Личный лекарь Грозного царя

Александр Сапаров

Личный лекарь Грозного царя

Я загорал на лежаке, с утра была отличная погода. Яркое испанское солнце припекало кожу. Глаза были закрыты, но шум прибоя, невнятные беседы и смех окружающих не давали забыть, что я сегодня на Майорке и впереди еще несколько дней беспечного отдыха.

Неожиданно ощущение солнечных лучей на коже исчезло, и вроде бы потемнело.

«Что за ерунда, неужели туча?» – с досадой подумал я и открыл глаза. Прямо передо мной стоял монах в черной рясе и накинутом на голову колпаке. На его груди висел большой католический крест. Лица видно не было, но я чувствовал, что горящие глаза монаха внимательно смотрят на меня.

По телу пробежала неожиданная дрожь, я вздрогнул и непроизвольно моргнул. И монах исчез – никто не загораживал мне вида на море. На душе стало спокойней, но почему-то заболела голова. Я заскрипел зубами и проснулся.

В нашей с Ириной спальне стояла жара – истопник, видимо, перестарался, натопив как в лютый мороз, хотя на улице была оттепель, и к тому же вьюшка была закрыта слишком рано.

– Сережа, ты что не спишь, ночь на дворе, – раздался встревоженный голос жены.

– Да так, – ответил я, – проснулся вот, всякая чертовщина снится.

– Ох, свят, свят, – перекрестилась Ира, – не к добру это, не к добру.

Я встал и, подойдя к ендове, зачерпнул ковшик кваса, но тот, согревшись в жаркой спальне, был теплым до тошноты. Накинув шубу на исподнее, сказал жене, что поищу квасок холодней, она уже протянула руку к колокольчику, но я покачал головой и сам в чунях на босу ногу прошлепал вниз, где в сенях рядом с кухней стояла бочка, – в ней квас должен был быть холодным. Там я сел на высокий порог и, прихлебывая ледяную жидкость, задумался о своем сне.

За время, проведенное в новом мире, снилось разное, но такого яркого и тревожного сновидения не было давно. Последний раз я примерно такой же сон видел перед тем, как провалился в прошлое. Интуиция твердила, что этот сон предвещает будущие большие неприятности. А учитывая, сколько у меня недоброжелателей, это было отнюдь не удивительно. Только одно пресечение будущей династии Романовых перевешивало все мои остальные деяния в этой жизни.

Однако долго я не размышлял, потому что по полу гулял сквозняк, а поднимаясь наверх, философски решил, что прибавление еще одной неприятности в моей беспокойной жизни ничего не изменит, и потому постарался выкинуть тревожные мысли из головы и на удивление быстро заснул.

В палатах Московской купеческой английской компании вечером было немноголюдно. За круглым столом сидели несколько руководителей, и только что приехавший эмиссар королевы Томас Мильтон сразу приступил к делу:

– Господа, ваши сообщения о последних событиях в Московии заставили королеву срочно послать меня уточнить положение дел и как эти события могут отразиться на нашей торговле. А сейчас я внимательно выслушаю ваши мнения.

Один из купцов, Годфри Уильямс, завел речь:

– Сэр Томас, хочу отметить, что в течение этих двух лет буквально на глазах изменилась обстановка царского двора. Как вы уже знаете, вестфалец Бомелиус, который являлся личным врачом Иоанна Васильевича, был зверски замучен и зажарен на сковородке. Мы скорбим по поводу его утраты. Тем не менее мы ожидали, что, несмотря на подозрения царя, он все же вновь затребует врача из Англии, однако этого не случилось. Совершенно неожиданно для нас и наших агентов он взял врачом одного молодого родовитого боярина. С этим боярином связана интересная история. Якобы в детстве он был похищен и воспитывался в глуши, у какой-то бабки-знахарки, где приобрел невиданные доселе медицинские познания.

И вот этот молодчик становится врачом монарха. А мы лишились такого рычага влияния. Но кроме того, этот малый оказался талантливым производственником. И сейчас вы можете видеть у нас на столе плоды его трудов. – И купец указал эмиссару на кипящий на столе пузатый самовар. – Но самое главное – он смог осуществить производство прозрачного стекла невиданной красоты, не хуже изделий из горного хрусталя. Я слышал, что так это стекло теперь и называют. Царь поспешил всю продукцию этой мануфактуры взять под себя. И теперь собирается продавать нам даже страшно представить по каким ценам. Но если не возьмем мы, возьмут голландцы или датчане. Этот молодой человек сейчас уже член парламента и глава медицинского министерства. Вы можете представить себе такую карьеру? Притом наши доктора, которые сдавали ему экзамен…

Сэр Томас изумленно выпучил глаза.

– Да, да, не удивляйтесь, именно экзамен, так вот они все отмечают необычайную эрудированность молодого человека в вопросах медицины, и по его иногда вырывающимся насмешливым замечаниям было понятно, что многие медицинские загадки для него ясны, как божий день. Злые языки говорят, что он выпытал тайну стекла у венецианца с острова Мурано, а потом убил его, но мы не нашли ни одного подтверждения этому факту. И где он получил столь хорошее медицинское образование, абсолютно непонятно. Сейчас мы в некотором затруднении, царь последнее время почти не принимает наших визитов и чем-то недоволен, мы не исключаем влияния на него со стороны этого дворянина с варварской фамилией Щепотнев.

– Господа, – взял слово сэр Томас, – совершенно ясно, что мы имеем дело с диверсией конкурентов. Кто подсунул этого человека царю – надо непременно выяснить. Потом, все имеет свою цену, и его надо купить. Ну а уж если мы его не сможем купить, то, как известно, «нет человека – нет и проблемы».

…Я сидел в своем приказе и занимался составлением планов обучения своих будущих учеников, когда ко мне постучался охранник и извиняющимся тоном сказал:

– Туточки немец аглицкий до вас, Сергий Аникитович. Дык как? Можно его пустить?

– Ну давай, пусть идет, не держать же под дверями.

Открылась дверь, и в нее вошел молодой мужчина в типичном средневековом европейском костюме. Я до того привык за эти годы к нашей одежде, что этот англичанин показался мне просто ряженым.

Он низко поклонился мне и махнул шляпой, что мне совсем не понравилось.

«Ишь размахался, вшей разбрасывает», – подумал я.

Встал, приветствовал гостя и предложил присесть и рассказать, что привело его ко мне.

Тот, с любопытством оглядывая обстановку, начал свои объяснения. Я между тем с интересом смотрел, как по его брови ползла здоровенная вошь. Мой собеседник не глядя поймал ее ногтями правой руки и с громким треском раздавил, отчего меня аж передернуло.

Он сообщил, что его зовут Джером Горсей, он является младшим компаньоном английской купеческой компании и что он уполномочен от имени руководства компании провести переговоры со мной.

– Мистер Горсей, вы понимаете, что я, как верный слуга своего государя, буду вынужден поставить его в известность об этом визите?

– Конечно, конечно, я все понимаю, Сергий Аникитович, но ведь тема нашего разговора никоим образом не будет касаться безопасности вашего суверена. Уважаемый боярин, я вам прямо скажу – мы в компании озадачены появлением в окружении Иоанна Васильевича столь образованного молодого человека. Не скрою, нам бы очень хотелось знать, где вы получили столь исчерпывающие знания по стольким наукам, в частности медицинским. Ваша откровенность не останется невознагражденной. Скажите мне, во сколько вы ее оцениваете. И вообще, такому талантливому человеку не место в этой ужасной стране. Мне почему-то кажется, что образованный человек должен тяготиться пребыванием среди дикарей.

– Мистер Горсей, скажите, а вы не боитесь говорить мне такие слова? Вы считаете, что живете среди дикарей. Только вот эти дикари каждую неделю ходят в баню и стирают свою одежду, а вы таскаете на себе тучу вшей, нисколько этого не стесняетесь и воняете хуже навозной кучи.

Англичанин, не ожидавший таких слов, растерялся:

– Но, мистер Щепотнев, наличие вшей – это же нормальное явление.

– Нет, мистер Горсей, это нормальное явление для дикарей, к которым вы относитесь, а для цивилизованных людей, если вы знаете, что значит это слово, норма – отсутствие на теле и в волосах всей этой гадости.

– Я вижу, разговора у нас не получается, – вздохнул мой собеседник. – Очень жаль. Но если вы передумаете, вам не будет поздно навестить наш офис здесь, в Москве, вас там будут ждать.

– Нет, почему же, у нас вполне может получиться разговор, если вы без всяких намеков, конкретно изложите по пунктам, чего ваша компания хотела бы именно от меня. Ну а я, в свою очередь, изучив ваш список, смогу вам так же конкретно изложить свою точку зрения на эти вопросы, и по всем тем просьбам, которые я смогу удовлетворить, вы получите детальные подсчеты – сколько чего, в какие сроки и, главное, сколько это будет стоить. И не стройте иллюзий, Иоанн Васильевич будет все знать о наших договоренностях. Кроме того, дорогой Джером, не обижайтесь на мои слова о дикарях, но для большинства нашего населения вы таковыми являетесь. У нас принято еженедельное мытье тела. Я знаю про ваши обычаи ходить всю жизнь грязным и ловить на себе насекомых. Но сейчас вы находитесь в нашей стране, и я вам советую, пока вы здесь, мойтесь хоть изредка. Наши носы непривычны к такой вони от людей.

Распрощавшись с растерянным англичанином, я переоделся и поднялся в Думу, где сегодня вновь продолжились споры о строительстве порта у Михайло-Архангельского монастыря.

Когда я вошел туда, в не топленной летом палате уже было жарко от спорщиков. Андрей Щелкалов бросил на меня неприязненный взгляд и громко сказал:

– А вот и Сергий Аникитович пожаловал! Не расскажешь ли нам, чего это к тебе аглицкие купцы зачастили? Я так понимаю, сейчас тоже будешь за порт ратовать.

– Андрей Яковлевич, скажи мне, каким волшебством ты раньше всех все узнаешь? Не успел от меня Горсей выйти – а ты уже все знаешь, может, сам расскажешь, о чем мы речь вели?

– А чего тут думать: уговаривал он тебя их сторону принять.

– Так вроде бы совсем недавно и ты, Андрей Яковлевич, мне говорил, что надобно порт там строить, а теперь от своих слов отказываешься.

Щелкалов поперхнулся и закашлял, закрыв рот рукой.

Царь, сидящий на троне, засмеялся:

– Что, Андрей Яковлевич, уел тебя Щепотнев? Не будешь лишнего говорить. А ты, Сергий Аникитович, расскажи – что за разговор у тебя с купцом был?

– Иоанн Васильевич, может, разрешишь мне лично с тобой это дело обговорить, а уж потом решишь – надо ли всем о том рассказывать.

– Хорошо, а сейчас скажи нам: что думаешь про порт сей? Много уже воду в ступе толчем, а решения нету.

– Иоанн Васильевич, думаю я, что порт для царства твоего там нужен. И строить его нужно таким, чтобы множество кораблей могло приходить и разгружаться и чтобы там и наших купцов корабли могли стоять, и флот военный наш.

Сзади меня негромко хмыкнул Щелкалов:

– Щепотнев уже и флот у нас нашел.

– Иоанн Васильевич, думается мне, что англичанам торговля эта нужна не меньше, чем нам. А раз нужна, пусть и мастеров присылают порт строить и корабли. Не захотят – есть и голландцы, и другие найдутся.

– Сергий Аникитович, вроде совсем недавно ты что-то про Котлин остров говорил?

– Государь, так одно другому не мешает. Великому царству твоему и два порта могут понадобиться. А сейчас ты меня спросил, нужен ли порт на море Белом, я и сказал мнение свое.

– Ну что же, бояре, слушал я вас не один день и не два, разные были слова сказаны. Но склоняюсь я все же к словам бояр моих, которые за порт в Михайло-Архангельском ратуют. Правильно Щепотнев сказал, великому царству одного порта мало, но пока хотя бы там построим.

Раздался недовольный гул, но единственный взгляд Иоанна Васильевича – и гул утих. Царь вышел, и немногочисленные думные бояре, переговариваясь между собой, тоже поспешили к выходу. Я же, помня о приказе царя, пошел вслед за ним.

– Ну давай, Щепотнев, не стой, садись напротив меня, – сказал Иоанн Васильевич. – Ты меня все время удивляешь, наверняка и сейчас что-то поновее скажешь?

– Государь, приходил ко мне компаньон Московской компании Джером Горсей. Он сейчас в ней не из первых – так, младший компаньон. Я думаю, что ко мне именно его прислали не потому, что оскорбить хотели, но дали понять, что очень сильно делами моими не интересуются. Однако это на простака уловка. Ясно, что их мои мануфактуры интересуют и стекло мое, которое не хуже крусталя горного и бешеных денег стоит. Кроме того, наслышаны они и о школе медицинской. Государь, я вот что думаю. Для аглицких немцев мы сейчас как свет в окошке. Они, почти как мы сейчас, в окружении врагов. С гишпанцами воюют, с голландцами тоже ни мира ни войны, с французами такие же дела. Мне кажется, что они за торговлю с нами на многое пойдут – и порт построят, и мастеров своих привезут. Да только вряд ли они корабли нам строить будут. Не захотят ведь себе соперников на море иметь. А нам – кровь из носу, а флот свой и торговый, и военный надо иметь. Порт построим – крепость ведь надо будет там ставить, а то швед недалеко, придет и пожжет все. А будет флот – еще не всякий враг туда сунется. Сейчас в компании думать будут, какие мне просьбы писать, а мы должны уже знать, чего с них за эти просьбы спросить.

Я помолчал.

– И еще, Иоанн Васильевич, жил я когда у бабки-знахарки в лесу, лежали у нее карты старые, ее дед рудознатцем был и всю Корелу обошел. Нашел он у озера одного руду медную. Но когда пришел домой, больной уже, умер, и никому до его карт дела не было. А мне было любопытно – выглядел все и сейчас по памяти нарисовал, где руда медная есть, главное – у озера это все, так что можно будет там рудник ставить и медь по рекам вывозить. Так вот есть у меня задумка великая – попробовать там такой рудник и заводик поставить. Только мне кажется, что англичанам это не очень понравится: ведь они сейчас нам медь привозят – а тут мы, может, сами продавать будем.

Царь сидел, задумчиво постукивая по столу пальцами правой руки, унизанными перстнями.

– Ты, как всегда, интересно говоришь, Щепотнев, и дела хорошие предлагаешь, и самое главное – вижу я, что радеешь ты не о себе, а о царстве моем. Но вот дел ты на себя взвалить хочешь больше, чем увезти сможешь. Посему с рудником этим решим так. Знаю я, что дружен ты с главой Пушечного приказа, есть там у него разные мастера, даже несколько тех, кто в рудниках таких работал. Так что составишь мне челобитную, где все как есть обскажешь, сколько и чего нужно для начала. И с князем Каркодиновым тоже обговори, он у тебя в Аптекарском приказе водку твою анисовую что, так просто пьет? Пусть поможет, управляющего понимающего даст. Если там медь найдут, дам я тебе эти земли вместе с людишками и от налога освобожу на несколько лет. Но самому тебе там делать нечего. У тебя здесь, в Москве, главные дела. А вот чего от тебя англичане захотят – мне доложишь, тогда и будем решать, как с ними дела вести.

Потом он улыбнулся и продолжил:

– И кстати, есть новость для тебя. Помнишь, говорил ты мне об астрономе известном Тихо Браге? Так вот донесли до него, что есть в Московии труба подзорная, с помощью которой можно звезды рассматривать, и загорелся он, говорят, идеей бросить все и приехать сюда, в Московское царство, и тут наукой своей заниматься, тем более что великий государь ему свое покровительство обещает. А когда он узнал, что есть у государя лекарь, который ему может новый нос сделать, то передал он послам моим в Дании письмо тайно, в котором просит уточнить – действительно ли лекарь есть такой? Так как, сможешь ли ты, Сергий, нос, когда-то отрубленный, вновь сделать?

– Иоанн Васильевич, нельзя так сразу обещать, смотреть вначале надо. А нос вообще-то сделать смогу и пришить тоже. Только, государь, астроному и астрологу башня – за звездами смотреть – нужна и вотчина: в Дании он у своего короля не бедствует.

– То не твоя забота, Щепотнев, сам понимаю, что в чести такие люди живут. И роду он благородного. Так что готовься, не знаю, когда и каким образом он со своего острова к нам прибудет, – вот тогда и будешь свои обещания выполнять.

Домой я ехал не сказать чтобы полностью довольным, но все-таки моими настояниями порт начнет строиться на несколько лет раньше. Похоже, Иоанн Васильевич проникся и моими предложениями по устранению Батория, и сейчас над этим работают. И успехи этого года в Ливонской войне не будут временными победами.

Ну а раз к нам собрался ехать датский астроном, то надо подумать над попыткой создания телескопа. Плохо только, что в сутках всего двадцать четыре часа и мне просто не провести в жизнь всех идей, которые приходят в голову.

