Последний день Славена. Том второй

– Варягов и не будет видно, воевода… Они уже под Славеном чуть не в полном составе. И оба боеспособные воеводы ихние там, и Славер и Далята. От Астараты толку мало, если жена его сюда не пожалует и командовать не начнет. Чать, мимо тебя у Лосиного брода проезжали…

– Проезжали… Только не мимо, а кругом, но мне разведчики докладали… Я Бровке посоветовал оставшихся здесь «почесать» основательно. С этими-то и справиться можно, пока основных сил на месте нет. Князь Астарата, я с тобой, княжич, согласен, к войне годен мало… И бить, понятно, по частям надо. Здесь тысячи с три наберётся не самых лучших полков. Их и надо бы бить… А Бровка без приказа князя боится. И князь его к себе не пускает…

Сам воевода Бровка уже спешил навстречу княжичу со всегдашней своей подобострастной улыбкой. Человек вышел из низов, из простых воев, и привык к знати относиться с особым почтением. И, даже сам став воеводой, от привычки избавиться не смог.

Поздоровались, и воевода сразу начал вводить Вадимира в курс местной обстановки, словно сюда княжич приехал, чтобы именно заменить князя Буривоя.

Военег, стоя рядом и, слушая, откровенно морщился, но не от того, что слышал, а от тона, каким всё высказывалось. Не понравился доклад и самому Вадимиру.

– Подожди, подожди, тебе говорят… Что ты мне, как батюшке докладываешь… Я надеюсь сегодня же уехать назад…

Бровка растерялся откровенно. Должно быть, другого ждал.

– А мы как же?

– А как всегда бывает при живом и здоровом князе?.. Не знаешь?.. Пока жив Буривой, всё так же и будет… – резко сказал старый Военег, и взял княжича под руку, уводя к крыльцу, и оставив Бровку в недоумении. – Княжича жена ждёт… Её морозить нынче нельзя никак…

К саням с Велиборой пришлось всё-таки подойти. И руку пришлось протянуть, чтобы помочь ей выйти, а потом и на крыльцо взойти. Уже с крыльца княжна оглядела большой двор крепости. Вадимиру этот взгляд не понравился. Так хозяйка двор своего терема осматривает, радуясь и торжествуя, что он ей нравится…

* * *

Князь Буривой, как сообщили Вадимиру, ночь угрюмо просидел за столом, и недавно только, откинувшись спиной на скамью, уснул после того, как выпил одну за другой две баклажки хмельного мёда. Хмельной мёд в последние дни – единственная пища, которую он принимал, и единственное снадобье, которое помогало князю успокоиться.

Здесь, в крепости, не было гостиной горницы, как в княжеском тереме Славена, и ждать пришлось в прохладных, если не сказать, что холодных, полутёмных сенях, не отличающихся простором, по которому можно прогуляться, меряя шагами расстояние от стены до стены, и совмещая с этими шагами свои мысли. На скамью рядом с дверью сели втроём – княжич с княжной и воевода Военег. Ждать решили здесь, пока слуги заносили поклажу в верхние палаты, где раньше располагался Гостомысл с молодой женой. Дворовый человек, рассказавший о состоянии Буривоя, остался стоять рядом с входной дверью, на случай какого-то приказания, и смотрел хмуро. Когда страдал от болезни князь, страдали и все дворовые люди, так уж здесь издавна повелось. Буривой, как всем известно, короткостью нрава не отличался, и мог дурное расположение духа срывать на первом попавшемся под руку человеке. Чаще других под руку попадали дворовые люди, поскольку они всегда рядом.

– Отдохнула бы с дороги… – умышленно холодно, почти равнодушно, без заботливой настойчивости, вообще-то обычно ему свойственной от природы, сказал Вадимир жене, отвечая ей на её игру своей встречной и очень жёсткой игрой.

У Велиборы в самом деле глаза слипались. В сидячем положении в дороге по-настоящему выспаться невозможно. А здесь, чуть в небольшое тепло попала, её и сморило. Велибора, видно было, крепилась, но усталость своё брала.

– Я пойду, если только ты пообещаешь, что сразу позовёшь, как батюшка покличет, – поставила условие, и на Военега глянула, ища поддержки.

– Иди, как батюшка позовёт, и я позову, – холодно отговорился Вадимир.

Фраза прозвучала двусмысленно, хотя Велибора этого не заметила. Тем не менее, Вадимир мог не звать жену, пока сам князь Буривой её не позовёт. Сначала можно и без неё обойтись, а потом уже и позвать, чтоб совсем не расстраивать. В её положении тоже лишний раз расстраиваться не след.

– Не проводишь? – прозвучал холодный вопрос.

– Слуги дорогу покажут… – ответ оказался ещё более холодным.

Велибора ушла не только обиженная, но ещё и в большой тревоге, поскольку не понимала поведения мужа. Раньше он уже давно стал бы услужливым и предупредительным, старался бы предугадать каждое её желание, лишь бы она перестала сердиться.

– Что ты с ней так строго? – полушутя укорил Военег. – Её сейчас беречь надо…

– Дитё беречь надо… Согласен… А вот от неё след бы от самой беречься… – сухо ответил княжич, впрочем, не открывая воеводе нового О характере Велиборы знали в княжестве, наверное, даже смерды.

А Военег лучше других знал, на что способна его жена в своём стремлении к власти. И лучше других знал, на что она свою власть может употребить. ИА воевода, тоже хорошо знакомый с домашними отношениями в семье Вадимира, словом говоря одно, оставался доволен, что княжич начал ставить жену на место. Он сам бы с удовольствием подал Вадимиру такой же совет, но уже прошли те времена, когда Военег смел, как воспитатель, советовать княжичу…

* * *

Ждали приглашения к князю, и разговаривали.

Разговор, естественно, в первую очередь, зашёл о положении Славена.

Военега сильно беспокоило малое количество воев, оставшееся в городе. Княжич подробно обрисовал, как обстоят там дела. И даже приблизительный расклад дал – сколько за стенами словен, сколько против стен могут русы выставить. Рассказал о решении оставить часть малых крепостиц и острогов, чтобы усилить городскую дружину. В общем-то, положение продолжало оставаться серьёзным, но не слишком опасным. Не настолько опасным, чтобы рвать себе бороду в отчаянии… Сам воевода Первонег своё дело знал, полки в сечу за свою жизнь водил часто, и стенами прикрываться тоже умел искусно. В минувшие годы ни свеев, ни урман, жадных, и к богатой добыче рвущихся, в Славен не пустил. И положиться на воеводу можно было без опасения.

И Военег согласился:

– Стены крепки… Первонег за стенами отсидится. Не впервой ему… В Русе стенобитных машин нет, а тащить их из Бьярмии долго. И в поле на сечу воевода не выйдет, смекалки хватит…

– Опытен он… – кивнул Вадимир.

Потом, обговорив волнующие обеих темы, долго молчали в ожидании пробуждения Буривоя. Вадимир даже задремал, сидя на скамье, и прислонившись к стенке. После долгого пути в седле стенка, на которую опирается спина, создаёт ощущение возможности полностью расслабиться. Но положение всё равно остаётся неустойчивым, и Вадимир, засыпая, часто просыпался от ощущения того, что он падает. В действительности он только чуть пошатывался, но успевал, проснувшись, напрячь мышцы, и усидеть ровно.

Воевода Военег, несмотря на свой возраст, казался сделанным из хорошо калёного металла, и усталости не знал. Он тоже только недавно, вроде бы, покинул седло, хотя и успел какое-то время позволить себе отдохнуть. Этого ему, похоже, вполне хватило. И сейчас сидел, в ожидании пробуждения князя, прямо, и даже к стене не прислонялся, погруженный в какие-то свои думы.

В очередной раз Вадимир проснулся от постороннего звука. Открыл глаза как раз в тот момент, когда воевода Военег начал вставать, одновременно оборачиваясь в сторону двери. И сразу понял, что звук шёл из княжеской горницы. И дворовый человек, теперь уже другой, сменивший доглядывающего за князем в ночь, услышал звук, и, смешно косолапя, поспешил за дверь. Вышел через минуту:

– Идите, обоих, стало быть, зовёт…

В княжеской горнице было жарко натоплено, как любил то князь – это даже за порогом в холодные сени ощущалось, но сумрачно, должно быть, от плохо пропускающих солнечный свет бычьих пузырей, заменяющих стёкла. Только сейчас Вадимир сообразил, что на улице уже давно рассвело, и он, засыпая и просыпаясь, счёт времени совсем потерял, потому что окон в сенях, как известно, не бывает, и княжичу не на что было ориентироваться.

Поочерёдно шагнули за порог. Сначала княжич, потом воевода Военег.

Князь Буривой сидел на лавке за столом, лицом был тёмен, глазами красен, смотрел мрачно, хотя и пытался показать радость от прибытия сына. Но, должно быть, боль в теле мешала эту радость даже чувствовать искренне. И она же, конечно, помешала князю встать на ноги. Спальная скамья стояла тут же, рядом со столом, но застланная не перинами, а многими звериными шкурами, тоже, как Буривой любил. Так же он и укрывался медвежьей полостью.

– Здравия вам обоим… – приветствие отчего-то прозвучало почти, как невнятная ворчливая угроза. Или это сказался голос, со сна севший, да ещё болезнью надломленный, многократно и безвозвратно треснувший.

– Здравия тебе, батюшка, от меня и от всего Славена… – княжич ответил как можно мягче, но на это ему не потребовалось чрезмерных усилий. Он просто говорил так, как чувствовал. При всей суровости и частой несправедливости Буривоя, Вадимир всё же любил его, хотя с самого детства побаивался.

– Силы и здравия, княже, от меня и от моего полка… – по военному коротко и строго, с большим почтением сказал воевода.

Буривой прокашлялся, горло прочищая. Сам почувствовал, что говорит не как следовало бы говорить грозному воину, военачальнику и владетельному князю.

– Быстро же добрался, сынок… – но и теперь в словах Буривоя, обращённых к Вадимиру, было так мало знакомых ноток, так неузнаваем был ломающийся слабый голос, что княжичу в первый момент показалось, что это вовсе и не отец говорит, а кто-то невидимый, за его широкой спиной прячущийся. И только отдельные – лишь отдельные! – нотки властности оставались прежними, подкармливаемые всегдашней неукротимостью княжеского духа. – Как добрались? Без ненастья в погоде и в людях?..

– Добро добрались, батюшка, – Вадимир постарался говорить мягче даже, чем он говорил обычно, такое сильное впечатление произвёл на него сломленный болью отец. – Торопились, как ты и велел, коней не жалели, мороза с ветром не пугались…

– Садись тогда. Если и есть в ногах правда, то она не наша… – теперь Буривой оттаял совсем. То ли окончательно проснулся, то ли боль на какое-то время отпустила. – И ты воевода, садись тоже. Я тебя специально звал, чтоб с Вадимиром вместе находился, поскольку ты его наставником с детских лет был, тебе, стало быть, и помогать ему, когда нам всем худо… А о здоровье вы, ни тот, ни другой, меня, стало быть, и не спрашиваете?..

Последняя фраза прорвалась вдруг, и почувствовалась в ней капризная обида, но сам же Буривой, видя, в какое смущение ввёл и сына и воеводу, себе больше, чем им, ответил:

– И правильно… Что ж тут спрашивать… И так всё ясно и видно… Не Буривой я уже… Только тень его бессильная осталась на этой скамье, сидит, думает незнамо о чём, изредка говорит, да не всегда впопад… А самого Буривоя уже нет. Нет его больше…

Он выпил что-то из берестяной кружки.

– От Гостомысла вестей нет?

Вадимир и ответить не успел, как дверь отворилась без стука, и вошла Велибора. Тихо вошла, бочком, но тут же поклонилась так низко, насколько ей живот позволил, и к Буривою устремилась, чтобы обнять. Но тот остановил её стремление к проявлению любви вялым жестом – ладонь вперёд выставил, и на сына коротко успел глянуть. И будто бы ситуацию прочитал.

– Я рад, дочка, что и ты приехала, но когда в доме разговаривают мужчины, к ним входить нельзя. Подожди, когда тебя позовут…

Это было сказано предельно спокойно, без обычных резких интонаций, и надо было знать Буривоя, чтобы понять, каких усилий ему стоило произнести фразу так.

Велибора взор потупила, и, пятясь, направилась к выходу. Перед дверью всё же успела не посмотреть, а стрельнуть сердитым взглядом в мужа. Тот сохранял спокойствие и даже, как ей показалось, торжествовал…

– От Гостомысла вестей нет? – повторил Буривой вопрос.

Велибора, конечно же, вопрос слышала, и ей он отдался болью в сердце. Это Вадимир понял по выражению лица жены, медлившей с выходом.

– Нет, батюшка. Но сейчас он уже должен вести переговоры, и я не думаю, что они затянутся надолго. Надеюсь, что брат скоро вернётся. Старец волхв Вандал, которому Гостомысл очень верит, просил его торопиться… И мы все его ждём с нетерпением. И весь Славен ждёт…

Теперь Велибора вышла, сердито закрыв дверь. Впрочем, наверное, это только Вадимиру показалось, что она дверь закрыла сердито. Князь с воеводой ничего не заметили. Но из-за двери голоса раздались. Похоже, княжна хотела у двери остаться, чтобы разговор слышать, но дворовый человек, своё дело знающий, что-то высказал ей. Судя по тому, что продолжения не последовало, Велибора подчинилась. Суровость мужа и приём тестя на неё подействовали так, что она не могла уже вести себя в соответствии со своим привычным норовом.

– Когда собирается порадовать наш дом новый детский крик? – глядя на дверь спросил князь, голосом показывая, что сердце его отмякло при виде живота невестки.

– Ждём уже через неделю, – ответил Вадимир.

– Не надо было её с собой брать… Это я её избаловал… А ты, сынок, в строгости жену держи… Своё место она знать должна… Что в Славене? Рассказывай…

Глава третья

После одновременной гибели двоих сыновей в удачно для вагров сложившемся сражении против франков, у вдового к тому времени князя Бравлина Второго оставалось шестеро дочерей, две из которых по возрасту были пока незамужними. Забота для мужчины, тем более, обременёнными заботами другими и безостановочными, и трудноразрешимыми, немалая, но Бравлин вполне мог оставить громадный дом на Замковой горе, который в народе называли замком, на попечительство многочисленных хозяек без собственного пригляда. Двое из замужних дочерей со своим семейством жили здесь же, но тесноты не создавали. Они же могли и о младших сёстрах необходимую заботу проявить, и любовь им дать. Двое других дочерей жили за пределами княжества. Одна, старшая, была выдана за влиятельного конунга данов Сигтрюгга, и конунг обещал князю прислать в помощь свою сильную дружину, даже не спрашивая, как у данов ведётся, согласия на то короля Готфрида. Вторая дочь была замужем за молодым сакским эделингом, и тот, естественно, являясь подданным короля Карла Каролинга, обязан был поставлять своих воинов в королевскую армию, а вовсе не тестю помогать. Помощь от конунга ждали со дня на день, с эделингом связь прервалась. Но остальные дочери были замужем за знатными Ваграми, находились рядом с отцом, и могли ему служить опорой и утешением, когда ему утешение было необходимо. Впрочем, происходило это не часто.

Сам же князь, любящий в обыденной жизни книжную тишину и уединение, часто размещался в своём городском доме, расположенном стена к стене с палатой боярского сейма, который Бравлин не созывал уже несколько лет, удовлетворяясь помощью и советом только нескольких членов сеймского совета, которым доверял. А уж в опасные военные дни он перебирался в городской дом на постоянное житьё – ближе к дружине, ближе к воям и воеводам, с которыми постоянно приходилось контактировать. Здесь Бравлин становился доступным для всех, кто находил к нему дело, и не только тогда, когда касалось вопросов насущных. Бравлин привык быть в курсе всего, что происходит в княжестве, и потому посетителей у него всегда было много. Но сейчас никто не старался докучать своими бедами и заботами, потому что все понимали тяжёлое положение и самого княжества, и его столицы, и собственные проблемы разрешали собственными же силами. Старгород притих, затаился в молчаливой суровости, не собираясь при этом предоставить врагу безоговорочную возможность решить участь города без активного сопротивления.

Постоянно наводнённый приходящими и уходящими воями дом воеводы Веслава стоял на той же улице совсем неподалёку. Но сам Веслав большую часть времени проводил в доме княжеском, куда к нему и к князю прибывали все вести о передвижении войск франкского короля Карла Великого. И даже каждый рейд отдельных рыцарских отрядов по возможности отслеживался, чтобы знать где и с кем можно встретиться, и чтобы эта встреча не была неприятно-неожиданной. А уж о мародёрах и фуражирах франков Веслав позаботился особо, выставив для этого несколько мобильных дружин, нигде не задерживающихся. И эти дружины уже перебили мелкие группы врага, пренебрёгшие безопасностью ради наживы, и удалившиеся от основных сил.

Сам Карл, как поговаривали, устроил себе ставку в Хаммабурге, где для него специально построили обширный каменный дом, памятуя, что в прошлый приезд в земли саксов, граничащие со славянскими землями, королю пришлось жить за городом в палатке на Песенном холме, потому что подходящего дома, удовлетворяющего королевским запросам, в городе тогда не нашлось. От Хаммабурга до Старгорода восемь часов лёгкого аллюра обычной лошади. Со скоростью лёгкого аллюра могут передвигаться и полки конницы. Если есть необходимость, и есть возможность сменить коня, гонец доскачет за четыре часа. Таким образом Карл и сам находился в безопасном месте, и, в то же время, почти в непосредственной близости от противника.

* * *

Отослав сотника Зарубу к жалтонесу Рунальду, князь Бравлин чувствовал себя неуютно, поскольку последние два года сотник постоянно был при нём и исполнял обязанности секретаря и майордома, не занимая этих должностей. Заруба сам решал, с кем он лично может разобраться, кого следует к Бравлину пропустить, а с кем решить вопрос может он сам или кто-то из воевод. И сейчас, в отсутствие сотника, который по неизвестной причине задержался надолго, все шли напрямую к князю, невзирая на время суток, если их не останавливал воевода Веслав. А забот в это тревожное время было у всех много. Конечно, не столько, сколько у Бравлина, тем не менее, достаточно для того, чтобы не успевать или же не уметь их решить самостоятельно.

Но в этот раз присутствие Зарубы и не потребовалось. Веслав пристроился на скамье у окна в приёмной Бравлина, как князь в последние горячие дни с усмешкой называл свою библиотечную горницу, когда в середине ночи прискакали разведчики во главе с немолодым сотником Беловуком. Бравлин с Веславом вообще не собирались ложиться в эту первую ночь войны, и принимали многих, прибывающих с разных сторон, отдавали множество приказов, и планировали каждый последующий день в зависимости от дней предыдущих и от изменений в поведении франков.

Сам Беловук и докладывал, пряча глаза за неестественно густыми бровями:

– Княже, мы напрасно, кажется, ждём конунга Сигтрюгга… – сотник с трудом выговорил труднопроизносимое для славянина имя княжеского зятя.

– Что-то случилось? – Бравлин встал из-за стола, заваленного бумагами, которые он, в ожидании новых вестей, систематизировал, в соответствии со своими привычками, и приводил в ведомый ему одному и, разве что, сотнику Зарубе, порядок.

– Весь день конунг шёл в сторону Старгорода обычным шляхом, где ходят купцы. Путь там не сложный и быстрый. С ним полторы тысячи дружины. Наперерез ему вышел граф Оливье с пятитысячным войском. Должно быть, разведка франков конунга заметила или, я ещё подумываю, у Карла есть свои люди в Дании, которые ему всё спешно докладывают. Мы отследили передвижение Оливье за всю вторую половину дня. И только после этого поняли направление. Если Сигтрюгг не повернёт спешно назад, Оливье уничтожит всю его дружину…

Бравлин вопросительно, словно совета просил, посмотрел на воеводу Веслава. Тот тоже встал, и со звонким хрустом сжал в кулаке кольчужную рукавицу.

– Гонца к конунгу послали? – озабоченно спросил князь.

Потерять не только княжеского зятя, потерять ещё и полторы тысячи сильных воев, которых этот зять возглавляет – это было бы трагедией для вагров.

– Сразу же, как только поняли, куда граф движется.

– Вернулся? – Бравлин, кажется, уже понял, к чему идёт дело.

– Нет еще. Но конунг сам своего гонца прислал. Нашего смерда посадил на данскую лошадку, и отправил. Только что вот прибыл, – сотник Беловук глянул мрачно. – Сигтрюгг сказал, что он знает даже силы графа Оливье, и с рассветом он атакует франков возле Красного переката, там, где сломан мост через реку, и просил нас подоспеть ему на выручку. Он даст части франков переправиться, и потом только атакует их. Хочет, чтобы мы успели к этому времени, и атаковали тех, кто переправиться не успел. Двумя частями их разбить легче.

– Зазнайка! – буркнул Веслав. – Он всегда так. Считает, что может приказывать.

– Он таков, – согласился Бравлин. – В бой всегда идет без сомнения. И всегда уверен в победе. И люди его такие же – никого не боятся. Но для нас это шанс! Веслав.

Бравлин и воевода посмотрели друг другу в глаза.

– Сколько дружины дашь? – всё понял воевода.

– Рассветёт через пять часов. Дорога займёт три часа. Время есть. Возьми четыре тысячи конников и… И ещё ту сотню стрельцов Гостомысла. Скажи сотнику, что я его прошу, поскольку не могу попросить самого княжича. Они тоже все конные. С конными как раз успеешь к началу. Вместе с данами у тебя будет больше, чем у Оливье. Понимаешь ситуацию? Хорошо бы нам начать эту войну с основательной трёпки прославленного графа. С запоминающейся трёпки. Постарайся дать её франкам. Это и в Старгороде стены укрепит – каждый после такого за двоих драться будет, и франков сразу на место поставит. И самого короля и его воинственного дядюшку. Ещё…

Князь говорил тихим спокойным голосом. Не приказывал, а просто говорил, даже чуть неторопливо, с раздумьями. Веслав смотрел внимательно, выслушивая указания.

– Ещё – просто просьба, и очень важная для всех нас. Карл очень любит Оливье. Может быть, больше всех других в своём войске. Граф очень сильный и умелый рыцарь. Прославленный победитель многих турниров. И, кроме тебя или, может быть, меня, с ним никто не справится. Моё место здесь, твоё место – там. Приведи мне его. Или привези. В любом виде. Но только не унижая, даже если он будет убит или ранен, потому что я, при всей своей неприязни к франкам, питаю к графу дружеские чувства. Он ко мне, кажется, относится точно так же. Ты постарайся быть ему добрым тюремщиком. Я знаю, что такая победа – подвиг. И, может быть, это будет более важным, чем разбить дружину графа. Это будет половина победы во всей войне. А имея за собой одну половину, можно уже надеяться, что вторая половина тоже нам достанется. Франки после такого поражения потеряют боевой дух. Король Карл впадет в долгую печаль. Это то, что нам необходимо для спасения.

– Я постараюсь. Но, княже, уводить из города почти всю конницу. Не слишком ли рискованно? А если что…

– Но ведь не всю же. У нас останется тысяча. И франков рядом нет. И на конях стены, как ты знаешь, не защищают. А для возможной вылазки за стены и тысячи хватит с лихвой. Кроме того, никогда не выигрывает тот, кто ни рискует. А ты вернёшься с победой уже завтра к вечеру. Мы все будем тебя ждать. Иди, и вели прислать ко мне тысяцкого Куденю. Хочу с ним кое о чем посоветоваться…

– Я понял, княже, – Веслав согласно наклонил голову, и, не дождавшись дополнительных указаний, вышел. Вслед за ним вышли и разведчики сотника Беловука, оставив Бравлина досиживать ночь в тяжёлом раздумье.

Князю не спалось уже не первую ночь, и ему, действительно, было о чём подумать. Он всегда гордился своим народом – не просто народом-воином, на протяжении многих веков сохранившим веру и имя предков, но и народом умельцем, потому что Старгород был ремесленной столицей всей Восточной Европы. Ни в одном другом городе не было таких умелых мастеровых людей, как в Старгороде, и прославили они княжество вагров благодаря большой поддержке, оказываемой мастеровому люду самим князем. Может быть, именно эта слава, которую купцы, представляя к продаже товары, производимые ваграми, разносили не только по всей Европе, но доплыли с ней и до Кордовского халифата, и до берегов Северной Африки, и до Византии, может быть, именно эта слава сослужила плохую службу славянам, вызвав неукротимое желание Карла Каролинга сделать Старгород своим. И вот уже почти двенадцать лет война то стихает, то возобновляется снова, то стихает, то возобновляется, но Старгород стоит и держится, гордый и своей воинской отвагой, и честью свободных людей тоже.

Однако бесконечно длиться такое противостояние не могло.

Главная беда состояла в том, что каждая из этих перманентных войн слишком дорого обходилась княжеству, поскольку оно не имело таких людских и финансовых ресурсов, которыми располагал король франков. Старгород год от года слабел и беднел. Если раньше Бравлин мог себе позволить отправиться с частью дружины на завоевание Швеции, и разграбление свейской столицы Сигтуны, и при этом более половины дружины оставалось на защите рубежей княжества, то сейчас во всём княжестве дружинников было меньше, чем тогда только в походном войске. И сейчас Бравлин чувствовал, что конец длительному противостоянию близок. Князь Бравлин Второй лучше всех других знал свои силы, и видел предполагаемое развитие событий даже лучше, чем тот же воевода Веслав. В этой новой войне, когда Карл стянул к границам княжества большие армии, вагры не могли уже выставить такой армии, которая смогла бы давать захватчикам достойный отпор на каждое действие. Если раньше Бравлин избегал отсиживания за городскими стенами, чтобы не подвергать город изнурительной долговременной осаде и штурму, то сейчас уже Бравлину невозможным стало набрать такую дружину, которая имела бы возможность встретить врага в чистом поле, не победить, но и не проиграть в открытом сражении. Таких сражений за двенадцать лет было множество, с разной степенью удачи или неудачи, но ни разу Карл не мог сказать, что он разгромил вагров. Они стойко выдерживали первый удар обычно превосходящего по численности противника, а потом отвечали своими ударами, многочисленными, молниеносными и болезненными ударами, нанося противнику значительный урон. Сейчас же, если и выдержать первый удар франков, уже недостанет сил на свой удар в ответ. На единственный свой удар, не говоря уже о многократных, как было раньше.