Дорога великанов

К рассвету я окончательно продрог и решил спать в мотелях, по крайней мере по пути до границы. Денег хватало. Я взял из своих запасов два пончика и поехал в сторону города, оставив собаку позади. Пес и не подозревал, что его подло предадут, пока он справляет нужду. Я подумал, что в Калифорнии собака легко отыщет себе тепленькое местечко.

Бар уже открылся. Первый клиент меня, конечно же, запомнил, и я его тоже; а впрочем, какая разница? Я не собирался жить в бегах.

Я заказал два больших кофе. Официантка ничуть не изумилась при виде великана. Она хотела поболтать. Убийство Кеннеди казалось подходящей темой.

– Вот смотрю на город, залитый утренним солнцем, и думаю: что может здесь произойти?

Маунт-Шаста вырисовывалась на фоне ясного желтоватого неба. Чертовски красиво.

– Останетесь у нас на какое-то время?

– Нет, еду в Лос-Анджелес, к отцу. Кстати, мне надо ему позвонить. У вас есть телефон?

Она указала мне на кабинку в глубине зала, между туалетом и автоматом с сигаретами. По ходу дела я купил пачку «Лаки»[19] без фильтра. Отец уже ушел, я нарвался на его жену.

– Могу попросить его тебе перезвонить.

– Нет, не надо.

– Ты не на ферме у бабушки с дедушкой?

– Нет.

– Что происходит, Эл? Есть повод волноваться?

– Лично у вас – нет.

– Так что мы будем делать?

– Я перезвоню через полчаса.

Я повесил трубку и вернулся к стойке, чтобы допить кофе, успевший остыть, хотя подали мне его обжигающим. Две вещи в этом мире выводят меня из себя: кипяток и чуть теплый кофе.

– Ваш чертов кофе совсем холодный!

По взгляду официантки я понял, что она не ждала от меня подобной реакции. Она испугалась. Я подумал: «Несчастная идиотка! Если ты считаешь, что я удовлетворился бы, содрав с тебя одежду и отымев за барной стойкой, ты крупно ошибаешься!»

Видимо, мои мысли отпечатались на лице: девушка побледнела. Я улыбнулся. Она пришла в себя.

– Вы не знаете, где тут можно продать машину и купить мотоцикл?

Она порекомендовала парня на выезде из города и обрадовалась, что я не задержусь. Полчаса я томился ожиданием. Начинал сожалеть о том, что позвонил отцу. Отступать было некуда: жена всё равно рассказала бы ему, и, если бы я не перезвонил, он поднял бы на уши всех бабушкиных и дедушкиных соседей, а это мне не на руку.

Я выпил кофе, спешно приготовленный мне официанткой, – не холодный и не горячий – и направился к телефону.

– Пап, у меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая новость: я убил бабушку. Плохая: дедушку я тоже убил. Но пойми: дедушку я убил, чтобы избавить от страданий. Иначе он увидел бы мертвую бабушку.

На минуту воцарилось молчание, затем отец взял себя в руки:

– Господи, Эл, что ты наделал! Не может быть, не может быть…

Он повторял это, не в силах остановиться, и наконец замолчал. Я слушал в трубке его дыхание, затем он продолжил:

– Ты совсем спятил, Эл! Черт возьми! Только подумай: что ты сотворил с нашими жизнями! – Заикаясь, он прибавил: – Скажи, что это неправда! Скажи, что ты не делал этого! Почему, почему, черт возьми, ты это сделал? Почему, Эл?

– Почему? Я тебе объясню, пап. Потому что было необходимо это сделать. Иначе это пришлось бы сделать тебе. Я сделал это вместо тебя. Мне жаль старика: его я не собирался убивать, но надо было завершить грязную работу.

Отец немного остыл: все-таки он в спецвойсках сражался.

– Куда ты дел тела?

– Оставил на месте.

– А где ты сам?

– В пути.

– Где?

– В пути.

– Ты кому-нибудь рассказывал о случившемся?

На секунду я представил, что отец мог бы мне помочь. Мы замели бы следы; сказали бы, что старики купили за наличку автофургон для кемпинга и отправились в путешествие, решили прочесать Аляску вдоль и поперек; мы бросили бы тела в лесу, а потом их нашли бы на три четверти растерзанными медведями: «Ах, какое горе!»

– Надеюсь, ты позвонил в полицию?

– Из-за убийства Кеннеди они не слишком обратили на меня внимание.

