Метро 2033. Крым-2. Остров Головорезов

Ультразвуковая атака тут же прекратилась.

– Детеныш? – поинтересовался Кайсанбек Аланович.

– Он самый, – подтвердил Пошта. – Молодец, Костя, – добавил он, возвращая мальцу перемазанный кровью бумеранг. Оказывается, пацан успел заточить края метательного снаряда, и теперь бумеранг, ставший еще более смертоносным, следовало брать аккуратно, чтобы не остаться без пальцев.

– Тогда родители его должны быть поблизости, – сказал профессор и оказался прав.

Два нетопыря – взрослые особи, раза в три крупнее детеныша, спикировали с неба, оглашая окрестности беззвучным ультразвуковым воплем. От акустического удара зазвенело в ушах, Пошта испугался было, что полопаются барабанные перепонки, – и экспедиция, начавшаяся славно, погибнет тут же от проклятых нетопырей – но профессор (кто бы мог ожидать от интеллигента!), преодолевая нагнетаемую ультразвуком панику, вытащил «Зиг-Зауэр» с заранее прикрученным глушителем и снял первую мышку, что называется, влет, положив полмагазина экспансивных пуль прямо в отвратительную морду.

А вот Бандеролька подвела. Она, конечно, успела высунуть дуло снайперской винтовки в окно и выстрелить, но промазала – не так-то просто пользоваться оптикой, тем более в сумерках – а потом не смогла быстро передернуть затвор.

«Надо было ей полуавтоматическую винтовку дать», – успел подумать Пошта, уходя кувырком от атакующего нетопыря. Сложнее всего было удержаться и не срезать тварь очередью из автомата.

Профессор выстрелил еще пять раз, звуки выстрелов были похожи на шипение змеи – но промахнулся. У Бандерольки, видимо, заклинило гильзу – девушка судорожно дергала затвор, но безрезультатно. Костя метнул бумеранг, тот пролетел в сантиметре от нетопыря и с жужжанием описал дугу в воздухе, после чего воткнулся в землю. Телеграф выхватил нож – здоровенный тесак с клинком полметра длину и пилой на обухе и приготовился вступить в рукопашную.

И тут у Штемпеля сдали нервы. Листоноша вскинул дробовик и выстрелил.

Грохот двенадцатого калибра разорвал тишину поселка Советский на миллион осколков. Заряд картечи превратил нетопыря (папашу или мамашу невинно убиенного детеныша) в мясной фарш, но ночь уже огласилась хлопаньем кожистых крыльев.

– Заводи! – заорал Пошта. – По машинам! На прорыв!

Телеграф метнулся в «Мародер» и уже через мгновение торчал в пулеметном люке, сжимая рукоятки управления огнем. Бандеролька, отчаянно матерясь, перебралась на водительское сиденье «Тигра» и повернула ключ. Стартер беспомощно заскрежетал. Перегревшийся радиатор пыхнул паром.

Пошта рванул к «Мародеру», открыл капот, вернул кабели зажигания на дизель, после чего вытащил из багажника трос и накинул на задний форкоп.

– Держи! – крикнул он, протягивая буксировочный трос Штемпелю. – Мы вас вытащим!

– Нет, – покачал головой Штемпель. – Езжайте, я прикрою. Это моя вина. Я стрелял. Я их разбудил.

– Кончай фигню нести! – рассвирепел Пошта. – Выберемся все! Привязывай!

Вдвоем с профессором Штемпель закрепили трос на бампере «Тигра» и залезли внутрь.

– Костя, водить умеешь?

– Обижаешь, командир! Меня дядька в прошлом году научил.

– Тогда садись за руль! – скомандовал Пошта. – Телеграф, прикрывай!

Телеграф послушно полоснул по небу с мельтешащими тенями длинной очередью. Звук был похож на треск разрываемой ткани. Каждый пятый патрон в ленте был с трассирующей пулей, от чего небо озарилось сполохами и стало видно, сколько тварей перебудил неосторожный выстрел Штемпеля.

Тысячи их!

«Мародер» натужно взревел, трос натянулся как струна – и могучая машина потащила за собой заглохший «Тигр». «Да, с такой скоростью мы далеко не уйдем», – понял Пошта. Он запрыгнул в кузов «Тигра», схватил ближайшую бочку с бензином и, крякнув от усилия, вышвырнул ее наружу, после чего выскочил сам, выхватил нож и начал дырявить толстую жесть.

Бензин хлестал во все стороны, от паров закружилась голова. Это хорошо, это славно, пары нам и нужны – без паров фиг ты пулей бензин воспламенишь…

Отстреливаясь из «Тавора» короткими очередями по пикирующим нетопырям, Пошта запрыгнул обратно в «Тигр» и, дождавшись, пока возле бочки соберется достаточное количество тварей, выстрелил по ней.

Тщетно! Крошечные пульки «Тавора» пробили бочку, ударились об асфальт – но не высекли ни единой искорки. Эх, были бы бронебойно-зажигательные, или хотя бы трассеры.

– Так не получится, – констатировал очевидное Штемпель, методично пополняя патронами магазин дробовика. – Погоди, я сейчас.

Он как-то очень спокойно, почти меланхолично выпрыгнул из еле ползущего на буксире «Тигра», пару раз выстрелил из «Моссберга» и пошел к бочке.

– Штемпель, стой! – заорал Пошта, но друг не обратил на него внимания.

В руке у Штемпеля появился фальшфейер. Штемпель дернул шнур, сигнальный патрон вспыхнул и загорелся, разбрасывая искры. Штемпель коротко размахнулся и швырнул факел в бочку.

Взрыв был до неба. Огненный столб взметнулся метров на пятнадцать вверх, превращая кружащих нетопырей в обугленные скелеты – и, что более важно, привлекая к себе всех остальных, летящих на шум и на тепло.

На фоне пылающего бензина даже ревущий движок «Мародера» и кипящий радиатор «Тигра» казались нетопырям слишком незначительной мишенью.

Штемпель стоял перед гигантским пламенем, широко расставив ноги, и стрелял по нападающим мутантам из дробовика.

– Надо остановиться! – заорал Пошта. – Посигналь им! – велел он Бандерольке. – Надо его подождать!

– Не надо, – мягко, но настойчиво возразил профессор. – Он не затем выпрыгнул. Если мы остановимся – они нас догонят. И все будет напрасно!

– Но же его сожрут! – едва не всхлипнул Бандеролька.

– Это его решение, – сказал Кайсанбек Аланович. – Он жертвует собой, чтобы спасти нас. Давайте уважать его выбор.

– Твою ж мать, – простонал Пошта, глядя как пикируют на Штемпеля все новые и новые твари.

«Мародер» ревел, пулемет в руках Телеграфа огрызался короткими очередями. Пошта и профессор стреляли по шальным, одуревшим от громкого звука и яркого света нетопырям. Буксируемый «Тигр» подпрыгивал на ухабах.

А в поселке Советский отстреливался, прикрывая отход товарищей, листоноша Штемпель.

Пошта искренне надеялся, что старый друг сможет выбраться из этой передряги хотя бы живым.

Глава 5

ЛЮДИ В ЧЕРНОМ

Для есаула Николы Дорофеева это был уже сотый выезд на патрулирование; для хорунжего Данилы Осадчего – первый. Разумеется, Данила нервничал, но виду старался не подавать. Суетился перед выездом, все проверял и перепроверял по двадцать раз, прикрикивал на подчиненных, то и дело заставлял их прыгать, чтобы проверить, не звенит ли снаряга, переупаковывал свой рюкзак трижды, а то и четырежды – словом, вел себя точно так же, как Дорофеев перед своим первым выездом в Степь.

Сам есаул Дорофеев, глядя на всю это возню, только посмеивался в усы. «Чай, не пластуны, не в разведку идем», – ругались казаки, но приказания хорунжего выполняли. Наконец, Данила Осадчий остался удовлетворен итогами сборов и скомандовал.

– По коням!

По коням сели только рядовые казаки – молодые, необстрелянные еще бойцы оседлали полтора десятка понурых лошадок, навьюченных патронами и тюками с провизией, а есаул и хорунжий заняли места в «уазике», запряженном четверкой першеронов.

– Ну, с богом! – сказал Данила и перекрестился.

– С богом так с богом, – кивнул Никола.

И казачий разъезд тронулся в путь. Было их всего восемнадцать человек, считая Кирилла по кличке Дебил – умственно отсталого парнишку взяли с собой как амулет, этакий оберег, для везучести, а в обязанности вменили роль кучера в «уазике» и повара на привале. В последнем есаул сомневался: вряд ли умственных способностей Дебила хватит даже на то, чтобы сварить кулеш; ну да ладно, зато посуду мыть будет!

Хорунжий Данила тоже, с точки зрения Дорофеева, особым умом не отличался – зато бредил оружием и рвался повоевать хоть бы с кем, и все мечтал, что гетман определит его в пластуны. Молод, рвется с поводка, надо приглядывать, как бы не натворил глупостей.

Пятнадцать же казаков, не нюхавший пороха, были отправлены в легкий степной разъезд именно с этой целью – понюхать вышеозначенный порох и приобрести хоть какой-нибудь опыт настоящего патрулирования.

– Ну и где эти бандиты? – спросил Данила Осадчий уже на третьем часу патрулирования.

Окружающий пейзаж не отличался разнообразием: ровная, как стол, степь тянулась от горизонта до горизонта, и лишь колыхание трав на ветру придавало жизни мертвой крымской равнине.

– Гы-гы! – отозвался с водительского сиденья Кирилл-Дебил. Это был самый популярный звук в его лексиконе.

– Потерпи, – сказал Дорофеев назидательно. – У нас выход – на две недели, а ты хочешь сразу бандитов найти. Сами нас найдут, не переживай.

– Ну да, ну да, – заныл Данила. – Эх, поздно я родился, все самое интересное пропустил! Войну с мутантами – пропустил. Войну с татарами – пропустил. Катаклизм – тоже пропустил.

Даже налет на Летучий Поезд неделю назад – и то пропустил. Как скучно мы живем, хлопцы!

– Ы? – не понял Кирилл.

Никола усмехнулся.

– Ничего, и на наш век приключений хватит…

Начинало темнеть, небо наливалось багрянцем. Остановились на привал. Никола вытащил из багажника толстый моток джутовой веревки и протянул Даниле:

– На, разложи по периметру лагеря.

– Это зачем еще?

– Чтобы змеи не заползли!

Осадчего передернуло. Змей он боялся. И не напрасно – в Степи встречали твари до двенадцати метров длиной, способные заглотить человека целиком; есаул видел однажды, как такая гадина, похожая на пожарный шланг, лежала неподвижно, переваривая крупную добычу – одна половина змеи была раза в три толще другой…

– Тогда тут не веревка, а канат нужен, или цепь якорная!

– Где я тебе посреди Степи цепь найду? Используй что есть.

Наконец, разбили лагерь, вырыли яму под костер – огонь в Степи виден издалека, а вот дым ночью почти незаметен, поставили Кирилла варить кашу. Потом выбросили горелое месиво, надавали Дебилу подзатыльников и заставили песком драить казан, сами же открыли консервные банки с тушенкой.

– Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, – прочитал Данила на дне банки и облизал ложку. – Надо же. А вкусно, не испортилось.

– Умели делать, – веско сказал Никола. – Не то что нынче. В дерьме живем, дерьмо жрем, дерьмом станем.

– А отчего так, Никола Богданович?

– А оттого, что после Катастрофы людей и так осталось мало, а с мозгами и того меньше. Повыбили их. До Катастрофы как оно было? Есть мозги – иди в ученые, нет – иди в солдаты. Вот тупые умных за жратву и поубивали. Правильно один умный человек говорил: ежели в государстве отделяют умственное воспитание от физического, то править этим государством будут трусы, а охранять его будут дураки. Ну вот, так и вышло.

– Но ведь сколько лет уже прошло после Катастрофы! Неужели новых умных не нарожали?

– Может, и нарожали, да только смысл-то в их уме? Сколько всего утеряно, сколько забыто! Даже тушенку делать разучились, только и можем, что старые склады искать да потрошить. А как кончатся запасы? Закрома Родины, они знаешь ли, тоже не бездонные.

– Эх, – мечтательно вздохнул Данила. – Вот бы найти такой склад, чтобы на всю жизнь хватило!

– Я и говорю: только про свою жизнь и думаем. О будущем надо думать…

Из темноты донесся условный свист – часовые кого-то засекли. Есаул и хорунжий подскочили, схватились за автоматы. Но пришельцы, похоже, попались мирные и дружелюбные: не крались, а шли в полный рост, и издалека приветствовали казаков кличем:

– Э-ге-гей, служивые! Пустите к костру переночевать?

– Кто такие будете? – строго осведомился есаул Осадчий.

– Листоноши мы, – ответили из темноты. – Я – Марка, а это – Конверт. В Судак идем.

– Не ближний свет… Ладно, проходите. Хоть новостями поделитесь…

Листоноши оказались парнем и девушкой – коротко стриженная, худенькая, она издалека казалась ребенком. Дорофеев сразу определил: любовь у них, зуб даю! – вон как друг на дружку зыркают, молодежь!

Присели к костру, разговорились. Особых новостей из мира листоноши не знали, потому что уже почти месяц шли из Джанкоя, своей цитадели, в полуразрушенный Судак – заходя в каждый попутный хутор и собирая корреспонденцию.

Никола Дорофеев листонош уважал. Смелые ребята, хоть и мутанты. Нужное дело делают.

– Глядишь, так и связь наладится, потом газеты начнем выпускать, – посмеивался он.

– Что газеты, – отвечал Конверт. – Журналы! Альманахи! Книги – почтой!

Кирилл издавал звуки «гы» и «ага».

Ближе к полуночи стали укладывать спать. Бедняга Данила, перепуганным россказнями про гигантских змей, решил ночевать в «уазике», для верности обложив веревкой и его. Никола проверил, стреножены ли лошади, и расстелил спальник под открытым небом. Конверт и Марка споро поставили небольшую палатку-черепашку, забрались внутрь и начали возиться – тихо, но слышно.

Часовых сменили. Кириллу налили рюмку водки, чтобы крепче спал – а то совсем разошелся Дебил на ночь глядя. Никола задремал.

Разбудило его бормотание Кирилла – традиционные «гы-гы» да «угу-угу». Чего Дебил разбушевался, оставалось непонятно, но спать под это было невозможно. Наверное, на водку так его дебильный организм отреагировал… Никола, мысленно матерясь, вылез из спальника и пошел бить Дебилу морду – но тот вдруг затих, да как-то странно, очень резко затих. Словно стукнули его чем-то тяжелым по затылку. Наверное, кто-то из разбуженных казаков опередил есаула…

Ну, раз уж вылез – не грех и посты проверить. А то казаки-то совсем зеленые, такие любят и подрыхнуть на посту, дуралеи. Никола тихо прошел через спящий лагерь, нашел веревку и прошел вдоль нее.

Первого часового он обнаружил почти сразу и, как и ожидалось, в горизонтальном положении. Спишь, собака, злорадно подумал Дорофеев. Ну, сейчас я тебе устрою. Он подошел к спящему казаку и со всей дури пнул того по ребрам. Казак не проснулся.

Он и не мог проснуться. Когда Дорофеев присел на корточки и перевернул тело, голова молодого казака запрокинулась под странным, неестественным углом.

Горло часовому перерезали мастерски – повыше кадыка, чтобы не смог заорать, и глубоко – почти до позвоночника. Очень-очень острым клинком.

Дорофеев подобрал уже ненужный мертвому казаку АК-74, бесшумно сдвинул вниз флажок предохранителя, аккуратно оттянул затвор на полдлины и пальцем проверил, есть ли патрон в патроннике. Есть.

По уставу следовало дать очередь в небо, трассерами, заорать: «Тревога!», поднять лагерь на уши, найти проклятых бандитов и перебить, но Дорофеев – старый охотник – нутром чуял, что лазутчики где-то поблизости. Зарезанный бедолага даже остыть не успел.

Начнешь шуметь – получишь пулю с вероятностью сто процентов. Да и взыграло старое, тоже охотничье: загнать гадов и положить наверняка, без шума и пыли, пока они не поняли, что обнаружены.

Дорофеев поудобнее перехватил автомат и начал красться обратно в лагерь, высматривая врагов. В темноте лучше смотреть чуть вниз, так угол периферийного зрения больше – а именно оно и работает в полумраке, замечая резкие движения.

Вот оно! Слева, на десять часов. Что-то черное шелохнулось в траве. Дорофеев вложил приклад в плечо, позиция «патрульной готовности» и развернулся на движение. Предохранитель он опустил в крайнее нижнее положение, одиночные выстрелы – нечего палить очередями, только патроны переводить, все равно только первая пуля летит в цель, остальные куда придется…

И в этот момент кто-то набросился на него сзади. Грамотно, надо сказать, набросился – не стал сбивать с ног или пытаться перерезать горло, а схватил за ремень автомата и дернул. Автомат вырвался из рук и ударил есаула в горло. Тот захрипел и попытался развернуться, но не тут-то было: нападающий уперся ему коленом в спину, аккурат в позвоночник.

«Доигрался, старый хрыч, довыпендривался, – в отчаянии подумал Дорофеев. В глазах у него потемнело, ноги ослабли. – Сейчас додушит меня – и всех ребят вырежет, гад!».

Из последних сил Никола рванулся вперед, падая на одно колено и уходя в кувырок. Горло, придавленное ствольной коробкой автомата, едва не хрустнуло – но выдержало, такие мы, казаки, жестоковыйные, а невидимый лазутчик, не успев выпустить ремень, полетел кубарем над головой есаула.

Вот теперь мы повоюем, мрачно подумал Дорофеев, поднимаясь с колен.

– Тревога! – попытался заорать он, но из полураздавленной гортани вырвался лишь неясный хрип.

Ладно, придется своими силами. Нагибаться за автоматом есаул не стал – в руках одетого во все черное бандита в маске свернул кинжал. Есаул прыгнул и вцепился в руку бандита, пока тот не успел подняться с земли. Держа запястье двумя руками, Никола начал колотить этим запястьем об землю, твердую, спекшуюся на солнце крымскую землю – и нож все-таки вылетел из ослабевшей ладони. Но бандит оказался тоже не промах – ловко извернулся, обхватил есаула ногами и так сдавил ребра, что те затрещали.

Есаул размахнулся и от души врезал по черной балаклаве. И тут же пожалел об этом – бандюга подставил под удар лоб, у Николы заныли разбитые костяшки кулака. Ведь знал же, старый дурак, что в драке лучше бить открытой ладонью. Ну ладно!

Локтями Никола ударил по бедрам бандита, тот расцепил ноги, и Дорофеев тут же вскочил. Черный сбил его подсечкой и уселся сверху, пытаясь задушить. Бедное горло саднило дико, сил терпеть не было.

Краем глаза Никола увидел, как из «уазика» выскочил Данила – в одних трусах и с автоматом наперевес. С перепугу и недосыпу хорунжий лупанул длинной очередью – и, разумеется, промазал. За спиной у него нарисовался еще один черный – схватил Данилу пятерней за глаза, запрокинул голову и полоснул по горлу.

Данила упал и даже не захрипел.

Никола напрягся из последних сил, сопротивляясь удушению – сейчас должен был проснуться весь лагерь, но никакого движения вокруг не наблюдалось.

«Оглохли они, что ли», – угасающим сознанием удивился Никола – и тут до него дошла страшная правда: некому было просыпаться.

Загадочные люди в черном перерезали всех.

«Двое в черном, – пронеслось в голове у Дорофеева, – листонош тоже было двое! Неужели это…»

Лишенный кислорода мозг наконец-то отключился, и есаул казачьего войска Никола Дорофеев умер. Поэтому он не узнал, что к нападавшим присоединился третий человек в черном, чье лицо скрывалось за искусно выкованной серебряной маской.

* * *

В гареме хана Арслана Гирея Второго после полуночи наступала тишина. Укладывались спать даже самые непоседливые наложницы, понукаемые старшими женами, разбредались по кельям евнухи, прекращал бренчать на гитаре невольник-музыкант, возвращался в свои покои сказитель по прозвищу Телевизор. И даже охрана, грозные янычары, начинали потихоньку кемарить на постах – спокон веков дежурить в гареме означало для янычар хорошенько выспаться на работе, потому что ну кому в здравом уме и трезвой памяти придет в голову нападать на гарем?

Никаких государственных секретов жены и наложницы хана не знали, сам хан здесь бывал редко – все дела, дела, все некогда, а когда есть время, проще вызвать кого-то к себе в покои, чем приходить в курятник лично и выслушивать кудахтанье почти сотни сексуально неудовлетворенных цыпочек. В общем, с точки зрения захватчика, буде таковой отыщется, гарем был не целью, а добычей.

Вот и дремали янычары, поставив автоматы на предохранители и спрятав традиционные ятаганы в ножны.

Спали наложницы вповалку – отдельных спальных мест младшему обслуживающему персоналу не полагалось, один общий матрас на десять-пятнадцать человек. На время сна были забыты дневные распри и дрязги, девушки сопели и обнимались, чтобы было теплее, ночи в этом году в Бахче-Сарае стояли холодные.

Спали любимые жены Арслана Гирея – было их пять, но особенно хан выделял двух, Диляру и Таглиму, за красоту, молодость и ум; чаще других приглашал он их к себе в спальню, что вызывало нездоровую зависть среди прочих. Диляра и Таглима, в свою очередь, терпеть не могли друг дружку, и всячески боролись за звание самой любимой, самой желанной, самой главной жены. Хан Арслан Гирей Второй об этом знал и всеми силами вражду между женами поддерживал, искренне полагая, что здоровая конкуренция между поставщиками услуг всегда на пользу потребителю.

Спал жирный, как и полагается, евнух по прозвищу Гусь, формальный глава гарема, он же – завхоз, он же – прораб, он же – внештатный психолог и жилетка для рыданий.

Замерло все в гареме. Замерло все до рассвета.

И только одинокая тень отделилась от стены, почти неразличимая на фоне узорчатого персидского ковра, и бесшумно двинулась в сторону опочивален жен. Шаги тени были медленны и плавны, как у ленивого кота.

Тень миновала посапывающих наложниц, не обратив внимания на обнаженные руки и ноги, торчащие из-под куцего одеяла, прошла мимо сопящих янычар. Возле одного из них, здоровенного амбала, спящего стоя, словно боевой конь, у дверей в покои жен, тень задержалась.

Янычар, огромный, как скала, прислонился к дверям, сложил руки на автомате и тихонько похрапывал. Если бы он стоял чуть левее, и выбрал бы в качестве точки опоры дверной косяк, а не саму дверь, тень бы не обратила на него особого внимания.

Но он стоял в дверях.

Тень шагнула к янычару, в руке черного человека сверкнул короткий клинок. Ладонью тень зажала рот несчастному охраннику, а ножом пырнула снизу вверх, под челюсть. Клинок пробил кость, пригвоздил язык янычара к небу и достал до мозга. Самым сложным для тени было удержать падающую тушу амбала и его автомат одновременно – чтобы ничего не загрохотало.

Тень справилась.

Уложив труп часового, тень переступила через него и вошла в женскую спальню. Здесь посапывала Диляра – пышнотелая блондинка лет тридцати, изощренная в искусстве любви. На мгновение тень замерла над спящей женщиной, потом убрала кинжала и вытащила небольшой флакончик.

Стянув черную маску с прорезями для глаз, тень (а это оказалась девушка лет двадцати, с наголо бритой головой) надела респиратор и открыла флакончик, после чего поднесла горлышко к носу Диляры. Через пару секунд Диляра перестала дышать.

Тень нарочито небрежно уронила флакончик на кровать и пошла к выходу.

Только Аллах, Всеведущий и Всемогущий, ведает, что понадобилось Таглиме в спальне своей конкурентки и заклятой соперницы, но именно в эту минуту Таглима, стройная и изящная брюнетка, решила проведать уже покойную Диляру. То ли спереть у той косметичку, то ли подсыпать битого стекла в пудреницу…

Столкнувшись в дверях с крадущейся тенью, Таглима успела лишь коротко взвизгнуть – тень зажала ей рот, скрутила голову набок и резким рывком сломала шею.

Но взвизга было достаточно, чтобы растревожить гарем.

Пока янычары просыпались и матерились, евнух Гусь – ближайший к покоям жен хана – бросился выяснять, что случилось.

Его тень убила быстро и почти бескровно: когда колышущаяся туша евнуха пронеслась по коридору навстречу лазутчице, та легко запрыгнула на стену, оттолкнулась ногой, повисла на люстре и – спрыгнула вниз, целя обеими ногами в затылок Гуся.

Треск ломаемого позвоночника был почти не слышен. В отличие от звука падения стокилограммой туши.

Янычары начали орать: «Тревога!» – но было уже поздно: тень, порхая по стенам, точно призрак, добралась до ближайшего окна, выскочила за него и растворилась в ночи.

Спустя минут десять, когда улеглась паника, верещащих и бегающих наложниц загнали кнутами обратно под одеяло, янычарам пригрозили расстрелом, а жен обрадовали известием о гибели ханских любимиц Диляры и Таглимы, в гарем вошел Телевизор, приглашенный ханом Арсланом Гиреем в качестве эксперта-криминалиста – потому что основу репертуара сказителя составляли именно детективные истории-сериалы.

– Ну? – спросил хан, нависая над трупами любимых жен. – Кто это сделал? Казаки? Пластуны? Они?!

Телевизор присел на корточки, осмотрел Таглиму и ее сломанную шею, потом обнюхал синюшное лицо Диляры и заметил валяющийся под кроватью флакончик.

Зажав нос платком, Телевизор взял флакончик и посмотрел на этикетку.

– «Сделано в Джанкое», – прочитал он. – Нет, мой хан, это не казаки. Судя по почерку и мастерству исполнения, это сделали листоноши.

Хан Арслан Гирей Второй насупился и угрожающе щелкнул костяшками.

* * *

Матрос Воловик вязал на спицах. Увлечение это, несколько странное для молодого парня атлетического сложения, зачастую служило предметом насмешек со стороны сослуживцев – но недолго. Помимо вязания на спицах Воловик занимался рукопашным и ножевым боем, хорошо стрелял и все свободное время с энтузиазмом качал мышцы, что отбивало желание подшучивать над безобидным хобби.

Благодаря которому, между прочим, Воловик к вящей зависти коллег, щеголял долгими и промозглыми крымскими зимами в теп лом свитере плотной аранской вязки. А зимы в Севастополе выдались длинными и холодными, хоть и бесснежными.