Социально-психологические проблемы университетской интеллигенции во времена реформ. Взгляд преподавателя

И вот 31 августа в печати появляется сообщение о высылке из страны наиболее активных «контрреволюционных элементов» из среды профессоров, философов, врачей, литераторов.

Всего было выслано 225 человек. В числе высланных были и известные ученые идеалистического направления, занимавшиеся психологической проблематикой: С.Л. Франк, основоположник так называемой «философской психологии»; религиозные философы Л.П. Карсавин, И.А. Ильин,

Н.А. Бердяев; один из организаторов и редактор журнала «Вопросы философии и психологии», руководитель Московского Психологического общества Л.М. Лопатин; социолог П. Сорокин; один из ведущих специалистов в области изучения иррационального Б.П. Вышеславцев и другие.

Это была акция устрашения для оставшейся в стране интеллигенции. Любой террор, будь то «красный», кровавый террор, или же психологический, внешне «бескровный» террор (психотеррор), направлен не только против выбранных жертв. Являясь акцией устрашения, всякий террор – в еще большей мере, направлен на запугивание остальных.

Оправдываясь перед международной общественностью, Лев Троцкий в интервью американской журналистке Анне-Луизе Стронг (подруге Джона Рида), опубликованном 30 августа 1922 г. в газете «Известия», пытался представить предпринятые репрессии своеобразным «гуманизмом по-большевистски»: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они – потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений […] все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту перед общественным мнением» (приводится по [Очистим Россию…, 2003]).

С.В. Волков констатирует, что социальный слой носителей российской культуры и государственности был уничтожен вместе с культурой и государственностью исторической России в результате большевистского переворота. В течение полутора десятилетий после установления коммунистического режима было в основном покончено с его остатками этого культурного слоя. Одновременно шел процесс создания «новой интеллигенции», обеспечивший то положение и состояние интеллектуального слоя в стране, которое он занимает и в настоящее время [Волков, 1999].

Обеспечение лояльности интеллектуального слоя, недопущение возможности оппозиции с его стороны, – начиная с 20-х годов рассматривается политическим руководством страны в качестве одной из важнейших задач. Решение этой задачи достигалось двумя путями.

Согласно первому из них, усилия властей направлялись на исключение корпоративную общности и солидарности внутри этого слоя. Это достигалась, с одной стороны, репрессиями на более свободолюбивую, осознающую свою значимость в обществе, – часть профессионального сообщества преподавателей вузов, – и подавления, запугивания остальных. С другой стороны, путем «подкармливания» и «согревания» наиболее лояльной властям профессуры и членов научно-педагогических коллективов вузов.

Согласно второму пути решения, – иметь возможность заменить саботирующих или репрессируемых специалистов, по возможности, без ущерба для дела (а в случае «конфликта мотивов», предпочтения отдаются лояльности преподавателя, – даже если это и не на пользу дела).

Истоки: вузовская и академическая среда в начале XX века

Итак, по С.В. Волкову, интеллектуальный слой России был фактически уничтожен в результате революционного и «красного» террора. Уничтожен и слой российской университетской и академической интеллигенции, основная часть преподавателей вузов старой формации, носителей образовательной культуры и университетских традиций.

Но стоит уточнить: «А был ли мальчик?». Был ли в вузах царской России начала XX века такой преподавательский корпус, который можно считать носителем образовательной культуры и университетских традиций? Для ответа на этот вопрос посмотрим какими количественными и качественными показателями характеризуется академическая корпорация России того периода.

Россия, входя в капитализм, стремительно преодолевала накопленное отставание в области высшего образования. В 1914 г. в России (с учетом Польши, входившей в состав Российской империи) было 127 тыс. студентов [Миронов, 2003. Т. 2. Приложения: табл. 11, с. 385]. По данным, приводимым П.Н. Милюковым, в 1894 г. число учащихся в университетах России составляло чуть менее 14 тыс. [Милюков, 1897. с. 339], а по расчетам Б.Н. Миронова, число студентов на 10 тыс. чел. населения в России в 1890 г. было в 4 – 10 раз меньше, чем в промышленно развитых странах [Миронов, 2003. 1897, Приложения: табл. 11, с. 385] Это значит, что за два довоенных десятилетия количество студентов в российских вузах выросло более, чем в 9 (!) раз.

Отставание царской России в высшем образовании было связано было связано с общим отставанием всего образования в стране. В 1840 г. по числу учащихся в начальных и средних общеобразовательных школах на 1000 чел. населения Россия отставала от Германии в 22,6 раза, а от США, Великобритании, Франции и даже Австро-Венгрии – в 15 раз [Миронов, Указ соч., табл. 10, с. 384]. По суммарному (вместе с Польшей) числу студентов на

10 тыс. чел. населения, в 1890 г. Россия отставала от Великобритании в 4 раза, Франции – в 5 раз, Германии – в 6 раз, а США – в 10 раз и только в 1913 г. этот разрыв стал минимальным, приблизившись к 1,5 [Там же, табл. 11, с. 385].

К 1914 г. профессорско-преподавательский корпус российской высшей школы насчитывал всего около 5 тыс. человек [Иванов А.Е., 1991, с. 208], по другим данным, учебный персонал вузов составлял 6658 чел. [Высшее образование…, 1961, с. 203]. При этом научных работников в 300 научных организациях по разным оценкам, было, по разным оценкам, от 10,2 тыс. чел. до 11,6 тыс. чел. (приводится по [Волков, 1999], автор ссылается на [Страна Советов., 1967, с. 283]).

Но этой компактной профессиональной группе интеллигенции принадлежала весьма заметная, далеко не адекватная ее малочисленности, роль в социально-экономической, общественно-политической, культурной жизни страны. Профессора и преподаватели представляли цвет отечественной науки, значение которой неизмеримо возросло в эпоху, когда экономика России восходила к высотам капиталистического развития. Все большую общественную ценность приобретал и труд подготовленных ими дипломированных специалистов.

На примере академической (преподавательской) корпорации Санкт-Петербургского университета, рассмотрим, каковы же традиции и направленность активности преподавательского корпуса российских вузов того времени.

Приводимые Е.А. Ростовцевым данные говорят о том, что за десятилетний предвоенный период численность преподавательского корпуса Санкт-Петербургского (столичного) университета выросла более чем на треть и составила 256 человек [Ростовцев, 2009, с. 140]. Этот прирост численности преподавателей произошел, в основном, за счет резкого (более, чем на 70 %) увеличения числа молодых преподавателей, прежде всего приват-доцентов. При этом профессорский состав, определенный штатным расписанием, остался неизменным. Это, безусловно, обеспечило устойчивость политики профессионального сообщества преподавателей и научных сотрудников университета (университетской корпорации) и сохранность его традиций [там же, с. 139].

В период с 1884 г. по 1917 г. российская система аттестации научных знаний была близка западноевропейской (существовало две ученых степени -магистр и доктор), но требования к соискателям в России были значительно выше, чем за рубежом. Так, ученая степень доктора философии, полученная в университетах этих стран, приравнивалась к степени магистра, да и то после соответствующей аттестации в российском университете.

Это не относилось к лицам, получившим в западных университетах ученые степени доктора наук по какой-то определенной отрасли науки. В российской аттестационной системе тех времен присутствовали все те элементы аттестации, которые есть и сегодня: испытание (экзамен); подготовка диссертации (научного труда) по определенному научному разряду; положительное заключение факультета, где выполнялась работа; экспертиза с оппонентами; публичная защита; утверждение. Отличие в том, что аттестация проводилась в университете, государственных надзорных структур не существовало [Иванов, 1994].

Отношение столичной университетской корпорации (как и других университетов России) с властью и обществом в начале XX века было связано с проблемой так называемой «автономии» университета.

В истории России роль государства в контроле над всеми сторонами общественной жизни всегда была велика [Аврус, 2001]. Проводником государственной власти на местах была многочисленная бюрократия. Для первых университетов, возникших в царской России, бюрократический контроль с самого начала означал отсутствие перспектив в достижении университетской автономии.

С формально-юридической точки зрения автономия российских вузов была очень ограниченной. Хотя главным органом принятия решения в университете был профессорский Совет, который обладал правом выбирать ректора, проректоров, деканов, профессоров, приват-доцентов, но Министерство народного просвещения было вправе не утвердить выбор университета и произвести назначения по своему усмотрению. Все основные внутривузовские решения (изменения в составе кафедр, формирование экзаменационных комиссий, учебные планы и т.д.) также утверждались министерством. Такая ситуация совершенно не соответствовала идейным стремлениям университетской элиты.

Примером организации русской университетской системы выступали западные университеты (причем, как отмечает Е.А. Ростовцев, «часто примером была не столько реальность, сколько представления о ней» [Ростовцев, 2009, с. 142]), структура которых являлась образцом истинной автономии. Задача университета виделась не столько в решении утилитарных запросов государства, сколько в «просвещении граждан»; вмешательство же властей в университетскую жизнь представлялось совершенно недопустимым.

Поэтому, фактически именно профессорские Советы имели определяющее значение для всей внутренней жизни университета. Любое вмешательство министерства (несмотря на формально-юридическую обоснованность) в то, что профессура считала своей компетенцией, наталкивалось на ее предельно жесткий отпор.

Е.А. Ростовцев подчеркивает, что «академическая среда» (которую, в основном, составляли преподаватели вузов) в начале XX века представляла в России весьма узкую социальную прослойку. Жизнь этой «касты избранных» имела сложное и многогранное устройство, далеко выходящее за формальные рамки, определяемые Уставом университетов. Пропуском в вузовско-академическую корпорацию был успех на научном диспуте. В то время диспуты были настоящими общественными явлениями, собиравшими. Зачастую полные актовые залы; о диспутах по гуманитарной и социальной тематике делали подробные репортажи в газетах. Допуск в мир «избранных» означал не только обретение формальных привилегий, но и возможность посещения многочисленных неформальных профессорских «салонов» и «вечеров», где велись предельно откровенные разговоры на разные темы.

Своеобразная «кастовость» общения и быта вузовских преподавателей не означала «замкнутости» их творческой и общественной деятельности. Большинство профессоров и преподавателей университета совмещало работу в его стенах с другими формами внеуниверситетской

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.