Спасти Москву

– Да вы прилягте, прилягте, – пока все метались, директор, оказывается, распорядился сдвинуть стулья актового зала так, чтобы организовать лежачее место.

– Да уйди ты! – прошипел он на Бэкаэма, обмахивающего его, словно тренер боксера, полотенцем.

– И рот закройте, – оборвал директор. – Пока лицо не порозовеет, вы – в моей власти.

– Спасибо, – уже без злобы отвечал тот. Пешка он, хоть и директор. Хоть и родственников подтащил всех кого мог, введя, по сути, круговую поруку, а все равно – пешка. И если Николай Сергеевич мог позволить себе побушевать, выражая точку зрения, наперед зная, что ничего ему не сделают, – ну где вы найдете преподавателя труда и истории, да еще и классного руководителя в одном лице?! – то его оппоненту приходилось в буквальном смысле слова балансировать на лезвии ножа; чуть что не так, так и прощай и рубашка на запонках, и должность, и родственники при делах, и прочие прелести тяжкого, но сладкого бремени. И все его махинации, с рук сходившие до сих пор, тут же припомнятся, а Бэкаэму ох как этого не хотелось! От этих мыслей сердце снова зашлось нервным боем, и Булыцкий поспешил расслабиться, буквально силой заставив себя вспомнить дурацкую песенку: «Don’t worry, be happy». И хоть слов не знал, а все равно грела она ему душу так, что всегда легче становилось. Намного. Так же, как и в этот раз.

Приступ прошел, оставив слабость во всем теле. Едва поняв, что все утряслось, Бэкаэм растворился, оставив преподавательниц хлопотать над коллегой. Впрочем, пожилой человек, едва почувствовав себя лучше, отправил их всех восвояси: все равно толку от них никакого; суета одна, раздражающая только. Домой не хотелось. Совсем. Что делать там обозленному одинокому пожилому человеку предпенсионного возраста? Пить только если. Безбожно и нещадно. Нет, так не годилось. Поэтому, почувствовав себя нормально, он отправился в музей свой, по дороге заглянув в подсобку к Лехе. Уже там, в окружении экспонатов, распаковали дешевый магазинный рулетик и пачку сока с горделивой надписью: «Береги сердце».

– Сожрут они тебя, – с горечью сплюнул на пол Спиридоныч.

– Подавятся, – зло отвечал Булыцкий.

– И не таких жрали, – поднявшись на ноги, он подошел к столу и со злостью громыхнул по кнопке чайника, словно бы она оказалась виновницей всех его бед. Тот отозвался недовольным гудением потревоженной нагревателем воды. – Все равно по документам не оформлено это как музей!

– Не украдут же.

– Не украдут, – чуть подумав, согласился тот. – Полет не тот. Но по документам грамотно выведут. Так, что еще и тебя, не дай бог, крайним сделают. Тут – он задумчиво подошел к горделиво возвышающейся посреди кабинета миниатюре в масштабе штурма Тохтамышем[4] Москвы[5] (тоже, кстати, дело рук учеников Булыцкого), – как в штурме этом: не силой, так обманом.

– Псы, – зло процедил тот. – Зинку мою так в могилу и свели, – насупился он, вспомнив покойную супругу. – Одна осталась сердобольная на всю администрацию. Вот и затюкали! До инсульта довели. Даже похоронить нормально и то не вышло; хоть бы отпели по-людски да службу отслужили, а то все бегом, впопыхах, – вспомнил, каким ударом тогда оказалась для всех смерть Зинаиды Иосифовны. Сам Булыцкий, затюканный и едва не сломленный всеми свалившимися на него до того бедами, просто ушел в запой, окончательно надорвав и без того расшатавшееся здоровье, и всем занимались сыновья. А те, воспитанные в духе комсомола, как-то не озаботились церковными процедурами. Вот за это сейчас и грызла Булыцкого совесть больше всего.

