Бег

Это был блаженный уголок, отгороженный от мира, а именно уединения сейчас искали Сара с Эрнстом.

Продукты и нужные предметы им приносил мальчишка ― сын хозяина поместья, но молодожены не обращали особенного внимания на еду, они жаждали сейчас других занятий и удовольствий. Дни проходили в неге.

Сара всегда просыпалась рано и смотрела на спящего мужа как мать смотрит на своего ребенка, с нежностью.

И вот теперь, спустя пару месяцев ехали на Волгу, будучи формально сосланными, хотя нельзя было назвать это ссылкой в полном смысле, у них не было конвоя, никто не запретил бы им выйти из вагона и убежать, уехать совсем в другую сторону. Правда, без паспортов: русские жандармы их отобрали и выдали взамен какие-то временные бумажки.

Сара все же сомневалась: ехать ли? Но разве может быть причиною расставания с любимым какая-то война? Разве дойдет она до саратовской глуши, до бескрайней степи? Разве продлится она долго? Да и война ли это? А возможно, очень даже и не война, а дурацкий розыгрыш!

Какие войны могут быть в начале двадцатого века, когда все серьезные конфликты уже закончились, а остались одни только недоразумения перед всеобщей свободой и счастьем?

Но если не ехать сейчас, то потом будут большие проблемы с профессией, с карьерой, с будущим в Польше: русские чиновники не дадут работать ни Эрнсту, ни Саре, а им так нужна была возможность творить там, где это сулило наилучшие перспективы, какие только можно представить.

Реализовать профессиональные мечты, а их у обоих было во множестве, и все проекты эти амбициозны и смелы!

Для женщины-медика это вообще профессиональный рай, читала в швейцарских газетах, что в последнее время в глубинке России стали появляться медицина и образование Самые активные врачи и учителя империи, подвижники, выпускники университетов ехали в дикие и необустроенные области, где не было ничего и самоотверженно, как миссионеры несли новую веру, новую конфессию человечества ― науку. И вытекающие из научных исследованией технологии, производства.

Это был новый бог, новый европейский кумир, казалось, что пройдет совсем мало времени и к людям уже не вернутся голод, войны, эпидемии.

Медицина была частью этой новой цивилизации, очень важной частью в будущем радостном и мирном человеческом сообществе, построенном по принципу свободы мира, самовыражения и изобилия.

Это была вера в логику, здравый смысл и уверенность в собственных силах. Имя этому богу было ― Научное Созидание.

Старая монархическая Европа обречена под напором новых открытий в философии и естествознании, о них ранее даже не мечталось. Развитие общественной мысли, технологии, науки требовали переосмысления и устройства социума на новых, справедливых началах, исключающих всякие империи – старый монархизм был приговорен как тормоз общественных отношений.

Это понимали Сара с Эрнстом.

В долгих беседах обсуждали будущее Европы, Эрнст выглядел убежденным сторонником свободы, в том числе женской, Сара чувствовала это и любила его приверженность к раскрепощенности, к свободе вообще, свободе в либеральном смысле.

Для Эрнста Восток был тем местом, где можно осуществить свои планы по обустройству сельского хозяйства: он уже видел в мечтах поля, производства и продукты, выращенные там. Буйные просторы России делали эти мечты волнующими и осуществимыми: не было ни одного серьезного резона, могущего помешать этим планам.

Разве не ясно, что проблему пшеницы, постоянно возникающей в Европе и Америке, можно решить и решить легко?

Для Эрнста это очевидно.

Разве не лежит на поверхности простенькая мысль, что всю продукцию, производимую на земле, надо там же, на месте, по возможности перерабатывать в приемлемый продукт и отдавать рынку хотя бы… почти готовым? Изобретение холодильника решало, пожалуй, самую серьезную проблему человечества: сохранение еды, ее консервацию.

К изобилию все готово. Осталось только сделать это.

Кроме того, для молодоженов это еще и увлекательное приключение: пожить в том волнующем мире, где сливается Восток и Запад, образуя Русь. Где до сих пор лечат шаманством и заговорами. Где о медицине слышали только то, что она где-то есть.

Путешествия вообще приятная штука, особенно в воображении. В детстве оба запоем читали приключенческие книги о Востоке. И вот сейчас восток сам приближался к ним, Волга была средоточием волнующего и загадочного.

После полудня молодожены прибыли, наконец, в Саратов, оставив вещи в камере хранения, отправились прямиком к жандармскому начальнику, ведавшему приемом немецких переселенцев из западных областей империи.

Все было непонятно и слегка дико для новоприбывших, некоторые обычаи удивляли и забавляли, некоторые огорчали.

Например, необязательность чиновников.

Двери жандармерии закрыты и никто не отвечал на стук или звонки медного колокольчика. Пока наконец кто-то из прохожих не посоветовал им прийти завтра, с утра, к десяти часам, потому как после полудня приходить сюда бессмысленно.

Устроились в местном отеле, называемом гостиницей. Номер пылен, в нем давно уже не убирали, вероятно, постояльцы не баловали отель своим вниманием. Цены же вполне европейские, но отелей было только три в округе, этот ближайший и производил впечатление солидности своею архитектурой, напоминавшей Баден-Баден. Вероятно, хозяин здешнего заведения бывал в этом бойком южно-германском городке и даже скрупулезно воссоздал один из доходных домов.

Потом гуляли по оживленному центру. Несмотря на то, что империя воевала, дамы жеманничали с кавалерами, впрочем, как везде и всегда. Дети играли, носились друг за другом, смеясь, громко вскрикивая, щеки торговок цветами напомажены какой-то красной краскою, вероятно, для привлечения внимания покупателей.

Восточный этот город показался Саре слегка вычурным, чуть напоказ, чересчур.

Пообедали в трактире, заманившим их таки запахами чего-то вкусного, там подали русские блюда, оказавшиеся очень съедобными, хотя супруги поначалу недоверчиво ковырялись в яствах.

Наутро следующего дня, придя к десяти часам, путешественники обнаружили, что в жандармском управлении двери так же, как и накануне закрыты. Сара и Эрнст еще с полчаса стояли у входа, ожидая, что на них обратят хоть какое-то внимание.

Изредка Эрнст звонил в колокольчик. Наконец кто-то отворил изнутри, их впустили. Равнодушный мужчина в мундире служащего, но с лицом лакея так же безучастно осведомился, что им угодно. Посмотрев мельком их бумаги, сонным голосом просил немного обождать.

Обождать пришлось около двух часов, пока не прибыл здешний жандармский начальник, вероятно, весьма недовольный внезапными посетителями, отчего разговаривал коротко, неохотно, междометиями, глядя куда-то в сторону.

Когда жандарм все же поднял на посетителей взор, Эрнст понял причину его блуждающего взгляда: глаза у него были красные. А мешки под этими глазами оставляли мало вариантов для предположений: отчего чиновник столь же недоволен, сколь и нерасторопен.

Вероятней всего, убедиться него болела голова. И болела порядочно. И происхождение этой боли было весьма известным.

– Да ведь эшелон из Польши ожидается на будущей неделе! Нешто вы своим ходом прибыли?

– Да, своим. Мы вчера приехали.

Дабы не задерживать делопроизводство, семье Беккер было предложено место жительства – немецкая колония Аннендорф, что находилась от Саратова в пятидесяти километрах или верстах как тут именовали расстояния. Предложение супруги приняли, Эрнст сопроводил его сухой благодарностью. Получив свои паспорта, наняли извозчика и отбыли на новое место.

1924

Сара очень быстро заговорила по-русски, особенно по первости прочла много русских книг, некоторые ей показались восхитительными. Вначале плохо понятный язык постепенно стал доставлять удовольствие, упивалась Толстым и Достоевским, находя в них что-то совсем иное, отличное от европейской литературы. Хотя некоторые места вызывали недоумение: читая «Анну Каренину», Сара холодным глазом врача отмечала такие казалось бы мелочи, как все более учащающийся героиней прием опиума. Это вызывало много профессиональных вопросов и к концу романа у читательницы сложилась стойкое убеждение, что история вовсе не о любви Анны к Вронскому. О чем-то другом: презрение Толствого к Карениной сквозило между строк во всем, как бы автор этого не скрывал.

В бытность свою на учебе в Швейцарии, стараясь не пропускать ни одной лекции, Сара восхищалась блестящим профессором цюрихского университета Ойгеном Блейлером, а он, собственно, и ввел в мировую психиатрию термин «шизофрения». И сейчас бывшая студентка с изумлением читала у Толстого течение болезни героини, будто автор присутствовал на тех же лекциях, а потом описал это у Карениной, настолько схожим был анамнез. Впрочем, скорее, могло быть наоборот: это Блейлер прочел «Анну Каренину», роман написан раньше, гораздо раньше.

Но все же скучать доктору не приходилось, свалилось столько работы, что иногда хотелось, чтобы ее было поменьше. Настоящий клиницист учится в процессе лечения, именно там обретает практику, подкрепляя полученной теорией, пытается получить новые знания: чем больше пациентов, тем больше опыт. Жители местной округи, прослышав о враче из Европы, о том, как помогала роженицам, волнами накатывали на ее больницу, а та была, конечно же, неспособна принять стольких больных, приходилось брать самых тяжелых, у кого был шанс. Появилось откуда-то чудом взявшееся оборудование для лечения зубов, с креслом, с инструментами, сделали в ее деревенской больничке кабинет дантиста, да только работать там было некому. Приходилось доктору постигать новую стезю: удалять зубы, до лечения она, правда, еще не доходила. Крепко пригодилась литература о лечении зубов, зачем-то привезенная сюда из Европы. И теперь стало понятно – зачем.

Везли детей отовсюду, откуда только можно, слава распространяется быстро. Приезжали на лошадях за сто верст, прослышав о докторе Саре и ее золотых руках. Одна беда: общине приходилась содержать больницу на свои средства, налоги, собираемые советской властью тратились на что-то другое. Управа несколько раз обращалась в Саратов с просьбами о помощи, но те оставались без ответа: зачем тратить деньги на то, что и так работает?

Потом писать перестали: не было смысла. Пришлось ввести сборы с каждого двора Аннендорф и с каждого, кто обращался. Совсем уж бедным помогали бесплатно. Больничная аптека почти всегда пуста, лекарства быстро раскупались, только непонятно откуда их брать в таких непростых условиях. Поездки мужа в Саратов спасали больницу, Эрнст привозил скудные медикаменты. Жители колонии Аннендорф, оплачивая свою деревенскую медицину, не желали платить в пользу тех, кто не участвует в ее содержании. Была, была тут большая головная боль: не помочь нельзя, это противоречит врачебной этике, но как помочь, если пациенты, главным образом, из окрестных русских деревень, норовили заплатить за лечение вовсе не деньгами, а яйцами, курами, кусочком сала, мешком овса?

– Куда мне столько яиц и овса? Что я с этим буду делать?

со смехом говорила Эрнсту, он забирал эти «приносы натурой» в свой кооператив, хотя потом и компенсировал сколько мог деньгами для больницы.

За себя прижимистые немцы Аннендорф платили честно и сполна, но только за себя, оплачивать содержание пришлых ни в какую не хотели. Именно это огорчало Сару ― нежелание помогать близким в их беде

Впрочем, соседи не сильно баловали помощью и немецких колонистов, норовя потравить посевы своими стадами, часто делая это вовсе не потому, что негде пасти скот, а из зависти: «слишком хорошо вы живете немчики, не худо бы вас подровнять».

Как-то раз наведалась из дальнего русского села худая старуха лет восьмидесяти, с длинными, плохо вымытыми седыми космами, убранными сзади в подобие жгута.

Сара только что закончила обход и писала в карточке роженицы.

Разумеется, спросила что у нее болит, но старуха не ответила, а только продолжала пристально глядеть в упор на молодую женщину в белом халате, что-то жуя при этом.

Потом улыбнулась… не то чтобы зловеще, но и не по-доброму. Сара успела заметить: у старухи целы зубы, что в таком возрасте признак крепкой человеческой породы.

– Дай-ка мне твою руку, – неожиданно низким голосом попросила гостья.

Просьба была странной, но Сара все же протянула ладонь. Старуха схватила докторские пальцы не так как это делают гадалки, глубокомысленно разглядывающие линии внутри ладони, а тыльной стороной, рассматривая и прощупывая пальцы, суставы пальцев, кости у запястья. Не поднимая глаз спросила:

– Говорят, ты на доктора училась?

– Да.

Старуха резко отбросила руку:

– У тебя тут мальчик, у него на ноге рожа.

– Да, – несколько удивленно подняла брови доктор,

– Это ваш внук?

– Нет. Он мне не внук. Он мне никто. Веди меня к нему.

Два дня назад к Саре в больницу, из соседней русской деревни и вправду привезли семилетнего мальчика с очень запущенным рожистым воспалением: оно опоясало правое колено и выглядело настолько агрессивным, что очень быстро увеличилось, даже за эти два дня пребывания под врачебным присмотром. Впрочем, первые уколы принесли ребенку некоторое облегчение, но потом болезнь стала быстро прогрессировать. Мази, что накладывала доктор на пораженный участок не помогали ничуть, юного пациента привезли уже с начинавшимся некрозом тканей, будущее его казалось плачевным, постоянный жар не оставлял надежд. Противовоспалительные порошки, бывшие у нее в наличии, также помогали скверно: лечение начато слишком поздно. Сара понимала, скорее всего, ребенку суждено умереть, причем в ближайшие пару-тройку дней: стептококковая инфекция долго не раздумывает.

Когда вошли в палату, лежащее на кровати тельце было накрыто двумя теплыми одеялами, дрожало. Старуха уселась на стул рядом с маленьким пациентом, ласково попросила:

– Давай, золотой, покажи мне свою ножку…

Испорченными артритом длинными пальцами взяла колено и внимательно осмотрела.

– Закрой глазки…

Мальчик послушно сомкнул веки. Голос старухи отдавал в хрипотцу, хотя его обладательница и старалась смягчить интонационно.

Гостья трижды проделала одно и то же: над воспаленным коленом, правой своей ладонью водила в воздухе кругами, будто закручивала какую-то невидимую спираль, шептала при этом что-то, а после каждого шептания три раза дула на пораженную кожу.

– Я через день приду к тебе, еще раз.

Кряхтя, встала еле-еле со стула, посмотрела пристально на докторшу, сдерживающую улыбку, явно хотела что-то сказать, но передумала, нахмурившись, не говоря более ни слова, не попрощавшись, вышла из больницы.

Было в этом старухином визите что-то идиотское, не поддающееся логике, медицине, всему, чему учили в университете. Но состояние юного пациента безнадежно, вряд ли старухины пассы могли чем-то навредить, потому Сара и отнеслась довольно безучастно: мальчик все равно был приговорен.

На следующем утреннем обходе фрау доктор осмотрела юного больного и была слегка удивлена: проявилось небольшая ремиссия, воспаление выглядело чуть меньше. Разумеется, она никак не могла связать это со вчерашней визитершей: не принимать же всерьез эти дикие причуды дикого общества…

«Вероятно, включились внутренние силы организма.»

Как и обещала, появилась странная старуха через день.

– Здравствуй, Сара!

Безмолвно прошли к мальчику, он уже не дрожал, с любопытством разглядывал двух женщин: старую, страшную, похожую на бабу-ягу и другую в белом халате, молодую, крепкую и красивую.

– Ну, как твоя нога, богатырь?

Старуха улыбалась своей пронзительной и оттого немного хищной улыбкой, длинный ее висловатый нос смотрелся как клюв коршуна.

Но страха у юного пациента перед старой ведьмой не было, с готовностью показал колено.

Старуха так же, как и в прошлый раз, трижды повторила шептания, дула на пораженную ногу.

– Сейчас поспи, мой хороший.

Баба-яга как можно ласковей говорила мальчику, погладила его по плечу, а тот как-то сразу и заснул.

– Пойдем Сара.

Это было странно: старуха обращалась с шефиней местной больницы как начальница, слегка повелительно, но самолюбие главного и единственного врача заведения ничуть тому не противилось.

Вышли на улицу. В отдалении стояла телега, на ней сидел знакомый крестьянин из Аннендорф, учтиво поздоровался с докторшей.

– Вот что я тебе скажу, дорогая моя, – негромко начала косматая собеседница

– Мне уже скоро будет пора уходить… Совсем уходить.

Старуха показала пальцем в землю.

– Но пока я не передам… это… меня отсюда не отпустят. У тебя есть всё, чтобы принять дар. Хочу тебе сказать все же, что это тяжелый подарок, не столько дар, сколько воз. И ты как лошадь, до самой смерти будешь тянуть его. Но он всегда может тебя прокормить. И защитить. До тех пор, пока ты владеешь им, тебя будут хранить.

Старуха говорила медленно, ее язык почему-то сильно отличался от крестьянского, к которому Сара привыкла уже в своих пациентах:

– Я хочу передать тебе способность лечить людей не так, как ты привыкла. У тебя есть для этого всё. К тому же ты врач, хотя твой диплом тут не имеет значения. Но если будешь владеть не только своим, медицинским знанием, но и этим, то тебе не будет цены. Я долго искала тебя.

Сара сперва растерянно заулыбалась, потом ее разобрал смех:

– Это шутка?

Старуха же была сама серьезность, смотрела внимательно, пристально, и как-то очень весомо, но слегка огорченно в глаза молодой докторши:

– Я послезавтра приеду.

Уже на следующий день стало ясно, что мальчик резко пошел на поправку, язвы стали засыхать, а воспаление внушать оптимизм. Но вряд ли это была старухина заслуга:

«Не могу же я, выпускница лучшего медицинского факультета Европы верить в шептания, в дурацкую магию! Это бред какой-то! Чепуха! Это вполне может быть объяснено научно.»

Но тут внезапно в ее внутренний монолог вторгся какой-то чужой, странный, противный голос сознания, насмешливо спросивший:

«А чего ж ты не вылечила ребенка до старухиного прихода? Ты же видела, что у мальца рецидив с быстрой динамикой? И все твои лекарства бессильны?»

Растерянный дипломированный доктор пыталась парировать этому голосу:

«Но есть вещи, которые не могут быть объяснены, просто в силу недостатка информации!»

Насмешливый гость в ее сознании не унимался, иронизировал еще развязней:

«А почему ты считаешь, что метод старухи не может быть именно той информацией, которой ты не обладаешь? Возможно, что и лечение русской ведьмы объяснимо научно, просто ты, в силу своего невежества этого не понимаешь!»

Этот гнусный голос, нет, не голос, какая-то голосо-мысль, казалось, издевалась над доктором, но формально логика была безупречна.

Докторша раздраженно подумала: «Кто ты такой, черт возьми? И почему ты лезешь в мое сознание?»

Но голос только усмехнулся и более не приходил.

Это нечто новое: чужие, наглые мысли в сознании.

Очень возможно, Сара и вправду чего-то не понимала или знала однобоко, только со своей, доступной ее разуму и опыту точки бытия.

Нет, разумеется, надо сомневаться во всем, как советовал ее кумир Декарт, сомнение стало ее второй натурой, даже в вещах простых часто одергивала себя, если это принимало комические формы.

Но тут ситуация, когда полученные знания опровергались всем, что видела собственными глазами, но никак не могло быть объяснено рассудочно.

Можно, конечно, прикинуться дурочкой и тупо твердить о совпадении, только внезапное исцеление мальчика вопреки прогнозам всех умных книжек и медицинских справочников холодно и ясно констатировало факт. А с фактом спорить бесполезно, а даже и глупо.

Разумеется, Сара слышала о таких случаях на лекциях в Цюрихе, большинство профессоров над этим смеялось, говоря будущим врачам, что настоящий доктор пользуется только логическими категориями и не верит в бабкины сказки, заговоры и прочую ненаучную чушь. Лишь только один профессор Штайнер, ее академический руководитель, не смеялся никогда. Он, справедливости ради, и не утверждал обратного, уходя от темы, а только призывал учиться у всего, что врач видит и ощущает, каким бы парадоксальным или невероятным ему это ни казалось:

– Человек слишком мало знает, чтобы считать себя царем природы, парадоксальное – всего лишь не понятая ортодоксальность.

Сейчас Сара с теплотой вспомнила своего учителя и даже представила его назидательно поднятый указательный палец:

– Учись, Сара. Учись всю жизнь, учись у всего, что может принести тебе знание. Познание часто бывает неожиданным, приходит внезапно, иногда из мусора, иногда во сне, но оттого не становится менее ценным. Возможно, именно там, в куче дерьма лежит алмаз. Ищи его, даже если твои поиски будут казаться бесполезными и глупыми, даже когда будет противно. А главное – доверяй себе!

Трудным было это решение. «Полезно любое знание, даже фальшивое, ибо как еще можно отличить настоящее от ложного? Только путем сравнения. Если я попробую и у меня не получится, значит ли это, что старая ведьма ― мошенница? Нет… пожалуй нет, скорее я чего то не знаю и не умею.»

Сидела за завтраком над нетронутой тарелкой, рассеяно смотрела куда-то в угол. Эрнст спросил с улыбкой:

– Что-то случилось? Ты уже который день сама не своя. Надеюсь, у меня нет соперника?

Муж шутливо пытался ободрить жену. Саре пришлось рассказать о своей проблеме.

– Разве ты что-то теряешь?

– Эрни, а как быть с самоуважением? Как ты представляешь меня в роли шарлатанки? Черт возьми! Что за… задачки подкидывает судьба…

– Думаю, самоуважение тут ни при чем. Делай так, как подсказывает тебе чутье. Твое женское чутье.

Наконец, в третий раз старуха приехала, на той же телеге что и прежде, с тем же возницей. Теперь уже Сара с нетерпением ждала ее, встретила у входа. Старуха внимательно посмотрела на улыбающуюся докторшу:

– А ты умнее, чем я думала! Вижу, ты приняла решение?

– Да…

Сара на выдохе произнесла это слово, ноги сделались слегка ватными, подкосились, голова закружилась, но быстро с собой справилась.

Старуха проделала те же самые пассы, что и прежде, сопровождая шептаниями у ноги мальчика, повернулась к Саре:

– Всегда делай это не менее трех раз. Даже если видишь, что двух раз довольно. Три раза – это важно и не спрашивай, почему. Я и сама не знаю.

Они расположились в кабинете, доктор отпустила домой девушку, помогавшую в больнице в качестве медсестры.

– Пиши… Все, что я тебе скажу, ты должна выучить наизусть.

Старуха более часа диктовала быстро записывающей «ученице» тексты заговоров. Каждая такая «молитва» соответствовала какой-то болезни или дисфункции. Некоторые были смешными, если не сказать глупыми: «от головной боли,» например. Или «от живота».

Словом, Сара писала и не верила себе самой! Но приходилось верить.

– А теперь самое главное… Запомни Сара: то, что заговариваешь – не безобидно. Ты берешь на себя болезнь, пропускаешь сквозь себя же, а потом выплескиваешь прочь. У каждого это бывает по разному, как будет у тебя, я не знаю – поймешь сама. Перед заговором, если можешь, с утра ничего не ешь, это будет легче переносить. Также нельзя заговаривать в месячные. И никогда! Слышишь? Никогда не делай это, если ты немного выпила вина или пива. Иначе ты себя погубишь.

Последнее было лишним, Сара почти не употребляла алкоголь.

Перед уходом старая ведьма обняла докторицу, внимательно, как бы запоминая, смотрела в глаза:

– И еще одно. Никогда не отказывайся от благодарности, любой благодарности тех, кого ты лечишь. Даже если тебе это не нужно ― выбросишь потом. Отдашь кому-то…

Старуха подняла палец:

– Но никогда ничего не проси! Сами дадут, если хотят, это же их здоровье. Ты только посредник между даром и людьми. Остальное поймешь сама. Я скоро умру, но то, что тебе передала не может исчезнуть, если захочешь помереть, ты должна тоже передать это кому-то. Потом. Иначе долго будешь мучаться на этом свете… как я…

Последние слова старухи снова посеяли в сознании доктора медицины насмешку: «Глупо это все… и я дура, что дала себя вовлечь».

Сара пока что не понимала того, что приняла в свою жизнь, в свою душу, в свою сущность. Старая же ведьма с нежностью смотрела на докторшу, казалось, взгляд одухотворен, глаза внезапно увлажнились, но отчего-то старуха резко развернулась и поковыляла к повозке.

Возможность проверить свою новую стезю представилась очень быстро. Уже на следующее утро пришла молодая пара, новорожденный, двухмесячный ребенок их кричал не переставая вот уже вторые сутки подряд. Сара внимательно обследовала крошечного пациента, долго прослушивала стетоскопом, осторожно щупала животик, проверяла реакции других органов, но причины так и не обнаружила.

Давать младенцу успокоительное было опасно до тех пор, пока не будет ясного диагноза. Собственно, в этой ситуации ей ничего и не оставалось, как применить старухин метод.