T-Shirtoлогия. Общая теория футболки. Полутрикотажный роман

Bandy Sholtes

T-Shirtoлогия: Общая теория футболки: полутрикотажный роман

– Печать на футболках? Это тема.

Иоганн Гутенберг

– Вас какой размер интересует?

– S и, может быть, M.

– Вот, пожалуйста, есть разных цветов…

– Ага…

– Такие, и ещё вот такие…

– А с буквами у вас есть?

из диалога в магазине

Футболка надевается через голову.

Google

Все дурацкие футболки похожи между собой, а все хорошие – хороши по-своему. Всё смешалось в моей голове.

Проснувшись утром после беспокойного сна, я обнаружил, что лежу на кровати в позе какого-то страшного насекомого. Лёжа на спине, я видел свою заношенную майку-ночнушку, потный живот и готовое вот-вот окончательно сползти одеяло.

Снился мне худой старый рыбак в выцветшей майке. Будто уже восемьдесят четыре дня он не может поймать в Гольфстриме ни одной рыбы. Ещё снились лодка и старый парус. И что первые сорок дней в море с рыбаком ходил мальчик. Сорок дней во сне – это долго. А восемьдесят четыре очень долго.

Я живу на вилле Боргезе. Кругом – ни соринки, все стулья на местах, футболки выглажены и сложены в шкаф. Мы здесь одни, и мы – мертвецы.

Они там. Чёрные в белых майках, встали раньше меня, справят половую нужду в коридоре и подотрут, пока я их не накрыл.

И я подумал: ну разве можно серьёзно относиться к футболке без картинок и букв?

У меня есть магазин футболок. Точнее был, раньше. Назывался «T-Shirtология».

Я придумывал футболки, я наносил на них слова и картинки, я же и продавал.

А затем всё накрылось медным метастазом.

Август. Идёт девушка в майке. С большими природными данными. Больше среднего.

На майке девушки написано: NATURE. Буквы тоже больше среднего.

Смотрю вслед. Что она имела в виду? Что имела в виду её майка? Думаю, мы этого никогда не узнаем. Загадка природы.

Ведь если ты культурно пиаришь матушку-nature, а окружающие этого не понимают – потому что за могучим бюстом не видят твоей большой души – это их проблемы.

В общем, чуваки, у нас проблемы.

У всех чуваков одни и те же проблемы.

Двадцать метров и снова девушка. Их немало и они в майках. Жарко же.

Эта девушка какая-то хилая, будто авитаминозная. Почти больная.

Солнце светит и растёт трава. Но тебе она не нужна.

Высокая плотность населения – снова сиськи, снова буквы. Но уже поменьше, чем у предыдущей.

На ней майка «Total Beautiful Girl».

Очередная загадка природы.

Но вот интересно: здоровая грудь нуждается в таком же количестве витаминов, как маленькая? Или ей нужно больше всех этих A, B, C, D и фолиевой кислоты? Думаю, в богатой заморской стране учёные уже монографии пишут и порочные эксперименты на крысах проводят. О взаимосвязи витаминов и размера лифчика в условиях высокой плотности населения.

Нет, по одному лишь трикотажу делать выводы аморально. Прошу прощения у девушек с тяжёлым бюстом. Неблагородно встречать по майке, а провожать по сиськам.

Ведь как гласит небезызвестная в определённых кругах футболка – Big Tits Is Not A Crime.

Тупая мужская романтичная ночнушка. Мимими.

Утром встал, умылся, позавтракал и ушёл на работу. А ночнушка твоя осталась на подушке, рядом с ней. Проснётся и прочтёт. Улыбнётся и зевнёт.

Потому что она, сука, фрилансер и спит до пол-одиннадцатого.

Кому сосуд, кому горшок, а кому ночная ваза.

Слово «майка» мне симпатичнее, чем «футболка». Слишком уж второе спортом отдаёт. Травмы, букмекеры, хулиганы. Реклама спонсоров на груди. И почему именно футбол? А где регби, хоккей на траве и конкурс воздушных гитар?

Потому часто пользуюсь словом «майка». Не то чтобы терпеть не могу футбол и рекламу. Но на то оно и предисловие, чтобы предупредить.

Знаете, что такое Плохой Моторный Палец? Нет, не имя индейца. Щас расскажу, короче.

