– Из Кривых Сосен из-под Бердена. – Я уже сообразила, что называть свою деревню не следует, а всяких сосен, что кривых, что сухих, что раскоряченных, у нас по округе раскидано полно было. Поди найди. – Хотела по лесу спрямить, вот и заплутала. Сама не знаю, где я. Это – Южный тракт?

– Во дура! – восхитился малец. – До тракта ещё лиг сто на юг. А это так, дорога. Хотя тут тоже купцы ездят. За Сайраганом дальше на запад Тимир, потом Зула, потом Карсан. А уж как пройдёшь, там и до большака на Марен-Кар недалеко. – Замолчал. Потёр нос, размышляя о чём-то. Потом протянул: – Через нас по осени купцы на ярманку в Марен-Кар ездют. Тебе б к ним прибиться. Но тут без денег, ясное дело, никак. – И блеснул на меня хитрым глазом: – Я тут придумал кое-что, но сама понимаешь, не бесплатно!

Да что я понимаю-то? Коржик – первый, с кем я заговорила, выйдя за порог родного дома.

– Слушай! А потом скажи, согласна али нет. Говорят, что на постоялом дворе девку ищут для работы. Если хочешь, отведу туда. Но половину первого заработка отдашь мне!

Ух ты! Наверное, это лучше, чем за таганок варёной картошки чужой огород полоть да копать. И деньги там. И купцы опять же! Но всё же уставилась Коржику в глаза и спросила:

– А что делают девки на постоялых дворах?

– Работают, вот что! За постояльцами убирают, еду готовят да подают.

Ну, коли так, я согласная.

– Веди!

– Не. Сначала к колодцу. Ты вся чумазая. Куда тебя возьмут?

Ох, так я и думала!

* * *

Хозяин постоялого двора, Варек, чем-то напоминал нашего старосту Енифа. Не бородой – та была чёрной, а не сивой, и заметно короче, ровно стриженой. И стать казалась иной – Варек был почти квадратным, широким не только в плечах, но и в поясе. Прищуром глаз, что ли. Да манерой не говорить, а командовать, распоряжаться. Одет Варек был в добротные, дёгтем мазаные сапоги, чёрные же штаны, красивую сатиновую – бордового цвета – рубаху с вышивкой вдоль пуговиц. Вышивка была совсем не похожа на то, как делали в Красных Соснах – не цветы на длинных стеблях, а синие да жёлтые непонятные закозючки. Но смотрелось богато.

– Ты слышишь, что я спрашиваю? Коржик, ты мне глухую приволок? Или дуру?

Ох. Снова меня дурой обозвали.

– Простите, хозяин, засмотрелась, – попыталась я, как могла, исправить ротозейство. И низко, в пояс, поклонилась.

– Зовут как? Сама откуда? И скока лет?

– Зовут Син. Пришла из Кривых Сосен, что под Берденом. Иду к Марен-Кару, там моя тётка, сестра отца, живёт. А лет мне шестнадцать.

Пока спешила за Коржиком по деревне, успела продумать, что и как говорить.

– Если к тётке идёшь, зачем тебе работа?

– Одна не дойду, далеко, и денег нет, – понурилась я.

– Тебя там никто не ждёт, что ли? – Варек прищурился на меня.

Я, покраснев, кивнула. Может, и надо было сказать по-иному, только лгать я совсем не умела. Это про тётку наплела в надежде, что враньё за неуверенность да робость примут. Но с прямыми вопросами так не выходило.

– Ладно, работница мне нужна. Попробуем. Коли не подойдёшь, через три дня выгоню. Пойдёшь дальше, куда шла. А будешь стараться, может, и останешься. – Поймал мой взгляд, подмигнул: – Вдруг понравится? Сейчас иди к Марке, та тебя пристроит и всё объяснит.

Коржик мялся рядом. Потом, видя, что хозяин готов повернуться спиной, пискнул:

– Дядька, а мне обещанную награду?

– Ладно, держи! – Варек сунул лапищу в карман штанов, что-то там нашарил и бросил Коржику тускло блеснувший в воздухе кружок. Мальчишка ловко его поймал.

Я сглотнула. Вот хитрый пацан! С меня деньги возьмёт, да ещё трактирщик ему что-то дал. А я ни монетки за жизнь в руках не держала.

– Ну, потом забегу! Бывай, Син! – Коржик выскочил за дверь, оставив меня одну в трактире.

– Чего стоишь-то? – обернулся хозяин. – Слышала, что я сказал? Иди к Марке!

А где та Марка? И как она выглядит? Я ж в жизни в таких огромных доминах не бывала! Это в избе сени да пара комнат, заблудиться негде. А тут? Обвела взглядом огромное сумрачное помещение с рядами столов вдали и широкой деревянной уходящей наверх лестницей. А снаружи, как успела разглядеть, прежде чем зашли, – дом ещё больше. Три этажа, и в обе стороны тянется ширше, чем ограда у деревенского коровьего выгона. Махина, одно слово!