Очищение

Майор почувствовал, что ноги его больше не держат. И повалился ничком, гаснущим сознанием отметив: мотоцикл взревел как-то насмешливо, и этот ревущий рокот растаял вдали…

«Она слишком много плачет за эти сутки», – подумал Кларенс, пытаясь сесть. Что-то не давало, и он не сразу понял, что, пока плачущая Джессика поливает его лицо водой из фляжки, Том удерживает его за плечи, бормоча:

– Пап, пап, полежи еще немного, полежи…

– Вы меня сюда принесли? – Майор понял, что лежит на куртке. Твердо отстранил руки Томми, улыбнулся дочери и все-таки сел. Прислушался к себе – нет, все нормально. – Я потерял сознание… нервы, наверное. Да, нервы.

– Кто это был? На мотоцикле? – Том заглянул в глаза отцу – требовательно, пристально.

– Я не знаю, – покачал головой Кларенс. – Уехал, и хорошо. Ты прав – неприятный человек какой-то. Наверное, бандит.

Томми несколько секунд еще вглядывался в лицо отца и, видимо, предпочел поверить. Даже облегченно перевел дух и подмигнул Джессике:

– Ну вот, зря мы вчера перетрусили.

Не зря, подумал майор, вставая. Еле сдержал дрожь, вспомнив мотоциклиста. Думать о нем не хотелось. Но думалось – и Кларенс со спокойным ужасом, который теперь уже не отпускал его, не давал себе произнести то, что знал.

Он знал, кто это был. Как бы это дико и иррационально ни звучало! Но если это… то…

Джессика на заднем сиденье опять задремала. Это не очень нравилось Кларенсу, но, с другой стороны, пусть дремлет, меньше увидит и запомнит. Они вернутся в безопасное место, и все забудется, словно дурной сон. Майор отгонял от себя мысль о том, что, возможно, такого места больше нет. Нигде нет.

Томми сидел рядом. Ждал, когда отец наконец решит двигаться дальше. Потом сказал, глядя перед собой, – солнце уже поднялось высоко, но смотреть на него можно было совершенно спокойно:

– Пап, эти, вчера… они ведь были военные.

– Дезертиры, наверное, сынок. – Кларенс тоже взглянул на алый диск. – Когда русские сделали три восьмерки, у них тут за сутки разбежалась почти вся армия. Я хорошо помню, как это было.

– Пап, – Томми встал коленями на сиденье, – пап, мне не нравятся вон те тучи. Вон те. Справа от солнца. Смотри!

Отец и сын замолчали, глядя вперед.

Бурый, комковатый, шевелящийся полог надвигался с северо-запада. Небо словно быстро и равномерно закрашивали грязной краской.

И эта краска… была живой.

– Если бы мы были в Канзасе, я бы решил, что приближается ураган, – как можно спокойней сказал майор.

– Это и есть… ураган? – Томми вздрогнул, не сводя глаз с небосклона.

Тучи коснулись края солнечного диска и неостановимо, плавно ползли дальше и дальше.

– Нет, – покачал головой Кларенс. – Тут не бывает такого.

– А что это, пап?

– Я не знаю, сынок, – честно ответил майор.

– Это что-то страшное, – медленно сказал мальчик, снова возвращаясь взглядом к туче. – Смотри… птицы летят. И как много… – Он подался к лобовому стеклу. – Пап… пап, они убегают от этой тучи. Пап, ты видишь?! – И вдруг выкрикнул тонко: – О господи, пап!!! – И, отшатнувшись назад, всем телом влип в кресло – так, что оно хрустнуло.

Завопила Джессика.

Майор видел. И чувствовал, как холодеет, покрывается липким потом тело, поднимается дыбом каждая волосинка на коже. Ему вдруг захотелось завыть, выскочить из машины и бежать прочь, бежать с криком, бежать, пока…

Нет, тут дети. Его сын и дочь.

Страх не прошел. Но теперь его можно контролировать. Хотя это трудно. Неимоверно трудно.

Бежали не только сплошным небесным ковром улетающие птицы. Через дорогу вдруг потоком – нескончаемым, алогичным и ужасным – хлынули из леса звери. Бок о бок – и самые разные. Молча. Хищные и травоядные. Мелкие и крупные. Майор даже не предполагал, что в окрестных лесах столько живности.

Джессика замолчала, втиснувшись между двумя передними сиденьями. Том обнимал ее одной рукой, закрывая глаза. Поток животных иссякал, хотя птицы все летели и летели… и падали, разбиваясь друг о друга. Две или три упали на машину, мазнув красным по лобовому стеклу. В десятке шагов от сидящих в автомобиле людей прошел большой медведь; прямо напротив машины он вдруг поднялся на задние лапы и угрожающе заревел, запрокинув голову с оскаленными жуткими клыками к небу. Стоял и ревел так долго, с полминуты. Больше никого из животных не было, а он все высился на фоне сделавшегося низким, бугристым, отливающего странным багрянцем неба. Когда вдали на юго-востоке исчезла последняя полоска яркой, сияющей голубизны, медведь словно бы опрокинулся на все четыре лапы и пошел прочь через дорогу, громко хрипя и мотая головой. Исчез в тенях на другой стороне шоссе.

Полумрак, понял Кларенс. Это не тени. Просто стало темно. Как в самый пасмурный осенний день или даже вечером. Более-менее видно, но читать, например, нельзя… А ведь сейчас утро. Сейчас еще нет восьми часов утра.

Тот дрожащий гул, на который обратил его внимание сын, не прекращался, как и подрагиванье земли. Вдобавок начался ветер. Это было видно даже из машины. Шевелились перья одной из мертвых птиц перед лобовым стеклом.

– Выйди, убери их, – приказал Кларенс сыну. – Джессика, сядь сзади и постарайся ничего не бояться. Мы сейчас поедем… А пока помоги мне посчитать оружие, хорошо?..

Три автомата (один Том взял с собой; Кларенс бросил мельком взгляд на лобовое стекло, на старательно закушенную губу работающего сына) – «калашниковы» с постоянными прикладами под русский калибр 5,45, на одном был американский подствольник М203PI, к которому имелась всего одна граната; кассету с остальными Кларенс вчера забыл на трупе. Двадцать один магазин, считая те, что на автоматах. Вроде бы все полные. Пять ручных гранат. Гранаты тоже были американские – противопехотные М67. Пистолет – майор помнил, что вчера видел на бедре у одного из убитых кобуру, но… но тоже забыл его. Ладно. Пусть.

Том, очистивший машину скребком, вернулся и сказал, что ветер холодный, а увидев, что внутри считают оружие, тоже вспомнил вчерашний пистолет и спросил:

– Па, может быть, «беретту» отдадим Джесси? Только надо научить ее стрелять. Слышишь, Джесс, хочешь научиться стрелять?

– Я хочу домой, – ответила девочка. – Поедем скорей, пап!..

У перевала Кларенс снова сбросил скорость. Ветер мел через дорогу, как жесткая метла из металлических прутьев. Им попалась горящая легковая машина; не остановились. Не остановились и потом, проезжая окраиной села. Дома у дороги тоже горели, очень ярко в этом странном утреннем вечере, ровный сильный ветер вытягивал пламя в длинные почти неподвижные хвосты. На погнувшемся дорожном указателе у поворота висел труп в полувоенном. В петле. Повешенный. Рядом паслись две белых козы – они словно бы светились в сумраке. Том оглянулся – сестра снова дремала – и тихо спросил:

– Пап, нас бросили?

– Я не думаю, что это называется «бросили». – Кларенс думал о блокпосте грузинской армии на перевале. Именно о нем. – То есть я хочу сказать, что никто не бросал нас специально, понимаешь? Просто… мне кажется, что властям сейчас, как бы тебе сказать, не до нас. Понимаешь?

Мальчик кивнул. Потом, отвернувшись к окну, отрывисто, в несколько приемов, выговорил:

– Пап, я хочу домой. В Штаты. Я очень хочу домой.

– Я знаю, Томми. – Голос майора был ласковым. – Я тоже очень хочу домой.

– Но мы ведь туда не вернемся? – Сын упорно смотрел в окно, держа автомат на коленях.

– Нет. Не думаю, что вернемся.

– А как же мама?

– Томми, я не знаю.

– Может быть, дома все в порядке? Может быть, за нами все-таки прилетят или пришлют корабль? Мы же победили в войне, разве нет? Мы разбомбили русских, ведь так?

Больше всего на свете майору хотелось сказать «да». Но он хорошо знал, что на территории США уже разорвалось немало бомб. И если «разбомбили русских» было верно, то не менее верно, что и американцев разбомбили тоже. В штабе говорили: ядерную войну начали именно русские, начали в тот момент, когда поняли, что не смогут отбиться, или когда увидели, что политики предали их страну… уже не разберешься сейчас. Но, видимо, два дня назад ядерная война началась по-настоящему. На полную мощь.

А вот его подозрение, которое появилось впервые на дороге при виде ползущего живого облака, перерастало в страшную уверенность.

ЯДЕРНАЯ ЗИМА. Которой пугали людей в его детстве и которой не может быть, как доказали ученые позже. Ядерная зима, и вдобавок что-то случилось с планетой. Испортилось что-то внутри, смутно подумал майор. Ему стало страшно. Всплеск страха – как высокая волна над и без того мутным озером.

– Том, послушай меня. – Мальчик повернулся к отцу. На щеках у него были следы слез. Свежие. – Мы почти приехали. Как бы там ни было, но на штабной базе наши. Но мы еще недоехали. Понимаешь меня?

– Да. Понимаю, – Том кивнул.

– Сейчас будет блокпост грузинской армии. Но, Том, я не знаю, есть ли вообще еще эта армия, кому она подчиняется и вообще… Для нас это просто чужие люди с оружием, которые захотят нас остановить. Мы не остановимся. Мы попытаемся просто проехать. Если нас станут останавливать – мы их убьем. Понимаешь?

– Понимаю… – Мальчик не спускал глаз с отца.

Кларенс заставил себя и дальше говорить спокойно:

– Я хочу, чтобы ты поклялся мне. Поклялся, что не бросишь сестру. Никогда и ни за что, пока жив. Неважно, буду ли жив я, неважно, что случится с миром, неважно, погаснет ли солнце, разверзнется ли земля или планета сойдет с орбиты. Неважно – ты ее не бросишь. Только если умрешь.

Мальчик смотрел серьезно, внимательно. Молча. Потом спросил:

– Все плохо, пап? – Кларенс кивнул. – Все очень плохо, да? – Майор кивнул снова. – И будет плохо долго? – Снова кивок. Томми длинно, с перерывами, вздохнул. Потом сказал: – Я клянусь, что, пока я жив, Джессику не брошу. Вот… ну, я не знаю, что еще сказать. Ну, там… честное скаутское. Ну, я клянусь, в общем.

Майор удобней устроил сбоку от себя «калашников». Еще раз посмотрел на сына:

– Тогда едем…

Надежда умирает последней. И в страшных муках. Об этом майор Кларенс подумал, когда они подъезжали к двойной коробке блокпоста и он услышал вопрос сына:

– Может быть, это обычный блокпост?

– Не думаю, – медленно ответил Кларенс. И добавил: – Смотри внимательно…

Том кивнул. Он понял, о чем говорит отец. Сбоку от дороги, прямо вдоль обрыва с одной стороны и под скалой с другой стояли машины. Много. Десятки. Самые разные. Людей не было видно нигде. Ущелье глубокое. А вон тот кунг – американский армейский кунг, за блокпостом – очень вместительный.

– Джесс, ложись на пол. Не на сиденье – на пол… так… – Майор вел машину медленней и следил, чтобы дочь все выполнила. – Накройся курткой и лежи тихо. Не шевелись. Молчи. Не смей издавать ни звука, не смей делать ни единого движения…

– Пап, они перегородили дорогу, – предупредил Том.

Кларенс похолодел, поворачиваясь вперед. Но дорогу перегородили не «ежами» – один из солдат как раз протягивал поперек разбитого асфальта серую шипастую змею.

– Когда я скажу «давай» – выскочишь и отдернешь ее, – сказал майор. – Запомни: «Давай!» Не закрывай дверь, не останавливайся, что бы ни произошло, – выскочишь, отдернешь и сразу назад. Что бы ни случилось. Сейчас сиди спокойно.

Над блокпостом все еще был флаг. Майору захотелось начать думать, как сын. Это просто блокпост союзной армии. Так можно думать, чтобы было спокойней. До того самого момента…

Он видел на асфальте тут и там множество размазанных темных полос. Трупы тащили к ущелью. Тут и там. Тут и там. Тут. И там. Не счесть полос. Кое-где они слились в ровный слой странной дорожной краски.

Он положил на колени две гранаты, одной рукой разогнув усики предохранителей. Зацепил кольца за петлю для ремня. Так. Сейчас. Пулемет в капонире, а один уже идет к останавливающейся машине. Улыбается, но эта улыбка наклеена на мертвое, полное ужаса бледное лицо. Ему тоже страшно. Или он сошел с ума, этот солдат.

– Томми, убей его. Опусти окно и убей его сейчас.

– Хорошо, пап.

Томми опустил, бешено вращая ручку, стекло, немного высунулся, крикнул на ломаном грузинском – широкая улыбка, Кларенс видел ее в зеркальце заднего обзора, наивные глаза; глупый мальчик на переднем сиденье машины отца:

– Мы американцы, мы едем в поселок! – И уже по-английски: – Пропустите нас поскорей, пожалуйста!

Солдат остановился. Рефлекторно. Не мог не остановиться. В тот самый момент, когда он спиной почти закрывал машину от капонира. «Неужели мой сын все это просчитал?» – подумал Кларенс, быстро распахивая дверцу. С левой он выстрелил в стоящего у обочины из «беретты», и тот молча кувыркнулся в пропасть. Что делал сын, майор не видел, он только услышал, уже бросая обе гранаты (петля лопнула) в пулеметчиков, отчетливые слова Томми:

– Скажи «сыр», сволочь!

Короткая очередь «калашникова» из окна прозвучала на миг раньше двойного разрыва и крика майора: «Давай!» Кларенс метнулся обратно за руль. Томми внутри уже не было – пригибаясь, он с натугой тащил прочь металлическую змею, потом бросился в рванувшую с места машину, заднее правое стекло которой лопнуло и посыпалось брызгами. Сидя боком – ноги наружу – в открытой двери набирающего скорость автомобиля, мальчишка выпустил, кажется, весь магазин в одному ему видимую цель… Выстрелов больше не было, даже вслед.

– Никто не гонится, – сообщил Том, когда они проскочили перевал и неслись пологим спуском между маленьких пустынных клочков полей. Над поселком тянуло дым и пар – отсюда хорошо была видна огромная вчерашняя трещина. Вдали за нею, там, где располагалась авиабаза, на которой они были вчера, упирались в темное шевелящееся небо почти неразличимые на его фоне столбы густого черного дыма.

Много казавшихся неподвижными столбов. Кажется, они не напрасно там не остались…

– Ты молодец! – Кларенс проводил глазами поднявшийся на одной из улиц вверх огненный пузырь – он превратился в зыбкий фонтан пламени и рассеялся. Видимо, взорвался баллон с газом в каком-то из домов. – Я горжусь тобой.

– Да ладно. – Мальчишка поменял магазин, ему подала новый выбравшаяся из-под куртки сестра. – Спасибо, Джесс. Мы уже почти приехали… Эй, отлезь от окна, дует сильно.

Здесь можно было набрать скорость. На сумрачной улице несколько раз попадались люди – никто из Кларенсов даже не присматривался, что они делают. Потом вслед грохнуло – прямо из окна одного дома, охотничье ружье; зачем? Кто знает… Началась аллея, ведущая к воротам штабной базы. По бокам аллеи стояли машины и лежали – тела, тела, тела. Танк. Подбитый грузинский танк, на антенне – все еще флажок, на башне – труп. Лежащий на боку разбитый «Хаммер» – свой, американский, с базы. Черно-пятнистый, шины сгорели, дверцы сорваны взрывами… Снова тела – грузины-военные, тут и там, как после боя… Или правда после боя? И два все еще вяло горящих грузинских БМП с опущенными стволами скорострелок. Большой, еще недавно роскошный автомобиль со знакомым номером, развороченный попаданием чего-то солидного; знакомый номер. Только проехав мимо, Кларенс понял, откуда знает этот номер. Единственный такой номер во всей стране.

Автомобиль президента Грузии…

Если честно, майор Кларенс подсознательно был убежден, что штаба больше не существует. И почти изумился, когда впереди замаячил силуэт «М113» около свежего капонира из мешков с песком, а вышедший на дорогу солдат с винтовкой на ремне наперевес поднял правую руку повелительным жестом.

– Наши, – выдохнул Том, буквально расплываясь по сиденью. Но автомат из рук не выпустил.

Солдат покосился на оружие у мальчишки, однако не сказал по этому поводу ни слова. Произнес, отдавая честь:

– Мы очень рады вашему возвращению, майор, сэр.

Кларенс кивнул, уже проезжая мимо. Ничего не стал спрашивать. Вскоре машина уже медленно шла по территории штабной базы привычным путем – к домам офицерского состава.

Увидев флаг над плацем, скользнув взглядом по окнам штаба, майор снова вернулся к мысли, что все недавно случившееся – какая-то ошибка. Сейчас все наладится. Все вернется на круги своя. Обязано вернуться. Сейчас… Он остановил машину у хорошо знакомого подъезда. Перевел наконец-то дыхание.

И тут пошел дождь. Словно прохудилось небо, в которое, казалось, упирался флагшток. Сразу во множестве мест прохудилось. Несильный дождь, даже, в общем-то, нечастый. Ветер нес его, превращая в какой-то странный душ. Капли были серые, разбиваясь, они оставляли на асфальте, на крыльце, на капоте машины и ее стекле грязные пятна. Не черные, а серые, прозрачные, но грязные, и Кларенс понял, что ничего не вернется. Повернулся к детям, привстал, изогнувшись, принялся стаскивать с сиденья чехол.

– Том, сними свой. Укроетесь с головами, не надо под этот дождь попадать.

На крыльце, куда они пробежали в этих импровизированных накидках, его снова посетило ощущение нереальности событий последнего времени. Он оглянулся через плечо, на ощупь попадая ключом в скважину. Мокла весенняя трава на коротко стриженном газоне; сейчас выйдет из-за туч солнце, и трава вспыхнет зеленым и хрустальным пламенем… В отводной канавке уже бежал ручеек. Через видимый между деревьями плац быстро шли трое солдат – в химических накидках, хотя и без противогазов, – и он наконец открыл дверь.

– Чехлы бросайте на крыльце, – приказал он сыну и дочери. – Внутрь не носите…

В доме было пусто и тихо. И показалось – очень холодно. Кларенс передернул плечами, провожая взглядом детей, – Том вел сестру за руку к ее комнате и что-то говорил.

– Я в душе! – крикнул он. – И вы тоже не задерживайтесь!

Он правда хотел пройти в душ, но в дверь постучали. Майор открыл ее. На пороге – с плаща, с капюшона текла вода – стоял капрал, посыльный из штаба. За плечом – винтовка в боевом стрелковом чехле с гильзоприемником.

– Сэр, – мелькнула, замерла, упала рука, – генерал Грилл очень рад вашему возвращению. Вас, признаться, уже списали… Я послан сообщить, что сегодня в семь вечера состоится совещание штаба. В кабинете генерала Грилла, сэр. Вы обязаны быть.

– Я буду, капрал. – Рука сама отдала честь.

Капрал снова козырнул в ответ:

– Сэр… – И, повернувшись, спустился с крыльца, заспешил дальше.

«Значит, не работают внутренние коммуникаторы?» – задал он сам себе вопрос, закрывая дверь. И еще подумал: «У капрала есть семья? Что с ней? И что он сейчас чувствует?..»

В ванной казалось теплей. Майор включил нагреватель – обычно он умывался холодной водой, но сейчас хотелось еще одного подтверждения, что в мире все нормально. Вода потекла. Теплая вода. Он сделал ее еще горячей, закатал рукава рубашки, стал почти ожесточенно отмывать руки. Если та грязь в каплях – то, что он думает… то мой не мой… она все равно попадет даже в воздух. И в воду. Остается надеяться, что концентрация невелика. Конечно же, невелика. И вообще опасность ядерной зимы сильно преувеличена…

Он помотал головой, прикрыл глаза, слушая, как журчит струйка воды. Если щелкнуть выключателем в любой из комнат, зажжется свет. Тому миру сюда нет хода. Может быть, он все-таки даже приснился ему…

– Пап.

В дверях ванной стоял Томми. В свежих трусах, но с автоматом через плечо. Руки и лицо на фоне остального тела казались очень грязными. Особенно руки. Левая ладонь была залеплена по ребру свежим пластырем, и майор вспомнил, как Том тянул по дороге колючую ленту…

– Ты закончил? – спросил мальчик. – Джессика должна помыться. И мне не мешало бы.

– И поэтому ты напялил чистые трусы на грязное? – проворчал майор. Том заморгал виновато… «Вот сейчас! Сейчас! Сейчас то, что пришло, сдастся и уйдет из мира, потому что…» – думал Кларенс.

– Пап, я думаю о другом. – Мальчик на миг опустил глаза. Потом поднял – жесткие, пристальные. За последние сутки он убил троих… или четверых? – Всем ли нашим можно доверять?

Майор молча смотрел на сына. Больше всего хотелось прикрикнуть и сказать, чтобы Том не лез не в свое дело. Но…

– Сегодня вечером – совещание у генерала Грилла, – сказал Кларенс, кладя руку на плечо сыну. – Возможно, ты прав. Есть очень высокая вероятность того, что ты прав. И тем не менее – пока тут все наши. Просто потому, что вокруг – чужие. И мы будем стараться остаться нашими. Все. Понимаешь?

Том кивнул. Отец кивнул тоже, отстранил сына и уже хотел позвать дочь в ванную, когда Том задумчиво сказал за его спиной, заставив майора замереть на месте:

– Чужестранцы в стране чужой…

Противохимических накидок в доме было несколько, самых разных. А был и большой пакет «одноразовых» прозрачных дождевиков зеленоватого цвета. Поразмыслив, майор выбрал накидку, а дождевики решил оставить детям. Он уже предупредил их, чтобы без этих штук они наружу не выходили вообще и всегда надевали на голову капюшон.

Дождь шел и шел. Он не стал сильней, он просто шел. И все. И ветер дул, дул, дул… Термометр за окном показывал плюс пятьдесят[3]. В мае тут такой погоды обычно не бывает…

Том пошел с ним. Не в штаб, конечно, а в магазин базы – со списком покупок. Джессика осталась дома, не одна, впрочем, – с нею пришла посидеть соседка, жена сослуживца Кларенса, сержант-связист.

Они шли по аллее вдоль плаца, шлепая по серым и черным лужам резиновыми сапогами. Окна во всех зданиях были темны, но всего лишь от светомаскировки.

– С покупками – сразу домой, – сказал майор, останавливаясь у поворота к магазину. – Не забудь сапоги…

– Я их помою из шланга. – В голосе Тома не было той ироничной досады, которая еще позавчера появлялась, если мальчику чудилось, что отец излишне опекает его, уже взрослого. – Тебя подождать?

– Неизвестно, в котором часу вернусь. Но ты не мог бы лечь спать у Джессики?

– Я уже перетащил туда спальник, – ответил Том. – Но, пап, знаешь… ей придется немножко повзрослеть. Я имею в виду, что я не бессмертный тоже. Как-то так, пап.

У Кларенса остановилось сердце. Он неверяще посмотрел на сына; желание было одно – закричать прямо в небо: «Да нет же, стой! Останови это! Хватит! Мы поняли!» Но… что, если там никого нет? Никого… никого не было? И…

Он так ничего и не сказал. Только кивнул. Около магазина и в нем самом ажиотажа не было, через мокрое стекло Кларенс увидел обычные заполненные полки, там ходила пара покупателей. Все как обычно. Том – с автоматом, на котором намотан полиэтилен (стрелять это не помешает), выглядел по-идиотски, по правде сказать.

Послышались мокрые шаги. Из-за магазина со стороны комендатуры вышел в мокром блестящем плаще, таком же, как у Кларенса, капрал. С винтовкой, с повязкой военной полиции на рукаве. Остановился на миг, потом подошел ближе, отдал честь:

– Капрал О’Нил, сэр, нахожусь на дежурстве в этом секторе… У вашего сына автомат, сэр?

– Да, капрал. – Майор мельком посмотрел на совершенно спокойно стоящего Томми.

– Это… игрушка? – Капрал чуть помедлил. – Сэр?

– Настоящий «калашников», взят им в бою вчера вечером. – Возникло ощущение нереальности происходящего, нереальности этого разговора – или совершенно новой реальности?

– Мальчик должен сдать оружие, – решительно заявил капрал. Голос из прошлого. Слабый голос из прошлого. Конечно, мальчик тринадцати лет не может ходить с оружием по воинской части. Да, черт возьми, нигде он с ним не может ходить!

Том молча выдвинул автомат от бока – стволом вперед.

И Кларенс подвел черту:

– Мой сын будет при оружии до того момента, пока я считаю это нужным, капрал.

– В таком случае я его просто заберу, сэр, простите, сэр! – Патрульный протянул руку уверенным жестом взрослого, точно знающего, что мальчишка не посмеет ослушаться. – Отдай автомат, парень!

– Том, – спокойно сказал Кларенс, не сводя глаз с капрала, – если капрал О’Нил еще раз повторит эту просьбу – выстрели ему в колено.

– Да без проблем, пап, – Томми ухмыльнулся и опустил ствол. Капрал застыл. Неверяще посмотрел на Кларенса:

– Да бросьте, майор… сэр…

– Том, если капрал О’Нил попытается забрать у тебя оружие силой сейчас или после того, как я уйду в штаб, – убей его, – так же негромко сказал Кларенс.

Том кивнул:

– Понял, пап.

– И на будущее, – продолжал Кларенс. – Убей любого, кто попытается взять у тебя оружие против твоей воли. Убей сразу же. На месте. Любого, кто будет на этом настаивать словами, – предупреди, что убьешь; если не заткнется – убей. Понял?

– Отлично понял, пап. – Том поднял ствол на уровень груди капрала. – Я не бандит, понимаете? И не горю желанием вас замочить, это так себе развлечение, поганое; теперь-то уж я знаю это точно. Собственно, я могу даже домой пойти, если уж так не хотите меня пускать в магазин, мне-то что. Но вы слышали, что сказал папа. А я послушный сын. В последние два дня – особенно.