– Как квартиры в том доме для интернатовских, так и с музеем вашим, – осторожно вставил Леха. – Вон, Мурзаеву все как товар. Это для вас с ребятами – экспонат такого-то века. Находка. А для него – антиквариат, который впарить кому-то можно. Хабар[6]. Он спит и видит, как шильдик с описанием на ценник сменит.

– Слушай, Спиридоныч, – ожил вдруг Николай Сергеевич. – А давай это, да как пособие учебное оформим?! Чтобы как положено все было: номер инвентарный, по документам проведено. Ты, это, с девчонками из бухгалтерии перетолкуй! Тебе точно не откажут!

– А Мурзаеву с Бэкаэмом что с того? Спишут же по остаточной стоимости! Долго, что ли?

– Так хоть повозятся!

– И то верно, – чуть подумав, согласился тот. – Сергеич, – чуть помолчав, посмотрел на товарища физрук, – ты же уходить не собираешься?

– Ну щас! – фыркнул он в ответ. – Или глаза намозолил, аж невмоготу?

– Смеешься, что ли? Мне тут одному оставаться – совсем тоска будет смертная! С тобой хоть какая-то жизнь.

– А потому, что сам вечно прячешься; какая тебе жизнь?! Чего не пришел на собрание?! – набычившись, Николай Сергеевич уставился на товарища.

– Стар стал, – тот сразу же поник, уставившись на носки древних кроссовок.

– А вот потому и жрут, что все поодиночке, – зло бросил Булыцкий. – Уж давно и веков столько прошло, а ничего не поменялось. Все равно все порознь. Каждый сам по себе, да в дела чужие нос не кажет. Вот такие, как Бэкаэм, и лютуют!

– Отдохнуть не желаешь? – перевел тему в другое русло тот.

– Отдохнуть? Еще чего! Вас тут одних оставить – все равно что родственнику лично подарить все экспонаты.

– Прав ты, – угрюмо согласился Леха.

– Умные все, как после драки кулаками махать. Прав ты, – передразнил Булыцкий товарища своего. – На собрание бы пришел и сказал.

– Это тебе с рук все сходит, а остальным?! А случись чего, и я – на свалке, – снова сплюнул тот. – Это ты хоть на завод, хоть в «Скорую помощь» или вон в музей. А мне куда? Сторожем на стоянку? А жене на какие шиши лекарства покупать?

– Тьфу ты! – раздосадованно махнул рукой в ответ тот. – И жизнь собачья, и сами собачимся, а потом все удивляемся: чего неладно все так-то? Не брошу я тебя, Леха, – помолчав, добавил он. – Не уйду я на пенсию, не бойся ты так.

– Спасибо тебе, Сергеич, – растроганно отвечал физрук.

– Расплачусь сейчас, – проворчал в ответ тот. Потом, подумав, добавил: – Но приглашения не ждите! Один отдохнуть хочу.

– Так мы, по правде сказать, коллективом решили… Ну не отпраздновать, – замялся Алексей в поисках нужного слова, – а отметить это знаменательное событие, что ли. Юбилей такой, он, Сергеич, только один раз в жизни бывает.

– Ага, знаменательное, – проворчал в ответ тот. – Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь.

– Но мы тут подготовили кое-чего: стол, программа. Сувенир… – неуверенно продолжал тот.

– Еще один айфон? Так есть у меня уже один… Ценный подарок, чтоб его!

– Шутишь, что ли? – физрук подпрыгнул от неожиданности. – Откуда такие деньги? Ну так как? – чуть подумав, добавил он.

– Слушай, Леха, – зашипел тот. – Я же как человек хотел: по-хорошему. Манатки собрать и день на рыбалке провести. А вечером в баньку. И самогоночки тяпнуть холодненькой да с огурчиком хрустящим! Да с внуками потетешкаться. Как человек, понимаешь ты это?! Как человек!

– Так и мы ж как люди, – с жаром принялся увещевать тот. – По-хорошему. Курам ведь на смех, если не отметить. Мы уже и программу подготовили, и стенгазету… Силами и руками ветеранов школы. Опять же, Сергеич, перед учениками некрасиво получается. Они тоже сюрприз приготовили. Ну, Сергеич!

– А может, в другой день, а?

– Тут Бэкаэм телевизионщиков пригласил, – потупившись, покраснел Леха. – Просил очень с тобой поговорить.

– Ах ты, Иуда! – в сердцах сплюнул Булыцкий. – Так вот ты как?! – волна ярости снова захлестнула, аж в глазах потемнело. – Я-то, дурак, думал, они на самом деле устроить решили вечеринку. А они как обычно – под дудки пляшут чужие! Шельмы!

– Да ни при чем он здесь! – яростно принялся оправдываться физрук. – Мы сами хотели, без него. Без официоза. Так ты сам знаешь, стукачей хватает. Пронюхал, зараза, ведь!

– Хватает, – так же внезапно успокоился преподаватель. Чего он в самом-то деле взъелся? Как будто не знал, как оно все тут… – Показушники, – прошипел лишь он. – Давай еще этого, родственника пригласим, – усмехнулся он.

– Его-то зачем?

– Ну пусть его поснимают. В музее моем. Он счастлив будет!

– Да сдался тебе этот бандюга!

– Мне? Нет, – тот равнодушно пожал плечами. – Ему приятно. Пусть порадуется пилюле сладкой. Ему же тачку на днях спалили, – усмехнулся Николай Сергеевич. – А до этого сколько раз гопали? Мои же бывшие, – горько усмехнулся Булыцкий. – Как без дела остались, так и снова вразнос пошли. Вон, участковый уже горькую пить приходил. Все плакался: так, мол, хорошо было. А теперь…

– По делам воздастся вашим! – подняв указательный палец, наставительно отвечал Леха.

– Да что-то слабо верится.

– Верится или нет, так все равно. Должна же быть в мире этом справедливость.

– Справедливость – только в булгаковских сказках. И та – один раз в тысячу лет.

– Так договорились? – робко поинтересовался физрук.

– Куда от вас денешься-то? – вздохнул тот, глядя на реконструкцию. – Все! Баста! По домам. Мне на дачу завтра. Для вас, троглодитов, принести чего-нибудь к столу.

– Чувствуешь себя как? Сам домой дойдешь?

– Что, проводить хочешь? Лет на двадцать бы раньше предложил, так я бы подумал. А так, прости.

– Да ну тебя! – разозлился Леха. – Все, я пошел. Пока.

– Удачи.

Всю ночь не спалось Николаю Сергеевичу. Все кошмары мучали: Бэкаэм в шелковых нарядах, ведущий в бой армию родственников. Яростный штурм отгородившейся от всего мира деревянным частоколом крепости, внутри которой сам Булыцкий почему-то вдруг оказался. И то, словно наперед зная, куда ломанется армия родственников, преподаватель каким-то неведомым образом перераспределяет силы защитников крепости, подсказывая, поучая и советуя. И так и сяк ворочался преподаватель; капли успокаивающие даже принял, да без толку все! Вновь и вновь штурм ему этот проклятущий снился!

Утро, как и ночь, не задалось: сначала «ценный подарок» забарахлил. Сеть то видел, то не видел. Ладно, бывает – в районе, где жил Николай Сергеевич, со связью всегда беда была. Потом погода испортилась, с минус шести в плюс укатившись, да так, что воздух, отсырев, наполнился плотной-плотной дымкой.

– А может, ну его? – призадумался без пяти минут пенсионер. Идти не хотелось вообще никуда. В такую-то слякоть! Хотя, с другой стороны, после вчерашнего обострения да после ночи беспокойной этой проветриться надо было всяко. Вон, до сих пор колотило со злобы. Оно бы, конечно, на лыжах прокатиться, да не уверен был мужчина, что сердце такую нагрузку выдержит. Потому и решил, что прогуляется на дачу. Там, если что, сыновьям позвонит. Заберут, если потребуется. Уже собираясь, прикинул: а может, не стоит так тепло одеваться? Оно, конечно, если бы вчерашняя погода осталась, так и ладно. А тут и упреть недолго. Впрочем, подумав, решил он, что пропотеть лучше, чем померзнуть на фиг, тем более что погода вон как переменилась. Кто знает, как оно там дальше пойдет?

По лесу топая мерно, пришел он таки в себя. Успокоился, воздуху лесного полной грудью вдохнув. Аж так ему хорошо стало, что голова закружилась! Да так, что пришлось под елью раскидистой на пару минут остановиться, передохнуть. А там и сообразил, что с пути сбился. На радостях, что ли?! Еще с час потерял, по лесу плутая. Тут, правда, айфон спас: нащупал он таки связь и навигатором вывел пожилого человека прямо к улице знакомой.

Уже там, в домике своем дачном, обнаружил он следы аккуратного, но беспощадного налета на погребок. Почти все банки с разносолами исчезли. Разом. Ну за исключением забившихся в самые углы. По всему видно было, что здесь уже побывал кто-то из сыновей, а не зачастившие в поселок бомжи; аккуратно, без стекол разбитых да замков свороченных. Пашка же, вон, собирался заехать да банки позабирать, чтобы не померзли.

Чертыхнувшись, Булыцкий сообразил, что по-хорошему надо было бы сыновьям отзвониться, прежде чем идти на дачу. Впрочем, и это мало что изменило бы; разве что рюкзак бы взял из дома небольшой, а так придется с полупустым дачным баулом тащиться. А в остальном… Все равно Николаю Сергеевичу надо было погулять. Таблетки и капли, конечно, здорово, но пользу от прогулок таких он, перепробовавший уже, казалось, все на свете от медикаментов и йоги до медитаций и методик Норбекова, оценил давно.

– Вот зараза, – выругался хозяин, – хоть бы предупредили!

Выругался, впрочем, больше для порядку. Без злобы.

В полумрак погреба выплеснулся зыбкий свет жидкокристаллического монитора – Булыцкий достал подаренный айфон.

– Да чтоб тебя! – раздосадованно проворчал пожилой человек. – Ценный подарок, блин! Толку-то от него! – зло глядя на монитор, снова показывающий отсутствие сети, прошипел он. Никогда его древний «кирпич» здесь не глючил, и связь всегда была устойчивая. Тем более что и вышку влепили недалеко совсем новую. Чего этот космический корабль тупит-то? Может, в погребе потому что?

Николай Сергеевич выкарабкался наружу и подошел к окну, надеясь, что там его телефон поймает сеть, но тот лишь беспомощно показывал, что связи нет…

– Ценный подарок, – снова проворчал Булыцкий, с наслаждением представляя, как с размаху разбивает его о черепушку того самого успешного предпринимателя, который отжал у него школьную мастерскую. – Ох и мать моя! – подняв глаза, пробормотал пожилой человек, и было отчего.

Облака поднялись выше. Намного. Так, что уже и клоки пронзительно-голубого неба проклюнулись сквозь мохнатые их брюхи, а иногда можно было разглядеть зыбкий силуэт солнечного диска. Усилившийся ветер разорвал в клочья, разметал прочь утреннюю дымку, вместо нее принеся миллиарды острых, как осколки стекла, снежинок. Да, обратно стоило поторапливаться, если, конечно, не собирался оставаться здесь на ночь. Вот дернуло его согласиться на проведение этого никому (и ему в первую очередь) не нужного юбилея!

Вообще-то следовало бы отказаться. Вежливо, но жестко. Ну не лежала у Булыцкого душа ко всем этим празднованиям и отмечаниям. Тем более в таком кругу. Нет, конечно, против коллег своих лично он не имел ничего; в конце-то концов не один пуд соли вместе сожрали. Хорошие все они люди. Ну за редкими исключениями. И шумел он не со злобы, а больше, конечно, за правду-матку да для виду. Ну за исключением, конечно, таких вот эпизодов, как последний. Там, понятное дело, – на всю катушку и от души.

Удручала просто сама перспектива выслушивать стандартные тосты, запивая быстрорастворимым кофе и заедая все это набившей оскомину «Чародейкой». И все это еще и на камеру! Еще и с Бэкаэмом за столом одним. Бред! Хотя, конечно, и польза от директора тут быть могла чисто меркантильная: может, стол поприличнее накроет. Событие как-никак, да еще и для телевизора; ну никак нельзя тут было в грязь лицом! Но как же не хотел Николай Сергеевич этого юбилея! Не хотел, и все тут!

Нет, был когда помоложе, сам закатывал такие пирушки – мама не горюй! Одно время даже и перебивался тем, что тамадил на свадьбах, когда совсем лютые времена были. Ничего. Пережили и их. Потом вроде налаживаться стало. Сыновья в столице один за другим осели на работах приличных, у него у самого все худо-бедно устаканилось да в гору помаленьку поползло. Хотя бы история с валенками этими треклятыми!

Оно сперва вроде как забава для мальцов была. И как факультатив. И как времяпровождение для сложных. Тех, кому предыдущий еще директор прочил блестящую карьеру… на нарах. А вот Булыцкий всем наперекор углядел в них что-то такое, что заставило заняться этими парнями поплотнее. Углядел да привлекать начал к делам своим. А потом Зинаида, царство ей небесное, в администрацию устроилась; субсидии какие-то там выбивать мужу начала, бонусы какие-то, а то и просто информацию полезную. И закрутилось-завертелось! И старикам отрада, и пацаны при деле, и даже в люди кое-кто из сложных повыбился. А вот потом…

А потом и посыпалось все к едреной фене. Сначала дом этот треклятый с квартирами. Зинаида, блаженная душа, все по закону; дескать, интернатовцам надо что-то, многодетным, льготникам. А тут – очередь из приблатненных да избранных на нее толпой всей. И всем – квартиры. А тут – начальница предпенсионного возраста посмела возразить что-то. И так ее уговаривали, и эдак, а она – ни в какую. В общем, когда поняли, что не угомонится старушка, гнобить начали обеих. И мастерскую у мужа отобрали, пардон, коммерциализировали, и с работы обоих чуть не поперли, и письмами закидали; мол, оптимизация! Мол, урезается ваша ставка на тридцать процентов, а не нравится – так милости просим на выход. У нас вон молодые да некормленые родственники на места ваши метят. И с должности поперли Зинаиду, а начальницами вдруг у нее стали дурочки – вчерашние выпускницы не бог весть каких вузов. Безмозглые, беспринципные, но борзые да с самомнением зашкаливающим; оттого и управляемые донельзя. В общем, не выдержала она; сама написала заявление. А потом – бесконечные переживания: «А как же так-то?! Ведь по закону должно быть!» Какие-то письма открытые, хамство чиновников в ответ… два инсульта за полгода, и не стало Зинаиды. Да и сам Булыцкий постарел лет на десять, да и веру потерял. Хотя незадолго до этого крестился даже. Думал, может, крест невзгоды одолеет, но нет. Не помог. Вот и запил с тоски тогда. Лехе-физруку спасибо: помогал чем мог и даже в самые лютые времена поддерживал как умел. А потом разом улеглось все, словно бы и не было ничего.

– Эх, Зинка, Зинка, – тяжко вздохнул Булыцкий, беря со стола фотку покойной супруги. – Пойдем-ка домой, – наглядевшись на портрет грустной женщины и смахнув скатившуюся по небритой щеке слезу, тяжко вздохнул он и, поднявшись на ноги, начал собирать оставшийся скарб.

До весны визитов на дачу не планировалось, поэтому следовало забрать остатки из домика. То, что забыли или не захватили сыновья. Оно бы, конечно, правильнее было подождать до завтрашнего дня и доехать сюда на машине с «малыми», как он называл сыновей. Ну или коль скоро, по обыкновению своему хоть печь растопить да остаться до утра в тепле, поджидая, когда появится сеть, чтобы дозвониться до Пашки или до Вадьки, чтобы те заехали и забрали его. Может, даже сегодня вечером… Вот только связи все не было и не было. Что ж, остаться все-таки до утра? Или до председателя дойти товарищества дачного? У него-то точно со связью все в порядке быть должно. Там и до сыновей дозвониться. Хотя нет… Председатель – та еще жила. Телефон даст, но и плешь проест, и настроение попортит окончательно. Оно ведь и после вчерашней перепалки не особенно хорошим было. Злой, раздражительный. Нет, в таком состоянии не годилось ни с кем общаться, а тем более с близкими. По опыту знал Булыцкий это. Да и родственники тоже накрепко на носу зарубили. Оно, конечно, правильно говорится: сор из избы, а не в нее тащи, да вот такой вот человек Николай Сергеевич, что если не так что-то, то всем достанется.

А вот по лесу погулять, оно никогда худо не было. Такие прогулки расслабляли. Особенно раньше, когда древний «Зенит» еще не был столь тяжел, а сменные объективы не отягощали настолько. Часами мог наблюдать молодой тогда мужчина за белкой какой-то или любой другой живностью, ловя кадр, да домой возвращаясь уставшим, но довольным. А сейчас разве что на прогулку сил хватало от дачи домой. Но и то хорошо. Не всякому в его возрасте и такие давались прогулки. Уже только за одно это благодарен он был. Ну и, по правде говоря, за айфон. Все-таки камера там как ни крути, но будь здоров. И это успел уже оценить преподаватель.

А еще благодарен за то, что каждый сезон с весны ранней и до осени сил хватало, чтобы возделывать землю и засаживать пять соток ненавистной ему картошкой. А почему возился – так потому, что понимал: как бросит он занятие это, так совсем двигаться перестанет, а там все: пиши пропало. Ведь уж почто в школе работа нервная, да все равно по большей части сидячая. А в последнее время еще и особенно крикучая. А здесь, как ишак, взвалив рюкзак на спину, снова и снова брел через лес знакомой до боли дорогой, чтобы, наковырявшись в земле да облившись ледяной водой, остаться на ночь или двинуть обратно домой.

Хотя, конечно, чего там таить; уже и привык он к такому режиму, и по-другому как-то и не умел время свободное проводить: либо в школе, либо на даче. Да и применение картофелю тому широкое в семье Булыцких. И Зинаида покойная маски все делала хитрые свои; так и выглядела моложе лет своих. Настолько, что завидовали втихаря ее более юные коллеги. И Николай Сергеевич, вечный язвенник, без него уже как-то не мог, и сыновья, вечные жертвы фастфудов, приезжали отпаиваться соком картофельным. Это уже не говоря про мелочи всякие досадные типа ожогов… Да и во время годов лютых за счет огородика того и выезжали на картошке; Зинка, царство ей небесное, уж почто мастерица была! Рецептов – миллион! И в мундирах, и жареная, и с зеленью, и так, и сяк! Бывало, месяцами, кроме картошки с капустой да хлебом черным, и не видели ничего на столе! И пережили ведь! Хотя стоило ли?

– Вот и дожили, – тяжко вздохнул он. – Экспонатом музейным стал. Как диковину какую-то по телевизору показывают, когда гости высокие понаедут. Заслуженный учитель, грамот почетных пачки, благодарностей коробки, а что с того-то? Оно понятно: всем тяжко сейчас, – обращаясь к фотографии своей супруги, продолжал он свой монолог. – Да обидно до желчи. Оно как раньше нас воспитывали: человек – строитель великого будущего! Строитель! И верили! Рвали, строили! Все для потомков, жилось чтобы им не как нам. Кто же знал, что так оно все выйдет; что все для потомков избранных только? Молодые были. Горячие. Оно все как лучше ведь думалось, а вышло только уж очень криво. Оно бы наперед знать, что и как будет, так, может, поумнее были бы. А может, и нет. Вот так и дожили. Может, и хорошо, что ты не видишь этого. Ты как ушла, так и у меня все из рук вон. Так, глядишь, и свидимся скоро.

Разговаривая так, пенсионер параллельно собирал рюкзак: аптечка на все случаи жизни, будь то укус насекомого или подскочившее давление, порез или вывих. Вот-вот должны были ударить морозы, и дачу посещать будут только сыновья, а им все это ни к чему, молодые. Да и свои аптечки в машинах есть. И правильнее забрать было бы, чтобы не померзли пузырьки. Оно вроде и не очень затраты большие, да все равно копейки считать привык преподаватель. Да и препараты были там, кроме обычных, только по рецептам отпускаемые, а вот их стоило беречь как зеницу ока. Несколько банок солений да варений: презенты от соседей (ну кроме финансовой помощи). Кто за выложенную в доме печку, кто за крышу починенную, кто за дренаж. Там в погребе еще что-то оставалось, но то еще с прошлого года, и тащить смысла не имело, а это свежак. Не стыдно на стол поставить, для гостей. Не тех, что на показушном мероприятии в школе соберутся, а для тех, кого он лично пригласил к себе домой на празднование. В школу, – он уже твердо решил, – не понесет в этот раз ничего, тем более что чуть ли не силой его затащили на празднование его же собственного юбилея.

Фонарик с электрошокером; оно идти час, да за заботами и не заметил, что уже вечереть начало. Свет да защита. И портативный проигрыватель: пара колонок да считыватель MP-3-устройств. Не то чтобы сильно нужен был он. Просто прогулку эту хотелось совершить под соответствующие настроению мессы Баха. Если, конечно, метель к тому времени не разгуляется и негромкое пение простеньких динамиков не потонет в вое ветра.

Все это покидал он поверх пакетов с морковкой, свеклой да картошкой, а уже с самого верху положил душистый кусок свежего окорока, по случаю приобретенный для украшения печального стола. Подумав, рассудил он, что пусть проветривается сверху, а не то напитает запахов аптечных. Топорик с ярко-желтым топорищем; подладить кое-что по квартире. Ножик перочинный; долго искал такой, чтобы и глаз радовал, и в руке лежал, и клинок чтобы живой. Вот и попался кизлярский ножичек. Острый, мерзавец! Надежный! Ничуть не жалея, отвалил он тогда за него всю свою зарплату. Машинально сунул в рюкзак потрепанный китайский зонтик; оно хоть и зима вроде как на улице уже да метель даже собирается, а все одно не поймешь; сегодня так, а завтра – наперекосяк все и оттепель с месивом этим снежным и с дождем на головы. Подумав, забрал и фотку супруги в аккуратной самодельной рамке. Потом уже, перед тем как выйти прочь, накапал он себе корвалол, а вслед забросил горошины валидола. Так, на всякий случай.

Уже собравшись и заперев все окна да двери, потоптался он перед калиткой, словно в последний раз глядя на своими руками построенный небольшой, но симпатичный домик.

– Ну, покедова, старик, – почему-то вдруг растрогался Николай Сергеевич. – Давай, не вешай нос! – и, повернувшись, он зашагал прочь по уже окрепшим ледяным глыбам, радуясь тому, что в кои-то веки послушался шепота внутреннего голоса и оделся добротно. Как на рыбалку подледную: камуфляжная куртка да ватники с валенками добрыми да рукавицами плотными. На дачу шел и плевался с собственной дури. Аж останавливался пару раз, спарившись, потому что сердце колотиться начало и опасения у преподавателя появлялись, что прихватит его приступ. А вот теперь благодарил бога, что так приоделся. И температура упала, и ветер стегать принялся, да так, что ветровка с дутиками-сапогами вряд ли бы спасла.