Ненависть дождя

– А когда же они помирились? – продолжила она разговор в, едва присев на диван с высокой резной спинкой. Кроме дивана такой же резьбой были украшены спинки стульев, книжный шкаф, буфет, тумбочка под телевизором и ножки стола, покрытого желтой скатертью.

– А вот когда у Лениного отца рак обнаружили, они и приехали, – Катя взяла лежавший на столе старый альбом с синими плюшевыми корочками. – Это альбом тети Ани, наш-то сгорел. Вот ее родители Петр и Мария, совсем порыжела карточка. А здесь тетя Аня с Николаем Ивановичем, Вашим дедушкой. Я-то его не помню. Я еще маленькая была, когда он уехал, они ведь развелись, знаете?

– Знаю, мама рассказывала. Такая трагедия была для бабушки Ани. И для детей, конечно. Тетя Катя, а как родители с мамой мирились, заочно?

– Нет, очно. То есть сначала они написали письмо, попросили фото внучки, потом посылку прислали, всякие вещи для ребенка. У нас в Сибири напряженно было с детскими вещами, ничего не купишь. Магазины стояли буквально пустые.

А на Новый год, как раз Вам годик исполнился, они сами приехали, повинились, помирились и все рассказали. Тетя Аня тогда тоже гостила у Коли и в первый раз сватов увидела, да и в последний. Рак признали у вашего дедушки. Оперировать уже было поздно, и в Москве врачи – не боги. Они и решили дочку вернуть, квартиры обменять и съехаться. Это сейчас все легко делается, были бы деньги, а тогда целый год провозились. Так что в Москву вы переехали уже после Таниной смерти. Ну, никак не могла я ваш адрес вспомнить, не писать же «На Олимпийскую деревню, дедушке». Это Вася виноват, не ту коробку выкинул, когда после маминой смерти ремонт делали.

Катя листала картонные страницы, разыскивая нужные фотографии среди многочисленных школьных выпусков.

– Регистрация Тани с Сашей Потаповым. В районном ЗАГСе снялись, а платье – самое обычное, то есть не свадебное. А просто было у нее одно такое: нарядное белое полушерстяное. Они из принципа свадьбу не делали. Зачем, мол, эта пьянка-гулянка, если мы оба против выпивки. Только кольца купили, а фату тетя Аня привезла. Поэтому мы Сашу до Нового года в глаза не видели. А такая у вас точно есть – свадьба Лены и Коли. Вот – мои родители, вот – тетя Аня, а это – я стою.

Марина поняла, почему тетя Катя ей кажется давно знакомой: с детства она по аналогичной фотографии помнила эту девушку с неярким лицом и роскошной косой до пояса. Этот образ всплывал у нее под стихи Есенина: «Ты такая простая, как все, как сто тысяч других в России».

– А вот, я говорила, – с юбилея тети Ани – 50 лет, – где Лена поет. А из этой вот крошки – подумать только! – такая выросла красавица, да умница. Волосы – папины, а глаза – мамины. («Ну, нет! Мамины – почти зеленые. Или она имеет в виду форму? Тогда – пожалуй».) Уж как я рада, Мариночка, что свиделись! Теперь адрес не потеряю, будем переписываться. И Вы запишите: Московская, 120, Буйничевой Екатерине Ивановне.

– Да записала я, тетя Катя. И запомнила.

– Нет, лучше пишите – «Кривощековым». Это ведь моя фамилия – Буйничева, а Вася, и Петя, и Соня – все у нас Кривощековы.

– Как-как? Кривощековы? – заинтересовалась Марина, – необычная фамилия. От чего она происходит, не знаете? От прозвища или от названия местности?

Марина сразу попыталась классифицировать родовое имя новоприобретенных родственников.

– От названия деревни Кривощеково. Еще раньше города была такая деревенька. На том же берегу, где наше Толмачево, там до сих пор говорят: «У нас в Кривощеково».

– Еще не легче! А деревня почему так называлась? Какие могут быть у деревни «щеки»?

– Ну, это же просто. «Щеки» – крутые обрывистые берега у речки. А «кривые» – потому что речка извилистая.

Марина-филолог подивилась новому неизвестному выражению и даже записала его в блокнот. А тетя Катя уже демонстрировала очередную фотографию.

