Мои посмертные приключения

– Так кто же вы, скажите наконец! Как вас зовут?

– Ты можешь звать меня просто «отцом».

– Отцом…

– Да. Дай мне руку. Пойдем со мной, и ты никогда больше не испытаешь одиночества. У тебя будет множество братьев и сестер, сильных, независимых, гордых. Большинство живших на Земле обитают ныне в подвластных мне сферах. Ну, теперь-то ты догадалась, кто я, дитя мое?

Тут меня осенило, и я воскликнула радостно:

– Знаю! Вы – Иисус Христос!

Прекрасное лицо перекосилось, он отшатнулся, как от удара, поднял руку с краем плаща и закрылся им. Мне стало неловко – я поняла, что сказала совсем не то, чего он ждал от меня. А еще я испугалась, что сейчас он уйдет, и я останусь одна. Но он помолчал немного, а потом вновь открыл лицо и сказал с мягкой укоризной:

– Никогда больше не произноси при мне этого имени. Конечно, я не тот смешной персонаж устаревших церковных легенд. Я – единственный настоящий Властелин человеческого мира, так было и есть с самого появления человека на Земле. Но я еще и будущий властелин ВСЕГО мира! Уже сейчас мне принадлежат самые прекрасные его уголки, а скоро будет принадлежать все!

Теперь он говорил со страстью почти театральной, и это меня слегка насторожило: я никогда не любила патетики при жизни, но оказалось, что я плохо переношу ее и после смерти. Облик моего прекрасного незнакомца стал отдавать каким-то театральным нафталином. Ну да, он избавил меня от лукавых инопланетян, за это спасибо ему. Но сам-то он не из их ли числа? С чего бы это они так беспрекословно ему подчинились, прямо как шестерки пахану? Совсем они меня запутали, Господи помилуй…

Он вздрогнул. Как-то растерянно умолк. Потом встрепенулся и продолжал с тем же пафосом:

– Так дай же мне руку, дитя мое, и пойдем в мой широкий и открытый мир! Только прежде сними с себя этот металл, который ты зачем-то носила при жизни, впрочем, не придавая этому особого значения, – и это хорошо. Но тень его осталась на твоей душе. Сними его!

– Как же я могу это сделать, ведь на мне только тень моего крестика, а сам он остался на моем теле там, в палате…

– Ну, это делается очень просто, достаточно сказать: «Я отрекаюсь от своего креста и снимаю его с себя», – и он, уставившись на меня гипнотизирующим взглядом, ждал, когда я последую его приказу. Он ведь не знал, что этот крестик для меня вовсе не талисман и не модное украшение…

Маленький золотой крестик мне подарила мама, провожая меня в эмиграцию. Она надела его на меня со словами: «Этот крестик достался мне от твоего дедушки, я носила его в детстве, когда еще верила в Бога. Потом он лежал в шкатулке с украшениями, а когда ты маленькая тяжело заболела и врачи от тебя отказались, верующая соседка предложила снес ти тебя в церковь и окрестить. Тогда я вспомнила про него, нашла и отдала ей: с ним тебя и окрестили. Так что крестик это не простой, носи его в память о дедушке, которого ты не помнишь, и обо мне. Кто его знает, может, он и убережет тебя на чужбине, ведь когда-то он помог тебе – после крещения ты сразу пошла на поправку». Я носила его не снимая.

Я медлила, прижав руку к груди.

– Ну же, снимай скорей! – теперь в его голосе звучало едва сдерживаемое раздражение.

– Не делай этого, Анечка! – прозвучал рядом другой голос, такой знакомый и родной, но так давно не слышанный.

– Мама!

Передо мной стояла моя покойная мать. Она была такая же мутновато-прозрачная, как и я, может быть, немного плотнее на вид. Она умерла без меня, меня не пустили на родину ни ухаживать за тяжело больной матерью, ни похоронить ее, и только сейчас я увидела, до какой худобы и измождения изгрыз ее рак.

– Молчать! Вон отсюда! – безобразным от ярости голосом завопил прекрасный незнакомец, только прекрасного в нем сейчас осталось немного: его лицо вдруг стало серым и морщинистым, стройная фигура сгорбилась и как-то искривилась, даже роскошный плащ казался теперь мятой и полинялой тряпкой, оставшейся с давно забытого карнавала.

Я бросилась к матери и обняла ее. Прикосновение к ее воздушному телу было вполне ощутимо и приятно, как будто трогаешь сильную струю теплого воздуха. Конечно, гнев незнакомца напугал меня, но мама – это было важнее! Мелькнула мысль: может быть, мы теперь сможем снова быть вместе и уже никогда не разлучаться?

– Мамочка, знаешь, я ведь тоже умерла!

– Да, доченька, я знаю. Мы с твоим дедушкой пришли тебя встретить.

Из-за спины мамы появился высокий молодой человек с бородкой и длинными волосами, в священнической одежде. Я никогда не видела его при жизни, а фотографий деда почему-то в семье не сохранилось, но я поняла, что это действительно мой дед, по его сходству с мамой: у него был тонкий нос с нашей фамильной горбинкой, светло-русые волосы и синие глаза, какие были у мамы в молодости.

– Здравствуй, внучка, – кивнул он. – Ты поступила правильно, что не отреклась от креста: если бы ты это сделала, мы уже не смогли бы тебе помочь. Теперь молись Господу, чтобы он спас тебя от Сатаны, бей Сатану Христовым Именем: старый лжец явился, чтобы увлечь тебя за собой и погубить твою душу.

– Что есть ложь? – пожал плечами уже оправившийся незнакомец. – Ад, Сатана? Кто теперь верит в эти сказки? Понятно, что в мире существует Зло, но не до такой же степени оно персонифицировано!

Тот, в чьем существовании я усомнилась, будто подслушал мои мысли:

– Ты права, сокровище мое, ну кто теперь верит в Сатану с хвостом и рогами? Только болваны вроде твоего деда, пошедшего даже на дурацкую, карикатурную смерть за свои заблуждения. Я не Сатана, я – Демиург, творец и покровитель людей.

– Врешь, богохульник! – воскликнул мой молодой дед, и в его голосе прозвучала сила. – Людей сотворил не ты, ты лишь исказил Божие творение. А внучку мою я пытаюсь спасти как раз своей крестной смертью, именно мученичество дает мне право дерзновенно молиться о ней у самого Божьего Престола.

– Не верь этому ханже и мракобесу, Анна! Разве от меня надо спасаться? Неужели ты не поняла, как я тебя люблю и как ты дорога мне?

– Любишь ты ее, как волк овечку! Молись Господу, Анечка, прямо сейчас молись. Господь милостив.

– Я не умею молиться, дедушка.

– Один раз ты воззвала к Нему: «Господи, помилуй!» – и это помогло тебе стряхнуть с себя чары Сатаны.

Сатана издевательски захохотал:

– Заврался, святоша! Современный человек давно превратил вашу молитву в простую присказку, эти слова ничего не значили как для Анны, так и для Того, к Кому будто бы были обращены.

– Снова ложь! Господь слышит даже случайную молитву, потому что Он знает: ничего случайного из человеческой души не исходит. Анна – христианка и в минуту опасности поступила по-христиански, призвав Бога на помощь.

– Она – христианка?! Чушь какая…

– Да, плохая, грешная, но все равно христианка. Я сам присутствовал при ее крещении во имя Отца и Сына и Святого Духа.

– И это меня называют отцом лжи, когда у тебя, святоша, что ни слово – то и вранье! Как ты мог быть при крещении своей внучки, если твоя дочь была девчонкой, когда ты так неосторожно и глупо ввязался в спор с пьяными матросиками?

– Я присутствовал при крещении младенцев Анны и Алексея незримо. Крестивший их священник был пастырь недостойный и ленивый, он боязливо спешил, исполняя таинство, но благодать Божия незримо восполняла его.

Он пропустил момент отречения от Сатаны, а я, и ты это помнишь, лукавый, сам провел акт отречения от тебя с крещающимися младенцами Алексеем и Анной. Это было в среду на Страстной неделе, в пятьдесят пятом году.

– Да-да, Анечку и Алешу крестили в это время, значит, это все так и было! – воскликнула мама, крепче обнимая меня.

– И крестить их додумалась чужая бабка из чистого суеверия – чтобы дитятко не преставилось! – не сдавался Сатана. – А ее братца так и вовсе прихватили за компанию. – Он все больше кривлялся и становился все безобразней; уже совсем исчез сверкающий костюм оперного Мефистофеля, и вместо него висели черные лохмотья, сквозь которые виднелась кожа цвета мокрого асфальта; из кончиков пальцев, раздирая кожу красных перчаток, проросли черные когти.

– А вот насчет того священника ты правду сказал: он вскоре отказался от сана и верно служил мне до самой своей смерти. Ну и после смерти, само собой, попал ко мне. Так что крещение ее вряд ли действительно.

– Всякое крещение действительно, если совершено по правилам, независимо от достоинства или недостоинства крестившего.

– У меня на этот счет свое мнение, и я остаюсь при нем! Я не признаю ее крещения!

– Так что же ты боишься ее крестильного крестика?

– Боюсь? Мне просто противно, когда люди, всю жизнь прожившие по моей подсказке, – ведь эти тварюшки всегда подчиняются либо мне, либо твоему Хозяину, а сами не способны даже согрешить самостоятельно – противно, когда они вдруг бездумно обвешиваются вашими бирюльками, носят сами не зная что.

– Бирюльки, говоришь? А вот проверим! – дедушка обеими руками взялся за висящий у него на груди крест и поднял его над головой со словами:

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!..

Сатану затрясло, заколотило, отшвырнуло в конец коридора, в сторону окна. Корчась на полу и содрогаясь, он прохрипел:

– Будь ты трижды проклят, жалкий святоша! Анна, предательница! Мы еще с тобой встретимся, ты никуда от меня не спрячешься! – и с этими словами он исчез.

Я опустилась в бессилии на пол. Мама склонилась надо мной и погладила по голове:

– Прости меня, доченька, это я во всем виновата: не водила тебя в церковь, не учила ни молитвам, ни заповедям Господним.

– И сама не ходила, и сама не молилась! – строго сказал дедушка.

– Да, если бы не ты, мучаться бы мне в аду. Я ведь и перед смертью не захотела покаяться, и не отпевали меня по-христиански. Если бы не твое мученичество, отец…

– Папа, – поправил ее дед. – Тебе я в первую очередь просто папа, а уж потом и сан, и мученичество мое.

– Мама, дедушка! О каком мученичестве вы говорите? Разве ты, дед, не умер от голода в Гражданскую войну? – спросила я.

– Анна! Как ты разговариваешь со своим дедом… то есть с дедушкой? Ты что, забыла мое отчество?

– Почему? Я помню – Евгеньевна. Но как-то неудобно называть дедушкой молодого человека, почти вдвое младше меня, а Дед – это звучит вполне даже современно. Можно вас так звать?

– Зови как зовется!

– Имя твоего дедушки – отец Евгений, вот так изволь к нему и обращаться!

Как давно я не слышала маминых нотаций, как по ним соскучилась! А мама продолжала тем же строгим тоном:

– Твой дедушка – святой. Его распяли на церковных Царских вратах большевики-матросы, это было в девятнадцатом году. Он пытался помешать им ворваться в алтарь во время литургии. Они подняли его на штыки и прикололи к вратам, издеваясь: «Виси, как твой Христос висел!» – и не давали никому подойти, пока он не умер. Он висел так до самого вечера, молясь за распинателей, а прихожане стояли вокруг, плакали, но ничем не могли ему помочь.

– Почему же ты раньше не рассказала мне об этом, мама!

– Сначала боялась, а потом… Ты сама помнишь, как мы жили, – без Бога, без Церкви. Я ведь стыдилась своего отца! Сейчас-то я понимаю, что виновата не столько даже перед тобой, папа, сколько перед Алешей и Аней.

– Мама, а где теперь Алеша?

– Вместе с дедушкой.

– Ты с ним виделась?

– Да, но очень недолго, а теперь уже, наверно, до самого Страшного Суда больше не увижусь…

– Скажи, ему там хорошо?

– Очень хорошо. Так хорошо, что я и сказать не могу. Оказывается, доченька, когда Алеша был уже совсем плох, Дарья Ивановна, соседка наша, позвала к нему тайком священника, он Алешеньку исповедал и причастил. Ты в это время была в школе, а мы с папой на работе. И вот теперь Алешенька наш в Раю!

– А ты, мама?

– По дедушкиным молитвам и великой милости Божией я нахожусь в спокойном месте, над которым у Сатаны нет власти и где можно молиться Господу[2]. Но как хочется походить по травке, услышать птичку! Ничего этого там нет, только камень и камень… Папа, пока еще есть время, научи Аню самым важным молитвам!

– Поздно, Машенька. Ты-то их знала с младенчества, в детстве без молитвы не вставала и не ложилась и за стол не садилась. Вот в нужный момент они и вспомнились.

– Ну, хоть благослови иерейским благословением!

Дедушка подошел ко мне совсем близко и перекрестил меня.

– Поцелуй благословившую тебя руку, – сказала мама. Я не поняла, зачем это надо делать, но послушно поцеловала Дедову руку, будто отлитую из упругого света.

– Видишь, мама, как я послушна в церковном воспитании, можно отдавать в воскресную школу! – засмеялась я.

– Чему это ты радуешься? – спросил Дед. – Не рано ли пташечка запела?

– Сама не знаю. Мне так легко и свободно без своего привычного тела, вы с мамой появились, вот и про Алешу я такие хорошие новости услышала. А с вами-то мне как хорошо! Я даже про эти ужасные встречи забыла.

– Ты еще кого-нибудь успела встретить, кроме Сатаны? – встревожился Дед.

– Да, тут еще какие-то поддельные инопланетяне зазывали меня слетать на Альфу Эридана.

– Господи, спаси и помилуй! – воскликнула мама.

– Ну-ка, расскажи! – потребовал Дед.

Я рассказала.

– Это были бесы, – сказал Дед. – Современных людей они дурачат современными методами. Но они все равно отвели бы тебя к Сатане.

– Дед! А почему это мне такая честь, что он сам за мной явился?

– За мученичество мне дана от Бога благодать ходатайствовать перед Ним за моих потомков до конца времен, вот Сатана и хлопочет: ему обидно, что столько людей могут спастись без особых подвигов.

– А разве я не последний твой потомок? У меня ведь детей не было, и сама я умерла.

– Есть и будут у меня потомки, успокойся.

– И все они спасутся?

– Если сами будут к этому стремиться. Против воли человека Бог не может его спасти. Ах, дурочки вы мои милые, если бы вы жили хоть слабенькой христианской жизнью, как бы мне легко было вас прямиком в Рай проводить! А теперь нужны не только мои молитвы, но и всей Церкви на земле и на Небе, и всех ее святых.

– А разве ты не можешь устроить так, чтобы за нас с мамой вся Церковь молилась?

– Ты думаешь, это просто? Подумай сама, а кто из ваших родственников и друзей будет за вас молиться? Вас окружали на земле такие же равнодушные к вере люди, как и вы сами.

– Я очень надеялась, что ты придешь к вере, – грустно сказала мне мама.

– Если бы я знала!

– Знание и вера – разные вещи. Но не унывайте: есть еще молитвы всей Церкви о всех прежде усопших христианах, в том числе и о заблудших, и об умерших без покаяния и лишенных христианского погребения. Вот на них и будем уповать, да еще на великое Божие милосердие.

– И что же теперь меня ждет?

– Это все все в руках Божиих. Но поверь, что за тебя я буду просить Его до дерзновения. Да и Ангел Хранитель твой обещал не отступиться от тебя перед Богом, хоть и грешна ты перед своим Ангелом. А что это он медлит? Как бы опять бесы не набежали.

– Я уже давно стою здесь и слушаю, – раздался звучный и очень мелодичный голос. Я оглянулась. Неподалеку от нас стояло светящееся существо, с ног до головы окутанное покровом, будто сотканным из светлых огненных струй.

– Вот и он, твой Ангел Хранитель! – обрадовался Дед.

Покров распахнулся и превратился не то в огненные крылья, не то в два потока сверкающих лучей, падавших от плеч Ангела к его ногам. Его лучезарное лицо было прекрасно и серьезно, и не было в нем ни капли той опереточной, подчеркнуто земной красоты, которой меня, как последнюю дурочку, очаровал поначалу Сатана. Тот хотел нравиться, старался нравиться, и это ему удавалось. Ангел был красив совершенной, но безмерно далекой от земных канонов красотой. К ней не подходили такие понятия, как шарм, обаяние или очарование. В нем не было даже явно выраженной принадлежности к мужскому или женскому полу: больше юноша, чем девушка, он был так идеально чист, что и любоваться его красотой было бы непристойно. От него исходили сила, спокойствие и любовь старшего к младшим, то есть ко мне и к маме. А вот к Деду, и я это заметила сразу, Ангел относился с величайшим почтением, как к старшему. Так вот что значит – святой! По их небесному чину, выходит, он главнее ангелов. И это мой родственник, как-никак… Приятно! Как и следует старшему, Дед представил мне Ангела:

– Вот твой Ангел Хранитель, который был тебе дан от святого крещения и незримо сопровождал тебя всю твою жизнь.

– Это так, – серьезно подтвердил Ангел. Он даже не улыбнулся мне, а ведь у него должна была быть чудесная улыбка. Обидно!

– Вы – мой Ангел Хранитель? Так почему же в моей жизни было так много несчастий, бед и ошибок? Простите, но я совсем не помню, чтобы кто-то, пусть даже незримо, остерегал меня от них.

– Я много раз пытался говорить с тобой, но ты меня не слышала. Иногда мне удавалось помочь тебе через других людей, через ангелов и даже через стихии. Но против твоей сознательной воли я не мог на тебя воздействовать.

– Почему нет, если это было для моей пользы?..

– Потому что свобода воли человеку дана Божиим произволением, и ангел не может преступать ее пределы.

– А еще твои грехи заставляли его держаться на расстоянии, – добавил Дед. – и все это, увы, не осталось без последствий. Вскоре ты поймешь и оценишь сущность прожитой тобой жизни, и тогда ты сама найдешь ответы на многие вопросы, которые, я вижу, из тебя так и просятся наружу. А сейчас нам надо спешить.

– Похоже, я сегодня в моде: меня то и дело куда-нибудь срочно и настоятельно приглашают. Куда на этот раз?

– На поклонение Господу, – сказал Ангел Хранитель своим звучным голосом.

Я тут же прикусила язык. Хорошо это или плохо, я не знала, но что это очень важно – догадалась.

Дальше обстановку принялся разъяснять Дед:

– Мы должны пронести тебя сквозь земную атмосферу, которая кишмя кишит бесами. Надеюсь, что нам это удастся с Божией помощью. А теперь прощайся с матерью. Мы подождем тебя.

Дед с Ангелом Хранителем отошли в сторону и стали о чем-то разговаривать, а мы с мамой крепко обнялись.

– Мамочка, ты никак не можешь отправиться с нами? Мне так не хочется с тобой расставаться!

– Мне тоже, доченька моя…

– Мы больше не увидимся, мама?

– Увидимся, если ты окажешься там же, где и я.

– Я постараюсь, мама!

– Глупышка… Передай мой поцелуй Алешеньке, если увидишь его.

Мама в последний раз обняла меня, опустила руки, отошла, не спуская с меня глаз, а потом исчезла.

Глава 2

– Путь через мытарства[3] труден и опасен, – сказал Ангел Хранитель, – ты должна полностью довериться нам, чтобы не попасть в беду.

Я охотно это обещала. Дед с Ангелом подхватили меня под руки, и мы начали стремительно подниматься. За несколько мгновений промелькнули палаты больницы, которые мы пролетели насквозь; никто из больных нас не заметил. Мы прошли сквозь крышу больницы и взмыли над ней, поднялись над зеленым больничным парком, потом я увидела Мюнхен с высоты полета птичьего, а после – самолетного, а затем мы вошли в облака, потому что день был пасмурный.

Мы долго в молчании летели сквозь сияющую облачную пустоту. Когда я захотела о чем-то спросить Деда, он остановил меня:

– Тихо! Здесь кругом бесы, это их стихия. Мытарств не миновать, но не стоит привлекать бесовское внимание прежде времени.

Я замолчала.

Туман впереди вдруг сгустился и потемнел. Я подумала, что мы летим на грозовое облако, и почему-то вспомнила, как опасна встреча с грозой для самолетов. Хранитель сжал мне руку и через мою голову сказал Деду:

– Это они! Готовься!

Темное облако стремительно надвигалось, и вскоре нас окутал тяжелый и смрадный смог. В этой полутьме роились мерзкие полупрозрачные существа, состоявшие как бы из плотной вонючей слизи; одни из них были похожи на давешних «инопланетян», другие на гигантских летучих мышей, и вся эта нечисть крутилась-вертелась вокруг нас, взлетая и стремительно ныряя вниз, угрожающе рыча и визжа; этот хаотичный полет сопровождался грохотом не то грома, не то каких-то барабанов. Шум стоял несусветный, похлеще, чем на дискотеке, и сквозь этот грохот можно было расслышать: «Наша! Эта душа наша! Давайте ее сюда!»

– Придется остановиться, – сказал Хранитель. – Говори с ними ты, святой! А ты, Анна, внимательно слушай, но в разговор не вступай.

Мы остановились в воздухе. Хранитель накрыл меня своим крылом, стало не так страшно.

– Что предъявляете вы этой душе, слуги дьявола? – спросил Дед.

Из роя бесов выдвинулся один, чем-то отдаленно напоминающий номенклатурного чиновника: в руках бес держал раскрытую папку и перебирал в ней какие-то бумаги.

– Вот тут все зафиксировано: празднословие, брань, грязные слова, богохульство и прочие словесные грехи, – проскрипев это, он захлопнул папку и потряс ею над уродливой башкой.

– Не все сразу, – остановил его Дед. – Если ты явился обвинять, то предъявляй обвинения по одному.

– Нет, сразу! Все сразу! – закричали кругом бесы. – Чего тут тратить время, и так все ясно! Некогда нам, пачками отправляем в ад этих болтунов, хватать не успеваем – стаями летят. Отдавайте ее нам, и дело с концом!

– Обвинения – по одному! – упрямо потребовал Дед.

– Ладно! Ей же хуже!

Бес-чиновник снова раскрыл свою папку и начал бубнить все глупости, ругательства, неприличные анекдоты, какие я произносила в своей жизни, причем начал с детской брани типа «дурак», «зараза», дразнилок вроде «Колька-дурак курит табак» и подобной чепухи. Я догадалась, что у них тут всякое лыко в строку.

Вдруг из толпы бесов выдвинулся еще один, голый, но в пионерском галстуке, и запищал:

– Пионеры – юные безбожники! «Летчик по небу летал, нигде Бога не видал!» Она богохульствовала с детства – подавайте ее сюда!

Я, конечно, была в пионерах, как и все наше поколение, но слов этих никогда не произносила. Я дернула Деда за руку, и он понял, в чем дело.

– Подожди-ка, когда она это говорила?

Бес-чиновник засуетился, завозился в бумагах:

– Сейчас, сейчас… У меня все записано, минуточку… Не это… Не то… Ну, ладно, сама она, предположим, этих слов не произносила, но слушала их на пионерских собраниях и не возражала. Возражала или нет? То-то. Преступление через соучастие, как говорится в их уголовном кодексе.

– Оставим человеческие законы, мы не на Земле. Ты лучше скажи, бес, разве вы уже не предъявляли эти обвинения тем, кто совращал атеистическим мракобесием невинные детские души? Уверен, что за этот вздор уже ответили ее несчастные воспитатели.

– Допустим. Но мы не станем мелочиться, у нас найдутся и другие материалы на ту же тему. Не надо лукавить: ведь это не мы, а вы считаете богохульство тягчайшим грехом, мы только следуем традициям мытарств. Самим-то нам, конечно, только приятно слышать эту милую детскую непосредственность. Устами младенцев, как говорится, гм…

– А я доподлинно знаю, что никаких особенных духовных грехов за ней нет. Все, в чем вы ее обвиняете, – это плохое воспитание, а не испорченность души, многое она болтала несознательно – просто болтала. Зато мне известно, как и вам, что за правдивое и честное слово она, став взрослой, заплатила своей свободой, – и вот это уже было абсолютно сознательно!

– Знаю, знаю, слыхали мы про это их инакомыслие, болтовня одна! Да, вот, кстати, о болтовне. Виновна в празднословии, суесловии и пустословии. В одних только телефонных пустых разговорах с подружками проведено четыре года, одиннадцать месяцев, пять дней, шесть часов и тридцать шесть минут. У нас счет точный, как в банке!

– И не стыдно? – вмешался мой Ангел. – Сами же вы, будучи лишены возможности получать энергию от Бога, подключаетесь нахально к телефонным проводам и сосете по ним энергию из болтунов!

Но бесы, похоже, его не слушали. На нас обрушился новый поток брани, сальных анекдотов, жаргонных словечек из интеллигентского обихода. Дед не успевал и слова вставить. Вдруг листы с обвинениями вылетели из бесовской папки и устремились ко мне, будто карты, пущенные фокусником из колоды. Я закрыла лицо руками, но Дед поднял свой крест и крикнул:

– Крестом Спасителя да испепелятся все ее словесные грехи!

В воздухе запахло горелой бумагой и шерстью, листки с обвинениями рассыпались пеплом, а бес с визгом отбросил от себя горящую папку и начал дуть на обожженные лапы.

– Прочь! – грозно произнес Ангел, и вся бесовская свора шарахнулась в разные стороны, освобождая нам дорогу. Мы вылетели из вонючего облака и понеслись сквозь редеющий туман в чистое небо.

– Мы, кажется, прорвались? – спросила я.

– Сквозь это мытарство – да. Но впереди достаточно других, – сказал Дед. – Поэтому будь осторожна и помни: НЕ БОЯТЬСЯ, НЕ ВСТУПАТЬ В СПОРЫ и МОЛИТЬСЯ!

И вновь продолжался полет в тишине, полной тревоги. Я не знаю, на какой мы были высоте, но мимо нас не пролетали птицы, я не видела и не слышала ни одного самолета. Мне пришло на ум, что пересекаемое нами пространство находится не в атмосфере или стратосфере, а в каком-то другом измерении. Иногда мне казалось, что мы висим в синеве неподвижно, я не чувствовала сопротивления воздуха, и только редкие клочья неприятного тумана проносились мимо нас, да шумели чуть слышно огненные крылья, струясь за плечами Ангела.