Орган времени

– Да-а, – вздохнул Сергей Степанович.

– Н-да, – вздохнул я.

Мы молчали. Сергей Степанович обреченно смотрел куда-то за моей спиной, я тоже смотрел куда-то за его.

– А вообще интересно, – нарушил я молчание, – и часа не прошло, как я был совершенно против вашей операции, а теперь сам мучаюсь, не зная, как ее устроить.

Сергей Степанович грустно улыбнулся. Мы снова молчали.

– Может, ей денег дать? – предложил я.

– Каких денег? – обреченно проговорил Сергей Степанович.

Я пожал плечами.

– Так что же делать?

– Не знаю, – в грустной задумчивости произнес он, – не знаю…

– Тогда, может, все-таки отложить операцию?

– Нет, – покачал он головой, – я же вам говорил, все нужно делать сегодня. И потом, если мы не уговорим ее сейчас, то не уговорим уже никогда.

Я улыбнулся.

– Ну вот. А все скромничаете. Оказывается, вы все-таки разбираетесь в женщинах?

Он тоже улыбнулся, но печать безысходности не оставляла его. Мне было больно видеть его страдания.

– А может, вы еще раз попытаетесь поговорить с ней? – спросил я. – Вдруг она остыла и передумала.

– Нет. Я уже с ней по-всякому говорил. Она меня не станет слушать, – он запнулся, помолчал немного, а потом вдруг сказал, посмотрев на меня: – А может, вы попробуете? – с надеждой произнес он.

– Я? Нет, она вообще не будет со мной разговаривать. Вы же видели, я для нее просто не существую.

– Нет, – сказал Сергей Степанович, – это только внешне. Она же из-за вас упирается, значит вы ей не безразличны, значит имеете хоть какое-то влияние на нее.

– Ну и ну, – восхищенно произнес я, – интересные вещи вы говорите.

– Попробуйте, – продолжал он. – Что вам стоит? Не получится так не получится. Мне кажется, хуже уже не будет.

Он смотрел на меня умоляюще и с надеждой. Я чувствовал, что не могу отказать.

– Вы думаете? – с неохотой проговорил я.

– Да, – сказал он. – Другого все равно ничего не остается. Попробуйте, а?

Я подумал: «Какого черта?» Но выхода, пожалуй, не было, Сергей Степанович не оставлял шансов. Невозможно было не согласиться с ним, иначе он, наверно, умер бы с досады, прямо здесь в коридоре у меня на руках.

– Ладно, – сказал я. – Но только я не ручаюсь за результат. Вообще ни за что не ручаюсь. Может, сейчас она просто запустит в меня стулом или скальпелем пырнет. Вы на всякий случай будьте наготове.

– Хорошо, – с улыбкой произнес он.

Я повернулся к двери. Очень не хотелось входить в кабинет, я почти наверняка знал, что сейчас произойдет, какие слова будут говориться. Конечно, она не бросится на меня и не пырнет, но шансов у меня практически нет. Я стоял, собираясь с духом.

– Ну, давайте, – нетерпеливо произнес Сергей Степанович. – Удачи вам.

– Да, – проговорил я, – удача мне б сейчас не помешала.

– Ну, давайте, – повторил он, подгоняя меня. – Оставьте дверь приоткрытой, если хотите, чтобы я смог вовремя подойти в случае чего.

– Ну уж нет, – сказал я, потом вошел в кабинет и накрепко закрыл за собой дверь.

Внутри было тихо. Леночка все так же оставалась за занавеской. «Интересно, – подумал я, – что она там делает?» Впрочем, это было не так уж важно.

– Лена, – стараясь говорить мягче, произнес я, – ты еще здесь?

Ответа не было. Я подошел к занавеске.

– Я иду, – сказал я, считая, что нужно все-таки предупредить, прежде чем войти – мало ли в каком она там положении. – Ты слышишь?

Ответа все не было. Я подождал еще немного. Потом решил, что ладно, я ее видел в разных положениях. Отогнул занавеску и заглянул туда. Леночка сидела с книжкой в руках и мрачно смотрела на меня.

– Ты чего молчишь? – сказал я и осторожно вошел за занавеску. – Я тебе говорю, а ты молчишь, – чувствуя себя довольно глупо, произнес я.

– Ну что? – подала голос Леночка. – Чего ты хочешь?

– Я? Да так, – я совершенно не знал, что говорить. – Вот пришел. Ты здесь чего делаешь?

– Сижу, читаю – а что? – с самым независимым видом ответила она.

– Нет, – сказал я, чувствуя, что как будто оправдываюсь перед ней, – ничего, – и зачем-то добавил: – А Сергей Степанович там…

Я не смог закончить фразу. Хотел сказать «ждет», но подумал, что она спросит «чего ждет?» – на это я совершенно не мог бы ответить, а другого ничего в голову не приходило. Тогда я просто неопределенно махнул рукой.

– Н-да? – сквозь зубы произнесла Леночка.

– Ты что, обиделась? – попробовал начать я, вспомнив, зачем пришел.

Она сверкнула на меня глазами, но не ответила.

– Ладно тебе, я же не нарочно, – проговорил я, пытаясь понять, что это я сделал не нарочно.

Ее взгляд стал чуть снисходительным.

– Хватит обижаться, – весело произнес я, – давай мириться. Я больше не буду.

Мой энтузиазм был ей абсолютно чужд, она оставалась совершенно холодной.

– Ну перестань. Нельзя же так долго сердиться, – я пытался быть мягким, чуть возмущенным и одновременно веселым. – Ты что, теперь никогда отсюда не выйдешь? – Леночка молчала и как будто не слышала меня. – Ну ладно, сиди, если хочешь. Только скажи, ты на меня обижаешься?

«Детский сад какой-то», – подумал я, но по-другому не получалось. Леночка молча смотрела в угол, всем своим видом показывая, что не замечает моего присутствия. Нужно было что-то говорить, но я уже не знал что. И потом, она все равно не слушала. Тогда я двинулся вперед, подошел и сел перед ней на корточки, напротив ее взгляда.

– Ну перестань, – сказал я, глядя на нее снизу вверх. – Я же попросил у тебя прощения и сказал, что больше не буду – что мне еще сделать, чтобы ты меня простила?

Она абсолютно не реагировала на мои слова, продолжая смотреть куда-то в сторону.

– Лена, – стараясь быть веселым, с улыбкой проговорил я, – давай мириться, я все равно не отстану.

И с этими словами я положил руки ей на колени, пытаясь хоть так привлечь ее внимание и заявить о своем присутствии. И, пожалуй, я добился этого, но эффект оказался несколько не тот, на который я рассчитывал. Она вдруг вся встрепенулась, возмущенно посмотрела на меня, затем вскочила и ушла из-за занавески, оставив меня в дурацком положении на корточках перед пустым стулом. Я вздохнул, покачал головой, сетуя на свою тяжелую горемычную долю, потом поднялся и последовал за Леночкой.

Выйдя из-за занавески, я увидел, что она стоит у стола. Я подошел к ней.

– Ну хорошо, – сказал я, – ты не хочешь со мной разговаривать, не хочешь даже смотреть на меня, но что же мне теперь делать?

– Ничего, – сказала Леночка.

– Как же быть?

– Никак, – сказала Леночка.

– Но когда-нибудь ты ведь простишь меня?

– Никогда, – самым твердым и самым решительным тоном сказала Леночка.

– Совсем?

– Совсем.

– Хм…

Она была абсолютно неприступна и холодна как лед. Совершенно бесполезно было говорить с ней. Я уже начал думать о достойном выходе из ситуации и завершении разговора, даже не представляя, что скажу Сергею Степановичу, но зато хорошо представляя его просто смертельное расстройство, как вдруг мой взгляд упал на бутылку, одиноко стоявшую на столике у кушетки. Ага… Может быть, еще не все потеряно.

– Вот, – улыбнулся я, – придумал. Давай выпьем и помиримся и больше не будем ссориться никогда.

Я обошел Леночку и направился к кушетке за бутылкой.

– Я не буду пить, – услышал я за спиной, но не обратил внимание на леночкины слова. Взял бутылку и вернулся к ней.

– У вас тут стаканчики есть? – спросил я, вспомнив, что уже спрашивал об этом не раз, но совершенно не помня, что мне отвечали.

– Я не буду пить, – повторила Леночка.

– Ладно тебе, – я почему-то был уверен, что теперь смогу уговорить ее.

– Нет, – сказала она. – К тому же я на работе.

– Ничего, немножко можно. Я думаю, Сергей Степанович не станет возражать.

– Сергей Степанович? – ехидно переспросила она. – Так это он тебя подослал?

– Ну перестань, – я чувствовал, что повторяю эти слова уже далеко не в первый раз, – какой Сергей Степанович? Что ты придумала?

– Ага, – она чуть прищурилась. – Понятно.

– Ну что понятно? – я стоял с бутылкой в руках. – Перестань, – снова сказал я. – Давай лучше выпьем.

– Нет, – независимым тоном произнесла Леночка. – Я же сказала, что не буду.

– Ну Лена, – я приблизился к ней, – хватит уже.

Одной рукой я держал бутылку, а другой – обнял Леночку. Это получилось как-то естественно и само собой. И в первый момент Леночка даже не заметила этого. Но когда поняла, что происходит, вдруг дернулась и с силой оттолкнула меня. Это было действительно довольно сильно и неожиданно – я пошатнулся и вынужден был сделать шаг назад. Но сзади оказался стул, я споткнулся об него, взмахнул руками, задев при этом бутылкой об стол. Удар получился достаточно сильный, и бутылка со звоном разбилась. Но это было еще не все, потому что злая инерция тащила меня дальше. Стул не давал двигаться ногам, и тогда я просто упал через него, со всего размаху грохнувшись на бутылочные осколки, при этом в полете довольно сильно ударился головой о край стола и, упав, потерял сознание.

* * *

Очнулся я на кушетке, без рубашки, по пояс голый и ощущая жгучую боль в боку. Сергей Степанович сидел рядом на стуле и смотрел на меня. Я поморщился от боли и потянул руку к боку.

– Не трогайте, – сказал Сергей Степанович.

– Что там у меня? – чувствуя еще и боль в голове, спросил я.

– Вы порезались, когда упали, – сказал он. – Но не бойтесь, там ничего серьезного. Хотя Леночке я наговорил всякие ужасы про эти порезы, – он улыбался.

– Чего вы радуетесь? – я чувствовал себя далеко не лучшим образом.

– У вас все получилось, – сказал довольный Сергей Степанович. – Из того, что я наговорил ей, Леночка теперь уверена, что вам нужна срочная операция.

Он весь просто сиял, не переставая улыбаться.

– Так вы что думаете, я нарочно это устроил? – возмутился я.

– Ну-у, – протянул он, перестав улыбаться. – Ну, не знаю. В общем, неважно. Главное, теперь она не может отказаться, и мы сделаем операцию.

– Вы просто маньяк какой-то со своей операцией. Человек чуть насмерть не расшибся, а вы радуетесь. – Голова сильно болела, я поморщился и приложил руку к затылку. – А с головой у меня чего?

– С головой вообще ничего, – успокаивающе произнес он. – Просто шишка, и все.

– Болит, – сказал я.

– Ничего, пройдет. Лежите спокойно.

Я лежал. Было тихо. Осколки от бутылки валялись у стола. Некоторые из них были в крови. Жидкость, которая содержалась в бутылке, растеклась по полу, я чувствовал запах алкоголя.

– А Леночка где? – спросил я.

– Сейчас придет. Лежите.

– Я уж думал, она опять за занавеской.

Он улыбнулся.

– Нет.

Мы молчали. Потом дверь открылась, и вошла Леночка. В руках у нее была железная коробка. Леночка достала шприц из нее и, протерев мне ваткой руку чуть ниже плеча, воткнула иглу.

– Что это? – спросил я.

– Это? – Сергей Степанович улыбнулся. – Это хороший укол, сейчас вам станет хорошо.

– Да?

Леночка закончила свое дело и, положив шприц обратно в коробку, поставила ее на стол.

– Ну вот, – сказал Сергей Степанович, – сейчас привезем носилки и поедем.

– Я бы и сам дошел, – проговорил я и хотел подняться.

– Нет-нет, – торопливо произнес он, – лежите. Вам лучше не вставать.

Леночка опять ушла и через минуту вернулась, втолкнув в кабинет носилки на колесиках.

– Так, – сказал Сергей Степанович, – а теперь раздевайтесь.

– Совсем? – спросил я.

– Совсем.

Леночка отвернулась. Я усмехнулся на это, потом разделся, и Сергей Степанович дал мне простыню. Я лег на носилки и накрылся ею. Сергей Степанович взялся за ручку носилок у меня в ногах и повез меня вперед. Потолок кабинета проплыл передо мной, потом мы проехали дверь и покатили по коридору. Я чувствовал, что укол начинает действовать: становилось легко и беззаботно, боль в голове и в боку растворялась в этой легкости – в общем, как и обещал Сергей Степанович, начинало быть хорошо.

Когда мы въехали в какую-то дверь, «хорошо» стало уже довольно большим. Мир начинал напоминать давешний муравейник в телевизоре, и это было приятно. Мы проехали короткий коридорчик и оказались в довольно большом помещении. Судя по характерной лампе на потолке, столу и другим предметам, это и была операционная. Сергей Степанович подвез меня к столу, и они с Леночкой переложили меня на него.

– Так, – сказал Сергей Степанович. – Теперь подождите немного, я сейчас.

Он ушел, и мы остались вдвоем с Леночкой. Она была сзади, вернее, вверху, раз уж я лежал, и что-то делала, гремя инструментами. Я не видел ее, но, впрочем, и не расстраивался из-за этого. Мне было хорошо – муравейник вокруг веселил меня. Я подумал, что, наверно, нужно сказать что-то Леночке, но не знал что и молчал. Потом мне показалась смешной эта ситуация – я лежал голый под простыней наедине с одетой и стоящей где-то за моей головой девушкой. Я улыбался, мне было хорошо.

Сергей Степанович все не приходил. Я вдруг почувствовал, что открываю глаза, как будто проваливался куда-то, а потом опять появился здесь. Это было, пожалуй, странно, но так, чуть-чуть. Время переставало определять себя, я уже не мог понять, когда ушел Сергей Степанович – пять часов или пять минут назад. Впрочем, это не имело значения – ничего не имело значения. Хотя я вдруг почувствовал, что мне холодно. Голый под тонкой простыней я начинал мерзнуть, ощущая дрожь в теле, и пытался унять ее. Это получалось плохо. Мне было холодно и хотелось, чтобы Сергей Степанович пришел быстрее. Я совсем забыл про боль в боку и в голове – муравейник и холод совершенно уничтожили ее. Я лежал и ждал. Леночка сзади гремела железяками. Я иногда слышал ее, иногда – нет, но не задумывался, от чего так. Время от времени я открывал глаза и смотрел на муравейник вокруг, но почти никогда не помнил, как закрывал их. Было холодно, и холод чуть раздражал, мешая полностью предаться приятному муравейнику.

Потом пришел Сергей Степанович. Он был в халате и в шапочке. Я улыбнулся ему. Он серьезно посмотрел на меня и спросил Леночку, все ли у нее готово. Она ответила, что да. Он сказал «хорошо».

– Ну как вы? – чуть наклонившись надо мной, спросил он.

– Ничего, – легко проговорил я. – Только вот холодно.

– Холодно? – не поверил он. – Нет, это скорее у вас от нервов. Ладно, уже недолго. Сейчас начнем.

Потом он подошел к Леночке и что-то говорил ей. Потом я открыл глаза и снова увидел его рядом.

– А знаете, – улыбаясь, сказал я ему, – я все-таки прыгнул.

– Что? – не понял он.

– Ну, тогда на мосту, помните?

– Да.

– Я все-таки сделал этот прыжок, – продолжал улыбаться я, – я делаю его сейчас. Понимаете? – и попытался приподняться.

– Да, – тоже улыбнулся он, – понимаю. Лежите.

Мне было хорошо. Легко и свободно.

– Хорошо, – сказал я.

Сергей Степанович вопросительно посмотрел на меня. Он что-то делал на маленьком столике рядом со столом, на котором лежал я.

– Хорошо, – повторил я, – мне хорошо. Только вот холодно. Может, давайте начнем?

Я думал, что когда усну под наркозом, то перестану мерзнуть. Мне хотелось избавиться от холода.

– Сейчас, – мягко сказал Сергей Степанович, – уже скоро. Потерпите.

– Да, – откликнулся я, – быстрее бы.

Я не боялся, совсем не боялся, только хотел уснуть поскорее, чтобы не мерзнуть.

Потом опять открыл глаза. Сергея Степановича не было, но через секунду он подошел, держа руки поднятыми перед собой и с повязкой на лице.

– Ну, – сказал он мне, – вы готовы?

– Да, – улыбнулся я, – да.

– А у тебя как? – Сергей Степанович посмотрел на Леночку за моей головой. Наверно, она кивнула, судя по глазам Сергея Степановича.

– Наконец-то, – все улыбаясь, сказал я.

– Что? – переспросил Сергей Степанович.

– Наконец-то кончается этот день, – я чувствовал себя на шаг от будущего и видел свет впереди. – Это был долгий и тяжелый день. Наконец-то все кончается.

– Нет, – сказал Сергей Степанович. – Теперь-то как раз все и начинается.

Потом он кивнул Леночке, и я увидел, как она подошла откуда-то сверху. Ее лицо выражало сосредоточенное безразличие, но я все равно улыбнулся и ей тоже. Она как будто не замечала меня и только накрыла мою улыбку резиновой маской со шлангом.

– Ну, – сказал Сергей Степанович, – считайте до десяти.

И я начал считать…

Часть 2. В больнице

Когда я открыл глаза, это не было чем-то; когда я открыл глаза, я не понимал, что смотрю; взгляд не принадлежал мне, и увиденное не определяло наблюдателя или способности видеть – меня просто не было вначале моего взгляда, когда я открыл глаза.

Тихо. Темно вокруг. Лишь где-то впереди тусклая лампочка за открытой дверью. Там коридор, и окно напротив двери, за которым ветви деревьев и ночь, ночь…

Взгляд не был подвижен. Предметы существовали в нем, он включал их в себя – все было гармонично и просто, но странно, неестественно пусто там, где должно быть что-то… или кто-то?

Я пытался дышать. Это получалось не всегда – легкие натыкались на преграду, лишь конвульсивно сокращаясь и не втягивая ни капли воздуха. Я думал, что задыхаюсь. Но тут раздавалось шипение, и воздух поступал, освежая легкие. Шипение не зависело от меня, наоборот – я зависел от шипения. Оно раздавалось во тьме, и тогда можно было сделать вдох – только тогда. Хотелось дышать чаще, но это было невозможно. Нужно было смириться и приспособиться – я знал, что иначе умру, задохнусь, если не сделаю это. Я смирялся. Я приспосабливался, почти задыхаясь, но радуясь, что могу дышать хоть так. Тьма вокруг. Я лежал и слушал, когда можно дышать. Ловил ритм шипения, находясь на краю жизни, слушал тьму. Шипение – вдох. Шипение – вдох. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.

Глаза были закрыты – на дыхание уходило слишком много сил, их уже не оставалось на то, чтобы смотреть. Но через дыхание я начал ощущать себя, понимать, что я – это кто-то, нечто, собранное воедино и присутствующее в каком-то месте. Мое тело отдавалось ощущениями, начиная принадлежать мне. Окружающее больше не было пустым в середине, теперь оно определяло нити, которые все сходились во мне. Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент я все же пришел в себя, осознав, кто я, и вспомнив, что со мной было.

Да, ночь хранила тьму, я лежал в ней. Шипение принадлежало дыхательному аппарату, который стоял где-то слева у изголовья моей постели, и трубка от него была вставлена мне в рот. Она имела довольно большие размеры, и приходилось держать рот неприятно широко открытым. Я чувствовал, что так продолжается уже давно – челюсти ныли. Да и все тело затекло от долгой неподвижности, лежа, вытянувшись на спине.

Я попытался пошевелиться, но почти ничего не вышло из этого. Мышцы не слушались – не то чтобы они не могли справиться с чем-то, а просто не реагировали на сигналы, которые я посылал им. Словно во сне, когда нет тела, вернее, чувствуешь его, но оно только ноет, абсолютно не подчиняясь. Это было странно и немного страшно. Но я все же пытался сделать что-то, хотя бы согнуть колени. На это уходило бешеное количество сил, к тому же надо было дышать. В общем, похоже, я отключился, не выдержав такого напряжения, потому что когда смотрел в следующий раз, то видел молодого доктора в белом халате и шапочке, который стоял рядом и спрашивал, смогу ли я дышать сам.

– Угу, – как мог более бодро промычал я с дыхательной трубкой во рту.

Тогда, увидев мою реакцию, он щелкнул чем-то на дыхательном аппарате, и шипение прекратилось – я смог дышать, когда и как захочу. Я был благодарен доктору и хотел попросить, чтобы он вынул еще и трубку у меня изо рта, но не мог сделать это с трубкой во рту. Доктор посмотрел на меня, потом кивнул и ушел. Я снова остался один в темноте без тела.

Было тихо. Я пытался ощущать себя, понимая, что операция уже позади и, значит, что-то произошло со мной. Но боли нигде не было, я лишь чувствовал, что голова перевязана и какая-то странно и тяжелая, и легкая одновременно. Казалось, ее размеры огромны, но плотность мала. Я чувствовал голову как огромный воздушный шар где-то над глазами.

Никого не было вокруг, лишь тишина, лишь ночь. Лежа на спине, я продолжал испытывать неудобство в затекшем теле, но повернуться на бок и занять какое-то более удобное положение представлялось совершенно невозможным. Я смирялся, лежа в темноте.

Теперь мое «я» полностью вернулось ко мне, я понимал и помнил все, хотя был еще слишком измотан и слаб, чтобы размышлять о чем-то, как-то оценивать происходящее. Лишь думал, что устройство уже, наверно, во мне и я жив, то есть перенес операцию и не умер – хотя бы это было хорошо. Но я не радовался, нет. Я был слишком занят поддерживанием жизненных функций в себе, чтобы уделять внимание еще и эмоциям.

Я не знал, сколько сейчас времени, но очень хорошо понимал, что нужно продержаться до утра, когда придут люди и, наверно, помогут мне поддерживать эти мои жизненные функции. Хотелось видеть Сергея Степановича, даже Леночку, пусть бы они посмотрели, что я жив, и порадовались бы за меня. Но нужно было ждать утра. Я знал, как лучше всего дождаться утра ночью – просто уснуть, тогда всё будет быстро и легко. Но я понимал также, что проспал почти целый день и уснуть ночью после этого сложно. Я закрыл глаза и стал ждать.

Нет, сна не было. Я просто лежал с закрытыми глазами и затекшим телом. Глаза не слушались меня, веки хотели подняться. Я решил, что ладно, и отпустил их, стал смотреть вокруг. Все тонуло в полумраке. Я не мог повернуть голову из-за трубки во рту и видел только то, что было передо мной: дверь в коридор и окно там. Я стал смотреть в окно. Ветви деревьев, ночь. Ничего не было дальше, только ветви, а за ними – пустота, тьма, даже неба не было видно. Я смотрел в пустоту сквозь ветви деревьев. Они чуть покачивались, отбрасывая легкие тени. Полумрак в помещении, где я лежал. Казалось, что справа и слева, там, куда я не мог посмотреть, не в силах повернуть голову из-за трубки, тоже пустота – тишина вокруг давала основание для этого предположения. Я лежал между пустотой и смотрел в пустоту впереди за ветвями деревьев.

Потом услышал шаги и открыл глаза. Видимо, я все же уснул, хотя и не помнил как. Это снова был тот же доктор в халате и шапочке.

– Ну как ты? – спросил он, чуть наклонившись надо мной.

Я моргнул и хотел сказать, что нормально, но вместо этого лишь промычал в ответ. Доктор протянул руку и вытащил трубку дыхательного аппарата у меня изо рта. Я почувствовал, как стало легко и свободно, и хотел сказать спасибо, но челюсти и язык не слушались – я не мог произнести ни слова. А он положил трубку на дыхательный аппарат, еще раз посмотрел на меня и ушел. Я снова был один, но теперь ощущал себя гораздо лучше, хотя тело продолжало ныть – мне казалось, что я уже никогда не смогу двигаться – так оно затекло.

Пустота справа оказалась ширмой, перегораживающей помещение, слева – кроватями, где лежали люди, видимо, такие же, как я. Поворачивание головы было непростым делом. Без дыхательной трубки во рту это стало удаваться, но воздушный шар над глазами не давал возможности правильно совершать движение. Оно оказывалось либо слишком коротким, либо слишком длинным. Тогда я опять стал смотреть в окно, надеясь снова заснуть.

Ветви колыхались – наверно, за окном дул ветер, но здесь было тихо и неподвижно. Полумрак пригвоздил все предметы и все, что было, не давая двинуться. Но меня он не трогал, нет. Я был внутри, а он – вокруг, моя неподвижность имела совсем другие причины. Пустота за ветвями в окне проникала в глаза, я то видел, то не видел ее, не замечая, что все время засыпаю и просыпаюсь. Я наблюдал за пустотой, сделав это важным занятием и поставив это целью своего нынешнего существования. В том положении, в котором я находился, такое сочетание формы и смысла было достаточно гармоничным. Я наблюдал, сосредоточившись на пустоте. Глаза закрывались время от времени и открывались вновь, но это было неважно – пустота была и там и тут.

Свет разрушил пустоту. Когда я в очередной раз стал смотреть на нее, то обнаружил, что она ушла, свет сменил ее, сделав утро. Две медсестры стояли у двери и тихо разговаривали о чем-то. Видимо, их голоса, хотя и еле слышные, разбудили меня.

Все было не так – при свете, когда стал свет. Словно я проснулся не там, где засыпал. Серые стены, когда-то бывшие голубыми, но теперь поблекшие и потемневшие; высокий потолок с узором маленьких и больших трещинок; письменный стол рядом с дверью. Странно, ночью я не видел его. И вообще, помещение оказалось совсем другим: размеры его были больше, чем я думал ночью, еще одно окно находилось рядом со мной, чуть дальше дыхательного аппарата, который так и стоял слева. Я бросил на него полный неприязни взгляд, хотя и понимал, что глупо сердиться на простую машину. Еще я обнаружил, что в мою правую руку воткнута игла с трубочкой, а рядом стоит капельница, куда идет трубочка. Ночью я не замечал этого.