– А вот – похороны Саши. Подумать только! Он с крыши упал и разбился еще до родов, ребенка своего так и не увидел. Мы боялись, что Таня с горя опять не доносит, а она, наоборот, укрепилась, я, говорит, должна Сашину кровиночку сберечь. Пусть будет, как папа, Александр Потапов. В родах чуть не померла, а потом болела долго, тетя Аня ее выхаживала, сама, может, с этого и болеть начала. Ребеночек Тане стал целью в жизни, только потому и поправилась. А это что? Выпала, что ли? – Катя показала на пустое место в альбоме. – Вот здесь была фотография Тани с Сашенькой, она в ателье снималась, как годик исполнился. И всем карточки разослала, и нам тоже. Как же так? Я ее только что видела, когда показывала альбом тому чиновнику из Мэрии, который дом на учет ставил.

Марина еще не до конца осознала мелькнувшую мысль, а вопрос сам собой слетел с языка:

– Когда показывали, теть Кать?

– Да утром сегодня, буквально перед твоим приходом, даже альбом убрать не успела.

– Какой из себя этот чиновник?

– Какой? Обыкновенный. Такой молодой, в костюме, стрижка короткая, упитанный, с виду – новый русский, но вежливый такой, – рассеянно ответила Катя, торопливо листая альбом то в одну, то в другую сторону, а потом еще и потрясла хорошенько.

Мысль, дозревшая в голове Марины, окончательно вытеснила благостное настроение: «Хотела зацепку? – Получи сразу две! Что искали – фотографию тети Тани с ребенком. Кто искал – вежливый амбал в костюме. Значит, они уже в Новосибирске. Они – здесь!»

Марина резко встала с дивана. «Хватит расслабляться, рабочий день в разгаре, срочно – на завод».

4

По дороге на завод Марине удалось сесть и поспать сначала в троллейбусе, а потом в автобусе. В общей сложности получилось больше часа, так что в заводоуправление она вошла бодрая, как огурчик, на ходу набрасывая куртку. Несмотря на жару, Марина не сменила джинсы на предложенные тетей Катей наряды Сони: белый в красных буквах пляжный сарафан и желтый в черный горошек шелковый костюмчик.

– Упаришься в штанах! – сокрушалась Катя, но Марина решила потерпеть, но выглядеть солидно. К тому же, ее спортивные туфли не очень подошли бы к расклешенной юбке.

Никто особенно не удивился интересу корреспондентки к истории завода, объяснение нашлось само собой. Над проходной красовался огромный плакат в честь 60-летия завода. В отделе кадров ее разочаровали, сказали, что с интервью ничего не получится, начальство – кто в отпуске, кто в командировке. А про историю завода можно в музее узнать, там заведует Надежда Дмитриевна, бывший начальник планового отдела, она все расскажет. Музей находился прямо над отделом кадров, сюда не нужен был пропуск. К счастью, заведующая оказалась на месте, прибирала, готовясь к встрече каких-то важных гостей. Надежда Дмитриевна была раскрашена и приодета – хоть на страницу журнала. Но мощная косметика уже не могла скрыть пенсионный (или около того) возраст. Сама собой в голове пропелась фраза: «Увяли розы, промчались грезы».

Марину она встретила сначала неприветливо, потом вдруг заинтересовалась ее волосами:

– Ой, это что у вас в Москве так модно сейчас, чтобы кончики другого цвета?

– Да, только еще входит в моду, мне подруга-стилист сделала.

– И как называется?

– («Черт! Как же это называется?») Горизонтальное мелирование.

– Как оригинально, надо и мне попробовать! Да Вы проходите, смотрите, можете поснимать, что надо. Сейчас все к нам ездят, вспомнили, в связи с юбилеем. Может заказы появятся, совсем наше производство нерентабельно.

Заведующая занималась в углу витриной со спортивными кубками, а Марина обходила музей, старалась не бежать сразу к материалам 80-х годов. Прячась за щитами, она несколько раз щелкнула пустым «Агатом». Вскоре она дошла до стенда, посвященного директору Краснову. Его деятельность, видимо, была успешной: фотографии соседствовали с диаграммами внушительного роста каких-то показателей. На одной из фотографий мелькнуло знакомое лицо: да это же «увядшая роза», только 20 лет назад, получает грамоту из рук красавца-директора.

Марина спрятала аппарат и покашляла, а когда заведующая подошла к стенду, начала разговор на интересующую ее тему с комплимента:

– А Вы совсем не изменились.

Надежда Дмитриевна расцвела улыбкой и стала очень любезной. Она пригласила Марину выпить кофе и привела ее в маленький закуток, где они сели возле тумбочки с кофеваркой. Кофе был растворимый из самых дешевых, но Марина стоически его пила, изо всех сил поощряя разговорившуюся Надежду Дмитриевну. Она подтвердила, что это – тот самый Краснов, которого сейчас по телевизору показывают. Марина узнала, что в Новосибирск Виктор Александрович прибыл в 1979 году, сразу с прицелом на место директора, так как в Москве у него была своя рука в министерстве – тесть. Министерская дочка с мужем в Сибирь не поехала, что давало основания считать его брак не слишком прочным, несмотря на наличие ребенка. Местные дамы строили на его счет молодого интересного мужчины определенные планы. Но Виктор Александрович сразу выделил из всех одну женщину: красивую, умную и самостоятельную, всегда одетую по моде и со вкусом. Он флиртовал напропалую, сыпал комплименты, дарил конфеты, делал намеки, но так и не сделал решающего шага, боялся поссориться с московской родней. Кому бы это понравилось? Конечно, она к нему охладела. Зато его усердие в работе и отказ от личного счастья были вознаграждены, и в декабре Краснов стал директором.

Тут Надежда Дмитриевна под влиянием нахлынувших воспоминаний достала малюсенькую бутылочку и предложила Марине долить в кофе коньячку. Марина вежливо отказалась, а собеседница приняла и разговорилась окончательно.

Летом директор неожиданно привез семью, которую Надежда Дмитриевна в глаза не видела, так как отдыхала в Сочи, а после отпуска ездила на курсы повышения квалификации в Ленинград, где пережила бурный роман со своим вторым мужем. И почти сразу ушла переводом в строительную организацию, где ей через год обещали квартиру в центре. А ей так надоело ютиться с родителями! Квартиру она получила, правда не через год, а через два, и не в центре, а здесь, на левом берегу, очень далеко от работы. А вскоре ее опять на завод пригласили, даже уговаривали, она и вернулась. Но Краснов уже был в Москве.

Вообще мало кто видел его жену и сына, потому что директор с ними жил на заводской базе отдыха «Завражино». У него там был персональный домик. Потом что-то приключилось с его женой – то ли перелом, то ли выкидыш, – и она вернулась в Москву для лечения. Всю зиму Краснов ходил мрачный, неразговорчивый, а весной тоже уехал, тесть устроил-таки его в министерство. Надежде Дмитриевне некогда было вникать во всякие слухи, мало того, что она сменила работу, она как раз разводилась. А этот подонок захотел оттяпать машину, купленную почти полностью на ее личные сбережения. К тому же она лишилась надежного источника информации: ее подруга-секретарша была вынуждена уволиться с работы. Ее муж увидел фото красавца-директора в газете и стал ревновать.

– Анекдот, да и только! Ведь Лера старше меня на целых три года! – Надежда Дмитриевна, проговорившись, резко замолчала и испытующе взглянула на Марину.

Но Марина, с начала рассказа заподозрившая, кто такая была эта «красивая и самостоятельная», даже глазом не моргнула, а с ходу поинтересовалась, где же находится это Завражино и нельзя ли туда съездить на денек отдохнуть. Оказалось, что там теперь отдыхать стало невозможно, заводским нарезали дачные участки, народищу полно, на пляже не протолкнуться, чернику и грибы вытаптывают.

– Да Вы сами посмотрите, какая была красота! – Надежда Дмитриевна подвела Марину к стенду, посвященному отдыху трудящихся. На одной фотографии, сделанной зимой, на фоне трехэтажного кирпичного здания, окруженного темными стволами деревьев, стояла плотная группа отдыхающих с двумя парами лыж на всех. На другой был зеленый летний лес и семья с двумя детишками, идущая по тропинке к небольшому деревянному домику. На третьей – берег реки, пляж, веселые купальщики.

– В большой корпус зимой на выходные давали путевки всем цехам по очереди, так за ними драка была. Под Новый год был традиционный заезд для администрации. А летом двухнедельные путевки еще в марте расписывали. Домики, как этот, давались на семьи, а другие, что получше, – они там, дальше от ворот, – были закреплены. Но с этими дачниками такая стала толчея, особенно, когда пустили коммерческий автобус, что я туда перестала ездить.

Тут Надежда Дмитриевна взглянула на часы:

– Ой, уже рабочий день ее кончился, а мне еще ключи сдавать!

Марина распрощалась и вышла на остановку, размышляя, куда поехать завтра с утра: в Завражино по следу Краснова или в Белый Яр по следу тети Тани. «И удастся ли найти свидетелей событий восьмидесятого года? Интересно, а тот, «молодой в светлом костюме» куда поедет? Да уж, приметы! Под такие можно много парней подобрать. Например, в свите Краснова сразу двое подходящих, да и вон тот парень у киоска, похож на них, как родной брат», – Марина едва взглянула на парня, а он сразу отвернулся, уставился на витрину и, не отрывая от нее глаз, слинял за угол киоска. На жаркой солнечной улице вдруг как сквозняком потянуло, по спине «мурашки побежали».

Тут, видимо, кончилась смена, и от проходной потянулся шумный людской поток. Подошедший автобус остановился очень удачно, Марина оказалась первой у двери, быстро запрыгнула и села у входа. Она смотрела во все глаза, но парень не вошел. «Похожий или тот же самый?» – думала она, повернув голову к окну, чтобы не упираться взглядом в плотную стену стоящих пассажиров. В автобусе было жарко и душно, несмотря на открытые люки. «Был ли этот парень в самолете? Нет, кажется. А, может, был? Значит, за мной следят? Но зачем? Я тоже член семьи, и на меня распространяется какая-то наша тайна. Хотят убить? Но пока вокруг меня ничего опасного не происходит. И в самолете этого типа не было. Значит, нечего зря психовать».

Возле метро она только успела спросить, как доехать до автовокзала, и почти сразу подошла нужная маршрутка.

Марина зашла на автовокзал и нашла расписание автобусов на Белый Яр, правда, не на большом пластиковом табло, а на бумажном листочке. Рейсов было четыре, Марина решила ехать первым в 8 часов.

Жара к вечеру чуть спала, появился легкий ветерок. Марине захотелось пройтись по Красному проспекту, хоть полчаса посвятить осмотру достопримечательностей. Быть в Новосибирске, родном городе папы, и ничего не увидеть, было обидно. Марины была убеждена, что новые места из окна экскурсионного автобуса не изучишь, надо походить, побродить, заглянуть во дворы и переулки.

Так научил папа, когда после Марининого 10 класса они семьей ездили в Санкт-Петербург. Чудесная вышла поездка, все сложилось удачно: и деньги у папы тогда были, и отпуск маме дали. Десять дней пролетели очень быстро. Времени буквально не хватало. Как же хорошо, что в продуманной насыщенной программе среди посещений исторических и культурных мест были запланированы «окна» для простых прогулок: по Невскому проспекту, на стрелку Васильевского острова, посмотреть белую ночь. «Душа города открывается при неспешном созерцании, а не «галопом по Европам».

Сейчас у Марины действительно был цейтнот, но она все же выделила 30 минут. «Если до Оперного далеко, вернусь назад». Она перешла на теневую сторону и пошла вверх по проспекту, который вскоре стал бульваром. Кроме церкви с золотым куполом, ей встретились еще несколько прелестных старых краснокирпичных домов. И вообще здесь не было двух одинаковых зданий, каждое имело свое лицо. Всего за 15 минут она дошла до центральной площади, площади Ленина, и увидела Оперный театр – действительно красивое здание с колоннадой и чешуйчатым куполом. Правда, пространство перед ним загромождала многофигурная чугунная композиция – памятник одноименному вождю. Так что того вида спереди, как на старом конверте, больше не было, но и сбоку театр смотрелся вполне хорошо. К радости Марины, с этого боку еще обнаружилась остановка трамвая того самого маршрута. На трамвае, опять переполненном, потому что наступил вечерний час пик, она и вернулась «домой».

Тетя Катя уже ждала Марину с целой горой жареных пирожков с картошкой, капустой и повидлом.

– Ты что так долго-то? Пироги стынут, – обратилась она по-свойски, забыв про «выканье».

– Вот здорово! Это Вашими пирогами на всю улицу пахнет?

– Нет, – рассмеялась Катя, – это ветерком с шоколадной фабрики потянуло.

– Этим ветерком и конфет принесло, – Марина протянула тетке коробку с набором «Вечерний Новосибирск», купленную по пути с остановки.

– Что ты, Марина, такие дорогие конфеты! Лучше бы в Москву сувенир увезла. Ну ладно, ради знакомства, возьму. Спасибо!

За столом они обсуждали завтрашнюю поездку:

– В 7 встанешь и успеешь. Лучше ехать на трамвае, они по утрам хорошо ходят. Остановку найдешь или тебя проводить?

– Нет, я сама дойду. Вы мне только будильник дайте, чтобы не проспать.

– Бери, этот хоть и старый, а звенит громко, ни разу не подводил.

Марина задержала взгляд на круглом циферблате и посчитала часы. «Завтра встану – останутся сутки и 13 часов".

– Если я вдруг засплюсь, не встану, не забудь калитку захлопнуть.

– Кстати, теть Кать, хотела спросить, да забыла: что это у вас на калитке табличка висит «Злая собака»? Просто так повесили, для отпугивания воров?

– Нет, табличка настоящая, от Дружка осталась. Ты будку под крыльцом не заметила? Там собака наша жила. А как мы его взяли, это целая история. Году в девяносто втором, что ли, совсем житья не стала от всякого ворья, лопату в огороде оставить невозможно стало. Вася и сказал, надо собаку покупать, да лучше бы – не щенка, а сразу взрослую. Он на неделю уехал, а Петька вдруг привел большую лохматую собаку. Он каждый день после школы в магазин ходил мимо пустого места, там дома снесли, а стройку еще не начали. Еще там погреба оставались. Собака была привязана за крышку погреба и страшно лаяла, бросалась на всех. Первый день она лаяла, второй, третий, затем – помалкивала, на пятый день стала скулить. Петька ей кусок хлеба отломил и бросил. Она на лету поймала и хвостом повиляла. Тогда он отвязал ее и спокойно домой привел. Мы подумали, что ее бросили хозяева, видно не нужна стала в новой квартире. Привязали у крыльца, я ей миску с супом дала – она и мне хвостом повиляла. Петька сбоку крыльца кусок доски выпилил, лаз ей сделал, половичек старый постелил – вот тебе и будка. Назвали пса Дружком. Петьку он полюбил, ласкался к нему, ко мне спокойно относился. Кто же знал, что это кавказская овчарка – самая злющая собака на свете!

Через два дня Вася вечером из поездки приехал, темно уже, октябрь месяц, идет себе к крыльцу, а Дружок как выскочит, как давай рычать и лаять! Вася отступил в угол, а ничего сделать не может, ни к двери, ни к окну собака не подпускает. А мы телевизор смотрели. Полчаса, пока кино не кончилось, лая не слышали. Ох, и ругался он потом! Эти собаки только одного человека хозяином признают, для Дружка это был Петя, я кормила, он со мной вежливым был. А Вася целый месяц у него чужим считался, да и потом как-то косо смотрел. Но сторожил Дружок отлично. Не то что воры – к нам и соседи боялись лишний раз заглянуть. Почтальона как-то напугал, он потом ругался. Тогда табличку и повесили. Только Дружок уже не молодой был, где-то восемь лет еще прожил с нами, Петю из армии дождался, да и сдох. Жалко Дружка, привыкли. Теперь собаку не берем, соседским отношу еду, они и отрабатывают, лают. С одной стороны – Рекс, с другой – Найда, какая-никакая охрана получается.

Катя вздохнула, загрустила. Марина поспешила ее отвлечь:

– Спасибо за ужин! Замечательно вкусные у Вас пирожки! Тетя Катя, я сегодня, и правда, в джинсах упарилась, можно я тот костюмчик желтенький возьму?

– Конечно, можно, я ж тебе сразу предлагала. Только примерь, подойдет ли, Соня помельче тебя будет.

Примерка показала, что костюм был тесноват в плечах и груди, но Марина выразила полное удовлетворение и попросила какую-нибудь панамку. Нашлась соломенная шляпа с широкими полями. «Буду как в шапке-невидимке», – обрадовалась Марина.

Перед сном Марина уединилась в «своей» комнатке, сказав Кате, что надо поработать с материалом о заводе, чтобы приняли в газету. Тогда поездка окупится. Это была ее «легенда прикрытия», воспринятая теткой с полным доверием, что Марине взялась за статью про бывшего директора завода, который стал в Москве большой шишкой. И приехала она в Сибирь не просто, чтобы взглянуть на красоты Новосибирска и окрестностей и найти родственников, но, главным образом, чтобы собрать информацию.

Комната Пети и Сони сразу понравилась Марине: она была маленькая, уютная. Вся мебель только функциональная, ничего лишнего: платяной шкаф с зеркалом, диван, письменный стол, книжная полка. Покрывало на диване подобрано в тон шторам и маленькому коврику. На простых беленых стенах красиво смотрятся две керамические вазочки с сухоцветами. На самодельном абажуре верхней лампы – сложный растительный орнамент, от которого на потолке появляется красивая розетка теней.

Марина села к столу и включила настольную лампу. Она раскрыла блокнот и нарисовала 3 квадратика треугольником. В верхнем написала «директор», в двух нижних – «завод», «база». От «директора» пошли стрелки вниз: влево и вправо. К слову завод добавила «пассия», к базе «жена, несчастье». Какое несчастье? Жена узнала про измену и бросилась с обрыва? Пассия решила отравить жену, но не рассчитала дозу? Марина соединила нижние квадратики пунктиром и поставила знак вопроса. Была ли вообще измена? Если была, то не с Надеждой Дмитриевной, конечно. Краснов не вынес бы рядом с собой эту трещотку, властные мужчины скорее любят, что бы их слушали.

«Как эта история пересеклась с нашей семьей? Не могла же тетя Таня была любовницей директора Краснова? Он жил и работал в Новосибирске, а она в деревне, в 79-ом уже была замужем. Где бы они могли встречаться? В сельском клубе на танцах? И он что, приехал в деревню и сбросил дядю Сашу с крыши, а потом на машине наехал на тетю Таню? И его никто не узнал, так как он был в черной маске», – нет, голова явно отказывалась работать, да и вставать завтра надо было в 4 московского. Марина вышла в зал и посмотрела с Катей новости и прогноз погоды. В Москве обещали 18 градусов без осадков, в Новосибирске – 28. Мысленно отправила москвичам горячий сибирский привет.

…Жених и невеста, улыбаясь, шли рука об руку по лесной дороге. «Это тетя Таня», – узнала Марина. Простое белое платье облегало худенькую фигурку, на голове была длинная прозрачная фата. Она шла уже одна, ветер развевал фату. Стемнело. По бокам дороги стояли черные кусты, похожие на фигуры людей в черном. За ветки цеплялись какие-то клочья: то ли туман, то ли обрывки фаты. Стало жутко, хрупкая фигурка в белом побежала по дороге в глубь леса, все прямо и прямо…

Марина проснулась от звонка и не сразу сообразила, что надо заткнуть будильник. Маленькая комната была освещена утренним солнцем, лучи которого пробивались сквозь листья высокой старой яблони-полукультурки, рисуя на стене причудливый узор. «Без паники, это только сон», – Марина встала и, стараясь не шуметь, начала одеваться. Но сердце еще колотилось. Она знала, что там, в лесу должно было случиться что-то страшное.

5

Деревня Белый Яр была гораздо больше Овсянки, через которую проходила дорога в дачный поселок Галины Леонидовны. Она привольно раскинула свою длиннющую главную улицу вдоль выпуклого берега реки. Марину удивила чистота, отсутствие луж, потом она разглядела, что почва – сплошной песок, очень светлый, почти белый. «Наверное, с реки виден светлый песчаный откос – белый яр, отсюда и название». На въезде мелькали домики дачного типа, но в центре стояли большие деревянные дома, за которыми тянулись обширные огороды. Проехав несколько кирпичных зданий с вывесками: школа, амбулатория, контора, – автобус остановился у магазина, и Марина решила начать с него. В магазине продавалось все: от хлеба до гвоздей, – и была одна продавщица. Чтобы как-то начать разговор, Марина попросила триста граммов конфет «Ромашка». За ней тут же начала собираться очередь, почти весь народ из автобуса неторопливо втянулся в магазин.

– Вы давно здесь живете? – спросила она продавщицу, отвешивавшую конфеты.

– Да я и не живу вовсе. Это сестра живет, они с мужем магазин завели, а меня отдыхать зазвали. Да что это за отдых! По целым дням в магазине торчу, а они – то за товаром, то в налоговую. А что? Кого-то ищете?

– Да, я ищу бабушкиных знакомых. Кто-нибудь остался, кто двадцать лет назад в школе работал?

– Ну, старую школу давно разломали, это и я вам скажу, а кто здесь раньше жил, а кто новый, не знаю. – Она запросто обратилась к очереди: – Есть кто из старых жителей? Вот видите, никого нет. Да замолчи ты, Пашка, не ной! – вдруг резко обернулась она назад.

Марина только тут заметила сидящего на пустом ящике мальчика лет семи. Он сидел, положив одну ногу с перевязанной ступней на другую, и жалобно хныкал, а мать раздраженно выговаривала ему: