Варианты

Не увидев ничего, что могло бы его насторожить, тренер сказал:

– Договорились, Володя, приходи в воскресенье, на тебя будет выписан пропуск. База скорее всего будет закрыта, на охране получишь ключи. И не забудь документ, удостоверяющий твою личность.

Мы попрощались, и я ушёл – до воскресенья оставалось ещё пять дней.

* * *

Что ни делается, всё к лучшему, думал я. Нервничаешь, злишься, пытаешься подстроить ситуацию под себя, и, как правило, ничего не выходит. Всё случается независимо от тебя и совсем не так, как запланировал. Она, эта ситуация, живёт по своим, часто нам недоступным, законам, а мы живём по своим. На первый взгляд, это кажется ужасным – ещё бы, все наши планы, ожидания и мечты по непонятным для нас причинам развеиваются как дым от лёгкого дуновения ветерка, словно наши усилия ничего и не значили. Ужасно, но только на первый взгляд. Позже мы довольно часто понимаем, что случившееся с нами много лучше того, что мы планировали, а неизбежность судьбы, которой мы так боялись, – именно то, что и было нам нужно. Понимаем, что бежать от судьбы нам некуда, а по большому счёту и незачем – мы уже там, где и должны были быть, и делаем то, что должны делать.

Так же случилось и у меня. Судьба, добавив неприятностей, слегка потрепала мне нервы и в конечном счёте развернула в сторону моей цели. Дорога была открыта, и всё дальнейшее зависело только от меня.

Сложилось всё идеально – по воскресеньям парк был полностью в моём распоряжении; где-то в его глубине был проход, он мог привести меня к хрустальному свету, и ничто в этот день не мешало мне его искать.

Мой образ жизни поменялся снова.

Последние полтора месяца я практически потерял, буксуя на месте в поисках возможностей для достижения своей цели. Теперь же возможности появились – можно было двигаться вперёд. И я рванул, не жалея себя, как на первых тренировках пять лет назад, как на последней групповой гонке, как на станке в тот злополучный день – с полной самоотдачей, растворяясь в своём стремительном движении.

* * *

Дни летели один за другим.

Подъём в семь утра – пробежка, школьные занятия, снова пробежка до полного изнеможения на школьном стадионе и по улицам города. Небольшой отдых, подготовка домашнего задания, затем сон. На следующий день всё то же самое, и так шесть дней в неделю. В воскресенье тренировки на спортивной базе в парке с 12.00 до 17.00.

Я тренировался, но чувствовал, что до моей цели ещё очень и очень далеко.

За первые две недели я почти вернул свою прежнюю форму, исколесил много раз все дорожки парка. Доводил себя до состояния, при котором от усталости почти не видел, где я, почти не ориентировался в пространстве. Находясь в этом состоянии, резко менял направление, пытаясь найти проход, но всякий раз, израсходовав все свои силы, останавливался, не в состоянии двигаться дальше, оказываясь там же, где и был, – в знакомых местах, изученных за долгие годы вдоль и поперёк.

Что-то не так, думал я, возможно, мне не хватает скорости. И я стал ускоряться.

Теперь я старался не просто бежать, а бежать максимально быстро. Это было намного сложней, нагрузки возросли, я уставал быстрее, первые дни двигаться так по нескольку часов подряд было очень тяжело. Но я долго занимался спортом и знал, что рано или поздно организм приспособится, нужно только перетерпеть.

Прошло ещё четырнадцать дней. Я набрал необходимую форму, я чувствовал, что стал намного сильней – сильней, чем когда бы то ни было. Моё тело стало лёгким и подвижным, я накопил в себе огромный потенциал. Я стал способен пробежать без остановки несколько часов, а затем выстрелить, словно пружина, и выдать максимальное ускорение. В результате своих интенсивных тренировок я стал готов почти ко всему. Ещё немного, один маленький шаг, думал я. Мне казалось, что моя цель уже близка.

Но время шло, и ничего не происходило.

2

Наступила зима. В первое воскресенье декабря я это почувствовалось в полной мере – старый парк преобразился. Деревья украсились инеем. Воздух наполнился морозной свежестью и чистотой. Гравийные дорожки скрылись под плотной коркой снега, утрамбованного на уходящей неделе ребятами из многочисленных команд, побывавших здесь до меня.

Я вдохнул зимний воздух и начал свою тренировку.

Я уже ничего не ждал и с лёгкой иронией относился к своим поискам и надеждам. Я перестал искать свой хрустальный свет, мне просто нравилось бегать здесь – чувствовать своё подвижное тело, свою силу, которая росла день ото дня, доставляя мне удовольствие.

Я отчаялся найти проход. Я вообще перестал понимать, откуда взялось это слово. Почему проход? Куда? Мне перестало быть это понятным. С какого-то момента путь к порталу финиша, наполненному хрустальным светом, я стал называть именно так. А что я вообще видел? Иногда мне казалось, что ничего. Я начал думать, что хрустальный свет – плод моего воображения. Если разобраться, ничем другим он и не мог быть. Я тренировался на станке в зале, смотрел в окно, а воображение уносило меня вперёд по дорожкам парка. В какой-то момент воображение разыгралось, я пересёк невидимую границу и устремился дальше. Представил шоссе, холм, пережил заново ту групповую гонку – увидел в конце пути портал. В своём воображении наполнил его хрустальным светом. Необычно, но вполне объяснимо: ассоциация – искрящийся невероятный свет как символ чего-то труднодостижимого.

Хорошее объяснение, но я чувствовал, что всё не так просто. Последние дни я часто думал об этом, думал, практически не переставая, и верил и не верил сам себе. Придумывал аргументы в пользу той или иной версии, сам себе приводил различные доводы, сам же их и опровергал. Я бежал и развлекался этими логическими построениями, понимая, что все они неважны. Просто опираясь на логику, думал я, добиться чего-то вряд ли получится, а любые мысли по этому поводу не имеют практического значения.

Как бы там ни было, для себя я решил: пока мне нравится бегать, я буду бегать. И если хрустальный свет в неведомом мне месте всё-таки существует, рано или поздно я до него доберусь.

Это воскресенье ничем не отличалось от других.

Я бежал и бежал по дорожкам парка, изредка, скорее по привычке, меняя направление, уходя под прямым углом на поперечные аллеи, чередуя время от времени правые и левые повороты, пытаясь запутать самого себя. Так было интересней, я не смотрел по сторонам, и мне казалось, что я двигаюсь не по знакомому до последнего дерева парку, а каждый раз открываю новый путь.

Пошёл снег, и спустя час я истоптал почти все дорожки. Иллюзия неизведанных маршрутов пропала – за каждым поворотом я видел свои следы. Я вглядывался вперёд, пытаясь на очередном пересечении увидеть не пройдённый мною сегодня путь. Через три перекрёстка я его увидел – дорожка, сворачивая под прямым углом, вела к северо-восточной границе парка. На следующем перекрёстке, у этой границы, можно было свернуть направо и вернуться на базу по радиальной аллее. Время тренировки подходило к концу, солнце почти спустилось за горизонт, приближался вечер, и на сегодня бега было достаточно.

Снегопад усилился, снег начал сыпать хлопьями.

Впереди серой стеной, загораживая свет от закатного солнца, возвышался высокий забор. Я увидел поворот и прибавил скорость. Мне чем-то не нравилось это место, надоел густой снег, который сыпал и сыпал, ограничивая видимость, попадая за шиворот, залетая в рот при каждом моём вдохе.

Усилился ветер, температура воздуха ощутимо снизилась, а на мне была только лёгкая спортивная куртка, и я стал замерзать.

Я прибавил ещё и, не снижая скорости, свернул направо, на радиальную аллею. Сразу за поворотом прямо передо мной мелькнула серая тень. Уходя от столкновения, я резко отпрыгнул в сторону, потерял равновесие и, не удержавшись, вылетел с дорожки в канаву, идущую вдоль забора, зарывшись в снег.

– Так можно и шею свернуть, – услышал я за спиной чей-то скрипучий голос, за которым последовал каркающий, ехидный смех.

Я приподнял голову, оглянулся и наткнулся на взгляд чёрных с кровавыми отблесками закатного солнца глаз. Я невольно зажмурился и отвернулся, холодный пот пробежал по моей спине. Пересилив себя, я снова открыл глаза. Не спеша осмотрел дорожку рядом с канавой, в которую так неудачно упал. Снег не позволял мне толком хоть что-то рассмотреть, но я видел, что в радиусе метров пяти вокруг меня не было никого – только снег, укрывший всё белым покрывалом. «Показалось, – подумал я, – пора заканчивать на сегодня. Тень, красные глаза, странный голос – похоже, от усталости у меня начались галлюцинации».

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Вытащил из снега руки, которые на холодном ветру мгновенно заледенели, попытался согреть их своим дыханием – это почти не помогло. «Нужно выбираться отсюда, – решил я, – и как можно быстрее бежать на базу, пока я окончательно не замёрз».

Я попытался встать, но это оказалось непросто. От резкой остановки дыхание сбилось, ноги стали как ватные, расслабившись, я почувствовал, что у меня осталось не так уж и много сил. Ерунда, усталость ещё никогда меня не останавливала, думал я, уж с ней-то, за годы тренировок я научился справляться.

Я вылез из канавы, отряхнулся и приготовился бежать дальше.

– Куда бежишь, милок? – услышал я за своей спиной.

От неожиданности я резко развернулся, пытаясь разглядеть, кто это произнёс. Я не сразу её увидел. Серая фигура терялась в сумерках, спустившихся на парк, а густой снег делал её почти невидимой. Это была маленькая сухонькая старушка в старом ватнике и блёклом цветастом платке, на ногах которой были валенки. Она приветливо смотрела на меня и, судя по всему, ждала от меня ответа.

«Что ей сказать? – думал я. – Что за дурацкий вопрос она мне задала? Куда я бегу? Что она хочет услышать? Про мои тренировки, про базу, до которой осталось меньше километра? Может быть, она хочет услышать про хрустальный свет, который когда-то привиделся мне, и о том, как я всё ещё пытаюсь его найти, хотя в последнее время почти в него и не верю?»

– Что молчишь, как воды в рот набрал? – не дождавшись ответа, снова спросила она. – Ты как, в порядке? Не ушибся? Может, помочь чем?

– Всё нормально, – неуверенно ответил я, чувствуя нереальность ситуации. Чем она могла мне помочь? Старая хрупкая женщина. Да ей самой, наверное, помощь нужна, думал я.

– Дорогу найдёшь, или мозги напрочь отшибло? – с ехидной усмешкой спросила она.

– Послушайте, со мной всё в порядке, дорога тут одна, – ответил я, слегка раздражаясь, махнув рукой в сторону базы. – Мне ничего не нужно, и если вы не возражаете, то я, пожалуй, пойду.

И я сделал один короткий шаг в сторону, которую только что ей указал, не отводя от неё взгляд. Чем-то она пугала меня, и я готов был в любой момент пуститься наутёк.

– Так и есть, спятил, – сказала она. – Проход – в другую сторону. Пойдём со мной, здесь недалеко, не бойся. До пещеры говорящего оленя пять минут ходу, а там рукой подать.

– Нет, мне в другую сторону, – нервно ответил я. А сам подумал, что она попросту сумасшедшая и говорит какую-то ерунду. Оставаться рядом с ней не было никакого желания – сумасшествие штука заразная, и я, развернувшись в сторону базы, побежал от этой старушки прочь.

Через десять минут я был в раздевалке. Свет включать не хотелось, и я просто сел на диван. Так, в темноте, слегка подсвеченной окном напротив, было намного уютней. Я бегал несколько часов и, прежде чем пойти в душ, хотел немного отдышаться. Снег за окном шёл по-прежнему, не переставая – там, на улице, под фонарём было отчётливо видно, что наступила настоящая зима. Ветер гонял по двору позёмку, закручивая её в маленькие спирали. На это даже смотреть было холодно. «Там, наверное, уже минус десять, – подумал я. Отсюда, из тёплой комнаты, туда, в ночь и холодную зиму, идти совершенно не хотелось. – А ведь мне ещё придётся возвращаться домой», – от одной этой мысли я зябко поёжился.

И тут я вспомнил о ней, маленькой старушке, которую я бросил в пустынном парке. Мне стало не по себе. Как я мог позволить себе так просто уйти? Я помнил, что мне было неприятно находиться рядом с ней, я посчитал её ненормальной и почему-то её испугался, а ещё я замёрз, хотелось скорее оказаться на базе, и я убежал. Бросил в тёмном парке старую больную женщину, собиравшуюся идти в сторону, где никогда не было выхода. «Она потеряется, не сумеет выбраться, может замёрзнуть и погибнуть там», – думал я. Воображение рисовало картины одну страшнее другой.

Надо её найти, вывести из парка и проводить домой, решил я, Прошло не очень много времени – она не могла уйти далеко…

Я бежал по сумрачной аллее обратно, забыв про усталость. Вот он, поворот, где я чуть не столкнулся с ней. Я остановился, внимательно вглядываясь, ища следы. Но снег засыпал практически всё. На дорожке было видно место, где я вылетел в канаву, где я когда-то стоял, выбравшись из неё – свежий снег там лежал неровно. Дальше за поворотом угадывались мои следы. Вперёд, вдоль забора, в направлении, куда собиралась идти она, тоже прослеживалась цепочка чуть заметных следов. Я, как ищейка, пошёл по этому следу. Из-за облаков выглянула луна, и ориентироваться стало проще, теперь сквозь метель аллея просматривалась на десяток метров вперёд. Я припустил быстрей, пока снег не засыпал и эти еле заметные ориентиры.

Я бежал и бежал по дорожке, уходящей по дуге влево, но следы не делались чётче, временами они пропадали совсем, тут что-то было не так. По всем законом физики следы должны были становиться более заметны, и я давно должен был её догнать, если, конечно, она не свернула раньше. «Возможно, это не её следы, – подумал я, – может быть, я сам их оставил, когда бегал здесь несколько часов назад».

– Эй… й… й, есть тут кто живой? – крикнул я. – Отзовитесь!

Мне показалось, что кроме эха я услышал каркающий, еле слышный смех, похожий на тот, которым старушка встретила меня.

Я крикнул снова. И снова мне показалось, что я её услышал – на границе слуха, еле заметный смех, несущийся ко мне из глубины парка. Определив примерное направление, я решил, что мне нужно вернуться на несколько перекрёстков назад, а затем повернуть направо. Так я и сделал.

Углубившись достаточно далеко, я снова попытался её позвать. И опять одновременно с эхом раздался её еле слышный смех – он всё ещё был очень далеко. Я побежал дальше.

Вот ведь странная женщина, думал я, не может ответить по-человечески, только хохочет без остановки – точно не в своём уме.

Тем более необходимо её найти, укрепился я в своей решимости я. Похоже, в своём безумии она не понимает, что на улице зима, и не чувствует холода.

Я забыл о времени. Изредка кричал, пытаясь понять, что и с какой стороны я всё-таки слышу, перебегал с места на место, нарезая новые круги, но ничего не менялось. Старушка исчезла. Только по-прежнему далёкий каркающий смех время от времени слышался мне.

«Это просто ветер, а я слышу, то, что хочу услышать, – наконец понял я. – Она давно ушла, а я, как идиот, всё не могу успокоиться».

Я вернулся на базу, сбросил с себя промокший от снега, обледеневший спортивный костюм. Я и сам за время своих поисков изрядно заледенел, ноги и руки почти не чувствовались, мне нужно было срочно согреться. На негнущихся ногах я отправился в душевую и встал под обжигающе-горячие струи воды. Постепенно холод ушел, и мне стало тепло.

Я стоял под душем, и вместе с холодом из моего тела уходила усталость. Я оттаял и ожил, проснулось воображение, и мысли, не сдерживаемые больше ничем, снова побежали по извилистым дорожкам старого парка.

Странная ситуация, думал я. Вечер, зима – и эта невероятная встреча. Кто она, эта странная женщина? Как она оказалась там? Ведь это почти невозможно – вот так столкнуться нос к носу в этом безлюдном месте. Куда она шла одна, по холодной пустынной аллее?

«Проход – в другую сторону. Пойдём со мной, здесь недалеко», – сказала она. И ещё что-то про говорящего оленя…

– Что за проход? – невольно прошептал я.

Мысли взорвались в моей голове, пронеслись огненным вихрем – понимание накрыло жаркой волной. Именно проход, вспомнил я. Она сказала проход, а не выход. Я решил, что она сошла с ума, но возможно, она поджидала там меня. Возможно, она ждала, чтобы показать мне этот проход. Естественно, она смеялась, для неё я выглядел глупо. Она хотела показать мне то место, которое я, прилагая огромные усилия, искал несколько месяцев, как одержимый, а я взял и сам отказался от этой возможности.

– Идиот! – закричал я и с силой ударил кулаком в стенку душевой кабинки.

Кабинка треснула, а из костяшек пальцев правой руки выступила кровь.

Это действие и боль в правой руке отрезвили меня, я глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки.

«Что я творю? – думал я. – Нужно срочно что-то с собой делать. Всё, что происходит со мной в последнее время, становится ненормальным. Навязчивая идея, бесконечные тренировки, поиски и ожидание неизвестно чего. Я вымотан, я уже почти не контролирую себя. Я, как параноик, вижу в несуществующих событиях несуществующий смысл».

Встретилась на пустынной аллее старушка. И что? Допустим, эта встреча была не совсем обычной – безлюдное место, тёмный парк, я налетел на неё неожиданно, она показалась мне странной, настолько странной, что в какой-то момент я даже её испугался. И что? – снова повторил я себе тот же вопрос. Старая женщина, похожая на нищенку, в ватнике и валенках, рассказывающая о говорящих оленях, зовущая меня с собой, смеющаяся над одной ей понятными шутками. Что я смог в этом разглядеть? – не понимал я. Почему я решил, что она укажет мне дорогу к моей цели, тайному месту, где расположен проход, который я ищу? Вот так просто, на окраине парка, случайная старушка возьмёт меня за ручку и скажет:

– Не плачь, маленький, – спросит: – Что тебе? Другой мир, наполненный хрустальным светом? Нет ничего проще. Потерпи пять минут, и всё у тебя будет. Мудрый говорящий олень покажет тебе путь, а чтобы ты не заблудился, будет тебя сопровождать.

Бред какой-то. Как я мог предположить такое? Она была просто не в себе. Несла всякую околесицу. Сказав несколько непонятных фраз, случайно разбудила что-то во мне, зародила надежду. Темный парк, метель, неожиданная встреча, добавили этим фразам загадочности, а на самом деле она, возможно, и не воспринимала меня и обращалась даже не ко мне. Она смотрела на меня и видела что-то своё, я был для неё фантомом, призраком, и её слова нельзя было понимать буквально. Я и в самом деле псих, если ищу в этом смысл.

Всё это от отчаяния, – понял я, – моего глупого отчаяния, почти развившегося в паранойю. Я никак не могу приблизиться к цели, у меня не получается, не хватает на это сил. Я презираю себя за это и ненавижу за это свою цель. Она такой же фантом для меня, как я сам для старой женщины, встретившейся мне в парке.

Не было никакого тайного смысла в нашей встрече – обычный, случайный эпизод, стечение обстоятельств, как не было ничего необычного со мной раньше.

* * *

В тот момент мне всё представлялось именно так. Я устал и больше не мог думать иначе.

Тренировка на станке – была. Падение со станка и удар о стену – были тоже, но это и всё. Если я что-то и увидел кроме этого, то это иллюзия, мираж. Никакого хрустального света я видеть не мог, он плод моего больного воображения, а всё, что я делал для его достижения, очень похоже на помешательство.

* * *

Пора с этим заканчивать, решил я.

Моё сознание развернулось на 180 градусов, и я стал успокаиваться. Это было очень хорошо – без этого поворота я и в самом деле мог сойти с ума.

Я промыл свою рану на руке, выключил воду, насухо вытерся, надел чистую одежду, прошёл в раздевалку. В аптечке нашёл перекись водорода, обработал костяшки пальцев на правой руке и заклеил их пластырем. Сложил свою спортивную одежду в довольно объёмистую сумку – её я решил забрать с собой.

Я всё делал очень медленно и максимально тщательно.

В тот вечер я понял, что больше не хочу приходить сюда, и потому, перед тем как уйти, не должен был ничего забыть. Эта спортшкола стала мне ненавистна, и я остро почувствовал, что тренировки в парке мне больше не нужны. Более того, я внезапно понял, что прекратить эти тренировки – необходимо, иначе может случиться нечто необратимое.

Я выключил свет, закрыл двери на ключ и, уходя, сдал его на пост охраны.

– Что в сумке? – спросил меня охранник, принимая ключ.

– Форма, взял в стирку, – ответил я.

– Ясно, можете проходить, – ответил он, отключив стопор на вертушке выхода.

«Что тебе ясно? – мысленно обратился я к охраннику. – Что тебе может быть ясно обо мне, если я сам никак не могу в этом разобраться?»

3

Прошло две недели. Школа – дом – опять школа; я жил – словно и не жил, находился в каком-то заторможенном состоянии, ничего не видя вокруг. Спрашивали – отвечал, просили сделать – делал. Мне было всё равно. Всё, что интересовало меня раньше, перестало иметь для меня значение.

Мне было очень плохо.

Я ошибся, вложив свою душу в предприятие, которое стало банкротом, и теперь оказалось, что я её потерял. Я ничего не мог чувствовать.

Прошло две недели.

На пятнадцатый день, вернувшись из школы домой, я услышал телефонный звонок. Взял трубку и безжизненным голосом сказал в неё:

– Алё.

– Здравствуй, Володя, – ответила трубка голосом Ивана Трофимовича.

– Здравствуйте, – равнодушно ответил я.

– Мне сообщили, что ты уже две недели не приходишь… – он на мгновение запнулся, подбирая слова, – тренироваться. И голос у тебя какой-то странный. Ты не заболел?

– Нет, я здоров, – ответил я.

– А тренировки? – переспросил тренер.

– Я решил больше не тренироваться, Иван Трофимович, – ответил я.

– Что случилось, Володя, можешь нормально объяснить? – спросил он, слегка повышая голос.

Я понимал, что он волнуется за меня, но это меня совершенно не трогало. «Раньше нужно было волноваться, – думал я, – теперь уже поздно».

– Твоя мама звонила, просила помочь, – добавил он. – Говорит, не знает, что с тобой. Почти всегда молчишь, ничего тебя не радует, ничего не интересует, часто бываешь рассеянным, не слышишь, что тебе говорят.

– Зачем вы мне всё это рассказываете? – спросил я.

– А затем, Володя, что я хочу тебе помочь, – ответил он. – Кажется, я догадываюсь, что с тобой. Помнишь, я говорил тебе…

– Мне невозможно помочь, и меня не интересуют чьи-то желания, – перебив его, ответил я.

– Ты ошибаешься, Володя, – сказал он, – нет ничего непоправимого…

– Извините, Иван Трофимович, я не могу сейчас разговаривать, – снова перебил я и нажал на рычаг телефона, отключая связь.

Может быть, он обиделся. Но в тот момент меня не волновало и это тоже. В конце концов, я не просил его мне звонить, думал я.

– Я вообще никого и ни о чём не просил, – сказал я в молчащую трубку выключенного телефона. – Никого и ни о чём… и к тому же никого не хочу видеть, – добавил я и повесил трубку.

Я прошёл в свою комнату и почти сразу забыл об этом разговоре. Ни разговоры, ни поступки моего тренера, да, наверное, никакого другого человека на планете, не могли принести мне ничего хорошего.

Ничего хорошего не могло произойти со мной в принципе, думал я. Всё, что мне нравилось когда-то, осталось в прошлом. Мне было нужно так мало, размышлял я, всего лишь продолжать заниматься спортом, участвовать в гонках. Мне нравилось это состояние свободы – неудержимое, наполненное энергией движение вперёд, подчиненное моей воле, сила и борьба с самим собой, с пространством и временем. Только это мне нравилось по-настоящему, но и это у меня отобрали. Иван Трофимович, мой бывший тренер, и отобрал. Как он мог так поступить со мной? Объяснения, которые я услышал от него, не выдерживают критики, мало того – противоречат здравому смыслу. Все эти объяснения высосаны из пальца. Он ведь тоже был когда-то спортсменом, он должен знать, каково это – лишиться возможности такого движения. Каково это – день за днём заниматься тем, что тебе вовсе не свойственно, терять смысл и возможность двигаться вперёд.

Что он сказал? «Тебе больше не нужны мои тренировки… ты уже и так стал сильнее многих…» Что в этом плохого? Почему он отстранил меня? Разве правильно, что спортсмен, ставший сильнее других, должен уйти? Глупость, мы для того и занимались спортом, чтобы стать сильней, чтобы побеждать.

История с моей травмой, та неудачная тренировка на станке, когда я разогнался слишком быстро и, не удержавшись, слетел с роликов, сломал велосипед и вроде бы повредил станок, не могут быть основанием – в технических видах спорта такое случается, размышлял я. На то она и техника, чтобы ломаться.

То, что тогда привиделось мне, он видеть не мог, а я не рассказывал. В любом случае, это только моё воображение, мои собственные иллюзии, и он не имеет к ним никакого отношения. Возможно, он и догадывался о том, что я видел и чувствовал, – его история была в чём-то похожа. Но как это вяжется со мной? Его история принадлежит только ему, моя – мне. Его история закончилась печально – он испугался своего состояния, испугался меня. Я тоже испугался – мы оба оказался слишком слабы, чтобы сразу понять, что иллюзии и реальность – не одно и то же.