– Да как вы такое могли подумать? – разозлился я. – Андрей, он, знаете ли, истовый христианин. Просто он хочет потратить эти деньги сам. Хоть бы даже на ту же самую церковь. Или на водку, например. Но сам.

– Так пусть тратит, – замотали от бессилия кудрявыми головами англичане. – Зачем прятать-то?

– Но… – растерялся я.

– Нет, мы тебя не понимаем, – взял беседу в свои руки главарь закордонной делегации. – Теперь вопросы буду задавать я.

Я покорно кивнул. И гость тут же пошел в атаку.

– Деньги чьи?

– Его, – промямлил я, кивнув на Андрея.

– Тратить он их на кого хочет?

– На себя.

– Его жена склонна к воровству и разврату?

– Нет.

– Он ей должен?

– Нет. Вовсе нет. Наоборот, это он кормит семью.

– Так в чем тогда проблема? Почему просто не сказать жене: «Не трогай эти деньги»? Зачем он их прячет? И что будет, если жена их найдет?

– Если жена их найдет, – устало доложил я, – она будет долго кричать, будет кидаться на него, чтобы драться. Возможно, даже будет бить его. Может быть, даже больно. Потом она будет плакать, а он будет ее утешать.

– А потом? – не выдержал особо оборванный островитянин. – Что будет потом?

– Они помирятся, – предположил я.

– А потом?

– Что потом? Лягут спать, наверное.

– Тогда я понимаю, что такое «заначка», – радостно захлопал в ладоши оборванец. – У меня кошка. Недавно носили ее на случку. У них все точно так же. Сначала драка, шерсть клочьями. А потом – секс. «Заначка» – это русский вариант эротической прелюдии.

Рогатый бизнес

У нас деловая встреча. Я, Анатоль, финская братия и менеджер по закупкам одного из наших супермаркетов Анна Ивановна сидим в кабинете директора и пьем кофе.

Шефа нет. Он уехал с Мана перенимать опыт в Лондон. В прошлом году он уже был в Лондоне. И ему там, очевидно, понравилось. А позапрошлой зимой он летал перенимать опыт в Австралию – там, как вы сами понимаете, как раз было лето – и привез оттуда много полезного: бронзовый загар, воспоминания на всю оставшуюся жизнь и твердое понимание того, что кенгуру в Мурманске не приживутся.

Анатоль прихлебывает из чашки и нервно поглядывает на финнов. У него тоже богатый опыт делового сотрудничества. Так, совсем недавно он продал партию песцовых шкур в Штаты. В Америке шкуры тут же уценили и отказались платить контрактную стоимость. Сборы были недолги. Через три недели Анатоль и наш неизбывный директор вылетели в Нью-Йорк. Вернулись они спустя еще две недели – довольные до чертиков. О шкурах больше никто не вспоминал. И денег от их продажи, даже с учетом уценки, никто не видел.

Анна Ивановна вертит в руках банку сухого концентрата апельсинового сока, привезенного финнами в качестве образца и выставленного на стол. Она, как все женщины, более откровенна в своих желаниях.

– Игорюша, – спрашивает она меня, – а они нам подарят по банке такого концентрата?

– Это с какой же радости, Анна Ивановна? – изумляюсь я.

– А ты спроси у них, Игорюша, спроси, – не унимается Анна Ивановна.

– Да не подарят они.

– Это почему же? Я вот в прошлом году была с делегацией в Норвегии. Так нам, как только приехали, сразу выдали по пятьсот крон. Да, вот так.

– Так это ж с делегацией…

– А ты все же спроси, Игорюша. Чего тебе стоит.

– Да перестаньте вы, Анна Ивановна!

– Нет, ну как же. А дай я сейчас сама спрошу.

И Анна Ивановна пускается в дебри английского языка:

– Ай тейк? – показывает она на банку. – Возьму, да? Тейк?

– Да, – кивают финны в ответ.

– Сколько тонн она возьмет? – спрашивают они меня.

Я краснею и объясняю, что мадам хочет взять именно

одну эту банку. Так сказать…

– Для образца? – «догадываются» финны.

Им в голову не может прийти, что человек в норковой шубе может клянчить двухдолларовый порошок.

– Да, да, для образца, – облегченно выдыхаю я.

Финны еще раз кивают.

– Берите, Анна Ивановна, – разрешаю я.

Анна Ивановна засовывает концентрат в сумку, ее лицо светлеет.

– Я же говорила, что подарят, – торжествует она.

– Угу, – бурчу я и жду самого главного.

Самое главное заключается в том, что Анатоль, разжившийся где-то по дурости спилками оленьих рогов, хочет втюхать их финнам.

– Это такой ценный товар, – убеждал он меня. – Иностранцы отрывают с руками.

И вот Анатоль дергает щекой, достает из портфеля грязный опилок сантиметров десяти длиной, протягивает его Ари и ожидающе смотрит на меня. Ари брезгливо берет огрызок двумя пальцами.

– Олений рог, – гордо уточняю я. – Товар просто уникальный. Только для вас Анатолий Степанович может поставить… Сколько у вас там есть? Может поставить триста килограммов.

Ари недоверчиво вертит чудо-товар в руках.

– Качество отменное, – перевожу я Анатоля.

– А зачем они нужны? – удивляется финн.

Анатоль выглядит растерянным, когда я переадресовываю вопрос ему.

– Зачем – не знаю, – разводит он руками. – Но иностранцы так берут охотно…

Птица Феликс

Мы с Ари целый день ездили по мелким мурманским фирмешкам. Финны ищут новых партнеров для сбыта своих товаров. Я заранее прозвонил несколько адресов. И сегодня мы сделали набег.

Сначала заглянули к толстому дядьке. Я как-то встречал его в Финляндии. Он плавал в аквапарке Саарисельки кверху брюхом, как дохлая протухшая рыба. И на его груди красовались пятна какого-то экзотического лишая. Рядом плескались две его подружки.

Мы сразу узнали друг друга и обменялись рукопожатием, как родные. Вспомнив о лишае, я внутренне содрогнулся, но виду не подал. Поговорили «за жизнь». Финны предложили ему торговое оборудование. Он как раз собирался открыть новый магазин. Лишай повертел в руках фото и ткнул пальцем в дату (финны по глупости сервировали снимки датой):

– Прошлый март. Если его за полгода никто не купил, кому оно нужно?

Ари, когда я ему сообщил об этом, зацокал языком. И мы убрались восвояси.

Следующим номером в нашей программе был Феликс. Я знал его давно. Еще с тех пор, когда он заведовал овощным магазином, проворовался и был уволен. Мне рассказывали, что, когда его вызвало начальство, чтобы вручить «черную метку», он чуть не плакал и умолял не передавать дело в суд. Его пожалели, и он отделался статьей «по недоверию».

Прошло несколько лет, и Феликс возродился из пепла. Он открыл несколько магазинов и арендовал оптовые склады. Обзаведясь всем этим, Феликс зажил в свое удовольствие. И тут же приобрел себе под квартиру весь первый этаж новенькой высотки в центре. Высотка – я знаю это, потому что мой шеф имел несчастье проживать именно в ней, – считалась элитной и раскуплена была на корню «новыми русскими», что превратило для шефа жизнь в ней в сущий ад.

Начнем с того, что на седьмом этаже жил Акоп Оганесян – строительный король города, который, кстати, этот дом и построил. Дядя Акоп любил бастурму и готовил ее сам по старинным рецептам с использованием особых специй, за которыми специально периодически посылал гонца в Турцию.

Он закупал килограммов двадцать мяса, обмазывал его этими самыми специями и вывешивал на кухне. Ядовитая перечная вонь разъедала глаза уже при входе в подъезд. А слабый запах чувствовался за два квартала.

– Дядя Акоп готовит бастурму, – говорили жильцы соседних домов, принюхиваясь в своих квартирах.

Шеф, с его аллергией, истерически чихал и проклинал свое богатство, которое закинуло его в этот чертов дом.

На последнем, десятом этаже жил рыбопромышленник с утраченной для истории фамилией. В морозную зиму, как раз когда отвоняла Акопова бастурма, он решил устроить на чердаке сауну и для этих целей зациклил там отопительный стояк. Отапливаться стали исключительно его квартира и чердак с сауной.

Три дня девять нижних этажей клацали зубами, спали прямо в норковых шубах и кляли на чем свет стоит городские власти. На четвертый день кто-то случайно узнал, что в соседних домах тепло есть. Стали докапываться до истины. И уже на пятые сутки делегация из женщин в помятых от спанья норках и стая сопливых детишек молотили посиневшими руками в двери рыболова.

– Что ж ты, сукин кот, творишь! – взревела, как Ярославна на валу, жена Акопа Оганесяна – Изольда Оганесян. – У нас уже бастурма заморозилась!

– А чтоб ты сдохла со своей бастурмой! – визгнул из-за двери рыболов, но на следующий день отопление все-таки разомкнул.

Шеф тихо балдел, оглушительно сморкался, пил чай с малиной и грозился съехать в спальный район, к народу.

Вот в эту-то воронью слободку и въехал Феликс, приобретя, как я сказал, весь первый этаж. Четыре месяца дом сотрясался от грохота перфораторов. На пятом месяце ремонт был закончен, и Феликс пригласил соседей на новоселье.

Когда Акоп, рыбный король, мой шеф и их жены вошли в Феликсову берлогу, их прошиб холодный пот. Хозяйской волею на этаже были снесены все стены и перегородки, кроме наружного контура. Абсолютно все. Девять верхних этажей держались на четырех стенах и добром слове. Один громкий чих или неосторожный возглас – и мой шеф рисковал очутиться вместо шестого на первом этаже вместе с Акоповой бастурмой и сауной рыболова. Торжества были скомканы, Феликса прижали в углу и потребовали немедленно принять меры. Еще три месяца потребовалось ему на возведение арок и колоннад.

Шеф тихо плакал, проклинал свою деловую хватку и искренне завидовал обитателям одноэтажных бараков. Следующее новоселье Феликса прошло без осложнений, не считая того, что несколько гостей, отправившись на поиски туалета, чуть не заблудились в аркадах.

Вот к этому-то Феликсу мы с Ари вломились в офис с предложением о сотрудничестве. Феликс тут же проникся важностью ситуации и сразу пошел на контакт.

– Есть у меня идея, – сказал он мне. – Хочу построить шестиэтажный гипермаркет с подвальным гаражом. Есть все: чувства, мысли, фантазия и добрая воля. Не хватает малого – ста сорока миллионов долларов. Все окупится через каких-нибудь двадцать лет. Да ты переводи, Игорь, переводи.

Но я не стал это переводить. Я просто посмотрел Феликсу прямо в глаза и откровенно сказал:

– Феликс, неужели вы думаете, что, если бы у меня были знакомые, готовые без всяких гарантий вложить куда бы то ни было сто сорок миллионов долларов, я сидел бы сейчас здесь перед вами? Да если бы у меня были такие знакомые, я давно жил бы в Ницце на вилле стоимостью три миллиона баков и имел в Швейцарии счет еще на сто тридцать семь миллионов. И этот финн, – я указал на Ари, – имей он таких знакомых, поступил бы точно так же.

Такая вот птица этот Феликс.

По законам военного времени

Чтобы понять дальнейшую неразбериху, нужно немного углубиться в лингвистические дебри. Фраза «katso, please: military laki» состоит из смеси английских и финских слов. «Katso» по-фински означает «смотри». «Please» по-английски – «пожалуйста». «Military», тоже по-английски, – «военный». А вот с «laki» в нашем случае вышла несуразица.

Дело в том, что в финском языке есть долгие и краткие согласные, которые выполняют и словоразличительную функцию. Проще говоря, одно слово может отличаться от другого только одним этим долгим или кратким согласным звуком. На письме долгота обозначается удвоенной буквой, а на слух почти незаметна. Так вот, «lakki» по-фински означает «фуражка», a «laki» (с кратким «к») – «закон». Отсюда и значение всей двуязычной фразы меняется кардинально.

А теперь сама история.

Мы выходим с Юсси и Пертти из бара, где мои приятели по финской традиции купили на дорожку водки, и идем к машине. Когда мы уже готовы в нее залезть, к нам подбегает маленький человечек, достает из кармана офицерскую кокарду, сует ее финнам под нос и говорит задушевно ту самую замечательную фразу:

– Katso, please: military laki.

Плохо зная финский, я не обращаю внимания на злосчастное «laki». И без того все понятно: мужичок хочет продать иностранцам эту самую кокарду с военной фуражки, которую, не зная слова «кокарда», он и упоминает. Посмотрите, мол, пожалуйста. Я вежливо улыбаюсь в ответ и отмахиваюсь. Тем большее недоумение вызывает у меня реакция моих финнов. Они бледнеют, потом сереют. Трясущимися руками Юсси отмыкает машину. Косясь то на меня, то на субъекта с кокардой, Пертти спрашивает:

– Можно ехать?

– Конечно, – недоумеваю я.

Мы трогаемся с места. Финны все время воровато оглядываются. Они, в отличие от меня, поняли ситуацию совсем по-другому.

– Это из-за водки? – спрашивает Юсси, его глаз нервно подергивается.

– Что из-за водки?

– Проблемы с военными.

– У вас проблемы с военными? Какие проблемы? Вас что, пограничники задержали при въезде?

– Нет, но вот этот товарищ…

– Какой?

– Да вот только что. Из ЧК. С полицейским значком, который он нам предъявлял. Это из-за водки? Мы не имели права столько покупать, да? Это стратегический русский продукт?

Тут я начинаю понимать, о ком идет речь, и пытаюсь выяснить, что же такое произошло. Через пять минут ситуация проясняется. Финны сияют от радости:

– Мы думали, что в лучшем случае нас отправят на двадцать пять лет в Сибирь. А в худшем – вывезут за город и расстреляют без суда и следствия.

Гармонь, моя любимая

Ари опостылела жена. Но он очень любит свою семилетнюю дочку Аниту. Это я знаю от него самого. И вот во время очередного приезда он проедает мне плешь просьбами достать для Аниты гармошку. Бизнес ему не в бизнес.

– Когда закрываются магазины? – теребит он меня с обеда. – Мы успеем? Я должен ее купить во что бы то ни стало.

– Успеем, успеем, – утешаю я его.

Задача оказывается элементарной. Все полки в салоне музыкальных инструментов уставлены гармошками, баянами, аккордеонами всех размеров, цветов и фасонов. Ари пробует пару инструментов. Играть он не умеет, поэтому звуки извлекает душераздирающие. Вдруг его блуждающий взгляд устремляется на балалайку.

– Игорек, как ты думаешь, что играет громче – гармошка или балалайка? – ищет он моего совета.

– Думаю, что гармошка, – теряюсь я. – А твоя дочка на чем хочет играть?

Ари хмурится:

– Да ей, собственно говоря, все равно. Она ни на чем играть не умеет. Я целыми днями на работе. А жена все время дома. Так хочется, чтобы дочка играла как можно громче. Я гармошку беру. Пусть играет. Чтоб у жены голова раскалывалась.

По две курицы за страницу

Ко мне в кабинет заявляется директор птицефабрики по

фамилии Булыга. Он держит в руках бумажный сверток. Из свертка капает.

– Готов контракт, Игорюша?

Булыга – друг моего шефа. И мне пришлось взять на перевод его контракт.

– Угу, готов.

Булыга сует сверток мне в руки.

– По две курицы за страницу, Игорюша. Как и договаривались.

– Угу, – говорю я.

А что мне еще остается сказать? Денег у птицефабрики нет. А куры пока есть. И был еще один трактор. Какой-то новый, иностранный. Но его судьба уже решена переведенным мною контрактом. Булыга продает его шведам, а взамен получает для себя бэушную легковушку «вольво».

Я держу в руках сверток, и куриная кровь капает мне на туфли.

– Не тяжело вашим птичницам будет без трактора, Василий Сергеевич? Последний ведь он у вас? – спрашиваю я.

– Ай, – отмахивается Булыга, вытирая платком пальцы, – справятся! Не ходить же мне пешком на работу. Спасибо, Игорюша.

Неуверенный Егорыч

– Мы обязательно найдем вам хорошего переводчика с финского. Есть у нас такой человек. И за ним уже послали, – обещает Мана.

В директорском кабинете тесно. Мы учреждаем автотранспортное предприятие. И финны собираются продать нам седельные тягачи вместе с фурами. Разговор серьезный.

Чтобы порадовать Сеппо, Мана послал за своим знакомцем Петром Егоровичем.

Пока Егорыч не появился, мы приступаем к переговорам. Технические термины для меня трудноваты. Разговор идет медленно. Однако в течение часа мы все же выясняем модель тягача, грузоподъемность фуры и объем кузова, количество осей, в том числе ведущих, нагрузку на грунт, нагрузку на ось, тип рефустановки, расход топлива ведущего дизеля и дизеля рефустановки и подходим уже к температурным максималам рефустановки…

В это время в кабинет заходит мужичок с папочкой в руке.

– Егорыч! – приветствует его Мана.

Мужичок достает из папочки русско-финский словарик, что сразу меня настораживает, и приветствует наших партнеров:

– Терве! (Здрасьте!)

Финны склабятся в ответ и жмут Егорычу руку.

– Теперь дело пойдет, – радуется Мана. – Сейчас выясним максималы.

– Я немного потренируюсь? – спрашивает наш новый друг. – Давно, знаете ли, не общался.

Шеф мрачно кивает:

– Приступайте. Только быстрее.

Егорыч изрыгает на финнов, подбирая слова, какую-то тираду. Я ничего не понимаю. Но в глазах Сеппо и Юсси тоже сквозит напряженное внимание.

– Митя? (Чегось?) – переспрашивают они.

Мужичок повторяет заход. Наверное, это и есть тренировка. Юсси начинает втолковывать Сеппо смысл сказанного.

– Сеппо что, по-фински не понимает? – бурчит шеф.

Тем временем для Петра Егоровича наступает момент истины. Финны наконец-то разобрались с его вопросом и начинают что-то объяснять. Теперь уже Егорыч поминутно спрашивает: «Чегось?» – и финнам приходится начинать все сначала.

Проходит минут двадцать. Финны взмокли. Егорыч издергался. Он нервно мусолит словарик. Шеф выпил уже три чашки чая. Мана скурил пять сигарет. Андрей, директор будущего предприятия, ерзает на стуле. Я злорадствую.

Еще через двадцать минут Юсси начинает рисовать в блокноте машинку, объясняя что-то Егорычу на пальцах.

– Ну что, натренировались? – бурчит шеф.

– Про максималы спросите, про максималы, – торопит Андрей.

– Максималы? – удивленно поднимает бровь Петр Егорович. – Насколько я понял, здесь речь, кажется, идет о какой-то машине. Но я еще не уверен, хотят ли они ее продать или купить…

Терве, терве, негодяи!

Наше автотранспортное предприятие рождалось скоропостижно и в муках. Из-за спешки в его уставе можно было вычитать подобные перлы: «В правление делегируется по одному человеку от каждой из двух сторон-учредителей – итого три человека». Но вот финны привезли нам первую подержанную «вольвушку», и работа закипела.

Как оказалось, на максималах Егорыча беды не закончились. За первые полгода работы на тягаче полетели кардан, коробка передач и двигатель.

– В этом есть и светлая сторона, – утешал я Андрея. – Теперь у тебя практически новая машина.

Андрей вертел в руках счета за ремонт и плакал крупными солеными слезами.

Последней каплей горя явился интернациональный экипаж. Финны настояли на том, чтобы одним из водителей был дальний родственник Сеппо – алкоголик Пентти, который тут же стал оказывать разлагающее действие на своего русского коллегу Петю.

Петр и раньше-то не был трезвенником. А теперь под руководством финского тезки и вовсе стал пошаливать. Расписание рейсов машины, как у парусной шхуны, целиком зависело от игры стихии. Чтобы выезд состоялся, требовалась ситуация, когда хотя бы один из водителей был трезв. А предсказать это заранее было непросто. Тем более что пили они почти всегда вместе.

– Заведи себе гадалку или астролога, – предложил я Андрею.

Андрей выругался матом, а потом извинился.

Даже при счастливом стечении обстоятельств, когда машина трогалась с места и без поломок доезжала до границы, ни один рейс не обходился без сюрпризов. Как-то раз наши «пентти» прикрепили сверху на фуру ящик водки, не зная, что таможенный пост оснащен видеокамерой слежения на мачте. Когда через пять часов мы с Андреем приехали на границу платить штраф, таможенники все еще хохотали.

В другой раз водилы умудрились потерять «матка лупа» (разрешение на проезд грузового транспорта по финской территории). Эту самую «матка лупа» им выдали в гараже в полиэтиленовой папочке. Через двести пятьдесят километров, когда они добрались до границы, она таинственно исчезла.

Мы с Андреем и девственно новой «матка лупой» прибыли, как всегда, через пять часов. Таможенники утирали слезы от смеха. Когда Андрей стал кричать на Петьку так, что с мачты упала видеокамера слежения, один из них подошел ко мне и попросил не наказывать драйверов.

– Самый прикольный экипаж, – сказал он. – Мы ждем каждого их рейса. Без них скучно работать.

– Я тоже каждого их рейса жду! – сказал Андрей демоническим голосом и положил под язык нитроглицерин.

В это время из кабины грузовика высунулся пьяненький Пентти.

– Терве, терве! – помахал он рукой нам с Андреем и задумчиво улыбнулся.

– Терве! Терве! Негодяи! – рявкнул Андрей и случайно проглотил нитроглицерин.

Капитанский капкан

Один знакомый сосватал мне английского шипчандлера (судового поставщика). И мы с ним отправились в Нижний Новгород для переговоров с Волжским речным пароходством. Весь день переговоры шли великолепно. Но вечером мы имели несчастье назначить встречу с неким капитаном.

Наши капитаны – народ особенный. Любой из них несет в себе богатую коллекцию дурных привычек. Одни слишком много пьют. Другие постоянно ругаются матом. Третьи…

Впрочем, все эти проблемы разрешимы. Особенно, когда вы путешествуете с шипчандл ер ом. Но одна из капитанских дурных привычек (ей инфицировано все поголовье отечественных капитанов) особенно зловредна: они считают, что умеют говорить по-английски. Наш капитан не был исключением.

– Моя есть говорить сама собой, – с порога обратился он на ломаном английском к моему другу.

Эта фраза сразу же зародила во мне некоторые сомнения относительно его лингвистических способностей. Но изменить что-либо я был не в силах – капитан просто рвался в бой. Совсем как старая полковая лошадь, вновь почувствовавшая себя под седлом. И я позволил ему мучить моего английского друга. Переговоры начались.

– Видите ли, капитан… («You see, captain…»), – начал несчастный шипчандлер.

Это «видите ли» было его любимой фразой. И он начинал ей чуть ли не каждую свою мысль. Больше он этого не делает. После той самой встречи с капитаном.

– Видите ли, капитан… – начал он.

– Спасибо, спасибо, огромное спасибо за комплимент, – прервал его капитан, зардевшись и озарив лицо стеснительной улыбкой. – Но я должен быть откровенен: я не морской, а речной капитан.

Дело в том, что в английском языке слова «морской» (sea) и «видеть» (see) звучат одинаково. Последовала долгая пауза, во время которой шипчандлер пытался понять, что пошло не так. Когда он сообразил, в чем дело, он начал снова (это был ложный шаг):

– Видите ли, капитан…

– Прошу прощения, – снова с улыбкой, – но я не морской капитан – я речной капитан.

Что можно сказать о нашем морском волке? Он был профессиональным моряком. И все его знания лежали в сфере его профессии. Он не был лингвистом. Он ничего не знал об омофонах, которые пишутся по-разному, а произносятся одинаково. И во фразе «you see, captain…» ему слышалось «you’re a sea captain…»

Сначала у меня было желание вмешаться. Но затем мне пришло в голову, что мы были гостями капитана. Следовательно, было бы абсолютно бестактным обращать внимание на его ошибки – он так гордился своим английским. Поэтому я хранил молчание.

Охваченный паникой шипчандлер бросил на меня дикий взгляд и сделал третью попытку. На этот раз без своего «видите ли». Капитан был счастлив поддержать разговор. Но уже второе или третье предложение мой друг начал со своей коронной фразы. Улыбка на лице капитана не оставила никаких сомнений. Шипчандлер замолк и обреченно выслушал получасовую лекцию о специфике речного судовождения и принципиальной разнице между морем и рекой. Да, наш капитан был большим патриотом своей профессии.

Они разговаривали более четырех часов. Я сожалел о потраченном напрасно времени. Шипчандлер сожалел, что вообще появился на свет. Капитан сожалел о тупости шипчандлера, но не мог предать свою профессиональную гордость.

Когда мы прощались, капитан заметил:

– Волга – это судьба моя!

– О да! – воскликнули мы с англичанином в один голос.

Только без макарон!

В городе суета: грянул международный форум. Я приезжаю в гостиницу забирать своего норвежца.

Первым, с кем я нос к носу сталкиваюсь в холле, оказывается Мартти – финн-переводчик. Одно время его таскал с собой Сеппо. Мартти был его идеей фикс. Когда я услышал Мартти в первый раз, то принял его за чеха или хорвата. Славянская суть языка, на котором он говорил, была очевидна. Но понять я не мог ни слова.

– Так это ж он по-русски шпарит, – гордо объяснил мне Юсси.

– Ага, понятно, – хмыкнул я.

Но, если честно, то понятного было мало.

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3