Полкороля

Одем поднес факел к просмоленной растопке. Пламя лизнуло борт, и в один миг весь корабль вспыхнул. Стон скорби долетел от скоплений толпы – от знати и богачей на террасах близ стен Торлбю, от торговцев и мастеровых под ними, от крестьян и чужеземцев под теми, от нищих и рабов, там и сям ютившихся в любых щелях от злого ветра, – всяк на своем, отведенном богами месте.

И Ярви невольно сглотнул, потому как до него внезапно дошло: отец никогда уже не вернется, и ему придется по правде быть королем, с этой минуты и до того, как его самого положат в костер.

Он все сидел, в дурноте и холоде, с обнаженным мечом на коленях, когда показался Отче Месяц и вышли погулять его дети – звезды, а пламя горящего корабля, горящих сокровищ и горящей семьи осветило сотни сотен печальных лиц. Когда зажглись огоньки в городских каменных зданиях, и в плетеных лачугах за стенами, и в башнях цитадели на холме. Его цитадели – хотя ему она вечно казалась узилищем.

Не щадя живота он боролся со сном. Он едва-едва сомкнул глаза прошлой ночью, как и любой ночью с тех пор, как на него надели королевский венец. В ледяном чреве отцовских покоев тени переплетались со страхами, а двери, чтобы задвинуть на ней засов, по древнему обычаю не было. Ведь повелитель Гетланда неотделим от своей земли и народа и ничего не должен от них скрывать.

Такая роскошь, как личные тайны и двери в спальню, доступна более везучим людям, чем короли.

Очередь горделивых мужей в боевых доспехах и гордых дам с блестящими ключами – иные причиняли немало хлопот королю Атрику при жизни – потекла мимо Ярви и матери: пожать руки, вручить могильные дары, сказать пару цветастых слов о подвигах покойного владыки. Они горевали о том, что такого, как он, никогда больше не узрит земля гетов, а потом, опомнившись, кланялись и тихонько добавляли «государь», и прячась за улыбками, строили планы, как бы повыгоднее использовать этого однорукого дохляка на Черном престоле.

Лишь свистящий шепот пролетал между матерью и Ярви:

– Сядь. Ты – король. Не извиняйся. Ты – король. Поправь застежку на плаще. Ты – король. Ты – король. Ты – король. – Будто она, вопреки очевидному, пыталась убедить в этом и его, и себя, и весь мир.

Такого ушлого торговца, как мать, не видывали на всем море Осколков, но даже у нее вряд ли уйдет этот товар.

Они сидели, пока пламя не стихло до пышущего жаром мерцания, резной киль-дракон осыпался в вихре пепла, а ткань облаков испачкало первое пятнышко рассвета, сверкнув на куполе Зала Богов и неся клики морских птиц. Тогда мать хлопнула в ладоши, и рабы с перезвоном цепей принялись набрасывать над курящимся кострищем землю, воздвигая великий курган, которому суждено выситься подле кургана дяди Атиля, утонувшего в шторм, и кургана деда Бревера, и прадеда Ангульфа Копыто. Травяные горбы протянулись вдоль берега до самых дюн, уходя во мглу времен – минуя те дни, когда Та, Кто Записывает, наделила женщин даром грамоты и служители начали ловить имена мертвых и сажать в клетки – огромные первые книги.

Затем Матерь Солнце явила свой ослепительный лик и запалила огонь на воде. Скоро прилив, который снимет с песка и утащит за собой множество кораблей. Крутобокие, они скользнут прочь так же быстро, как и плыли сюда, и понесут воинов в Ванстерланд – вершить кровавую месть над Гром-гиль-Гормом.

Дядя Одем поднялся на склон, твердая ладонь на рукояти – свою легкую улыбку он сменил на суровый воинский взгляд.

– Пора, – произнес он.

Вот так Ярви встал, и шагнул мимо дяди, и высоко поднял чужой – отцовский – меч, а потом проглотил слезы и заревел так громко, как только смог:

– Я, Ярви, сын Атрика и Лайтлин, государь Гетланда, приношу клятву! Я приношу клятву перед луною и солнцем. Перед Той, Кто Рассудит, и Тем, Кто Запомнит, и Той, Кто Затягивает Узлы, я клянусь. Я призываю в свидетели отца, и брата, и похороненных здесь предков. Я призываю Того, Кто Узрит, и Ту, Кто Записывает. Я призываю в свидетели всех вас. Да станет клятва на мне – оковами, во мне – стрекалом! Я отомщу убийцам моего отца и убийцам моего брата. Вот моя клятва!

Воины вокруг ударили оголовьями бородатых секир по шлемам, а кулаками по раскрашенным щитам, а сапогами по Отче Тверди в знак принятия клятвы.

Дядя нахмурился.

– Вы приняли тяжкий обет, государь.

– Может, я – полмужчины, – ответил Ярви, пытаясь всунуть меч обратно в ножны из овечьей кожи. – Но ничто не помешает мне принести целую клятву. По крайней мере, люди ее оценили.

– Эти люди – гетланцы, – произнес Хурик. – Они ценят дело.

– А по-моему, клятва хорошая. – Рядом стояла Исриун, соломенные волосы струились по ветру. – По правде королевская.

Неожиданно Ярви очень обрадовался тому, что она тут. Не было бы здесь больше никого, он смог бы снова ее поцеловать, и в этот раз уж, может быть, постарался б. Но ему осталось лишь улыбнуться и наполовину поднять свою половину руки в неловком прощании.

Встретятся снова – вот тогда и придет время целоваться.

– Государь. – Сегодня даже в глазах матери Гундринг, вечно сухих и в дождь, и в дым, кажется, стояли слезы. – Да ниспошлют вам боги доброй погоды, а главное, доброго оружия.

– Не беспокойтесь, служительница, – утешил он, – я ведь могу еще и не погибнуть.

Его родная мать не проронила и слезинки. Только затянула на нем плащ, поправила застежку и сказала:

– Веди себя как король. Говори как король. Сражайся как король.

– Я – король, – сказал он, чувствуя ложь, и сдавленно добавил, протолкнув сквозь горло: – Я сделаю все, и ты мною будешь горда, – хоть и представить не мог, что и как.

Уходя – мягкая дядина рука на плече указывала путь, – он оглянулся. Колонны солдат – змеи в высверках стали – спускались к воде. А мать схватила Хурика за кольчугу и притянула громадного силача к себе.

– Береги моего ребенка, Хурик, – услыхал он ее неровный, сиплый голос. – Кроме него, у меня ничего нет.

Затем в сопровождении стражи, свиты и множества рабов Золотая королева двинулась в город. А ее сын отправился бесцветному восходу навстречу, к кораблям – лес мачт покачивался на фоне синюшных небес, – стараясь идти походкой отца, постоянно лезшего в драку, пускай колени Ярви подгибались, горло драло, глаза слезились, а в сердце гнездились тревожные сомнения.

До сих пор стоял запах дыма.

Отче Мир остался рыдать над пепелищем, и Матерь Война раскрыла свои железные объятия.

Мужская работа

Всякая волна, порожденная Матерью Морем, поднимала его, подталкивала, пузырила одежды – он ворочался и шевелился, будто пытался встать. Всякая волна, с шипением бегущая обратно, волочила тело назад и бросала на песке – в спутанные волосы, безжизненные, как комки водорослей на гальке, набивалась пена и ил.

Ярви таращился, гадая, кто он. Кем был. Парнем или мужчиной? Погиб ли на бегу или храбро сражаясь?

Какая теперь разница?

Днище проскрипело о песок, палубу протрясло. Ярви споткнулся и, чтобы устоять, вцепился в Хуриков локоть. Со стуком и грохотом его люди втаскивали весла, снимали щиты и прыгали на сушу – сердито, ведь они пристали к берегу последними, слишком поздно, чтобы заработать славу или достойно пограбить. Служить на королевском судне во времена короля Атрика считалось бы наивысшей честью.

При Ярви – наивысшим наказанием.

Несколько человек взялись за носовой конец и подтянули корабль мимо плавающего тела, подальше на берег. Другие отстегнули оружие и поспешили к городу Амвенду. Тот уже полыхал.

Ярви закусил губу, готовясь перелезть через борт хотя бы с крупицей королевского хладнокровия, но слабо прижатая рукоятка позолоченного щита вывернулась, заплелась в плаще и чуть не окунула его лицом в соленое море.

– Богами клятая хреновина! – Ярви растянул ремешки, стянул щит с сухой руки и швырнул к сундучкам, на которых сидят гребцы, работая веслами.

– Государь, – одернул его Кеймдаль. – Необходимо взять с собой щит. Здесь опасно…

– Ты со мной дрался. Сам знаешь, чего стоит щит в моей руке. Если кто-то нападет и окажется, что мечом с ним не сладить, – я убегу. А бегаю я быстрей без щита.

– Но, мой государь…

– Он – король, – грохнул Хурик, как гребнем расчесывая толстыми пальцами седеющую бороду. – Если он велит всем нам бросить щиты – так тому и быть.

– У кого две здоровых руки – носите на здоровье! – крикнул Ярви, соскакивая в прибой и ругаясь – новая волна окатила по пояс.

Там, где песок уступил место траве, новообращенные связанные рабы ждали, когда их погонят на корабли. Сгорбленные, перепачканные золой, в глазах страх, и боль, и неверие: нечто явилось из моря и забрало их жизни. Тут же группка бойцов Ярви разыгрывала в кости их одежду.

– О вас спрашивал Одем, государь, – какой-то воин поднял голову, а потом вскочил и пнул в лицо плачущего старика.

– Где? – у Ярви вдруг пересохло во рту, язык не отлипал от гортани.

– Наверху укреплений. – Дружинник показал на известняковую башню на утесе, что отвесно вздымался надо всем городом. С одной стороны его подножие грызли волны, с другой – пенился узкий залив.

– Ворота не заперли? – спросил Кеймдаль.

– Заперли, да только в городе осталось трое сыновей городского головы. Вот Одем и перерезал одному глотку, а потом сказал, что убьет следующего, коли ему не откроют ворота.

– И их открыли, – сказал другой мечник и рассмеялся, глядя на выпавшее число. – Новые носки!

Ярви сморгнул. Он и представить не мог своего улыбчивого дядю таким безжалостным. Но ведь Одем – отпрыск того же семени, что и отец, следы чьего гнева до сих пор носил на себе Ярви. Того же, что их утонувший брат Атиль – а старые воины и сейчас пускают скупую слезу, вспоминая о его несравненном обращении с мечом. В конце концов, под тихой водой иногда несутся свирепые течения.

– Да будь ты проклят!

Из шеренги рабов, так далеко, как дозволила веревка, споткнулась и выпала женщина, к кровавому лицу липли волосы.

– Сучий король сучьей страны, да сожрет тебя Матерь Море…

Один из солдат придавил ее к земле.

– Отрежь ей язык, – сказал другой, запрокидывая ее за волосы, пока третий вытаскивал нож.

– Нет! – вскрикнул Ярви. Его люди сурово нахмурились. Под угрозой честь короля, а значит, и их честь, и проявление милости здесь не сойдет за отговорку. – С языком за нее дороже заплатят.

Ярви отвернулся, плечи под кольчужной рубахой поникли – и побрел в гору, к крепости.

– Вы воистину сын своей матери, – отозвался Хурик.

– Кем же еще мне, по-твоему, быть?

У отца с братом загорались глаза, когда они садились рассказывать о великих былых набегах, о грудах захваченных богатств, а Ярви слушал, замерев в тени у стола, и мечтал о том, что однажды и он, став мужчиной, примет участие в подобающем мужчинам занятии. А теперь перед ним открылась правда – и право побывать в походе сразу перестало казаться ему завидным.

Сражение кончилось, если и впрямь случилось нечто, что можно назвать этим словом, но Ярви по-прежнему ступал вперед тяжело и вязко, как в кошмарном сне, – потел под кольчугой, прикусывал губы, вздрагивал от всякого шума. Вопли и хохот, люди сновали средь хоботов дыма пожарищ, в горле першило от гари. Вороны кружили, клевали тела и, каркая, прославляли успех победителей. Победа была за ними! Матерь Война, мать воронам, сбирательница павших, та, кто складывает в кулак открытую руку, – сегодня вышла на танец, а Отче Мир плакал, закрыв лицо. Здесь, у изменчивой границы между Ванстерландом и Гетландом, Отче Мир рыдал очень часто.

Над ними склонилась башня, темный бастион, под ними с обеих ее сторон бились и ревели волны.

– Стойте, – сказал Ярви, с трудом переводя дух. Голова кружилась, лицо щипало от пота. – Помогите снять кольчугу.

– Государь, – буркнул Кеймдаль, – я обязан вам отказать!

– Отказывай, сколько влезет. А потом сделай, как велено.

– Мой долг оберегать вас от…

– Тогда представь свой позор, когда я помру, изойдя потом на полпути к верхушке. Расстегивай, Хурик.

– Государь. – Они отшелушили от него стальную рубаху, и Хурик понес ее, кинув через могучее плечо.

– Веди, – рявкнул Ярви на Кеймдаля, тщетно пытаясь закрепить неудобную золотую застежку отцовского плаща своим бестолковым огрызком, а не рукой. Слишком здоровенный и тяжелый для него плащ, а защелка тугая, как…

Он обмер, застыв как вкопанный при виде того, что творилось за распахнутыми воротами.

– Урожай собран, – сказал Хурик.

Узкий пятачок перед башней усеивали трупы. Так много, что Ярви, прежде чем наступить, приходилось выискивать место, куда ставить ногу. Там и женщины, там и дети. Жужжали мухи. Подкатывала тошнота, но он загнал ее вглубь.

Он же король или нет? А король упивается смертью своих врагов.

Один из дядиных дружинников сидел на ступенях перед входом и спокойно, как дома на боевой площадке, чистил секиру.

– Где Одем? – тихо проговорил Ярви.

Человек улыбнулся с прищуром и показал пальцем:

– Наверху, государь.

Ярви, пригибаясь, вошел. По лестнице раскатывалось его дыхание, ноги шаркали по плитам, в горле мутило.

На поле боя, говорил отец, не бывает правил.

Все вверх и вверх, в шелестящую тьму. Хурик и Кеймдаль держались сзади. Возле узкой бойницы он приостановился, наслаждаясь ветром на распаленном лице, и увидел, как под отвесной кручей волны врезаются в камень – увидел и оттолкнул от себя страх.

Веди себя как король – сказала мать. Разговаривай как король. Сражайся как король.

Наверху располагалась смотровая площадка, с подпорками из толстых бревен. По краю шли деревянные перила – доставая лишь до бедра Ярви. Чересчур низковато, чтоб от слабости не задрожали колени, когда стало ясно, насколько высоко они забрались. Отче Твердь и Матерь Море вокруг умалились, внизу раскинулись леса Ванстерланда в дальнюю даль, теряясь в дымке у горизонта.

Дядя Одем молча стоял и смотрел, как полыхает Амвенд: столбы дыма размывало по серому небу, крошечные воители занимались ремеслом разрушения, а на рубеже моря и гальки выстроились тоненькие кораблики, готовые принять на борт кровавое жито. Дядю окружали шестеро его самых надежных людей и с ними, связанный, с кляпом во рту, мужчина в богатой желтой накидке – лицо его распухло от синяков, и длинные волосы столклись в кровавый комок.

– Сегодня мы потрудились на славу! – воскликнул Одем, с улыбкой оборачиваясь к Ярви. – Взяли две сотни рабов, а еще скот и добро – и сожгли город у Грома-гиль-Горма.

– А сам Горм? – Ярви попробовал отдышаться после подъема и – поскольку вести себя и сражаться по-королевски получалось у него плоховато – хотя бы говорить как король.

Одем безрадостно цыкнул сквозь зубы:

– Крушитель Мечей уже спешит сюда, а, Хурик?

– Само собой. – Хурик отошел от лестицы и вытянулся во весь свой внушительный рост. – Старого медведя тянет на битву, что твоих мух.

– Надо собрать людей и через час выйти в море, – заявил Одем.

– Пора уходить? – спросил Кеймдаль. – Так быстро?

Как ни странно, Ярви почувствовал злость. Ему плохо, он устал и зол на собственную слабость, на дядину жестокость и на мир, устроенный так, а не иначе.

– И это – наша месть, Одем? – Он обвел рукой горящий город. – Месть женщинам, детям и старикам-крестьянам?

Голос дяди прозвучал, как обычно, тихо и ласково. Ласково, как весенний дождик.

– Месть осуществляется постепенно. Но вам об этом переживать не стоит.

– Не я ли дал клятву? – прорычал Ярви. Последние два дня его несказанно бесило, когда к нему обращались «государь». А теперь он оказался взбешен еще больше от того, что дядя опустил это слово.

– Вы поклялись. И я это слышал, и, на мой взгляд, вы взвалили на себя неподъемную ношу. – Одем махнул на пленного – тот, стоя на коленях, с хрипом вгрызался в кляп. – Но он избавит вас от этого гнета.

– Кто это?

– Городской голова Амвенда. Он – тот, кто вас убил.

Ярви остолбенел.

– Что?

– Я пытался его остановить. Но подлец прятал нож. – Одем вытянул руку, и в ней оказался кинжал – длинный, с навершием из черного янтаря. Разгоряченного от подъема на башню Ярви внезапно обдало холодом – от подошв до корней волос.

– Я не перестану себя казнить за то, что появился слишком поздно, чтобы спасти горячо любимого племянника. – И бесстрастно, словно отрубил ломоть мяса, Одем всадил кинжал градоначальнику между плечом и шеей, а потом оттолкнул, сапогом ударив в лицо. На доски крыши хлынула кровь.

И Одем тихо, спокойно шагнул вперед, а у Ярви затряслись колени, и он отступил назад – к низким перилам и высокому обрыву за ними.

– Я вспоминаю ночь, когда вы родились. – Голос дяди был холодным и ровным, как лед на зимнем озере. – Ваш отец бушевал и бранил богов за ту штуку, которая росла у вас вместо руки. А я всегда улыбался, глядя на вас. Из вас получился бы превосходный шут. – Одем изумленно повел бровями и вздохнул. – Но неужели моей дочери и в самом деле придется выйти за однорукого недомерка? Неужто Гетланду достанется полукороль? Достанется кукла-калека на веревочке у матери? Э, племянничек… нет уж… дудки.

Кеймдаль дернул Ярви за руку и, лязгнув сталью, выхватил меч.

– Ко мне за спину, госу…

Ослепляя, на лицо Ярви брызнула кровь. Кеймдаль пал на колени, с клекотом схватился за горло, чернота заструилась меж его пальцев. Ярви скосил глаза и увидел, как угрюмый Хурик делает шаг назад, и в руке его нож, и от крови Кеймдаля лоснится гладкое лезвие. Со звоном и лязгом телохранитель уронил с плеча кольчугу Ярви.

– Наш долг – поступать на благо Гетланда, – произнес Одем. – Убейте его.

Ярви отшатнулся, не закрывая от изумления рта, и Хурик поймал его за грудки, ухватил за плащ.

Клацнув, массивная отцовская золотая застежка раскрылась. Внезапно освободившись, Ярви отскочил назад.

Деревянная перекладина подсекла его под колени, и, потеряв дыхание, он опрокинулся через перила.

Скала, вода и небо закружились над ним. Король Гетланда падал вниз и вниз, и вода ударила его, как молот бьет по железу.

И Матерь Море приняла его в свои холодные объятия.

Враг

Когда Ярви очнулся, его окружала тьма, лишь пузыри метались вокруг; и он скорчился, скрутился, забился изо всех сил – охваченный простым стремлением выжить.

Должно быть, у богов имелись на него виды: когда ребра уже разрывало изнутри, когда надо было вдыхать, уже все едино – воздух или морскую воду, голова вдруг пробилась наружу. Ослепленный брызгами, он кашлял, молотил руками и ногами, его тянуло вниз, вертело и швыряло в бурунах.

Новая волна понесла его на камни, и он сумел продержаться за раковину моллюска и скользкий пучок водорослей ровно столько, чтобы еще раз вдохнуть. Он расколошматил пряжку и стянул с себя влекущую на дно перевязь. Мышцы ног ломило от боли, пока в борьбе против беспощадного моря он брыкался, избавляясь от свинцовых сапог.

Он собрал остатки сил и, поднявшись вместе с волной, дрожа от напряжения, выволок тело на узкий каменный уступ, где под солеными каплями лежали медузы и торчали конусы морских блюдечек.

Выплыть из моря живому – большое везение. Увы, Ярви почему-то так не казалось.

Он в заливчике, с северной стороны укреплений. Сюда, на небольшой, огороженный зубчатыми скалами участок, неслись пенные буруны и точили камень, хлестали, плескали и разлетались искристым ливнем. Он соскреб мокрые волосы с лица, отплевался соленой водой. В горле першило, обе руки – и здоровая и больная, в царапинах и порезах.

Опрометчивое решение снять кольчугу спасло ему жизнь, но стеганый поддоспешник оплыл от морской воды. Дергая за ремни, он, наконец, сумел его скинуть и съежился на холодном ветру.

– Где он, вишь его? – послышался голос наверху, так близко, что Ярви распластался на слизистом камне и прикусил язык.

– Да помер он. – Новый голос. – Разбился о скалы. Он теперь у Матери Моря.

– Одему подавай его тело.

– Вот пускай Одем за ним и ныряет.

Вступил третий:

– Или Хурик – он же упустил калеку.

– Ну и кому из них ты предложишь поплавать первому – Одему или Хурику?

Хохот.

– Надвигается Горм. Нет времени вылавливать однорукие трупы.

– Идем на корабль, а королю Одему скажешь – его племянник на дне морском неплохо устроился, – и голоса стали стихать, удаляясь к песчаному пляжу.

Королю Одему. Его родному дяде, которого он любил как отца. Который всегда находил утешительное слово, сочувственно улыбался и клал Ярви на плечо свою надежную сильную руку. Родная кровь! Ярви уцепился за камень одной рукой, а другая, увечная, задрожала, сжимаясь в кулак. Стало трудно дышать – его захлестывала свирепая, отцовская злоба. Но ведь мать все время учила: волнуйся не о том, что сделано, а о том, что делать дальше.

Мать.

При мысли о ней он волей-неволей шмыгнул носом. Золотая королева знала, что делать, при любых обстоятельствах. Но как до нее добраться? Гетские корабли уже отплывали. Скоро здесь будут ванстерцы. Ярви оставалось только ждать темноты. Найти дорогу через границу, а дальше на юг, к Торлбю.

На все найдется свой способ.

Если нужно, он пройдет по лесу сотню миль без сапог. Он отомстит и ублюдку-дядюшке, и этому мерзкому подлецу Хурику – и вернет себе Черный престол. Он клялся в этом снова и снова, пока Матерь Солнце прятала свой лик за скалы и удлинялись тени.

Однако он не учел самого жестокого из мстителей – неумолимый прилив. Скоро уступ, на котором он завис, накрыло ледяной водой. Вода поднялась до голых ступней, до лодыжек, выше колен, и не прошло много времени, как море с удвоенной яростью хлынуло в тесный залив. Он бы рад и дальше раздумывать над выбором, но для этого хотелось бы, чтобы этот выбор был.

Поэтому он полез взбираться. Трясущийся и усталый, холодный и простывший, он хныкал и плевался именем Одема, ставя ногу на скользкую выемку или перехватываясь за новый выступ. Опасность была нешуточной, но полагаться на милость Матери Моря хуже стократ – любой моряк скажет, что милость ей незнакома.

Из последних сил он перевалился через край обрыва, перекатился на спину и некоторое время лежал в чахлой прибрежной поросли, переводя дух. Переполз на живот и застонал, пробуя встать.

Что-то садануло его по затылку, он заорал – в голове вспыхнуло белое пламя. Твердая земля поднялась и врезалась ему в бок. Он завис на карачках, пуская кровавые слюни.

– Ага, гетландская псина, по волосам вижу. – Ярви взвизгнул – за волосы его и вздернули.

– Щенок, – Башмак пришелся по заднице, и Ярви врылся лицом в землю. Прополз на четвереньках пару шагов, и его снова сшибли пинком. Его поймали двое. Двое мужчин в броне и с копьями. Конечно же, ванстерцы, хотя, не считая того, что их суровые лица обрамляли длинные косы, на вид они мало отличались от тех воинов, которые безрадостно встречали его на боевой площадке.

На взгляд безоружного, все вооруженные одинаковы.

– Вставай, – сказал один, опрокидывая его очередным пинком.

– Тогда хватит меня сбивать, – выдохнул он.

За это он получил в лицо древком копья и больше решил не шутить. Один из них рванул его за ворот дырявой рубашки и наполовину повел, наполовину потащил за собой.

Повсюду воины, некоторые – верхом. С ними простой люд, видно, здешние жители, удрали от кораблей – а теперь, в слезах и саже, роются в обломках на пепелище. Для погребального сожжения в ряд лежали тела – морской ветер надувал и трепал их саваны.

Но вся без остатка жалость Ярви нужна была ему самому.

– На колени, псина. – Он опять растянулся от удара, и в этот раз его не тянуло вставать. С каждым выдохом он слабо постанывал, а расквашенные губы пульсировали, как один большой комок.

– Что ты мне приволок? – звучный голос, высокий и переливистый, словно пел песню.

– Гетландец. Он выкарабкался из моря позади укреплений, государь.

– Странные дары выплескивает на сушу Родительница Волн. Посмотри на меня, морское созданье.

Ярви робко, медленно, сквозь боль приподнял голову и увидел два здоровенных сапога, мысы окованы потертой сталью. Потом мешковатые штаны в красную и белую полоску. Потом массивный пояс с золотой пряжкой, рукоять большого меча и четыре ножа. Потом кольчугу из стали, увитой золотыми нитями. Потом белую меховую шкуру на могучих плечах – на ней даже оставили волчью голову, в глазах – алые гранаты. Поверх шкуры мерцает дорогими камнями цепь – перекрученные комки золота и серебра: навершия с мечей павших врагов. Их так много, что цепь, трижды обмотанная вокруг бычьей шеи, все равно провисала. Наконец, так высоко, что великану впору, лицо – в морщинах, скособоченное, как кривое дерево. Незаплетенные космы и бороду подкрасила седина, но глаза и скошенный рот улыбались. Улыбкой того, кто рассматривает жуков и выбирает, которого из них раздавить.