Отважное сердце

Мой брат никогда не отличался кротким нравом. Он был из тех, про кого говорят: хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. И он готов был слушать даже ненавистную ему виолончель, если это сулило ему лишнюю возможность поколотить слуг.

* * *

Ростом Квивален Сез был невелик. Одет в зеленое платье. Длинные волосы уже тронуты сединой. Красноречив. А самое главное, он был автором знаменитой «Песни о рыцаре Хуме», которую знали все рыцари Соламнии.

За трапезой отец и Квивален Сез обменялись тостами – оба старались превзойти в славословиях один другого.

Почуяв оленину, в зал вбежали собаки. Алфрик, сидевший напротив меня, корчил мне рожи. Я показал ему фигу. Брат рассвирепел, мотнул головой и ткнулся носом в чашу с вином. В тот вечер мы с ним впервые были допущены на званый ужин. Алфрику уже исполнилось тринадцать, и ему было позволено выпить вместе со взрослыми.

Бард встал и возгласил:

– Для сегодняшнего празднества я выбрал «Мантию Розы». Поэтическое чутье подсказало ему, что эта «рыцарская поэма» – вероятно, любимое произведение нашего отца. Тот благодарно улыбнулся и приветственно поднял свой бокал.

В поэме говорилось о воле, о свободе, о розах в небесах. Она была длинная и скучная.

Алфрик лезвием кинжала слегка касался спины уснувшей возле него собаки – та блаженно подергивала лапами.

Бригельм в красной рясе сидел неподвижно – он был похож на огородное пугало. Сидел он с отсутствующим видом; возможно, молился про себя.

Но отец с большим вниманием слушал даже самые нелепые строфы этой дурацкой поэмы. А когда Квивален Сез кончил читать, отсыпал ему добрую дюжину серебряных монет.

Трубадур кратко и с достоинством поблагодарил отца, повесил лиру на плечо и ушел.

Позже я не раз думал: если Квивален Сез такой знаменитый и прославленный, то почему он оказался у нас, в самом что ни на есть захолустье Соламнии?!

Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои верные солдаты.

Квивален Сез шел по дороге на запад.

О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то великому поэту будет очень и очень больно!

Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!

Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот «кое-кто» был мой брат Алфрик.

Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел, как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим путем.

– Я углядел все, маленький негодяй!

Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.

– Ты хотел сказать «я видел все», – поправил я Алфрика, напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.

Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как мог.

– Да что ты видел, мой дорогой брат?

– Я углядел все, – повторил он, – ты кинул солдатика в Квивалена Сеза и попал ему в голову.

Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки – словно венок, каким одаривают поэтов.

– Но, брат, разве ты не «углядел», что наш знаменитый гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий рукав своего одеяния?!

– Врешь! На столе сегодня не было серебра. Мы принимали барда, а е купцов!

Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне в нос и в рот.

Отплевываясь, я заверещал:

– А секретного плана ты у него не заметил?! Уверен, что он – никакой не бард, а шпион. Враги отца задумали захватить наш замок!

Брат, наконец-то слегка разжал руки. Казалось, он задумался.

Я чуть-чуть смог повернуть голову.

– Да что с тобой случилось, Алфрик?! Тебя околдовали или загипнотизировали? Ты видел то, чего не было, то, что только должно было произойти.

Алфрик все еще прижимал меня к стене, хотя уже с гораздо меньшей силой. Он не знал, как ему поступить. Он был глуп и не обладал воображением. Поэтому он верил только в то, что видел собственными глазами. Но с другой стороны, он, может быть, и впрямь что-нибудь не так «углядел»?

Я плакал и умолял его отпустить меня. Я старался его разжалобить – но моему брату, к несчастью для меня, жалость была неведома…

* * *

Но я ошибался, когда полагал, что Алфрик не обладает воображением. Впоследствии я не раз убеждался, что воображение у него может быть чрезвычайно богатым!

Вы уже знаете: законы гостеприимства для нашего отца были священны. Если гостя в доме обидели, отец страдал неимоверно.

В одном из своих длинных писем к отцу Квивален Сез написал о «дарованном ему мистическом моменте», когда возле нашего замка «божье послание» ударило его по затылку. Надо сказать, бард не нашел моего солдатика – вздувшуюся шишку на голове он просто счел за материальное доказательство утверждения: художник должен творить в страданиях.

Правда, «мистический момент» вскоре вылился во временную потерю зрения – свои ощущения во время болезни он красочно описал в поэме, которая хотя никогда не была опубликована, но месяц спустя после написания стала известна нашему отцу. Слова о «божьем послании ранним утром у стен рыцарского замка» позволили отцу догадаться, что здесь не обошлось без участия одного из его сыновей.

Нет, отец ничего не узнал точно. Но Алфрик стал постоянно угрожать мне, что расскажет отцу обо всем. Он рисовал мне картины – одну жутче другой. Воображение его распалялось. А тема была одна и та же: вот, узнав правду, отец меня нещадно наказывает.

Меня пугала уже сама угроза наказания!

Так я превратился в слугу своего брата. Я чистил за него конюшни, убирал его комнату. Если должны были наказать за какую-либо провинность Алфрика – то наказывали его младшего брата, Галена.

Месяцы моего рабства превратились в годы – в долгие-долгие годы.

Да, дорого обошелся мне «мистический момент».

Бардов я возненавидел лютой ненавистью.

Восемь лет я терпеливо ждал того дня, когда я полной мерой смогу отомстить своему брату. Восемь лет постоянного страха и унижений.

И вот – этот день настал. И я – по своей собственной глупости – упустил эту возможность.

А сейчас… сейчас мы были вдвоем, в темнице, в непроглядном мраке, и Алфрик медленно шел ко мне.

– Ну, где же ты, мой маленький, мой любимый братик?!

Вот Алфрик споткнулся и пополз по тюремному полу, словно гигантский краб.

Я пропищал: «Я здесь!» – и отпрыгнул в сторону.

В кромешной тьме я услышал: брат-краб повернулся на голос. И я снова пропищал: «Я здесь!» – и снова отпрыгнул в сторону.

И вдруг – оказался в руках брата. Алфрик перехитрил меня. Тотчас он что есть силы ударил меня по голове. Я упал. Последнее, что я почувствовал, теряя сознание: липкие пальцы крепко сжали мне горло.

* * *

Очнулся я от яркого света, бьющего мне в глаза.

Надо мной склонился Гилеандос. В одной руке он держал фонарь, в другой – тарелку с хлебом и сыром.

За ним стояли два стражника. Это были слуги с конюшни. В лучшем случае, они относились к Алфрику и ко мне равнодушно.

– Как написал один старинный поэт: «Мой мальчик, избили тебя, но остался ты жив», – продекламировал Гилеандос.

Вспомнить сейчас какое-то там старое стихотворение?! Мне было больно сидеть и даже больно дышать. Левый глаз заплыл. О, да, битье прошло вполне удачно – я остался жив! Старый поэт как в воду глядел!

А Гилеандос продолжал тараторить:

– Многие из тех, кого заключают в тюрьму, впадают в отчаяние. Жить не хочется! Но темнота, затхлый воздух, сырость – все это болезненно, но не смертельно! Предок нашего многоуважаемого гостя, сэра Баярда, соламнийский рыцарь Сантос Сильверблэд попал в городе Далгитосе в тюрьму. Когда армия Винаса Соламна вошла в Далгитос, то Сантоса нашли в весьма плачевном состоянии – как поется в песне, «он палками был преизрядно побит»…

– Галена никто не бил, – подал из угла голос мой брат, – его укусила крыса, он отпрыгнул и ударился головой о стену.

– Подойди, подойди-ка сюда, Алфрик, – усмехнулся Гилеандос. – Мне представляется совершенно очевидным, что здесь налицо вышеупомянутая мною болезнь, которая усугублена, без сомнения, холодом, который наступил, как я научно доказал, из-за воздействия на болотные испарения солнечных пятен.

– Гален сам ударился головой о стену. Все было так, как я уже рассказал, – Алфрик пристально смотрел на меня. – Ведь верно же, мой дорогой брат?!

Немного поразмыслив, я ответил:

– Гилеандос, Алфрик сказал правду. Я ударился головой о стену. Ну, конечно же, о стену. Меня напугала крыса. – Я лег на пол. – Ничего этого не случилось бы, послушайся я Алфрика. Он говорил мне: стой тихо, а он, мол, постарается развести костер. Станет и светло, и тепло…

– О чем ты говоришь, Гален? – Гилеандос наклонился надо мной. – Какой костер? Ты бредишь?

Я застонал:

– Какой костер? Ни о каком костре я не говорил… Я испугался крысы… это была большая крыса… огромная крыса… и я ударился о стену…

Гилеандос поставил рядом со мной тарелку:

– Твой завтрак, Гален.

Он повернулся и ушел. Дверь за ним и стражниками закрылась. И мы с Алфриком снова остались вдвоем в кромешной тьме.

Как только шаги Гилеандоса в коридоре стихли, я услышал: Алфрик снова идет ко мне. Я пополз от него на середину темницы.

– С крысой все ясно, – сказал брат. – А что ты болтал о костре?

Я ничего не ответил.

Когда я слышал шаги Алфрика, я начинал снова ползти; когда брат останавливался, замирал и я.

Мне казалось, эта игра в кошки-мышки тянется уже целую вечность…

Наконец, за дверью послышались шаги, заскрежетал ключ в замке и в нашу темницу хлынул свет. Я огляделся: мы с Алфриком сидели почти вплотную друг к другу – спиной к спине.

Брат протянул было руку, чтобы схватить меня, но отец уже стоял над нами. В левой руке он держал факел, а правой крепко схватил Алфрика за воротник рубашки. Я и представить не мог, что мой старый отец так быстро бегает!

Около двери стояли два дюжих стражника и, глядя на нас с братом, ухмылялись. Отец кивнул им, и они стали прикреплять к стене камеры ножные кандалы. Я увидел: в руках у них только две цепи.

– Гилеандос! – позвал отец, и в камеру вошел наш учитель.

Отец крепко держал Алфрика, а Гилеандос склонился надо мной и назидательно изрек:

– Ты, Гален, еще мал и не научился искусству лжи. А посему – не лги взрослым. Я ведь отлично понял, что ты хотел сказать на самом деле, мой мальчик.

«Значит, я еще не научился правдиво врать?! Это не очень-то приятный мне комплимент…»

А Гилеандос продолжал:

– Крыса – это Алфрик. В переносном смысле, конечно. Ведь ты не ударялся головой о стену. Тебя избил твой брат. Верно, Гален?

– Да.

– Но почему ты боялся сказать правду? Ты боишься своего брата?… А тот пожар, шесть месяцев назад? Это ведь тоже не твоих рук дело? Я прав?

– Наверное…

– Так, так, мой мальчик. Ты не хочешь признаться, что брат постоянно обижает тебя и бьет… Но разве не было бы лучше для тебя самого, если бы ты с самого начала рассказал нам всю правду?!

– Да, наверное…

Стражники надели на ноги Алфрика кандалы – тот бессильно только брызгал слюной. Отец с гневом и презрением смотрел на своего старшего сына; факелом он размахивал, словно мечом.

– Гален, – сказал мне Гилеандос, – мы с твоим отцом решили, что тебе пойдет на пользу посидеть в камере рядом с закованным в кандалы братом. Сидеть тебе придется, видимо, до тех пор, пока сэр Баярд не отыщет свои доспехи. Мы надеемся, что и ты, и Алфрик – вы оба – сумеете сделать правильные выводы из всего, что с вами случилось и встанете на путь правды и добра.

– Я не уверен, – глядя на Алфрика, ледяным голосом сказал отец, – что лгун и трус достоин звания рыцаря. Благородная кровь и поступков требует благородных.

Больше не сказав ни слова, отец и Гилеандос ушли. Стражники снова закрыли дверь.

Во тьме камеры я услышал, как гремят цепи Алфрика. Их скрежет заставил меня вспомнить разные жуткие истории о преступниках.

А брат начал красочно описывать, что бы он сделал со мной, если бы сейчас я попался ему в руки.

Я постарался отвечать ему как можно спокойнее.

– Мне твои угрозы не очень-то страшны. Наверное, ты еще так ничего и не понял. Ведь в этих кандалах ты можешь остаться на всю жизнь. Или, по крайней мере, лет на десять. Пока какой-нибудь добрый рыцари не сжалится над тобой и не захочет сделать тебя своим оруженосцем. А ведь по возрасту ты уже давно мог бы стать оруженосцем какого-нибудь благородного рыцаря. Но ты – слишком подлый, Алфрик. Вспомни: когда тебе было четырнадцать, рыцарь Гариз из Палантаса сказал тебе эти же самые слова. Тогда, когда он увидел, как ты вынимаешь деньги из ящика в церкви… Я в четырнадцать лет мог бы запросто стать оруженосцем, но отец решил, что сначала оруженосцем долен стать ты. Ведь ты – его старший сын, его наследник. Ты, наверное, и представить себе не можешь, как наш отец мучается: в двадцать один год сыновья рыцарей уже сами являются рыцарями, а ты даже не стал оруженосцем! Он должен кормить взрослого оболтуса, заботиться о нем. А ты, ты на его заботу отвечаешь к тому же подлостью и враньем! Ты только и способен на то, чтобы бить слуг и ездить на лошадях. Много ума для этого не требуется.

Я услышал: Алфрик захныкал.

Ну что же, прекрасно! И я продолжал:

– Десять лет в кандалах – это уж как пить дать! Стать оруженосцем в тридцать один?! Курам на смех! А это значит, ты никогда не станешь оруженосцем рыцаря, а уж рыцарем – тем более. Можно, конечно, пойти в священники. Но, наверное, и тут ты уже опоздал. Тридцать один год – это старость. В любом случае. В любом деле. И ты это, конечно, сам прекрасно понимаешь. Вот, например, наш брат Бригельм…

Бывает же такое! Знаете, как в старинной какой-нибудь комедии: едва только упомянут чье-то имя, как этот человек тотчас появляется на сцене. Не успел я произнести имя брата, как Бригельм, открыв дверь, вошел к нам в камеру.

Но его приход был, пожалуй, сейчас некстати. Я только-только вошел в раж! Алфрик мне сейчас был не страшен!

Как бы там ни было, на пороге стоял Бригельм. На его лице ясно прочитывалось сострадание – ему было жалко и меня, избитого Алфриком, и Алфрика, извивающегося в кандалах.

– О, милые мои братья! Вас бросили в эту вонючую, холодную, темную камеру! Почему, за что вас держат здесь? И уже так долго! Но я верю – и вы верьте вместе со мной, – скоро все это кончится.

– то кончится, Бригельм? – спросил Алфрик. Кажется, он старался говорить спокойно, но голос его все-таки сорвался на визг.

– Скоро все это кончится, – повторил Бригельм, садясь около меня, и добавил: – Я принес вам хорошие новости. Час назад сэр Баярд поймал-таки вора, который украл его доспехи. Скоро отец позовет вас к себе…

Сэр Баярд поймал Скорпиона?! Н-да, хорошую же новость принес Бригельм.

А брат продолжал:

– Я знал, что правда восторжествует. Знал, что вы ни в чем не виноваты и имя нашей семьи вами не запятнано!

«Угу, до пятого колена», – мрачно подумал я.

В большом зале было полутемно – факелы здесь на этот раз горели тускло.

Отец и сэр Баярд сидели во главе стола в судейских мантиях. В зале были и слуги, и крестьяне окрестных деревень – они негромко переговаривались. Собаки тоже были здесь – играли, боролись, карабкались на стол.

Посмотрев на пойманного вора, я усмехнулся: это и есть главное действующее лицо судебного представления?! Тощий, почти скелет. Ноги тонкие – однако, ощущалось, сильные и жилистые; они напоминали ноги Скорпиона… Одет он был во все черное, на вид ему – лет шестьдесят.

Он не проронил ни слова, и я, с замирающим сердцем, ждал, когда он заговорит – его голос, если это Скорпион, выдаст его.

Конечно, просто «козел отпущения» – для меня гораздо лучше, чем настоящий преступник. Скорпион мог бы порассказать обо мне такого!…

Мы с Алфриком – в окружении стражников – стояли в середине зала. Бригельм сидел по правую руку от отца.

Сэр Баярд, покачивая ногой и барабаня пальцами по столу, время от времени взглядывал на нас с Алфриком – острый взгляд его серых глаз был острым, изучающим. Мне казалось: он думает сейчас примерно так: «Да, этот человек в черном слишком тщедушен. Разве такой заморыш мог запугать всех или хотя бы убить Джафу?!»

Наверное, этот слабак, когда его поймали, только при одном взгляде на сэра Баярда со страху выронил оружие…

Нет, это не Скорпион, это не тот, кто украл доспехи. Но я готов был во всеуслышание сказать, сто это именно он. Мне так не хотелось вновь оказаться в темнице! Я уже открыл было рот, но вовремя прикусил язык: если я скажу, что это не Скорпион, то последует множество каверзных вопросов, и я, возможно, запутаюсь во лжи.

И тут прозвучали слова:

– Вот тот, кто помогал мне!