Дома меня ждал сюрприз. Во дворе стояли телеги, полные какого-то товара. Два мужика при моем появлении бухнулись на колени и уткнулись лбами в землю. На мои попытки их разговорить только еще больше кланялись и молчали. Но тут из дома показались двое – мой ключник на пару с тиуном. Увидев меня, Лужин, как обычно, сдернул свою шапку и радостно завопил:

– Сергий Аникитович, так мы это, товару нового привезли с мельницы нашей тряпошной! Вот изволь посмотреть, что получилось.

Он сдернул дерюгу, закрывавшую груз, и размотал один из тюков. Передо мной лежала бумага. Конечно, это был далеко не ватман. Я вытащил один лист и начал разглядывать, вроде все было как надо, даже мой водяной знак был виден.

Ключник ходил вокруг с отсутствующим видом. Наверняка уже подсчитывал, сколько серебра нам отвалят за привезенное сокровище. Несло от них уже прилично.

– Ефим, ты же тиун, что же сразу за водку?

– Дык, Сергий Аникитович, мы тута с Федькой, как цены-то московские на бумагу узнали, никак не могли без энтого дела обойтись. Да вот еще что интересно: раньше мы, пока все караулы проедем, так только с нас мыто и стребовали. А сейчас как кто услышит, что людишки боярина Щепотнева товар везут, так сразу нам все пути-дороги открыты. Ну, от такого дела вон наши мужики чуть от страху не сомлели. Мы, говорят, и не думали, что наш боярин важный такой есть.

Я повернулся к по-прежнему стоявшим на коленях мужикам:

– Эй, вас что, силой, что ли, поднимать? Давайте идите в людскую, поешьте хоть с дороги.

Потом, уже повернувшись к тиуну, сказал:

– Ты, Ефимка, как тиуном стал, заважничал – чего мужиков не накормил?

Тот заюлил глазами:

– Виноват, Сергий Аникитович, так вот получилось, заговорились мы тут с ключником.

– Точно так, – подтвердил, покачиваясь, Федька.

– Ох, пораспустил я вас, – угрожающе сообщил я им, – в будний день водку трескаете. Ладно, на этот раз прощаю, но еще такое дело – и на конюшню, а то у меня конюх засиделся, заскучал, вчера еще жаловался, что давно розог в руках не держал.

Пока я разговаривал с людьми, на крыльцо вышла моя жена и с улыбкой смотрела, как я распекаю подчиненных.

– Сергий Аникитович, – крикнула она, – хватит уж отчитывать, иди скорее, ужин ждет.

Еще зимой, перед свадьбой это была девчонка с блестящими любопытными глазами, но беременность изменила ее совершенно. Даже походка сделалась другой. И она уже стала не девочка, а женщина, осознающая свою красоту и новую жизнь, которую носит в себе.

И вновь, как почти каждый вечер, я подумал: «Как же мне повезло, ведь на ее месте могла оказаться любая другая женщина». Но сейчас мне казалось, что мне всегда нужна была только она одна. Нет, наверно, все-таки есть Бог на белом свете, что подарил мне такое счастье, которого никогда у меня не было в прошлой жизни.

Я закончил разговор и быстрым шагом поднялся на крыльцо и, поцеловав Иру, прошел вместе с ней в дом под многозначительное переглядывание дворни.

После ужина я вызвал к себе Ефимку, который уже достаточно протрезвел и был в состоянии обстоятельно рассказать о делах в моих владениях. Кроме того, с собой он принес две корзины. Из первой, пахнущей керосином, он начал извлекать жестом фокусника небольшие бутылки, заполненные фракциями нефти, полученными уже в Заречье.

– Лужин, мать твою! Ты что, совсем ума лишился, зачем ты эту вонь сюда приволок?! Давай пойдем во двор, покажешь, что там есть! – закричал я на него.

Тот вновь аккуратно сложил все бутылки обратно в корзину, и мы пошли во двор, а по дороге Ефимка обиженно бормотал, что он специально принес в кабинет и никому не показывал, думал, что это тайна великая.

Я прямым ходом направился в мастерские к Кузьме, где Лужин поставил корзинки на пол и стал заново вынимать бутылки, воняющие керосином. Во второй корзине, переложенные стружкой, лежало несколько стеклянных плафонов для керосиновых ламп.

