Живу. Верю. Люблю. Надеюсь

ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, ЗАСТОЛЬНАЯ

«Интеллигенция». Как вы правильно понимаете, это ругательство. Бессмысленная, никчёмная, ничего не создающая часть здорового советского общества всегда вызывала у бабушки сомнения в необходимости существования этой прослойки вообще.

Мама, несмотря, что дочь, никаких поблажек не имела и получала по полной. А нечего было выходить замуж за «него». Да ещё любить его, прощать ему явки «под турахом», ходить с ним в рестораны, на его спектакли, терпеть его шашни. Ну вот как это называется? Интеллигенция!

Признаков причастности к интеллигенции было ещё много, они легко просчитывались намётанным глазом бабы Лёли.

Вот, например, как интеллигенция гуляла. Не по улице, а в гостях. Гуляла она бездарно.

Тратились большие – на бабушкин взгляд – деньги на неправильные напитки: армянские коньяки, рижские бальзамы, венгерские вина и прочую лабуду. Гостям выставлялся весь домашний дефицит – сырокопчёные колбасы, редкие консервы, нежные цыплятки табака. Для рвущихся из души песен приглашалась аккордеонистка Валя. Она обычно завершала загул лихими «застольными». Дамы – интеллигентские жёны, «липочки» и «модистки» – в гости являлись расфуфыренными, в лаковых туфлях на шпильках. Но, конечно, в подкаблучниках. Ах да, сейчас объясню.

Каблуки дамских туфель-лодочек были очень острыми, они кончались маленькими металлическими набойками. Чтобы не портить полы или ковры в доме и чтобы не застрять каблуком в любой щели – асфальта, бетона, дерева – острые каблучки вставляли в пластмассовые цилиндрики, которые продавались отдельно и всегда были в сумочке у любой женщины, которая носила шпильки. Цилиндрики амортизировали поступь, увеличивали площадь опоры, в них можно было без ущерба для полового покрытия танцевать летку-еньку.

Что, и про летку-еньку напомнить? Это была такая советская ламбада. Все гости на подъёме от выпитого и съеденного выстраивались гуськом друг за другом и, держа друг друга за талию, начинали танцевать финскую польку «летку-еньку». Песня транслировалась с папиного плёночного магнитофона «Яуза». Движения в летке-еньке знали все. На раз-два сначала левая, а потом правая нога выбрасывались в стороны, а на раз-два-три – три синхронных подскока на обеих ногах с продвижением вперёд. Видео посмотрите, там всё точно показано. Так вот, гостей раньше собирали помногу, и во время летки-еньки вся эта весёлая нелёгонькая компания из десяти и более танцующих синхронно орала и прыгала, вонзая каблуки в пол. Вернее, вонзала бы, если бы не было модных «подкаблучников». Кстати, как переносили эти пляски соседи, я представить не могу. К тому же, на еньке дело не останавливалось. После танцев, пения под аккордеон, после цыганочки «с выходом» было ещё долгое прощание в подъезде – без ухода, но с «посошками». Папа по десятому кругу перецеловывал руки дамам. Особенно долго и громко – на весь подъезд, а потом и на весь двор прощались мамины «связи» – жгучая брюнетка с мушкой на губе – директор треста ресторанов и столовых Глафира Ильинична, директор торговой городской базы кустодиевского сложения Капитолина Павловна и какой-нибудь из трёх секретарей горкома КПСС. Иногда к нам заглядывал знаменитый на весь город портной Блюменкранц, у которого честью было сшить костюм из бостона или пальто из габардина. Но он как-то незаметно появлялся и столь же незаметно исчезал, благодаря маму за приём поклоном с прижатой к груди рукой.

Баба Лёля во времена этих набегов работала посудомойкой и кухаркой, то есть «ломалась ни за грош», о чём потом не забывала напомнить зарвавшейся интеллигенции в нужный момент.

Но это всё цветочки. Однажды интеллигенция вступила с пролетариатом в конфликт, который едва не кончился убийством. Но это уже совсем другая история.

ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, ПРОМЕЖУТОЧНАЯ

Сегодня – небольшая порция из словарика бабы Лёли. Об убийстве позже. Требует сосредоточенности, которой пока нет.

Итак…

«Ли чё ли» – 1) Раздумье, сомнение, необходимость сделать выбор, просьба о совете. «Серафима звала в Собес с ней сходить. Пойти, ли чё ли..». «Молока бутылка всего осталась, Ирку послать, ли чё ли?» Бабушка произносила «ч» мягко, как «щ». Получалось «ли що ли».

Молоко, кстати, действительно, кончалось быстро, его с удовольствием дули все. Открывали стеклянную литровую бутылку, прогибая покрышку из фольги большим пальцем внутрь горлышка. Тогдашнее молоко за два-три дня скисало – какие консерванты, что вы… Я только успевала носиться в молочный отдел гастронома сдавать бутылки и обновлять запас молока, кефира, простокваши.

2) Второй вариант «ли чё ли» был прямой угрозой мне, не желающей вставать утром в школу. Когда я отказывалась выбираться из постели после пятой бабушкиной побудки, зловеще звучало: «Встаёшь, ли чё ли?!» Вот тут под «ли чё ли» подразумевалась угроза а) позвонить матере; б) разбудить отца и показать ему, какая его Ирка барыня. Но таких крайностей я не допускала.

«Да чё да» – не путать с «ли чё ли». Да чё да – это или «много чего ещё», или «и кое-что ещё», или даже «не ваше дело». Пример. «Этта ходили к Серафиме, поели, да чё да» (то есть, ещё попили настоечки и попели «Вот кто-то с горочки..»). Или: «Баба, куда ты пошла?» – «За хлебом, да чё да». Значит – не твоё дело, куплю хлеба, а потом, может, ещё куда схожу.

«Вырабатывать» – выкидывать номера, не слушаться. Например, в момент моего спора с мамой за моей спиной появлялась баба Лёля с традиционным: «Ишь, чё вырабатывает, варнак!».

«Варнак» – как уже было сказано, разбойник, мошенник, хулиган. Или я.

«Дикошарая» – это я, несущаяся, не глядя себе под ноги. Таким словом бабушка называла меня, пришедшую с прогулки во дворе со ссадинами на коленках и руках. Ну, а кто в детстве не разбивал коленки? Любые игры с беготнёй таили в себе опасность запнуться и распластаться со всего размаху на землю и заполучить занозы и ссадины. Но добрая старая зелёнка никогда не подводила. Раны заживали, джунгли звали в бой. Одна из любимых игр для «дикошарых» была «Двенадцать палочек». Выбирали водящего. На камушек укладывали небольшую доску, которая образовывала рычаг, на одном конце которого лежали ровно 12 палочек, по другому же концу резко топали – и палочки взлетали в воздух. Пока водящий собирал эти палочки и укладывал их обратно на доску, все разбегались и прятались. Потом начиналось главное – водящий должен был успеть найти всех, кто спрятался, но в то же время не спускать глаз с доски и палочек. Стоило ему зазеваться – кто-нибудь выбегал из укрытия и топал по доске. Палочки опять взлетали, водящий должен был вернуться и собрать их. Игра была азартная, быстрая, травматичная, но очень весёлая.

Ну, и последнее на сегодня.

«Пощём (почём) у вас вода-то?» – конечно, это не про цену в магазине. Баба Лёля очень любила пить чай, пила из больших кружек и наливала почти до самого края, оставляя немного места для погружения сахара. И, если кто-то за столом подавал ей неполную кружку или маленькую чашечку, она хитро так, немного даже кокетливо задавала этот вопрос: «Почём у вас вода-то?». Мы с мамой, например, понимающе кивали и сразу исправлялись.

А здесь обращаем внимание на бабушкино платье. А? Вот…

На второй фотографии мы с мамой слева

ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНАЯ

Чтобы увенчать историю взаимоотношений пролетариата и интеллигенции, перенесусь из своего детства на полтора-два десятка лет вперёд. В это время в нашем доме появился ещё один житель – мой муж. Он сносно бренчал на акустической гитаре, пел песни «Битлз», безупречно говорил по-английски, прочитал много книг и носил очки – в общем, очередной пшик, а не человек. Баба Лёля, уже изрядно постаревшая, не утеряла, однако, чуйки на врага, не выпустила, так сказать, из слабеющих рук главного оружия пролетариата. Папы с нами тогда уже не было. Я и родилась-то, когда ему было уже сорок восемь, во втором его браке. Бабушка, хоть и ненадолго, пережила своего идеологического противника. Но интеллигенция, как мафия, была бессмертна – в семье появился новый «он».

Он пришел в наш дом не с пустыми руками. Так считала я. Его приношениями были:

а) Журнал «Америка» на русском языке – все номера за 1980 год. Это было маленькое легитимное окошечко в буржуазный мир. Красивые авто, небоскрёбы и города, музыканты и киноактёры – в общем, такой разрешённый, очень умеренный и выверенный «Голос Америки» (который, кстати, мы тоже пытались слушать через помехи и шум от «кей-джи-би»). Купить его было непросто: по негласному партийному распоряжению он распространялся только «среди идеологически здоровых людей», то есть среди партийных работников высшего и среднего звена. Поди достань…

б) Коллекция пустых бутылок «из-под». Эта коллекция была настоящим сокровищем. На бутылке из-под текилы, например, было надето соломенное сомбреро, а ниже спускалось маленькое тканевое пончо. На хрустальной японской бутылке из-под какого-то ликёра был золотой шнурок и роскошная золотая же кисть. Коньячная бутылка была украшена выпуклыми буквами и фигурами на серебряной этикетке. Эти раритеты выпрашивались, выменивались, добывались правдами и неправдами у тех, кто мог покупать в «Берёзках» и привозить из-за границы. На содержимое никто и не претендовал. Главное было – получить в руки стеклотару буржуазной винно-водочной промышленности и гордо демонстрировать её друзьям, иногда понятия не имея, каков на вкус бывший когда-то внутри напиток.

в) Винил. Настоящий, аутентичный, непиленый: The Beatles, Led Zeppelin, Queen, Uriah Heep – ух! До сих пор принадлежу к группе людей, убеждённых, что винил звучит необыкновенно, лучше, чем все остальные носители.

Баба Лёля оценить этих даров не могла, толку в пришельце не разглядела. По молодости лет муж мой даже не пытался противиться, например, неожиданным появлениям бабушки в проёме дверей нашей комнаты. Она никогда не стучала, а просто решительно проходила на балкон полить цветы/посмотреть на подружек на лавочке/ проверить, не пришла ли мусорка/ просто подышать воздухом. Муж вымученно улыбался, поглядывая поверх очков на эти демарши, но протеста не высказывал.

Но со временем, надо отдать ему должное, он как-то незаметно нашёл пути к бабылёлиному сердцу. Он был учтив, кроток, приходя домой после работы, всегда спрашивал: «Как вы себя чувствуете, Ольга Ивановна? Как у вас дела, Ольга Ивановна?», на что баба Лёля отвечала: «Хм!» – и уходила на кухню. Ну, не отвечать же на «кривилянья» интеллигенции (лишняя «и» – да, бабылёлина). Но постепенно, как мы с мамой заметили, подозрительность бабушки стала сходить на нет, и уже до персонального приглашения зятя на беляши оставалось совсем немного. Но! Случилось непоправимое, чуть было не закончившееся смертоубийством.

Всё же отвлекусь на беляши. Как и всё, во что вкладывала душу и опыт поколений баба Лёля, беляши были сильнейшим пищевым аттрактантом для всех членов семьи. Состояли эти открытые пирожки из истошного шипения, дыма, аромата, пышного и пропитанного всеми соками теста и мясного фарша с необыкновенным, специфически «беляшным» вкусом. Я была тайным и явным соглядатаем и первым поедателем всех бабылёлиных шедевров, вот и помню до сих пор один из способов, как сделать беляши ароматными. Делюсь. В фарш, который несколько раз разводился водичкой, надо было положить много лука, немного петрушки, дробленого перца-горошка, а потом – внимание! – взять лавровый лист, зажать его между ладоней и, перетирая, крошить до мелких-мелких кусочков, которые ссыпаются в фарш. Вот тогда беляши и будут отличаться от всех других мясо-тестичных изделий тем самым беляшным духом.

В тот роковой вечер я припозднилась с работы. Открыв дверь, я увидела мужа и его белое лицо. По нему катилась слеза. Я шёпотом спросила: «Что?!» В его горле раздался клёкот, потом сип, потом он шёпотом же ответил: «Я убью её….» – и снова заклекотал.

Я ворвалась в комнату и тут же остановилась, как будто воткнулась в стену. На подоконнике. Стояли. Голые. Бутылки. Без единой этикетки и пробки, без кисточек и тесёмок, без сомбреро и пончо, без шляпок и наклеек, без фактурной фольги, оборачивающей горлышко. Без всего!!! Ещё не очень хорошо понимая, что произошло, я услышала бодрое бабылёлино: «Ирка, сдавать-то завтра будете, ли чё ли? Он не говорит ничё!». И я поняла. Раньше бутылки сдавали, это было нормально, естественно, даже обязательно – экономить стеклянную тару. Правда, в нашей семье сдаче подлежали молочные бутылки, но после набегов гостей появлялись и разные другие, тогда сдавали и их. Это делала бабушка, презирая семейство за расточительность и нежелание сэкономить копеечку. Условие при приёме тары было одно – бутылки должны были быть чистыми, без этикеток и фольги.

Баба Лёля в наше отсутствие несколько часов боролась со всем, что не позволяло сдать эти бутылки. Она под горячей водой сдирала ножом крепкие, по-буржуазному насмерть приклеенные картинки, фольгу, шляпки и кисточки. И довела дело до конца. Да, это был жест примирения, помощи, доброй воли. Да, за этим следовали бы беляши. И, может, чекушка для зятя, купленная на деньги, полученные от сдачи бутылок.

Это была ошибка пастора Шлага.

Э-э-эх, яду никто не выпил, бабу Лёлю мы с мамой отстояли, мир не рухнул.

А я только через несколько лет решилась пошутить: «Хорошо, что „Америку“ в макулатуру не отнесла»…

На фотографии в верхнем ряду баба Лёля в щикарном пиджаке. Красавица моя!

Ну, и ещё два слова.

«Отутоветь» – тутовый шелкопряд тут не при чём. Это слово значит прийти в себя, отогреться после мороза, очнуться.

«Пищей лезет» – это, скорее всего, плод словотворчества бабы Лёли – от «пищит, да лезет». «Пищей лезла» обычно я, причём, туда, куда меня не пускали – смотреть телевизор поздно вечером, под руку бабушке, когда она шила на «Зингере», к печке, пышущей жаром и огнём. За это бывала обругана, ну, вы помните, как. Если не помогало, призывали маму: «Нинка, я её гоню, а она пищей лезет!»

Милые мои, родные, Царство вам Небесное!

Помню. Люблю.

Ваша Тигра.

На фотографии баба Лёля с мамой (в клеточку), с дядей Борей и его женой.

ПРО МАМУ

Мама. Молодой врач, недавняя выпускница свердловского медицинского. А выпускалась она в 45-м. Тысяча девятьсот. Они жили в поселке Уктус в «своём» доме – так раньше назывались бревенчатые деревянные дома. Дедушка, которого мама очень любила, погиб в 42-м «подо Ржевом» (до сих пор пишу «подо», хотя, может, надо и «под»). До сих пор неизвестно, где точно погиб, у него могилы нет, он у нас неизвестный солдат.

Бабушке приходилось очень тяжело, хоть она и работала, но детей в семье было двое, мама была студенткой. Спасал огород, и всё-таки было голодно и бедно.

Я часто слушала мамин рассказ о том, как перед самым выпускным балом их дом обокрали. И у мамы остались резиновые сапоги и ситцевое платье, поэтому она не пошла на бал. Ей, военной золушке, негде было взять и не на что купить ни платье, ни туфельки.

Эта история разрывала мое детское сердце, я плакала, но просила маму рассказывать ещё и ещё про этот злосчастный выпускной, про дедушку, про то, как он любил детей и бабушку – свою Лёлю – и прощал ей её командирские замашки и лихой нрав, про то, как дружно они жили, когда до войны ещё было ого-го сколько. Их никого уже нет у меня здесь – ни мамы, ни бабушки, ни маминого брата дяди Бори…

Но я иногда, примеряя какую-нибудь обновку, мысленно возвращаюсь к этой истории про резиновые сапоги и ситцевое платье и снова, как в детстве, плачу.

Когда мне исполнился год, мама впервые решилась выйти надолго из дома. Надолго – это с папой в кинотеатр на полтора часа. Высидев минут двадцать, мама сорвалась с кресла кинотеатра и в полной темноте, заслоняя экран, добежала до дверей, потом на улицу, потом домой, рыдая по дороге. Дверь открыла изумлённая бабушка, мама, обливаясь слезами, долетела до моей кроватки, где я спала безмятежным сном. Впереди была жизнь.