– Лучше бы ты пристрелил этого козла-президента, чем моих родителей! Эл, господи, как ты мог! Ты расправился с моими родителями! Ты ведь и мою жизнь послал к чертям!

– У меня есть сестры. – Я хотел его утешить.

– Твои сестры похожи на твою мать. Но проблема не в этом. Ты собираешься сдаться?

– Да, но не сейчас. Я хочу подышать воздухом, побыть на свободе, которой меня скоро лишат. Если бы ты не спешил меня сдавать…

– Но я должен предупредить полицию, Эл. Они бросятся на поиски. Ты ведь не станешь сопротивляться?

– О нет, пап, ты хорошо меня знаешь. Я же не буйный! Я сдамся – и дело с концом. Просто я пока не готов. Скажи им, что это вопрос нескольких дней. Я впервые на свободе. Мне впервые вольно дышится, понимаешь? Если бы я не собирался сдаваться, я бы тебе никогда не позвонил. Но я хочу, чтобы бабушку с дедушкой похоронили. Я не осмелился. Не оставляй их так. Старик этого не заслужил. Мне гораздо лучше, когда я с тобой говорю. Ты себе не представляешь! Прямо гора с плеч: убийство и признание.

– Ты совсем спятил, Эл: твоя мать меня предупреждала. Я позвоню в полицию и отправлюсь на ферму. Где бы ты ни был, Эл, немедленно возвращайся!

– Я вернусь, но не сразу. Я должен подышать воздухом, прежде чем меня засунут в газовую камеру.

– Несовершеннолетних не отправляют в газовые камеры[20]. Ты сохранил оружие?

– Да. Винчестер, подаренный стариком.

– Эл, ты ведь не станешь убивать других людей?

– Других? С какой стати? Ладно, всё, пап, я вешаю трубку. Я скоро.

Я повесил трубку. Учитывая эмоциональную сторону дела и всё такое, об убийстве можно говорить часами.

Отец не сразу осознал происходящее. Реальность не всегда укладывается в голове. Однако беседы ни к чему не ведут.

Пока я болтал, в бар набилось народу. На меня поглядывали с любопытством, но не более того. На неместного всегда смотрят с любопытством, особенно если он на две головы выше всех остальных. Все шушукались об убийстве Кеннеди. Многие опечалились – многие открыто заявляли, что сукиному сыну поделом. Разговоры на отвлеченные темы в подобном захолустье никогда не длятся долго: каждый выпячивает свое мнение, не слушая остальных, и в итоге все снова возвращаются к обсуждению насущных проблем. Утром следующего дня мужики начинали охоту на оленей, и Кеннеди воспринимали на том же уровне.

Я почувствовал, что от меня ждут общительности, и поддержал дискуссию об оружии. Мужики спросили, откуда я: люди редко доверяют свои мысли незнакомцам. Я сказал, что изучаю индейские цивилизации в Ванкувере и еду на конференцию в Бёркли[21] через Маунт-Шасту. Еще сказал, что часто бывал здесь на каникулах с отцом и что летом мы разбивали палатку на берегу озера Сискию[22]. Очки с толстыми стеклами выгодно дорисовали мой образ: скучный ботаник, только и всего, что тут скажешь?

Девушка украдкой поглядывала на меня из-за барной стойки, и я чувствовал, что после моего приступа ярости она меня боится. Пламя беседы вдруг наелось и пропало, словно закончилась вечеринка у костра. В сущности, людям нечего сказать друг другу. Если разговор длится долго – значит, ведут его сплошь пьяницы. Я покинул бар и вернулся к машине.

9

Направление, указанное барменшей, было верным. Торговец автомобилями находился в пяти или шести километрах по дороге к автотрассе. Я ожидал более приличной картины, однако попал скорее на свалку металлолома, чем в рай подержанных кабриолетов. У ворот лаял и рычал, рискуя повредить себе голосовые связки, большой рыжий пес с белым воротничком. Однако, увидев, что я смело выхожу из машины, он передумал и с недовольной мордой побежал прочь. Владелец гаража напоминал среднестатистического фермера, каких постоянно изображают на этикетках аэрозолей от насекомых.

– Я хочу продать машину и купить мотоцикл.

Сделка предполагала не просто обмен, а обмен со сдачей: ведь мотоцикл дешевле автомобиля. Такое положение дел продавца явно не устраивало.

Мы подошли к машине. Он осмотрел ее со всех сторон, заглянул в салон, затем достал из кармана грязную тряпку и вытер ладони. Сел за руль, заговорщически улыбнувшись мне, выдвинул кресло чуть ли не на метр вперед, поехал по двору. Испытание его удовлетворило.

– Никаких проблем. Нормальная тачка. В качестве мотоцикла могу предложить «Индиан»[23]. В любом случае это единственная модель, которая тебе подойдет по росту. Если, конечно, ты не мечтаешь бороздить благословенные земли Америки коленками.

Довольный своей шуткой, мужик громко захохотал. Мотоцикл стоял за гаражом. Прекрасный мотоцикл: я всегда мечтал таким управлять. Здоровенный «Харли»[24], по сравнению с этим монстром в полцентнера, – просто комнатный велосипед. Мотоцикл был красно-белым, хромированным, с блестящим рисунком, защитными крыльями округлой формы и светло-коричневым кожаным сиденьем, отделанным бахромой. Понадобились бы годы непосильного труда, чтобы я позволил себе такую штуковину. Пока я пребывал в экстазе, продавец внимательно изучал бумаги на машину. Затем вернулся к мотоциклу.

– Модель пятьдесят три, одна из последних этой марки; пятизначный номер выпуска. Шикарный мотоцикл: двухцилиндровый двигатель тысяча триста кубических сантиметров, гидравлические вилки – ты можешь объехать весь мир, сынок. В обмен на автомобиль.

Вступать в дискуссию мне не хотелось. Я знаю, что бывает, если кто-то не оправдывает моих ожиданий. Преодолев критическую точку, гнев из меня выходит, поражая либо меня, либо другого человека. Чаще всего – меня, потом я восстанавливаюсь несколько дней. Я боялся испортить себе радостный момент. Оставив продавцу бо́льшую часть продуктов, закупленных дедушкой – мотоцикл не справился бы с таким грузом, – я оседлал коня. Продавец вытаращил глаза:

– Сколько ты весишь, парень?

– Около ста двадцати килограммов.

– Надо же, эта махина и не дрогнула, когда ты на нее взгромоздился! Будь осторожен на неосвоенных дорогах: там полно колдобин и рытвин.

Он проверил, хорошо ли смазан багажник из кожи с бахромой.

– Смазывать надо раз в неделю. И седло тоже. Особенно если эта крошка будет спать на улице.

Затем – с интонацией утвердительной, а не вопросительной, хотя мы уже всё друг другу сказали, – он добавил:

– А с продажей машины я пока повременю. Интуиция говорит мне, что так будет лучше.

И поскольку я не ответил, он продолжал:

– После убийства Кеннеди снова может случиться кризис, такой, как тот, что выкурил моих родителей из Арканзаса в тридцать первом. Когда дела плохи, первым почему-то страдает автомобильный бизнес. И будь внимателен: не спутай кнопку бензина с кнопкой масла. В худшем случае они могут перемешаться – и тогда… Ну, счастливого пути!

Он едва закончил фразу, развернулся и направился в гараж.

Я уже собирался уехать, как вдруг вспомнил, что забыл винтовку под задним сиденьем машины.

– Эй, я кое-что забыл!

Когда я вынул из машины оружие, продавец молча взглянул на меня, хитро улыбнулся и сказал:

– Во время войны у мотоциклов была кобура, туда клали ружья. У меня такой нет, а если ты поедешь с винтовкой, полицейские клюнут на тебя, как кобели на течную суку. Советую отпилить ствол. Если тебе и придется стрелять, то недалеко, это не охотничье ружье. Отпилим ствол – и винтовка поместится в багажник.

Он взял у меня из рук оружие и уверенно зашагал к верстаку. Зажал винтовку в тисках и аккуратно отпилил ствол.

Завершив операцию, протянул мне винчестер.

– Если копы это обнаружат, скажи, что играешь в Джоша Рэндалла из сериала «Разыскивается живым или мертвым»: у него такая же пушка.

Я смотрел этот сериал. Мне действительно не хватало только пушки, чтобы походить на Стива Маккуина. Может быть – еще и мотоцикла, но не уверен. Позже, случайно наткнувшись на мотофото, сделанное перед смертью Маккуина, я заметил, что байк у него – мой[25].

10

По пути в Орегон, где пумы убивают чаще, чем профессиональные киллеры, я думал о том, что с удовольствием служил бы в полиции, так как в глубине души ничего не имею против порядка. Впрочем, после того, что я совершил, вряд ли копы примут меня с распростертыми объятиями.