Ефимка, с интересом глядя на них, сказал:

– Слава тебе господи, наконец хоть узнаю, что это за штуки. У нас там все от любопытства помирают, что это такое будет, а больше всех Дельторов – он даже сам хотел ехать смотреть. Хорошо хоть стрельцы его не пустили.

– Кузьма, – спросил я, – где там твои светильники, которые ты мне делал?

Кузьма, который с не меньшим любопытством смотрел за извлекаемыми из корзин вещами, полез наверх и снял две керосиновые лампы, пока еще без стекол.

Под внимательным взглядом обоих мужиков я обнюхивал каждую бутылку и наконец, найдя жидкость, по цвету больше всего напоминающую керосин, капнул ее на плошку и поджег… Да, пожалуй, это было похоже больше на керосин, чем на соляру. Снял с обеих ламп крышки с протяжным устройством для фитиля и креплением плафона и налил в них немного керосина. Затем продел уже давно приготовленные фитили в протяжное устройство и надел крышки назад. Когда я поджег фитили и они загорелись тусклым коптящим пламенем, в глазах Кузьмы мелькнуло разочарование, и, похоже, он еле удержался, чтобы чего-то мне не сказать.

Я тщательно протер два плафона и вставил их в держатели на лампах. Подождав пару минут, чтобы они прогрелись, я немного прибавил длину фитиля – и яркий свет цивилизации осветил темное до этого помещение мастерской.

Потрясенные наблюдатели, открыв рот, смотрели на невиданное чудо. Затем они оба посмотрели на меня. И если в глазах Кузьмы было преклонение перед умом придумавшего такой светильник, то в глазах моего тиуна, похоже, мелькали одна за одной серебряные монеты, которые будет зарабатывать мануфактура.

– Вы еще не все поняли, – сказал я, – эти стекла, если сразу огня прибавить, будут трескаться, и вообще их уронить можно, разбить, так что если кто такую лампу купит, за стеклами к нам все время приходить будет.

Но деятельный ум Кузьмы уже решал следующую задачу:

– Сергий Аникитович, а почему под колпаком получается огонь ярче?

– Так ты, Кузьма, легко сам на этот вопрос ответишь: тяга-то под колпаком воздушная сильнее, и огонь жарче и ярче, а изменение нагрева – по-научному называется температура. Если она ниже – то холод, если выше – то тепло.

– Погодите, Сергий Аникитович, я сейчас слово это запишу. – И мой ювелир на стене, где у него уже был записан не один десяток слов, аккуратно, под мою диктовку, периодически глядя в алфавит, написанный там же, записал современными русскими буквами: «Температура».

Я уже с весны активно внедрял среди своих учеников новые слова. А лекари – те вообще писали только на современном русском языке. Решение было простым: если я хочу, чтобы моя школа была центром медицины современного мира, то про латынь надо забыть, да и с церковью проблем будет меньше, хотя она все равно будет сопротивляться любому нововведению. Но я в беседах с митрополитом налегал на то, что лекарям нужен свой язык, на котором они все будут учиться, а ежели кто из иностранцев когда-то будет учиться у нас – пусть также учит этот язык, чтобы понять, о чем ведет речь преподаватель.

Конечно, это значительно прибавило мне работы. Все-таки до переноса я много лет работал в узкой специальности и забыл массу терминов. И сейчас по вечерам, нарисовав очередную кость, начинал сочинять названия для очередных бороздок, щелей и отверстий.

Если бы не молчаливая поддержка царя, глыбой возвышающаяся за моей спиной, гореть мне уже, наверно, на костре. И хотя я всеми силами старался не раздражать церковь, она настолько своими нитями пронизывала всю жизнь общества, что все время возникали какие-нибудь коллизии.

Затушив обе лампы, продолжил осмотр бутылок и нашел что-то напоминающее бензин. Я капнул насколько капель на глиняную плошку и сверху положил немного ветоши. Затем чиркнул кресалом по кремню – и на плошке от попавших искр вспыхнул голубой, почти бесцветный огонек.

Кузьма восторженно завопил:

– Сергий Аникитович, так вот эта штука-то получше вашего керисина!

– Кузьма, горит-то она красивее, только очень быстро и взорваться может. А вот что нужно для нее сделать, я сейчас тебе нарисую.

И вскоре перед мастером в нескольких ракурсах была изображена зажигалка. Смысл ее мастеру был абсолютно понятен – непонятно было, из чего делать кремень и пружину для его подачи. На это я только мог сказать: