Ворона на мосту

Теоретически именно тут должна была бы начаться самая увлекательная часть моего повествования, но я до сих пор не в силах обуздать и призвать к ответу свою память. Иногда, в состоянии глубокого покоя, испытать который позволяет моя дыхательная гимнастика, или просто во сне, воспоминания накрывают меня, как штормовая волна зазевавшегося пловца. В такие минуты я, можно сказать, заново переживаю некоторые эпизоды из жизни Безумного Рыбника, а все остальное время помню, по большей части, только острое наслаждение, которое доставлял мне каждый вздох, каждый шаг, всякое движение. Это, пожалуй, самый ценный опыт, который я получил в те дни. С тех пор я знаю, что значит быть не человеком, но стихией, и знание это использую – не сказать, что на полную катушку, а все-таки.

А больше ничего я рассказать о том периоде своей жизни не могу – ни вам, ни даже самому себе, и это мне не слишком нравится. Попробую объяснить почему.

Есть разные одиночества. Способов оставаться одиноким, мне кажется, гораздо больше, чем способов быть вместе с кем бы то ни было. Физическое одиночество человека, запертого в пустом помещении или, скажем, на необитаемом острове – далеко не самый интересный и совсем не безнадежный случай; многие люди считают, что это скорее благо, чем несчастье. Принято думать, будто такая позиция свидетельствует о мудрости, но, скорее, она – просто один из симптомов усталости. В любом случае физическое одиночество не предмет для разговора, с ним все более-менее понятно.

Одиночество, на которое я был обречен изначально, в силу обстоятельств рождения и воспитания, а потому привык к нему с детства и даже полюбил – это одиночество человека, который превосходит других. Когда-то оно делало мне честь и тешило мое высокомерие; эти времена давно миновали, но страдать от него я так и не выучился. Даже в те дни, когда внезапно обретенные могущество и безумие окончательно оградили меня от других людей, одиночество стало для меня источником силы, а не муки. Да что там, оно до сих пор скорее нравится мне, чем нет, поскольку высокомерие по-прежнему мне свойственно; другое дело, что я не даю себе воли – в этом и вообще ни в чем.

А бывает одиночество опыта. Когда человек, подобно мне, переживает уникальный опыт, о котором и рассказать-то толком невозможно, он волей-неволей оказывается в полной изоляции, среди абсолютно чужих существ, поскольку ощущение внутреннего родства с другим человеком приносит только общий опыт, по крайней мере, иных способов я не знаю. Думаю, всем присутствующим такая разновидность одиночества в той или иной мере знакома. Сказать по правде, справляться с этим мне до сих пор очень непросто – наверное, потому, что я пока не способен разделить собственный опыт с самим собой. Это не хорошо и не плохо, так – есть, это – моя жизнь, другой у меня нет и быть не может. И все это, конечно же, совершенно не относится к делу.

Итак, я каким-то образом был жив и, мягко говоря, не скучал. Тек как вода, пылал как огонь, существовал и действовал, не думая, не рассуждая и, увы, почти ничего не осознавая. Первые воспоминания о существе, в которое я превратился, смутные, разрозненные и невнятные, относятся уже к началу весны. То есть конец осени и зиму я провел, вовсе не приходя в сознание. Дальше, впрочем, было ненамного лучше. В городе меня прозвали Безумным Рыбником, и это много говорит о моем тогдашнем состоянии. В Смутные Времена в столице Соединенного Королевства надо было очень постараться, чтобы сойти за безумца. Все нормальные, я имею в виду, вменяемые и рассудительные люди к тому времени давным-давно покинули окрестности Ехо, за пределами которых жизнь оставалась более-менее спокойной и безопасной, благо вдалеке от Сердца Мира почти все наши грозные колдуны могли, разве что, кулачными боями развлекаться, да в приготовлении камры состязаться – у кого слаще, тот и герой.

Помню, что поначалу я совершенно не нуждался в отдыхе, еде и питье – тело мое, надо думать, приобрело совсем иную природу, родственную скорее демонам, чем людям. Единственная пища, которую оно иногда требовало – драгоценные камни. Я брал их всюду, где видел, сжимал в кулаках, и они в считанные минуты таяли в моих ладонях, а я после этого чувствовал себя сытым и довольным, почти успокоившимся – впрочем, всегда ненадолго.

Еще помню, что те дни мне очень нравилось внезапно исчезать и столь же внезапно появляться в самых неожиданных местах. Как я это проделывал – до сих пор не могу объяснить; могу лишь сказать, что к обычным перемещениям Темным Путем, которым я выучился несколько позже, эти мои исчезновения не имели никакого отношения. Они доставляли мне огромное удовольствие; плохо, что я почти не мог это контролировать. То есть захотеть исчезнуть и оказаться в каком-то определенном месте, а потом осуществить свое намерение мне иногда все-таки удавалось, но гораздо чаще это случалось само собой, совершенно помимо моей воли, порой далеко в не самый подходящий момент. Впрочем, радость, которую я испытывал в процессе, все искупала.

Были и другие вещи, которые чрезвычайно меня привлекали, – потому, думаю, и запомнились. Ярость испепеляла меня, и не было более радостного труда, чем ежедневные жертвы на ее алтарь. Убивать или просто мучить других людей – это было почти так же прекрасно, как возможность исчезать, и гораздо слаще, чем полеты над облаками, которые тоже казались мне весьма приятным времяпрепровождением. Любопытно, что масштабы насилия не имели для меня значения. Напугав жалкого трактирщика, или убив дюжину человек, я испытывал одинаковое наслаждение. Думаю, это спасло очень много жизней – даже в те смутные дни мое высокомерие давало о себе знать, подсказывало, что убивать простых обывателей – мало чести, зато пугать их – милое дело. Напуганный человек обычно смешон, и это решало все – смех в ту пору доставлял мне неизъяснимое удовольствие. Позже я узнал, что люди часто хохочут не потому что им так уж весело, а именно от переизбытка силы – взять хотя бы Малое Тайное Сыскное Войско, где я состоял на службе больше десяти дюжин лет. С первого дня его создания на нашей половине Дома у Моста неизменно творился сущий балаган, стены от хохота тряслись, а прохожие от окон шарахались, и причиной тому – из ряда вон выходящее личное могущество всех служащих, а вовсе не какое-то особенное, обостренное чувство юмора.

Вот и я в ту пору хохотал всласть, а волю своей кровожадности давал лишь при встрече с другими колдунами, к какому бы Ордену они не принадлежали. Некоторых я убивал, другие давали мне отпор, но большинству хватало ума просто обходить меня стороной, как бешеную собаку. Они, надо думать, были столь же брезгливы и высокомерны, как я сам, и справедливо полагали, что победа над безумцем не сделает им большой чести, зато смерть от моей руки ничуть не менее окончательна, чем любой другой способ умереть. Собственно, именно поэтому мне удалось уцелеть – так-то вполне мог бы отыскаться какой-нибудь выдающийся Старший Магистр более-менее могущественного Ордена, способный быстро положить конец моим бесчинствам. По крайней мере, в потенциальном успехе адептов Ордена Водяной Вороны, или, скажем, Потаенной Травы, я по сей день ни на миг не сомневаюсь.

Но это самое простое, практическое объяснение. Впоследствии я много раз задавал себе вопрос: как мне, теоретически могущественному, но на деле совершенно не способному справиться с собственной силой юнцу, удалось выжить в разгар смутных Времен, когда для спасения шкуры требовалось помножить свое могущество на опыт, хитроумие и осторожность. И, думаю, я нашел ответ. Каждый человек диктует реальности свои представления о ней; другое дело, что почти никто этого не осознает и, уж тем более, не контролирует процесс. Легендарная удачливость дураков и безумцев – закономерное следствие этого правила. Я выжил в те дни только потому, что искренне полагал себя неуязвимым и бессмертным – теперь, задним числом, это мне совершенно ясно.

…Так прошло примерно два года. Время делало свое дело – то ли краденое могущество стало понемногу истощаться, то ли я приспособился к новому способу бытия – но я постепенно приходил в себя; как следствие, мои воспоминания о том периоде несколько более отчетливы. Неуправляемая стихия становилась чем-то вроде человека, по крайней мере, изредка ко мне возвращалась способность размышлять, а вместе с нею необходимость есть, пить и даже – о, ужас! – спать. Не могу сказать, что все это пошло мне на пользу.

Потребность во сне оказалась самой серьезной проблемой, поскольку контролировать сновидения я никогда не учился, а о древнем искусстве ставить свою Тень на страже в изголовье и вовсе не слышал. Таким образом, уснув, я делался уязвимым, как самый обычный человек. К тому времени я стал достаточно разумен, чтобы понимать: охотников избавиться от меня раз и навсегда, за деньги или ради собственного удовольствия, предостаточно, и не следует упрощать им эту задачу. Поэтому пришлось обзавестись доброй дюжиной укрытий и заботиться, чтобы о них никто не пронюхал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Шурф Лонли-Локли действительно уже рассказывал о некоторых событиях, изложенных ниже. Очень скупо, в нескольких словах, опуская многие немаловажные факты. Эту версию его рассказы можно найти в повести «Путешествие в Кеттари».

2

Скархлы – исконные обитатели материка Хонхона, звери, птицы, рыбы и грибы, обладающие способностью время от времени принимать человеческий облик. Некоторые скархлы могут оставаться людьми подолгу, практически всю жизнь, лишь изредка принимая свой первоначальный облик; обычно им это очень нравится. Их потомки от смешанных браков с рождения выглядят как люди, но сохраняют некоторые качества своих предков и, при желании, быстро и легко обучаются превращениям.

3

Крёггелы – гномы, исконные обитатели материка Хонхона. Делятся на лесных и равнинных. Равнинные гномы – одиночки, они язвительны, сварливы, неуживчивы и весьма умело прячутся от людей и от своих собственных сородичей, так что их мало кто видел. А горные гномы имеют весьма общительный и уживчивый характер. Они основали княжество Кебла, где живут в дружбе с согласии не только друг с другом, но и с небольшой группой эхлов – великанов, которые остались в Хонхоне после того, как почти все их сородичи перебрались на материк Чирухту, где по сей день живут в стране Умпон.

4

Хлеххелы – исконные обитатели материка Хонхона, обладающие способностью, а, согласно некоторым источникам, даже потребностью проводить много времени под водой. Сейчас в Ехо проживает несколько семей хлеххелов; по специальному приказу Короля им выделили просторные участки на берегу Хурона, чтобы они могли построить дома по старинному обычаю, с большим подводным этажом.