Навстречу пронеслись несколько полицейских на «Харли». Может, я ошибаюсь, но мне показалось, что они высматривают мою серую тачку-развалюху. Целый день я ехал по пустынным дорогам. Благодаря своему весу и чрезвычайно низкому центру тяжести я комфортно чувствовал себя, покинув прямую дорогу без конца и края, вдоль которой деревья словно расступались, пропуская огромные грузовики в облаках выхлопных газов; я с удовольствием мчался по серпантину прямо к Кратер-лейк[26]. Чем выше я поднимался, тем сильнее замерзал, несмотря на классную, только что приобретенную экипировку: перчатки с манжетами и шерстяной подкладкой, охотничьи сапоги и куртку из лошадиной кожи.

Двухцилиндровый V-образный двигатель успокаивающе мурлыкал, но мысли, не давая покоя, разбегались во все стороны. Мне хотелось позвонить матери и всё объяснить. Отец ей, наверное, уже рассказал. Думаю, она не так уж удивилась, даже если и не ждала от меня подобного: «Я тебе говорила: этот парень кончит серийным убийцей». В каком-то смысле она права: она трубила это со всех крыш – словно гадала, когда же сбудется пророчество. Я же, в свою очередь, гадал, что для матери окажется сильнее: радость осознания своей правоты или горечь осознания своей роли? В конце-то концов, убийцу у себя в животе выносила она, а не кто-то другой, и ничего тут не попишешь. Моя категоричная мать, которая всех вокруг учит жизни и презирает, вырастила убийцу. Думаю, для нее нет худшего оскорбления. Я превратил матку в оружие и почувствовал глубокое удовлетворение, хоть и ненадолго, учитывая все сложности моего безрадостного будущего.

Я остановился на вершине. Маленькая гостиница, словно дорожный знак, указывала на то, что выше некуда. Она была закрыта. Справа тропа вела прямо к озеру. Однако я пошел по главной дороге до развилки и, свернув налево, в сторону шоссе сто один[27]. Вдоль ручья выстроились прелестные шале. Я выбрал хижину на отшибе и решил устроиться там. Выбил дверь плечом, тут же испугавшись, как бы не рухнула вся конструкция. Внутри было чисто и прибрано. Я разжег в маленьком камине огонь, моля небеса о том, чтобы ночью не пошел снег. Вынул бутылку виски и кое-что из еды. Ощутил легкое опьянение и досаду, больше ничего.

Когда я закрыл глаза и свернулся калачиком на жесткой подстилке, поднялся ветер. На природе не бывает тихо или шумно. Это вам не город: любой шум, любой шорох всегда умиротворяет – стоит лишь довериться дикой природе. Я подумал о бабушке с дедушкой, о том, где они сейчас. Души их, должно быть, воспарили до того, как примчался отец и забрал тела. Впрочем, я надеялся, что в небесах ничего нет. Не для того я убивал дедушку, чтобы он всю оставшуюся жизнь терпел бабушку в аду. Или в раю.

Я подвел итоги своего путешествия. Я не знал, когда сдамся, но не хотел этого делать до похорон. В конце концов усталость и чистый воздух взяли верх, и я крепко уснул. Мне приснился кошмар, и, проснувшись, я услышал шум. Сперва я решил, что за мной явились копы, но потом понял: это медведи бродят вокруг багажника, в котором я оставил жратву. Я вышел на порог с винтовкой и увидел двух койотов: они улепетывали от меня на всех парах – хвосты болтались между ног.

Снова заснуть я не смог. К рассвету почувствовал усталость и похмелье. В дверь постучался какой-то тип с чашкой кофе и попросил разжиться сахаром. Сахар я ему вынес. Но этого оказалось мало: парень жаждал общения. С местным народом так всегда. Люди якобы ценят одиночество, при этом отнимают покой у каждого встречного, часами промывая ему мозги. Парень с гордостью сообщил мне, что убийцу Кеннеди пристрелили прямо у полицейского участка, или типа того. Убийцу убийцы звали Джек Руби. Он замочил моего героя – и я расстроился.

Парень, который со мной разговаривал, жил на склоне неподалеку и занимался лесным хозяйством. Моя манера медлить с ответами, думая о двух вещах одновременно, смутила его. Обычно я активнее думаю о том, что приводит меня в состояние стресса. Я не хотел слушать историю жизни своего собеседника: в ней не было ничего особенного. А даже если и было, меня это не заинтересовало бы. Когда он принялся расспрашивать о моей жизни, я спрятал голову, подобно черепахе, хотя черепахи обычно не выглядят злыми, а мне вменяют в вину именно злобный взгляд. Но я действительно считал, что разговор окончен.

Парень извинился за беспокойство и ушел, несколько раз обернувшись. Видимо, что-то в моем поведении его насторожило. Я сел на полукруглые деревянные штуковины, служившие ступеньками, и посмотрел на свой мотоцикл. Мне ничего не хотелось. Я пытался зацепиться за какую-нибудь интересную мысль, но безуспешно. Я ушел восвояси, хлопнув дверью и жутко ее искорежив.

Мотоцикл завелся с первого раза, и я отправился в Канаду, зная, что никогда не доберусь, так как стимул исчез, и что полицейские меня настигнут. К равнине я спускался на маленькой скорости, это меня успокоило. На поворотах я ловил воздух ртом, носом и глазами, проветривая голову и охлаждая разум. Надеялся, что внезапно меня собьет легковушка или грузовик и бессмысленно начатая жизнь оборвется. Но я никого не встретил.

11

На ровной дороге я поехал быстрее. Воздух потеплел. Через несколько километров передо мной открылся промышленный город, где товарные поезда только и ждали наживы. Вокруг вагонов суетились крепкие парни в бежевых перчатках и касках. Вдали трубы заводов выбрасывали клубы серого дыма, который словно застывал в воздухе и никак не мог взлететь. Главная улица просыпалась через силу. Депрессивный город пугающе планомерно приводил себя в порядок.

Я хотел прибавить газу, но топлива почти не осталось. Я отыскал заправку на главной улице. Старательно затушив сигарету, ко мне подошел старик с такими кривыми ногами, словно он в детстве седлал не деревянного коня, а автоцистерну.

– Красивый мотоцикл!

Я не ответил, даже не посмотрел на старика. В любом случае мой ответ пролетел бы мимо его ушей.

– С пятьдесят третьего года таких не делают, да? Жаль, жаль: они того стоят!

– Где здесь полицейский участок? – спросил я. – Мне нужен шериф.

Старик махнул рукой.

– Вы не застанете его на месте. Его вызвали куда-то в горы. Лесничий угостил свою жену топором. Жуткое зрелище, наверное… Впрочем, никто ничего не видел. Алкоголь народу вреден. Кто-то из заместителей шерифа должен быть на месте.

Он бросил взгляд на часы с трещиной на циферблате.

– Скоро откроются.

Затем взглянул на меня, как на гигантскую секвойю.

– В жизни не видел никого выше тебя, парень.

Что на это ответишь?

Я рассчитался за топливо и по главной улице отправился в полицейский участок. Резиденция шерифа напоминала почтовое отделение, и американский флаг, развевающийся на ветру, выглядел изрядно потрепанным и засаленным. Пару минут я не слезал с мотоцикла, медлил, сомневался. Наконец принял решение.

Войдя в холл, я подумал, что никого нет. Однако внезапно из-за стойки высунулась круглая светловолосая женская голова. Она глупо улыбнулась мне – такие улыбки Кларк Гейбл расточает в своих фильмах направо и налево[28].

– Чем я могу вам помочь?

Я положил шлем на стойку, перчатки – в шлем и расстегнул кожаную куртку.

– Я пришел сдаться.

Она засмеялась.

– Сдаться? Вас преследуют за превышение скорости?

– Нет, за двойное убийство.

Она вгляделась в меня, проверяя, шучу я или нет. Продолжила в том же игривом тоне:

– В нашем городе?

– Нет, южнее, в Норт-Форке – Сьерра-Невада, Калифорния. Ваши коллеги из Фресно[29] должны быть в курсе.

– Как они могут быть в курсе?

Она до сих пор не врубалась.

– Мой отец их, наверное, уже предупредил. Скорее всего, сейчас он уже на месте преступления.

– Очень хорошо, присядьте. Я сделаю телефонный звонок, чтобы удостовериться. Пока у меня нет подтверждения, я не могу вас задержать.

– Схожу куплю себе пончик, скоро вернусь.

Я взял шлем и перчатки и на глазах у изумленной блондинки покинул здание.

Неспешно оседлал мотоцикл и довольно медленно проехал по главной улице. По дороге я размышлял, чем готов заплатить обществу за двойное убийство бабушки с дедушкой, высчитывал среднее арифметическое лет, которые им оставались. Пятнадцать и девять, исходя из средней продолжительности жизни, – то есть из восьмидесяти лет. Разделить на два – получится двенадцать. Двенадцать лет каторги – значит, выйду в двадцать семь. Неплохо: большего старики не заслуживают.

Копы нашли меня на ступенях деревянного амбара на выезде из города. Я смаковал кофе и пончик и был погружен в себя; я завидовал всем, кто мог просыпаться каждое утро и делать свою работу, одну и ту же, всю жизнь. Из полицейской машины вышли двое. Оба держали руку на пушке, и это показалось мне драматичным. Я хотел отвезти мотоцикл к полицейскому участку и припарковать его в надежном месте. Надеялся, что отец его заберет. Прочтя в глазах полицейских опаску, я сказал:

– Вы думаете, я стал бы сдаваться, если бы собирался сбежать?

Весомый аргумент их убедил, и мне удалось поставить мотоцикл в гараж полицейского участка. Затем я ознакомился со своими правами.

После нескольких телефонных звонков меня отвезли во Фресно. На ночь мы остановились в какой-то деревушке, где я провел время в камере с двумя пьянчугами. Они без устали мололи чушь и гоготали. Когда всё это окончательно меня достало, я сказал, что оказался за решеткой из-за двойного убийства и мне нужен отдых. Пьяницы тут же замолчали, и больше я не услышал ни звука.

На рассвете мы снова отправились в путь. Копы говорили примерно о том же, о чем и накануне. Болтали всякую чушь и вспоминали обо мне, только когда я давал повод. Мне надо было на чем-то сосредоточиться. В качестве мишени я выбрал женщину-полицейского. Всю дорогу я воображал то, чего никогда не сделал бы с ней в реальности. В основном мое сознание производило сексуальные фантазии, благодаря которым я чувствовал, что еще жив.

12

По возвращении нас ожидали фотографы местных газетенок. Двое полицейских позировали рядом со мной, как Хемингуэй возле только что выловленной двухметровой меч-рыбы. Я счел несправедливым заявление о том, что меня арестовали, в то время как сдался я по собственной воле. Копы отвели меня к лейтенанту, которому поручили мое дело. Развалившись в кресле и положив ноги на стол, он пил кофе и разглядывал фотографии, не имеющие никакого отношения к моим старикам.

Пока меня вели по длинному коридору к кабинету лейтенанта, я чувствовал себя словно медведь, которого дрессировщик отдает на растерзание безжалостной толпе. Все копы и секретари на меня глазели. Лейтенант встретил меня скорее удрученной, нежели победной улыбкой. Отвел меня в комнату для допросов. Открыл папку с моим делом и выложил передо мной фотографии трупов бабушки с дедушкой.

– Вот, что ты сделал.

Он ждал, что я отведу глаза. А я взял фотографии одну за другой и всмотрелся в них. С тех пор как я уехал, старики не сильно изменились. Слегка побледнели, слегка одеревенели, ничего особенного. Я поразился тому, насколько зримая реальность противоречит идее возможного воскрешения.

– Почему ты это сделал?

Я глубоко вздохнул, и коп, наверное, решил, что я готовлюсь к длинной речи.

– Я хотел понять, как это бывает. К тому моменту я уже около двух недель воображал ощущения от убийства собственной бабушки. Это была навязчивая идея. Я думал об этом – и это произошло. Иногда мне хотелось этого больше, иногда меньше. Когда я убивал бабушку, я не задавался никакими вопросами: очевидное желание взяло верх над рациональностью. А вот дедушку я никогда не хотел убивать. Меня вынудили обстоятельства. Он слишком зависел от старухи. Если бы я оставил его в живых, он страдал бы до конца своих дней.

– А ты подумал о боли, которую ты им причинил? О боли, которую причинил отцу?

– Скажу вам честно: я должен был убить бабушку – и меня не интересовало, прав я или нет. Вот старика мне жалко. Что касается отца, я сделал ему одолжение. И хотя я не в состоянии объяснить почему, мне кажется, я оказал отцу огромную услугу. Разумеется, сейчас он в шоке, но спустя несколько недель, когда всё поуляжется, положительные моменты всплывут на поверхность, как утопленник, прошу прощения за сравнение. А где мой отец?

– Напротив, в баре. Он не хочет тебя видеть. По крайней мере, пока. Он переправляет тела в Лос-Анджелес. Сказал, вернется, когда мы определимся, что с тобой делать.

– Вам стоит присмотреть за ним.

– Почему?

– Он начинает пить, как только его что-то мучает. И выпить он может много. Вы видели: он тоже не маленьких размеров.

– Мы связались с твоей матерью.

– И что?