Голос человека в черном прозвучал негромко и сухо, словно зашелестела бумага. Этот несчастный скелет стоял перед отцом и костлявым пальцем указывал на меня!

– Вы, вероятно, говорите об Алфрике! – воскликнул я в отчаянии. – Я никогда до сего мига не видел вас!

Сэр Баярд в упор посмотрел на меня и поднялся со своего места Он откашлялся и затем повернулся к человеку в черном:

– Знаешь ли ты, кому предъявляешь обвинения? Обвинение в воровстве – это тяжкое обвинение. – Сэр Баярд замолчал, опустил глаза, потом внимательно посмотрел на меня. – Да, это тяжкое обвинение. Воровство – это не детская шалость. Это серьезный проступок. Это… это как часовому уснуть на своем посту.

Не дожидаясь вопросов, я поспешил сказать:

– Сэр, как я уже говорил: я не успел разглядеть человека, который украл ваши доспехи. Но клянусь вам, я никогда не замышлял ничего худого против вас и никогда не намеревался красть ваши доспехи. Вы, конечно, можете верить мне, а можете верить этому человеку, которого вы сами взяли с поличным, – и я театральным жестом показал на человека в черном.

Тот, стоя перед отцом, смотрел себе под ноги. Отец, желая знать мнение сэра Баярда, взглянул на рыцаря. А сэр Баярд так и впился в меня глазами.

– Ну что же, я верю тебе, юноша, – и, сказав это, он повернулся ко мне спиной. Затем, переступив через лежавшую собаку, пошел к камину.

– Но это он, он помогал мне! И я могу доказать это! – заговорил человек в черном.

Говорил он тихо, но все в зале услышали его слова.

Отец встал и посмотрел на своего старшего сына. Кто-кто, а уж я-то отлично знал, что несчастный Алфрик если в чем-то и виноват, то только в том, что он глуп и в тот вечер был пьян.

Сэр Баярд, не глядя ни на кого, помешивал угла в камине, затем сказал:

– Наверное, пришло время выслушать Алфрика.

Брат с минуту переводил взгляд с отца на сэра Баярда и обратно. Начал он неуверенно – видимо, боялся, что вдруг скажет что-нибудь не то.

– В тот вечер, отец, я вышел из-за стола, так как время было уже позднее, и стал подниматься к себе…

– Ты это уже неоднократно говорил раньше, мой мальчик, – сказал отец и покраснел так, что даже его седая борода порозовела.

Сэр Баярд отошел от камина и сел в свое кресло. И в тот же миг будто бы облако закрыло солнце – в зале стало еще темнее. Нет, не облако – словно кто-то заглянул в окно, что выходит на восток. Кто-то подглядывает, шпионит?… Длилось это всего мгновение. Я взглянул на сэра Баярда – рыцарь сидел, слушая моего брата, и, казалось, ничего не заметил. А может быть, ничего и не было? Мне просто померещилось?

– …Около дверей вашей комнаты, сэр, я увидел Галена, а так как я хотел стать вашим оруженосцем, то решил защищать интересы своего рыцаря…

Но Баярд прервал его:

– Итак, Алфрик, брат казал вам, что за окном замка он увидел кого-то подозрительного – он почему-то решил, что это вор, который хочет украсть доспехи. А вы, Алфрик, были… не совсем трезвы, вам это все тоже показалось подозрительным, и вы открыли дверь в комнату…

– Да, да, я подумал, что вор – там. Конечно, я понимаю, что вором мог быть и сам Гален… – брат недобро усмехнулся.

Крестьяне и слуги зашептались. Отец покраснел еще больше, и, сев в кресло, сжал подлокотники с такой силой, что я услышал, как они затрещали. Бригельм склонился к отцу, он побледнел и был явно взволнован.

Сэр Баярд смотрел на меня с сочувствием.

А Алфрик продолжал:

– Да, я открыл дверь комнаты, а потом и дверцу шкафа по настоятельной просьбе Галена. Теперь я понимаю: всю вину за случившееся он хотел свалить на меня…

Я захныкал:

– Отец, отец, это неправда… Я сыграл хорошо: в голосе моем прозвучали и удивление, и обида, и раскаяние. Потупив глаза я пошел в дальний угол зала, где было почти совсем темно. И уже оттуда сказал сэру Баярду:

– Вы, сэр, наверное, верите моему брату. Ну да, конечно. Он ведь должен стать вашим оруженосцем. А он только и может, что разбивать головы слугам, точно орехи.

Сравнение мое было грубым и, конечно, неудачным, но я полагал, что таким образом смогу завоевать расположение к себе слуг и крестьян.

Я стоял в углу, около чадящего факела – дым ел мои глаза. И заплакать теперь было совсем не трудно. Роняя слезы, я посмотрел на собравшихся в зале. Человек в черном слегка улыбнулся. Сэр Баярд не сводил со своего пленника глаз.

– О, сэр, – сказал я с дрожью в голосе, – я уже и так наказан: я лишился отцовского расположения… – я всхлипнул.

– Я опозорил наш род до пятого колена…

Бригельм шагнул ко мне, мягко взял меня за руку:

– Гален, успокойся. Я уверен, что ты ни в чем не виноват. Я вырвал свою руку из рук брата и, всхлипывая, воскликнул:

– Нет, виноват! Я виноват не меньше, чем и Алфрик!…

– Да, вы, Гален Пасварден, виноваты! – с торжествующим видом возгласил человек в черном. – Вы – жадный и лживый мальчишка!

И – к моему неописуемому удивлению – он вынул из кармана мое фамильное кольцо.

Все застыли на месте. Чадивший рядом со мной факел погас. Я стоял, открыв рот. Мне показалось: тишина длятся целую вечность! Наконец, я смог жалко пролепетать:

– Откуда у него мое кольцо?! О, да это не мое кольцо! Это подделка!

Отец вскочил с кресла – так, что спавшие у его ног собаки в испуге, поджав хвосты, кинулись прочь.

– Молчать, Гален! – загремел на весь зал его голос. – А как он узнал твое имя?! Такое кольцо нельзя подделать!

– Я не знаю, – захныкал я. – Может быть он, когда воровал доспехи, украл и мое кольцо?…

Мои слова отец пропустил мимо ушей.

– А ну, покажи мне свою руку! – скомандовал он тоном, не терпящим возражений.

Я протянул ему свою дрожащую руку – руку, на которой не было фамильного кольца.

Лицо его помрачнело. Я забормотал:

– Но… но… – я ничего не мог придумать, но понимал, что молчание сейчас смерти подобно.

– Так, – сказал отец зловещим голосом. – А почему ты раньше не сказал, что у тебя украли фамильное кольцо?!

А я стоял как дурак и только растерянно повторял:

– Но… но…

– Ладно, Гален, – сказал отец уже тише и спокойнее. – Когда у сэра Баярда украли доспехи, ч подумал, что это сделал ты или твой брат, или вы оба вместе, или кто-то посторонний попросил вас украсть их. И я поклялся наказать вора и вас обоих. Но я знал, что если я один буду судить вас, это будет против законов соламнийских рыцарей. Посему я предоставляю право окончательного приговора сэру Баярду Брайтблэду.

Отец замолчал. Нас с братом – под конвоем – вывели из зала, но ни его, ни меня не отвели в темницу. Алфрику вообще разрешили ходить по всему замку, а меня заперли в библиотеке Гилеандоса. Наша камера была занята теперь другим пленником – человеком в черном.

Сидя в библиотеке среди книг и рукописей, среди реторт и пробирок, служивших Гилеандосу для алхимических опытов, я бросал кости – получилось 9 и 11. Знак крысы. Каменный туннель. Что это значит? Найти ответ мне не помогли и книги из библиотеки Гилеандоса. Судьба моя была мне не ясна.

Я просидел взаперти несколько часов. Вот колокол на башне пробил три… потом четыре… потом пять… Стемнело. Вечером за окном библиотеки послышался слабый крик сойки. Дважды я слышал в коридоре тяжелые шаги моего брата Алфрика – он подходил к двери и пытался открыть ее. Однако, к своему разочарованию и к моей радости, он, как ни старался, открыть дверь не смог. А после того, как у сэра Баярда были украдены доспехи, ключи от комнат у Алфрика отобрали.

На всякий случай мешочек с камешками незнакомца я спрятал как можно глубже в карман куртки.

От нечего делать, я прочитал книгу о том, как можно остановить свой рост, и еще одну – о взрывчатых веществах. Примерил несколько костюмов Гилеандоса, которые нашел в его библиотеке, смешал какие-то алхимические порошки. В конце концов, я залез на письменный стол Гилеандоса и заснул там среди бумаг и рукописей.