Полная версия
Путем таракана
В общем, иногда встречаются люди, которых я для себя называю простыми числами. Это честные люди, они не прячут в глубине себя ничего лишнего. И при этом никогда не хвастаются, что могут делиться на что-то там эдакое. Только они сами и единица.
8– Мама, а почему вам поставили датчик крика? Ведь я так понял, что их ставят не всем? – почему-то Цезарю казалось, что он всё-таки имеет право задавать эти вопросы своим родным. Но сначала Лиля его отшила, а теперь и мама посмотрела так, как будто он ни с того ни с сего выругался матом. – Что, разве об этом нельзя говорить?
– Как тебе сказать, – обиженно поджала губы мама, – люди, как говорится, творческих профессий считаются в психологическом отношении ненадёжными. Поэтому, когда Лиля поступила в художественное училище, нас автоматически поставили на учёт.
Казённая, заученная, совсем не мамина фраза. Цезарь помотал головой.
– После всего, что я видел, готов поверить даже в такую чушь. Но мне кажется, дело не в этом.
Мама была обижена ещё и на то, что он хочет переехать.
– Это недалеко, я буду бывать у вас очень часто.
– Ага, по сравнению с предыдущим десятилетием?
Она продолжала сердиться.
– И вы все ко мне можете приходить, и папа, и Егор с мальчишками. Там у меня «крикуна» не будет, – он на всякий случай не упомянул имени Зои.
Глаза у мамы заблестели. То ли ей понравилась мысль, что она сможет видеться с внуками на нейтральной территории, то ли…
– Нет, ты представь, какая стерва, я ей говорю: ты зачем второго рожать выдумала, когда и так концы с концами не сводите, квартиры своей нет, работать уж сто лет не работаешь, нет, ей туда же, второго! Давай теперь, Егор, весь больной, упирайся, один на всех работай, да ещё в детский сад бегай. А она мне и отвечает такая: боюсь, вам этого не понять, зачем, мол, второго. Это мне не понять – я троих вас вырастила, вынянчила, выкормила, и времена ещё посложнее были. А она мне…
Цезарь понял, что пора ему научиться абстрагироваться. Приём номер один: моральные беруши. Кивай, а сам думай о чём-нибудь своём. Не, пока не получается.
– Мама, хочешь, куда-нибудь сходим с тобой – в театр или хоть в магазин. Вместе, за покупками.
Мама опомнилась.
– У Ванечки день рождения скоро. Давай завтра с утра за подарками, если хочешь.
Цезарь подошёл и обнял её. Не может быть, чтобы они совсем уж тут все озверели. Вряд ли ему удастся их всех помирить, но хоть что-то.
Уже не моральные, а совсем даже материальные, резиновые беруши им предложили на входе в магазин детских товаров. У дверей стоял автомат, из которого мама ловко выудила четыре жёлтеньких овальчика и два из них тут же вкрутила себе в уши, а два других протянула Цезарю.
– Зачем? – конечно, удивился он.
Она тоже удивилась.
– А, ну да, ты же… Так у нас принято. В магазинах – чтобы шум не раздражал покупателей. Особенно в детских, потому что дети всегда здесь орут, когда требуют себе чего-нибудь.
Цезарь поплёлся за мамой следом, исподтишка наблюдая за другими покупателями и продавцами, пытаясь понять, заткнуты ли у них уши. Собственно, никто и не кричал, детей в магазине в этот ранний час практически не было. Мама бросалась время от времени то к одной полке, то к другой, хватала музыкального робота, набор для творчества из бумажных тарелочек, голубоглазую кошку и говорящую книжку, которая сама читает вслух сказки.
– Подожди, – вдруг дошло до Цезаря, – Ваня – это ведь старший? Сколько ему будет, восемь?
– Что? А, да, – кивнула мама, с удовольствием открывая и закрывая чудо-книжку.
– А разве он не играет в машины, самолёты, пистолеты? Чего это ты ему набрала?
Мама тут же скривилась, как будто даже испугалась:
– Ч-ч-ч… Никаких самолётов, это всё слишком возбуждает детей. А оружие у нас вообще теперь игрушечное не продаётся, ты разве не знал? Был указ о том, что нельзя. Всё агрессивное – нет-нет, мы теперь играем только в добрые игры. Это вы в своё время могли, ну да тогда всё другое было.
Цезарь собрался было напомнить о теории «не настрелялся в детстве – будешь стрелять всю жизнь», но передумал. И тут же решил, что подарит племяннику что-нибудь эдакое, запрещённое.
Мама открыла ещё одну музыкальную книгу, прислушиваясь к ней сквозь преграду в ушах, и вдруг стоявшая рядом девица-продавец не выдержала:
– Женщина, выбирайте скорее, здесь вам не оперный театр, достали уже со своим пиликаньем.
– Конечно, мадемуазель, мы сейчас, – рассмеялся Цезарь, одаривая девицу улыбкой Джеймса Бонда. Но он забыл, что ситуацию надо спасать не столько от продавщицы, сколько от мамы. Вмиг её лицо покраснело, глаза наполнились слезами бешенства, она набрала в лёгкие воздуха и закричала.
Тут же опомнившись, Цезарь обхватил маму за плечи и, вместе со всеми кое-как выбранными подарками, потащил в сторону кассы. Мама пыталась сопротивляться, выворачивала голову, выкрикивая на весь зал яростные ругательства в сторону оскорбившей её особы, и даже запустила в неё белой голубоглазой кошкой, но промахнулась.
Он расплатился за игрушки, чувствуя, как дрожат его руки, и поскорее повёл маму на улицу.
Во дворе своего дома Цезарь поймал краем глаза любопытную картину, хотя сразу не отреагировал на неё должным образом. Он был занят мамой, своими мыслями о ней и большим чёрным мешком с игрушками. На детской площадке стояли три или четыре мамочки в облаке кружащей мелюзги, но позы и лица мамочек были напряжённы и даже враждебны. В центре их маленького круга стоял Альберт и что-то старательно выговаривал на своём ублюдочном жевательном наречии.
Цезарь поднялся и вошёл в квартиру вместе с мамой, поставил подарки около обувной полочки и сказал только:
– Мамуль, ложись, отдохни.
И тут понял, что то ли хочет переговорить с Альбертом о случившемся, то ли…
Лифт был где-то наглухо занят. Цезарь сбежал по лестнице в три прыжка и – едва поспел к кульминации: четыре мегеры, визгливо выкрикивая какие-то проклятия, с размаху совали валявшемуся в песочнице Альберту куда попало ногами. Несчастный хрипел, пытался закрыть лицо, но ни выбраться из глубокой песочницы, ни позвать на помощь у него почему-то не получалось. Некоторые дети оторопело поглядывали на избиение с дальнего края площадки, кое-кто зашёлся задорным плачем, а парочка малышей продолжала невозмутимо выкладывать свои куличики, лишь чуть отодвинувшись от коробки с песком.
– Опаньки! – вырвалось у Цезаря.
Он подошёл к месту побоища и обволакивающе спокойным тоном приступил:
– Сударыни, ну как можно, вы же пугаете своих собственных детей.
Ему удалось подцепить под локти сразу двух женщин и чуть-чуть оттянуть их назад. Все четверо посмотрели на него с тупым отсутствующим выражением, что было, как ему показалось, переходной стадией от ярости к изумлению. Альберт успел только приподняться на колени, но бежать, воспользовавшись заминкой, он, видимо, был не в силах.
Одна из них резко выдернула руку из ладони Цезаря и, наверное, хотела что-то сказать, но он опередил её:
– Простите, мне кажется, я вас где-то видел. Да-да, я не мог ошибиться, эти дивные карие глаза…
– Пшёл ты, – процедила еле слышно женщина, скаля зубы.
– Точно! – обрадовался Цезарь. – Вы стоите в нашем отделении на учёте.
Это был жиденький такой блеф с его стороны, но сработало безотказно. Воинственный круг распался в мгновение ока, и, ни слова не говоря, мамаши повернулись к своим детям и стали принимать в них нарочито активное участие. Как ни в чём не бывало. А та, чьи карие глаза Цезарь якобы признал, подхватила под брюшки двух самых невозмутимых чад, отряхнула их от песка и затрусила с ними под мышками к ближайшему подъезду.
По своей слаженности и продуманности сцена напоминала эпизод какого-нибудь дешёвого мюзикла. Если бы не Альберт, которому наконец удалось выбраться из песка, дважды за последние дни обагрённого кровью.
– Идём, – наконец выплюнул он в сторону Цезаря последние красные песчинки.
И они вдвоём пошли к Альберту домой.
*Знаете, чем я сегодня занимался после обеда? Я придумал новую игру и решил попробовать. Вчера играл в шахматы на планшете, а потом у меня сел аккумулятор, и я нашёл, что в электронной книге тоже есть шахматы. И вчера перед сном лежу и думаю: а что, если натравить электронку и планшет друг на друга? То есть один будет играть белыми, другой чёрными – одну и ту же партию, а я только буду переносить их ходы с одного на другой.
Понимаете? Всё обдумывал, удастся или нет.
И получилось! Причём на первом уровне два раза выиграла электронка, а на среднем уровне – планшет. Потом мне просто надоело играть, а так я хочу попробовать и сложный уровень, а главное, попробовать вывести закономерность…
9Всё это было, безусловно, интересно и, возможно, даже правильно. Но сосредоточиться на том, что говорила лекторша, Лиля не могла. Её затащила на этот курс Светка, подруга. Из уважения к ней, а теперь ещё ради приличия надо было досидеть до конца.
– Стирка мужского белья – это символ женской зависимости от мужчины, символ её извечного рабства, – безапелляционно вываливала рыжая лекторша свои убеждения. – Склоняя свою голову над мужниным грязным исподним, женщина как бы преклоняется перед ним самим, преклоняется униженно, признавая его право подчинять себе.
Следуя скорее привычке заполнять пустые места рисунками, чем ведомая каким-либо вдохновением, Лиля стала набрасывать в тетради портрет говорившей. Прошедшее пытку солярием лицо в обрамлении рыжих и острых перьев волос. Почему эти феминистки считают, что красота обязательно должна быть колючей? Лицо лекторши Лиля снабдила ореолом из продолговатых воздушных шаров, которыми почему-то был густо украшен зал.
Светка, с которой они сидели врозь – по причине опоздания на лекцию, – издалека погрозила Лиле кулаком. Мол, не занимайся посторонними делами.
– Скажите, – потянулась из зала чья-то рука, – а если я стираю вещи мужа в стиральной машине, это считается, что типа… я ему преклоняюсь?
Улыбка лекторши отпущения грехов не обещала.
– Лично я, когда ещё находилась в глубоком замужестве, приучила своего мужа самого загружать в стирку своё барахло. И развешивать по верёвкам тоже.
Лиля села вполоборота и стала намечать профиль девицы, задавшей вопрос. Эта – желтоволосый цыплёнок, дура, такой не грех перед кем-нибудь и преклониться (или даже кому-нибудь преклониться). На Светку Лиля старалась и вовсе не обращать внимания.
– Если вернуться к архаическим, мифологическим аспектам отказа от мужского начала, давайте вспомним, что многие древние народы считали: зачатие ребёнка происходит вовсе без вмешательства мужчины.
В зале послышались разрозненные смешки. Лекторша окинула аудиторию взглядом победительницы и продолжала:
– Специалист по древним религиям Мирча Элиаде писал: «Детей приносили водные животные, они вырастали в скалах, в морских пучинах, в гротах, прежде чем вследствие особого магического контакта внедрились в материнскую утробу. Человеческий же отец лишь узаконивал подобных детей посредством ритуала, обладающего всеми признаками усыновления».
Снова среди слушательниц смешинка и радостный шёпоток. И чей-то голос с последнего ряда:
– Скажите, а Мирча Элиада – это мужчина или женщина?
Тут уж засмеялись, загоготали тётеньки, не стесняясь, одобряемые язвительной улыбкой лекторши.
Лиля почувствовала, как мурашки копошатся под кофточкой. Это у неё с детства: при столкновении с человеческой глупостью – невозможно сдержаться.
Свою очередную жертву портретистка тоже снабдила виньеткой из длинных воздушных шаров – видно, настроение было такое дурацкое, непонятное.
Светка смекнула, что Лиля хочет сбежать с лекции, поэтому, как только объявили перерыв, она подскочила к подруге и намертво вцепилась в её локоть:
– Пойдём, я познакомлю тебя с Виолеттой, она очень хотела тебя видеть.
– Кто такая Виолетта? Я не хочу, – начала было Лиля, но попалась: рыжая лекторша уже приблизилась к ним на неотвратимое расстояние.
– Вот она, Лили, моя художница, – высокопарно представила Светка подругу.
Виолетта улыбнулась медоточиво.
– У неё отец алкоголик, вечно ссорится с матерью, Лили с детства его ненавидит, один брат ипохондрик и тряпка, второй вообще свалил неизвестно куда за границу, а единственный, кто у неё был…
Лиля с силой выдернула локоть из Светкиных рук и припустила к выходу, натыкаясь на других мужененавистниц, желающих познакомиться с Виолеттой.
– Лили, останьтесь! – призывно неслось ей вслед. – В конце лекции мы символически покончим с мужским началом, проколем все эти фаллоподобные шары.
Так вот зачем нужны были эти декорации, – полуобернулась Лиля, выбегая из зала. – Представляю себе эту бабскую пятиминутку ненависти. И уже на улице поймала себя на мысли, что к женщинам она в эту секунду испытывает едва ли не большее отвращение, чем к мужчинам.
Домой не хотелось, но надо, пора уже поговорить с Игорем по-человечески. Лиля вошла, разулась, мама вышла ей навстречу из комнаты, потягиваясь, как после сна.
– Игорь дома? – спросила Лиля, намереваясь проскользнуть тут же к себе, чтобы случайно не плеснуть на маму переполнявшим её новым чувством гадливости.
– Кажется, куда-то вышел, а я задремала, – протянула мама. – А где мешок с подарками Ванечке? Кажется, вот тут стоял – ты не разбирала?
*Это как нерешаемая задача.
Ну я имею в виду проблемы в жизни всякие.
Иногда прочитываю задачу и сразу вижу её целиком – и дано и ответ. Ну вот как на фотографию посмотрел – сразу понял, что на ней изображено. А потом уже начинаешь замечать то, другое, детали там всякие, кто во что одет…
И задачу эту – начинаешь объяснять, доказывать и вдруг – бац! – натыкаешься на стену. Пробуешь по-другому – тоже не получается. Знаю ответ, а доказать не могу. Это редко, но бывает. А иногда и наоборот. Решаешь, всё логично, одно следует из другого. А ответ получается абсурдный, ну никак такого не может быть!
У вас такое случается? Нет, не в задачах, а в жизни.
10– Не, ты точно должен нам помочь, – заявил Альберт, выходя из ванной, где добрых десять минут отмывался от крови и песка.
– Это штой-то? – удивился Цезарь, подстраиваясь под его тон и в то же время морщась, глядя на его раны.
Альберт бесцеремонно придвинул друг к другу Цезаря и табуретку и забормотал с исступлённостью и бессвязностью параноика:
– Они достали уже, ты понимаешь, достали! Смори: при тебе замочили Фрейда, потом мои зеркала, щас – эти. Я бы убил их, но не знаю, как найти. От этих баб ни хрена не добьёшься, а куда мне деться? Если Танька умрёт в больнице, я тут точно сдохну.
– Так, спокойно, – как всегда, охладил его Цезарь. – Ты говорил, что я не задаю вопросов. Так вот теперь я буду их задавать. А ты будешь отвечать. По порядку.
Альберт смотрел на него придурковато и не проявлял себя ни отрицанием, ни утверждением. Тогда Цезарь начал:
– С конца. Почему ты считаешь, что твоя жена может умереть в больнице?
– Они дают ей там жрать таблетки, а у неё аллергия, – пробормотал Альберт, с трудом выходя на прямую дорожку диалога. – Ей нельзя как всем, ей всю дорогу плохо после этих лечений.
– Это печально, но с этим попробуем разобраться, – пообещал Цезарь. – Дальше: кто такие они, которые достали?
Теперь Альберт молчал и соображал ещё дольше, рожая связную фразу и заодно удивляясь.
– Как кто? Эти… – и только спустя ещё несколько секунд окончательно пришёл в себя. – А, чёрт, ты ж ничё тут не знаешь.
Собравшись с силами и с мыслями, он, видимо, решился даже выйти в открытое море монолога. В результате обоюдных мучений оратора и слушателя Цезарь осознал следующую информацию. Сейчас такое время, что все друг с другом враждуют, и нет ни одного человека, который не состоял бы хоть в одной группировке, вольно или невольно, гласно или негласно воюющей с противоположной такой же группировкой. Так, например, пешеходы и автолюбители делят между собой заасфальтированное место под солнцем, родители маленьких детей и владельцы собак ссорятся за площадки для прогулок, врачи и больные, продавцы и покупатели, учителя и родители – все стоят по разные стороны баррикад по отношению друг к другу.
– Это всё я уже приблизительно понял, – кивнул Цезарь.
– Не, делвтом, что они обнаглели и перешли все границы, – затряс головой Альберт. – Ты ж видел всё: стреляют из окон по собакам, машины, тово, бьют. Я эттак не оставлю, я их точно, ух, – и пострадавший герой бессильно встряхнул в воздухе кулаком.
– А в полицию никак нельзя обратиться? – задал Цезарь ещё один мучивший его вопрос.
Ответом ему был красноречивый взгляд и столь же красноречивый жест, в переводе обозначающий: «ну ты и дурак».
– Не понимаю, – настаивал Цезарь. – А от этих девиц-то ты чего пытался добиться?
– Спросил, кто убил моего Фрейда, ониньбось знают. Сказал, что им всем не жить. За пса и за Таньку, – пожал плечами Альберт, достав из ящика стола круглое зеркало и рассматривая своё изуродованное лицо.
– Ну а я-то чем могу вам помочь? – вывел Цезарь беседу на финишную прямую.
– Как чем? – удивился его новый товарищ. – Найти и отомстить.
Он понял, что пора уходить. Надо было ещё рассказать о том, как забрали Татьяну. И ещё очень хотелось расспросить кое о чём. Ну нет. У кого угодно, только не у этого субъекта, волей несчастного случая навязавшегося ему в друзья. Цезарь, как ни старался, не мог напрячь своё природное человеколюбие до такой степени, чтобы хорошо относиться к этому обезьяноподобному Альберту, равно как к его несчастной, на девяносто семь процентов подходящей ему жене. Он пробормотал какие-то невнятные полуобещания, полуизвинения и – бочком, бочком – стал отступать к коридору.
Когда Цезарь ушёл, Альберт, неизвестно о чём на этот раз матерясь, засунул руку в потайной ящик на кухне, под раковиной, за мусорным ведром. Снайперская винтовка лежала на месте, голубушка. Он вылез из тайника, закурил и стал мотаться туда-сюда по кухне, напряжённо обдумывая свои дальнейшие планы.
Тишина не просто звенела, она выворачивала наизнанку всю душу, когда Цезарь открыл дверь и шагнул в квартиру. Что бы это могло быть? – подумал он со страхом, вытягивая голову, чтобы заглянуть в комнату.
Там на полу, уткнувшись лицом в ковёр, лежала мама, сотрясаясь в абсолютно беззвучных рыданиях. В двух шагах от неё сидела Лиля и – как ему показалось – совершенно невозмутимо срисовывала в альбом мамину беззащитную нелепую фигуру.
– Позируем? Я вам не помешал? – подал голос ошарашенный сын.
Мама перестала дёргаться, замерла на несколько мгновений, потом попыталась приподняться. Лиля, не отложив альбома и карандаша, поддержала её попытку, усадила на полу. Цезарь вздрогнул, когда мама повернулась к нему: у неё на лице была маска, что-то вроде респиратора, скрывающая нос, рот и подбородок. Только измученные, покрасневшие глаза её торчали над этой странной, напоминавшей маленькую подушку повязкой. Перехватив дикий взгляд Цезаря, Лиля спохватилась:
– Сними рыдальник-то, а то вон Игорька сейчас кондратий хватит.
Мама заторопилась, вставая с пола и стаскивая с себя маску. Дышала она часто и тяжело, видимо, в так называемом «рыдальнике» ей пришлось провести немало душных минут.
– Милые мои родичи, может, вы расскажете, что здесь происходит? – взмолился Цезарь, встревоженный и опечаленный.
– Да ничего особенного, всё как всегда, – грубовато и раздражённо бросила Лиля. – Папенька изволил выбросить купленные вами с маменькой утром подарки, после чего маменьку постиг страшный удар и она решила разделить своё горе со своим лучшим другом, ватным рыдальником.
– Как это выбросить, за что? – не понял Цезарь.
Видимо, мама после общения с ватным другом совсем не могла говорить. Она только помахала рукой у лица и засеменила в ванную умываться, а Лиля пояснила:
– Не нарочно, конечно, по ошибке. Мама легла отдыхать, а мешок с покупками, я так поняла, стоял вон там, не разобранный, в коридоре. А папаня решил, что это мусорный пакет приготовили ему на выброс. Такой же чёрный, говорит. Заглянуть туда слабо, конечно было. Пошёл и выбросил в бачок.
– Так я пойду заберу из бачка, – метнулся Цезарь, чувствуя, как подленький смех вот-вот вырвется и расплещется по комнате.
– Да я там была, успокойся, – остановила его сестра. – Там совершенно пусто, мусор уже успели увезти. Так что придётся тебе, брательник, ехать обратно в магазин и купить всё то же самое по второму разу. Иначе – капец всем нашим семейным отношениям. Отец вон из дому слинял, когда она разоралась, боялся, как бы не прибила, – Цезарь не мог понять по Лилиным интонациям и выражениям, жалеет ли она непутёвых родителей или издевается над ними.
– Это я виноват в том, что оставил мешок на полу в коридоре, – пошёл он навстречу к маме, – и я сам всё исправлю, ты будешь смеяться, вспоминая этот случай, – он снова обулся и уже в дверях попросил: – Только не плачь больше и не надевай этот ужасный…
У Цезаря язык не повернулся произнести. Мать и сестра смотрели на него, не понимая, что же вызвало у него такое омерзение. Видимо, в их понимании маска для плача, поглощающая все звуки, была не сложнее обычного носового платка. Цезарь снова помчался пешком по лестнице, чтобы взболтать, перемешать внутри себя противоречивые эмоции и больше не мучиться от их противоречий.
*Числа для меня – это синоним чистоты. Слышите, они даже созвучны: числа – чистый. В раннем детстве я думал, что это однокоренные, родственные… Ну как их там… Числа невозможно запачкать, они не поддаются. По крайней мере, если говорить о заговоре грязи против чистоты… Числа всегда были и будут на моей стороне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.