Девяностые годы. Мне двадцать лет. Волосы не стригу, звёздным небом не интересуюсь, моральный закон не писан. Люблю grunge, вино, нескромных женщин и лёгкие игрушки. Те, что по пять баксов пакован, цены тогда такие были.

А что ещё любить в двадцать лет? Ну да, книги там, сигареты, болтовню по телефону, отбивные с жареной картошкой, само собой.

Но будни – не игрушки.

Сентябрьским утром я еду в ужасный ненавистный тупой холодный скучный дубовый университет, где есть всё, чего не люблю. Одна радость – болтовня на переменах. О колбасной музыке, пьяных приключениях, кайфовых книгах. А о чём ещё говорят в двадцать лет?

О сексе говорили мало. До сих пор не врубаюсь, почему.

А отбивные были вообще табу.

Я еду в полном автобусе. Ни сесть, ни почитать.

Невыспавшийся и злой, без мыслей и без пощады. Сорок минут.

На конечной из этого же «Икаруса» выходит девушка. Иду за ней – под расстёгнутой курткой я, кажется, заметил кое-что. Догоняю, заглядываю – так и есть.

Девушка уловила мой взгляд и отвернулась. Мне насрать.

На этот раз я не о сиськах. А о майке Badmotorfinger. С большой буквы в одно слово, почти как юрийгагарин. Бэдмоторфингер – это альбом группы Soundgarden, из Сиэтла. Я уже полгода люблю его, по три раза в неделю. Даже клип видел, Jesus Christ Pose. Классная вещь. Чёрно-белый, правда, клип – вечно тогда неразбериха была с этими пал-секамами.

А майку с обложкой Badmotorfinger вижу впервые. У нас таких не продают. Вообще фиг знает, где их продают.

И тут нá тебе, в обычный беспощадный вторник футболка моей мечты, натянутая на женское студенческое тело, шагает в скучный дубовый университет.

Запоминаю лицо и иду на лекцию. Внешность у неё запоминающаяся. Большие непонятной расцветки глаза расставлены криво – будто два кусочка несвежего брокколи уронили в сметану. Нос от бровей начинается орлино, а приближаясь ко рту, расплющивается на верхней губе – как кончик носа Lois Armstrong-а. Губы похожи на две растоптанные мармеладные конфеты без обёрток. Волосы – сухая трава, покрашенная слипшейся кисточкой в чёрный цвет. Несмотря на проблемы с матушкой-nature, сиськи у неё есть, прости меня, Jesus Christ.

Давно, кстати, подметил закономерность: природа – строгая, но справедливая бухгалтерша. Красивым сисек выделяет скупо, а страшным – щедро. Чтоб у немилосердных мужчин был выбор. Исключений, конечно, много, но статистика всё же приблизительно не врёт.

Ну, её сиськи не то чтоб меня сильно заинтересовали – я их заметил просто потому, что иначе не может быть никогда. И потому, что майку хорошенько рассмотрел. Да и практически ничего в её случае молочные железы не решали. И никакой гипервитаминоз бы ей не помог. Так как бетоно– и трубоподобная фигура, кожура лица и штаны бедной девушки сочетались в таком арт-комплексе, что её фото могло бы стать обложкой альбома. Первого альбома группы Unhappy Artists под названием «Kiss Me, Son of a Bitch». Хотя во всём перечисленном её вины нет. Ну, кроме штанов.

Дня через три я снова её увидел – в той же майке. И понял, что про себя называю её то Badmotorfinger, то Плохой Моторный Палец. Учитывая её внешность и некоторую связь между понятиями «пенис» и «средний палец», стало ясно, отчего у пальца, то бишь пениса, плохая моторика в присутствии девушки.

Через неделю я решился подойти к ней. Сделал вид, типа хочу познакомиться. Она даже улыбнулась мне. Молодец, духом не падает. Улыбка – будто плакат Фредди Крюгера надорвался в районе рта. Не важно.

Короче, я пококетничал, как умел и спросил, откуда майка.

– Привезли.

– Откуда?

– Не твоё дело.

– Тебе тоже нравится Soundgarden?

– Конечно.

Мне повезло – оказалось, она малословная, как Чарльз Бронсон. Возможно, чтоб не светить зубами лишний раз. Мне посчастливилось увидеть лишь три. Не знаю, может, зубы были и настоящие. Но выглядели, как три красивых камушка, которые она нашла на берегу реки. И довольно ловко прикрепила их розовой жвачкой к десне. Handmade типа. На память о летних каникулах. Не важно.

– Продашь майку?

– Нет.

– Продай, сколько хочешь?

– Не продаю, мне она самой нравится.

Короче, я её уламывал раз пять. Подходил в универе, улыбался, спрашивал как дела и всё такое. Ни в какую.

Зато она стала здороваться при встрече. Друзья улыбались и спрашивали кто это. Я краснел и оправдывался. Будто меня застали за прослушиванием Bad Boys Blue.

В конце месяца, получив стипендию, я подошёл к ней и решил надавить на жадность. Блеснуть наличностью и усыпить бдительность.

Никакого результата.

Затем, подсчитав сколько морального ущерба нанесло мне общение с Плохим Моторным Пальцем, я понял, что майка уже моя. Без денег. И я забил на неё. Перестал здороваться. Двадцатилетние мальчики иногда беспощадны к девушкам. Особенно если внешность их не способствует спасению мира красотой и вожделением, прости меня, Jesus Christ.

Так я и закончил университет без той майки. И Soundgarden уже не помню когда слушал последний раз. А девушку иногда вижу в городе. Она растолстела. Как ни странно, это смягчило острые углы её наружности. Оно и понятно – с годами обложки группы Unhappy Artists стали менее экстремальными и пугающими. Взрослеют и мудреют – как все группы. А я вижу, как она, уже давно без той майки, но в таких же штанах, сидит-курит где-то на лавочке, всегда одна, и думаю о том, отчего природа-бухгалтерша бывает к некоторым даже более жестокой, чем беспощадные двадцатилетние раздолбаи.

И ещё думаю, что Плохой Моторный Палец, скорее всего, знала – продай она майку, больше не подойду. Майка как поддерживающее нашу связь слабое звено.

Вот тебе и хеппи энд – оказалось, я романтик. А встроенного в организм романтика никакими колбасными музонами и несчастными artistами не вытравишь. Заводские установки – вещь упрямая.

Люди, которые приходят выбивать долги, живут на специальной планете. Оттуда их вызывают на нашу, человеческую гуманную планету, где они выполняют свою угрожающе-финансовую миссию, а затем на чёрном космолёте возвращаются обратно.

Стук. Открываю дверь. Стоят двое одинаковых некрасивых инопланетянина в спортивках.

– Мы от Олега.

– Какого Олега?

– Не включай дурака. Три тысячи это тебе не трёхколёсный велосипед. Давай деньги.

– Какой трёхколёсный велосипед?

– Пойми, дорогой, – сегодня мы согласны взять три тысячи, а завтра возьмём уже больше.

Бля, откуда они знают, что мы на прошлой неделе ходили выбирать детский велосипед?

Я пересрал. В башке замигал калькулятор. Арифметика банкрота.

Значит так. Можно продать золотую цепочку с крестиком, и так без дела в шкафу лежит. Есть чешские джазовые пластинки межвоенного периода. Коллекция советских ёлочных украшений пятидесятых годов, с раритетной хрущёвской кукурузой включительно.

Ну, а если совсем припрёт, в качестве козырей – антикварные книги. Масонская «Разсужденіе объ истлѣніи и сожженіи всѣхъ вещей бла-бла-бла», Москва, 1816 год. И «Краткое описаніе жизней древнихъ философовъ бла-бла-бла», сочинение архиепископа Камбрийского, Москва, 1788 год. Мне их пьяный Игорёк подарил, барабанщик и немец из Сыктывкара.

Но даже банкроту понятно, что антикварными козырями в начале игры не разбрасываются.

– У меня есть пароварка, почти новая. Тефаль. Могу отдать.

Футболка для тинейджеров. Надел, крикнул «пока» и хлопнул дверью.

Боже, если б у меня такая была в восемнадцать лет…

Ничего бы, конечно, не изменилось. Но приятно. Звонишь маме и, максимально концентрируясь, чтоб не заржать, непослушным языком вешаешь ей подростковую лапшу. Типа остаёшься ночевать у друга. Типа страшно домой идти. Типа денег на такси нет. Романтикам и лузерам шляться по ночам вредно. Ночь – строгая и несправедливая бухгалтерша, пиздюлей может выписать тока так, без предоплаты и калькуляций.

А для возвращения домой такую: Mama, I`m Beck.

Приходишь и напеваешь:

– I`m a loser baby, so why don`t you kill me.[1]

Хотя мама, конечно же, совсем не baby.

Оказалось, майки & футболки – что-то типа трикотажной линии мышления. Не успел задуматься, и они сами в голову лезут. Без примерки.

Что бы там ни говорили, но майка с «вывеской» – не просто одежда. Это афоризм, это месседж, это лозунг, это пароль, это провокация, это история, это игра слов, это извращённая цитата, это хаха, это хихи.

Слова на груди человека – хочет он того или нет – сообщают о нём некоторую инфу. Что хавает, чем дышит. Пусть на одёжке ни буквы, ни линии – это тоже позиция, тоже штрих-код, тоже некоторый запах изо рта.

Например, футболка Шрёдингера. На ней одновременно и есть «картинка», и нету.

Или, скажем, загадочный крокодил на груди – это что? Бренд, аллигатор, журнал, рассказ Достоевского, крокодил Данди, игра в ассоциации или не имеет значения?

Стоит представить эти майки на телах друзей, прохожих или на нас самих, и станет очевидным, что от теории до груди человека – рукой подать.

Никакой, конечно же, T-Shirt-истины нет. Даже в обычную майку с обычным AC§DC (да, да, именно AC§DC, это не опечатка) носители вкладывают свой смысл. Мальчик заявляет миру, что уже немаленький. Разведённый холостяк намекает, что он весь-из-себя-молодёжный и вполне ещё огого. Бывший рокер пытается убедить прохожих, что он не просто пьяница, а меломан. Бабник пришёл типа-на-концерт, но в душе тешит себя надеждой подцепить вооон ту явно нетрезвую девку в майке Korn. А кто-то просто не нашёл в своём шкафу ничего другого.

Буквы на людях мельтешат повсюду, и не только в августе. Но, хотя и кажется, будто мы свободны в своём выборе, на самом деле трикотажное общество устроено так, что мы далеко не всегда носим то, что хотим. Мessage одежды часто навязан извне.

Но афоризмы, лозунги, провокации и даже хаха и хихи, изображённые на футболках, постоянно меняются. Это двадцать первый век, baby.

Второй инопланетянин, который молчал, вытащил из кармана секатор.

Я пересрал ещё раз.

Ладно, достал бы нож. Нож, конечно, тоже не киндер-яйцо, но секатор… Садовник бля выискался.

– Это интернет? – указал он на кабель, ведущий из коридора в комнату.

– Какой интернет?..

– Такой.

И он перерезал кабель. В двух местах.

– Эй, вы что?.. Подождите!..

Получившийся кусок кабеля и секатор он сунул в карман. А меня схватил за свитер и сделал туда-назад-обратно. Затем словил мой взгляд и снова туда-назад-обратно. И снова.

Почти не больно, но страшно. Чувствуешь, что он умеет не только так.

– А ещё у меня это, – сказал я, – старинный гобелен есть. Передайте Чернову, что…

Не дослушав, они хлопнули дверью.

Эй, а попрощаться? Меня что, не уважают в собственном доме?

Если файл находится в голове, то кликом мышки по файлу может стать что угодно. Пыль на книжной полке. Опечатка на мониторе. Лак на женских ногтях.

Замысел рождается крошечным и безымянным. Не успев повзрослеть, уходит в полушария мозга. Тусует по извилинам, как в ночном клубе. Подчиняясь не только твоей воле, но и правилам внутричерепного движения. Там ведь и своё кино есть. Независимый кинематограф типа.

Голый замысел тусит, где хочет и берёт всё, что плохо лежит. Лишних внутричерепных тараканов, например, или там клип Bad Boys Blue. Как вор, который забрался в хату за деньгами и серебром, а по жадности берёт шпротные консервы, хрустальные бокалы и охапку галстуков.

Чтоб замысел не превратился в чудовище и не натворил чего по молодости, надолго отпускать его нельзя. Если норовит смыться, его надо ловить. Слизать языком, заколоть маркером или стукнуть клавиатурой по башке. Пока не спрятался за плинтусом.

Проследить замысловатый маршрут файла трудно. Но – допустим. Ведь склонность незрелых файлов к посещению чужих папок и квартир подтверждается алкогольными и любыми иными химическими наблюдениями.

Нетрезвый, выросший до неприличных размеров файл часто выныривает из внутричерепного клуба с таким букетом галстуков, который мы не заказывали и о котором вначале даже не подозревали. Не подозревали о возможности такого букета.

Сидели мы как-то с Юрой В. Курнули там, вина попили. Рассказал я ему о свойствах замыслов и шпротных консервах, и он сказал:

– Ты знаешь, я и сам такое не раз замечал. Идеи в воздухе носятся.

– И не говори. Делать им нечего.

В общем, мы с Юрой решили, что от пустоты до замысла – один клик.

Клик – иди туда не знаю куда.

А я тем временем бутерброды забацаю. Жую и жду.

И вот выруливает файлик, наконец-то. Весь в пыли, напевая дурацкие песни. Главное, что вернулся.

Ну-ка, посмотрим, что нам внутричерепной вор принёс.

О, парочка журналов «Иностранная литература» 1990 года.

Так кажется на первый вгляд. Но под «иностранкой» лежит кассета группы Nine Inch Nails, которую я выбросил ещё в прошлом веке.

И ещё на воре почему-то пиджак дедушки довоенного фасона.

А в кармане – венгерский игрушечный вигвам, подарок тёти Розы.

А за пазухой – книга о городе Самарканд с бледными иллюстрациями.

И вдобавок нащупываю под пиджаком нежно пахнущую майку моей двоюродной сестры, в которой она выглядела очень sexy в конце восьмидесятых. Ярко вспоминается её кожа, линия тела и особенно ноги. Ноги, которые я долго считал самыми прекрасными в мире. Любимые ноги моей юности. И однажды, когда мне было пятнадцать, а ей шестнадцать…

Стоп. Только этого блин ещё не хватало.

Несколько провокативная майка. Лицам с заболеваниями центральной нервной системы носить не рекомендуется. А в тюрьме надевать такую не советовал бы даже Чаку Норрису.

Юра В. рассказывал, что видел в армии настоящую, сделанную на руке живого человека, татуировку: «Умру за горячую еблю».

Кое-кто считает, что в будние дни жизнь течёт и пульсирует в барах. Не дома, не в офисе и не в поликлинике, а в барах. В некотором смысле это правда.

Ну и пошёл я во вторник в бар. Пульс жизни щупать. Барология – наука экспериментальная.

Место не из тех, куда обычно хожу. В своих барах я уже все биоритмы знаю, мне интересно чужие кардиограммы почитать.

Пошёл туда, где пиво недешёвое и музон типа модный. Где у завсегдатаев телефоны дороже, чем весь мой гардероб со шкарами. Ну да, кедам моим шесть лет уже.

Столики тут стерильные, как в манипуляционной. Сижу, боюсь запачкать.

Пиво распробовал – вкусное. Но пульс не нащупывается. Не нащупывается, думаю, вооон из-за тех двух немолодых, подусталых и фактически некрасивых баб, что напротив. Может они и носили когда-то футболки Korn, но сейчас одеты во что-то жутко стильное, не разбираюсь.

Это они, тотально не бьютифул гёрлз, мешают установить диагноз. Хотя фолиевой кислоты им не занимать. Впрочем, под мейкапом не видно…

«Послушайте, – думаю, – если в мире существуют бары, где женщины подусталые и музон тупой – значит это кому-нибудь нужно?»

Не знаю, кому – в бизнесе не разбираюсь, – но о политике давайте не будем.

Плохой тут какой-то пульс, короче. Может, дефицит гемоглобина? Или сердцам завсегдатаев физических нагрузок не хватает? Фиг поймёшь.

Ну, с музоном вообще-то проблем нет – наушники-то на голове. Dead Ghosts, кажись, тогда слушал. Да и расфуфыренных красоток за другими столиками хватает, если что. Умру за горячую еблю. Шучу, не умру, я чисто пощупать пришёл.

«Значит, – думаю, – с баром всё ок. И значит, какая, икс, разница, дорогой бар или дешёвый? Если музыка всё равно своя. И если во всех барах своё кино крутят. И если за тяжёлым мейкапом и так ничего не видно».

Пива я напился, но пульс так и не нащупал. Не бывать мне фельдшером, и белого халата не видать.

Зато я кое-чему научился. Я понял, что бары – это то же самое, что бабы, только бары.

Вы заметили, что профессоров, доцентов и вообще старых ботанов не видно в городе? Их нет ни на набережных, ни в барах, ни в супермаркетах. Где они? Читают, прячутся, монографии строчат? Неужели они бывают только дома, в университете, в автомобиле и в отпуске? Похоже на то.

Я лишь один раз – случайно – встречал своего преподавателя в городе. Он был стар и пьян. Его нёс другой преподаватель – уже немолодой тряпка, лузер, холостяк, сопля, подхалим, трус и тайный карьерист.

Они, лингвисты, учили меня оба. И оба мерзкие и нечеловечные. Но один – умище, а второй совсем не умище. Видели бы вы того второго. Тихий, аккуратный, серый, невыразительный, щуплый. Ужасная кофточка и выглядывающий под шеей советский галстук. Пальцы – белые волосатые книжные черви. Канцелярский крыс и недопидор.

Он бухал со стариком и затем носил того, чтоб лизать жопу. Дурак. Умище ж на другой день и так не помнил, кто и как лизал ему зад. Очевидно, тряпке, лузеру, подхалиму и трусу не приходили в голову никакие другие способы вылизывания полушарий лингвиста.

Они брели, шатаясь, по осеннему парку и шуршали листвой. Я курил на лавочке. Мне насрать – экзамены я у них уже давно посдавал. Хоть и не с первого раза. И тот, что не умище, заметил меня. Пока я думал, обязательно ли здороваться, он отвернулся и сказал что-то старику. Тот никак не отреагировал, но через пять шагов остановился.

Старик был низким, но очень грузным. И он начал падать на щуплого. Уронить шефа и дать ему хороший шанс на инсульт – это, конечно, почти бинго. А если инсульт не получится?

Щуплый посмотрел на меня и сказал что-то. Я не расслышал, но было ясно, что он имеет в виду. Я улыбнулся – ситуация напомнила песню Beatles.

Help! I need somebody, Help! Not just anybody, Help! You know I need someone, Heеееlp!..

Щас я тебе help, тайная щуплая сопля.

Я подошёл и взял под руку профессора. Он был красным, будто потел кровью.

Шучу, нормальный он был, просто разнесло малёхо. Даже плащ чистый и шкары без мочевины. Гладко выбритый. Вот не понимаю я пьяниц, которые всегда гладко выбриты. Какое-то извращение. Чтоб, мол, никто не догадался, что они пьяницы. А по мне так аккуратно бритые бухари ещё больше бросаются в глаза, чем бородатые.

– Давайте его усадим, – говорю.

– Нет, нет, надо отнести его домой. Владимира Ивановича ждут дома.

– А где он живёт?

– Тут недалеко.

– А давайте его уроним для инсульта. И тогда вы станете завкафедрой, вместо него. А он в коме будет уютненько себе лежать, как в мавзолее.

Шучу, не говорил я этого. Я сказал «хорошо» и мы зашагали. Шуршали листвой, сопели и шагали.

«Help!», – думал я. Пел точнее. Внутри пел.

Квартира Владимира Ивановича была и правда недалеко, но шли мы туда долго – через каждые десять метров он хотел развернуться и мы, потея, боролись с ним за нужное нам направление. Хорошо, хоть этаж второй.

Тинейджерский способ сдачи пьяных друзей родителям – установить тело перед дверью, позвонить и убежать – в данном случае не подходил. Тайный карьерист ни за что бы не согласился.

Нам открыла высокая халатная тётя с тремя бородавками – на носу, лбу и подбородке. Ясно, почему Владимир Иванович не хотел идти домой.

При передаче тела мне пришлось сдержаться, чтоб не пошутить «распишитесь в получении». Уложили профессора на диван. Я думал, мы занесём его и разойдёмся – мавры вспотели, мавры могут идти. Но ужасная кофточка взялся на лежащем профессоре расстёгивать плащ и расшнуровывать ботинки. А мы с тётей стояли и смотрели. Хорошо хоть в ширинку ему не полез.

Боже, help! Я чувствовал себя суперидиотски.

Когда шкары Владимира Ивановича упали на пол, тётя неожиданно спокойным голосом спросила:

– Ну что, по 50?

– Конечно, спасибо, с удовольствием. А Beatles у вас дома есть?

Шучу, не говорил я этого. В ту минуту, имею в виду, не говорил. Я спросил о Beatles через часик, когда бутылка водки уже закончилась. Спросил, потому что песня «Help!» стала разъедать мне мозг и я должен был удовлетворить его требования.