Непрощенные

– Это по делу.

Муса ухмыльнулся и попробовал войти в прихожую, но Ильяс перекрыл проход.

– Что-нибудь случилось?

Шамиль закивал головой. Муса заглянул через плечо Ильяса, ухмыльнулся шире:

– Попроси свою девушку ехать домой, брат.

– Зачем?

– У тебя всю ночь будут гости.

– Какие гости?

Муса повернулся к двум незнакомым парням и представил их:

– Рустик. Толя.

Ильяс удивленно уставился на двоюродного братца. Шамиль все так же кивал, напоминая болванчика. Глаза его неестественно блестели.

– Попроси ее уйти. Мы подождем на кухне.

– Зачем?

– Надо, брат, надо! – Глаза Мусы сузились. – Очень надо.

…Через десять минут обиженная Лера ехала домой на такси, а сам Ильяс стоял напротив развалившейся на диване четверки гостей:

– Что происходит?

Муса взял со столика пульт управления DVD.

– У тебя есть любимый фильм, Ильяс? Здесь, на полке? – он указал на стопку дисков.

– «Потоп», – автоматически ответил Ильяс.

– Слышали? – Муса повернулся к Рустику и Толику. Те затрясли головами.

– Просмотрите все. Чтобы про волны, мосты – все запомнили!

– Там про семнадцатый век, исторический фильм, – уточнил ничего не понимающий Ильяс.

– Это не важно, брат. Они посмотрят, запомнят и скажут, что вы смотрели кино вместе. Идем! – Он потянул Ильяса из комнаты.

– Куда?

– Он вернулся! Выпустили! Ты не смотришь телевизор? Выпустили! – шептал Муса.

– Кого?

– Его! Он здесь, брат!

– Мы куда-то едем?

– Туда-то, брат. Туда-то! Едем отдавать долги!

* * *

Промозглый моросящий дождь. Два часа ожидания в тонированной десятке со снятыми номерами. Вход в нужный подъезд просматривается все хуже.

– А если он не выйдет, Муса?

– Он не видел света четыре года, брат. Он обязательно выползет.

Шамиль кивает. Он всегда кивает. Не говорит, не спорит – только кивает.

В десятом часу дверь подъезда распахнулась, высокая фигура вышла в свет фонаря.

– Он!

Человек шел быстро, покачиваясь, но быстро. Шел к огням ночного магазина.

– Пошли!

Они выскочили из машины, Ильяс сунул руку в карман, охватывая ребристую рукоятку.

В голове застучали незваные балладные переливы.

– «Unforgiven!» – била в виски позабытая мелодия.

Кровник удалялся, Ильяс побежал. Надо успеть сделать это во дворе, где нет свидетелей! Ильяс почти успел, как человек впереди внезапно обернулся. Ильяс потянул пистолет из кармана, зацепился, рванул еще раз. В руке человека блеснул ствол.

– Ну? Ты пришел за мной, малыш?

Ильяс тянул рукоятку оружия, понимая, что не успевает. Совсем не успевает.

За спиной рычал Муса:

– Отойди! Дай я его!

Пистолет в чужих руках выплеснул сноп искр. В грудь Ильяса вонзился огненный штырь.

– You labeled me, I'll label you, So I dub the unforgiven![1] – ревело в ушах.

На глаза навалилась тьма…

Глава 2

Авианалет закончился так же стремительно, как и начался. «Юнкерсы», «штуки», отбомбились по намеченным целям, прочесали развалины из курсовых пулеметов, добивая выживших, и ушли на запад. С задачей они справились. Подвижной парк танковой дивизии, запасы горючего – все это более не существовало. На площадках полыхали до неба развороченные взрывами цистерны, горели грузовики, мотоциклы и тягачи. Под грудами покореженного кирпича застыли танки и артиллерия. В развалинах казарм еще шло движение, но это не было выдвижением по сигналу тревоги. Выжившие в налете спешили покинуть место разгрома.

Самолеты завершили то, что часом раньше начала артиллерия. 22-я танковая дивизия РККА не смогла развернуться на линии обороны. Вернее, не успела.

Где-то у реки били по врагу пушки дежурных танковых частей, сражался мотострелковый полк дивизии, стреляли редкие добравшиеся до реки «сорокапятки». Туда тянули связь, разорванную бомбежкой противника, пробовали доставить снаряды. Но это было агонией. Из девяти тысяч бойцов в строю осталась едва половина, технику выбили еще в большей пропорции.

Когда гул самолетов стих, груды битого кирпича покрылись людьми. Бойцы рвали на бинты чистое исподнее, перевязывали раненых, искали в развалинах выживших и погибших. Принесли тела комиссара и военинженера, пробовавших под огнем организовать выход техники. Медико-санитарный батальон грузил раненых и отходил к лесу. Принявший командование майор собирал экипажи для оставшихся танков. 44-й танковый полк спешил к Бугу. Там шел бой…

Новый артобстрел внес волну сумятицы. Никто не обратил внимания на выбравшихся из развалин очередных оглохших и наглотавшихся пыли бойцов. Сами разберутся, не маленькие.

Артобстрел утих. Танковая колонна под прикрытием оставшихся зениток начала выдвижение. Чадили выхлопом высокие «бэтэшки», крутили башнями Т-26, лязгал гусеницами тяжеленный «КВ».

Крепко сбитый рыжеволосый сержант с окровавленной головой и высокий жилистый младший лейтенант, вылезшие из развалин казармы, не могли прийти в себя. Вместо того, чтоб искать своих или бежать к «оружейке», они нервно крутили головами. Смотреть было на что. Горящее офицерское общежитие, развалины казармы, длинные ряды из развороченных и разбитых бомбами машин и танков, многие из которых горели. Эти двое не разговаривали и вообще старались не смотреть друг на друга. Лейтенант оторопело глядел на полыхающее здание общежития, осматривал руку, покрытую спекшейся кровью и пылью, прислушивался к канонаде. Сержанту хватило беглого осмотра тел убитых красноармейцев. Он покачал головой и ущипнул себя за руку, попав на ушибленное место.

– Твою мать! – ругнулся, скривившись от боли.

– Что, простите? – Лейтенант навис над сержантом.

Тот вытянулся:

– Разрешите обратиться, товарищ… – Он всмотрелся в одинокий эмалевый квадратик на черной петлице. – Товарищ младший лейтенант. Вопрос можно?

– Кто лейтенант? – не понял командир. – Я?

Сержант нахмурился, и собеседник спохватился:

– Что-то меня немного ведет. – Он перехватил поудобнее раненую руку. – Спрашивайте. Конечно.

Лейтенант скосил взгляд в сторону пробегающих мимо красноармейцев, затем перевел его на тела убитых. Выглядел он обеспокоенным и нервным.

– Мне голову разбило, и все, что помню – взрыв… Какое сегодня число, товарищ младший лейтенант? – продолжил сержант.

Командир его не слышал. Он смотрел на труп с развороченным животом. Вырванные взрывом кишки вывалились на кирпичное крошево и лежали на нем неаппетитной грудой: сизое на буро-красном. Лейтенант побледнел и вывернул содержимое желудка под ноги замершему сержанту. Сверху, по кирпичной осыпи, скатился расхристанный красноармеец:

– Товарищ командир! Там вход в учроту раскопали, людей надо собрать, чтобы танки вывести, пока бомбить снова не стали, а меня слушать не хотят. Помогите организовать!

Лейтенант поднял осоловелый взгляд на подбежавшего бойца, покосился на труп, позеленел и скрутился в приступе рвоты.

– Ясно! – резюмировал сквозь зубы сержант.

Красноармеец, совсем еще молоденький паренек с широким детским лицом, чуть не плакал:

– Я кричу им, кричу, а они бегут и только отталкивают. Товарищ лейтенант!

Лейтенант скрутился в новом приступе.

Сержант стер со лба струйку крови, оставив на покрытом пылью лице грязно-красные разводы, и повернулся к бойцу.

– Где танки, говоришь?

– Там!

– Веди!

– А товарищ лейтенант?

Сержант смерил командира тяжелым взглядом и повернулся к красноармейцу.

– Не видишь, контужен лейтенант. Очухается, догонит. Веди! Ждать нельзя!

Боец кивнул и полез вверх по осыпи. Сержант карабкался следом. Лейтенант, согнувшись и размазывая по щекам перемешанные с пылью слезы, пытался сдержать судорожные позывы желудка.

* * *

Ильяс

Свет возвращался урывками и бликами. Концентрические круги и сверкание искр в беспросветной черноте сменились зыбким маревом. Заныла рука. Что это? Сон?

В ушах Ильяса еще звучали отголоски мелодии, но на зубах почему-то хрустел песок, а рукоятки пистолета в руке не было. Где он? Почему ноги засыпаны осколками кирпича, а спина ноет, как будто хватили обухом? Что за одежда на нем? Откуда широкий ремень со странной пряжкой? Что за шум в ушах?

Он встряхнул головой. Шум не проходил. Стены здания, внутри которого находился Ильяс, тряслись, ходил ходуном низкий потолок. Болели ноги, спина, страшно ломило в затылке.

Он подтянулся, освобождая ноги, в ответ на это движение вспыхнул и запульсировал огонь в рассеченной руке. Ильяс выругался сквозь зубы. Стало легче: выпустил злость. Будто крышку чайника приподняли.

У противоположной стороны послышался стон. Груда кирпича разошлась, явив взору Ильяса здоровенный армейский сапог, затем на свет появился и обладатель его – рыжеволосый здоровяк с окровавленной головой.

Незнакомец был одет в запыленную гимнастерку, армейские шаровары, заправленные в сапоги. Ильяс отметил, что погон у вылезшего незнакомца не было, как и то, что обмундирование незнакомца странного серо-стального цвета.

От близкого взрыва лампочка под потолком мигнула и погасла. Ильяс зашарил по карманам в поисках зажигалки или сотового, но ничего подобного там не было. Даже спичек.

– Черт! – выругался Ильяс.

В темноте чиркнула спичка, высветив лицо здоровяка.

– Э… друг, – начал парень и осекся.

Как называть этого рыжего? Друг ли это?

– Где мы? – Главный вопрос выскочил сам и прозвучал панически. – Где?

Здоровяк потряс головой, помычал и показал на собственную голову. Немой, что ли?

– Ты немой?

В колеблющемся свете блеснули белки глаз. Здоровяк выплюнул забившую рот штукатурку.

– Мне кажется, нас засыпало. – Ответ прозвучал глухо.

Спичка погасла, комната погрузилась в темноту. В дальнем конце кто-то шевелился. Здоровяк выбрался из-под обломков и пополз на шум. Чиркнула еще одна спичка.

Ильяс отправился следом и наткнулся на мужчину в армейской форме, придавленного потолочной балкой. Старинная деревянная конструкция ударила его по груди и плечу, видимо, переломав кости. Раненый стонал в забытьи.

Здоровяк уже сопел рядом, расчищая тело от обломков кирпичей.

– Помоги!

Очередная спичка погасла, оставив их в темноте. Ильяс подобрался поближе, перехватил балку, потянул вверх.

Раненый зашелся в кашле, переходящем в хрип, дернулся и застыл обмякшей кучей.

– Отмучился, – резюмировал здоровяк.

– Где мы? – снова спросил Ильяс и снова не получил ответа. Он опустил уже ненужную балку.

Здоровяк, невидимый в темноте, с сопением начал очищать заваленный проход из комнаты. Камни, кирпичи, куски штукатурки отлетали почти к другой стороне комнаты. Через пару минут где-то сверху забрезжил лучик света. Ильяс взялся оттаскивать мусор от расширявшегося прохода.

– Вас как зовут? – Он пробовал узнать хоть что-то об окружающем мире.

Рыжий остановился, повернул голову и пожал плечами:

– А хрен его знает, товарищ командир. Мне в голову чем-то шандарахнуло. Плывет все кругом.

– Даже имени не помните?

Здоровяк пожал плечами, показывая, что разговор окончен.

Он тужился, силясь поднять здоровенный кусок кладки, придавивший обломок балки. Вдвоем дело пошло быстрее.

Спустя короткое время они выкопали узкий лаз наверх. Расчистили. И поползли.

Дневной свет после темноты резал глаза. Отдаленный грохот канонады уже не давил на уши. Ильяс осмотрелся. Где он, черт возьми?

Он осмотрел себя. Военный ремень, штаны с карманами, явно армейские, сапоги. Гимнастерка с кубиком на каждой петлице и такого же странного, как и у сержанта, серо-стального цвета. Погон нет. Форма явно советская, не российская, а именно советская, причем древнего образца. Это что? И почему стреляют пушки? Война?

Взгляд Ильяса упал на полусгоревший обрывок газеты. Лицо крестьянина, заголовок «Дать больше!» и дата… 14 июня 1941 года!

Здоровяк-сержант его о чем-то спросил, но Ильяс не слышал. Он ошеломленно глядел на мертвеца на краю воронки. Кишки из разорванного живота вывалились в кирпичное крошево, толстые мухи кружили над спекшейся кровью. В нос лез запах гари с легкой примесью… шашлыка.

Ильяс внезапно понял, что «шашлык» здесь жарить будут не скоро. И горит не баранина… Ком в животе рванул наружу, тело свело в судорогах. Ильяс согнулся пополам…

* * *

Олег

В колонии я видел сон. Темная обшарпанная квартира с неуютными длинными комнатами, низкие потолки, узкие коридоры. В комнатах старая, полуразвалившаяся мебель, какой-то хлам в углах, мерзкий запах плесени и гнили. Выглядываю в окно – серая муть. Пытаюсь открыть дверь – не поддается. Приходит четкая мысль: в этих стенах я навсегда. Безнадега…

Сон повторялся, и я решил: если существует загробная жизнь, то меня ждет именно такая. Не Валгалла. Ее я не заслужил. Вышло иначе. Мир, в котором я очнулся, был живым и яростным. Саднила рассаженная кирпичом голова, ныла ушибленная спина, но на это было плевать. Руки-ноги слушались, голова соображала, светило солнце и голубело небо. Здесь шла война: рвались снаряды, горели дома, но я был жив и мог действовать. Бросив нервного «летеху» блевать (война – блюдо не аппетитное, пацан!), полез по осыпи. Боец карабкался впереди. Наверху я остановился: открывшаяся картина заставила свистнуть. Большое приземистое здание (бывший склад, как пить дать!) пылало. Огонь охватил крышу, кое-где уже лизал стены…

– Быстрее, товарищ сержант! – Паренек схватил за рукав. – Сюда!

Лезть в горящее здание казалось самоубийством – вот-вот должна обрушиться крыша! – но боец смотрел умоляюще, спорить не хотелось. Прыгая по кускам кладки, мы скатились вниз и подбежали к складу. В стену здания ударил снаряд, проломив брешь. Осыпавшиеся обломки растащили: проникнуть внутрь не составляло труда. «Тот самый вход, о котором говорил боец». Паренек шмыгнул в пролом, я, поколебавшись, полез следом.

Внутри стоял полумрак и плавал дым, к счастью, не густой. Виднелись темные остовы танков, непривычно маленьких и кургузых. На угловатой броне машин кнопками-пуговицами выделялись заклепки. У дальней стены высился штабель из ящиков, рядом стояли бочки. Боец подбежал к танку, стоявшему прямо перед воротами.

– Сюда, товарищ сержант! Полк на позиции выдвинулся, а про учроту забыли! Мы вчера к стрельбам готовились: бак залит и боеукладка есть.

– Что ж сам не выгнал?

– Не могу сдвинуть, – указал боец на двухсотлитровую бочку, рухнувшую набок и заблокировавшую корму. – Просил помочь – никто не остановился. Хотел своих позвать, так учроту первой разбомбили… Одни развалины.

Глаза паренька подозрительно заблестели.

– Но мы. – Он шмыгнул носом. – Все, кто уцелел… Под знаменем Ленина и Сталина… – Он сжал кулаки: – Они у нас кровавыми слезами!..

Понятно.

– Ладно, боец! Выдохни. Чем бочка не угодила?

– Так там же дырка!

– Что?

Паренек нырнул в дебри склада и вернулся с заводной ручкой – «кривым стартером». Ясно – не получается завести машинку.

– Вы, товарищ сержант, давно в учебке бывали?

– Давненько… Лом найдется?

Боец пожал плечами, я огляделся. Должен быть противопожарный щит… Вот он! Песок в ящике, багор, топор и то, что нам нужно, – лом!

– Навались!

Бочка стронулась с места и откатилась.

– Давайте внутрь, я заведу!

Интересное предложение. На верху башни торчала какая-то труба, закрытая округлым колпаком. Куда лезть?

На мое счастье, боец распахнул люк спереди танка. Он открывался, как ставни в окне: створка – вправо, створка – влево, третью подняли вверх и зафиксировали стопором. За стеной загрохотало – начался артобстрел. Дверь, обшитая железом изнутри, раскалилась. Пот лил градом.

Внутри танка было тесно и неудобно. Пока лез, приложился макушкой о казенник пушки, врезался локтем в какую-то железяку, зашипел от боли, ругнулся, но все ж заполз. Танк, как я понял, был двухместным. Водитель – впереди, а командир, он же стрелок и заряжающий, – в башне. Нашлось сиденье – маленькое и неудобное, присел. Спина уперлась во что-то твердое.

Мотор за спиной рыкнул и громко затарахтел. В люке появилась голова бойца. Бросив «кривой стартер» на пол танка, он плюхнулся в сиденье и взялся за рычаги.

– Поверните башню! – крикнул, перекрывая шум мотора. – Пушку повредим!

Логично. Пошарил рукой: маховичка для поворота не было. Не похоже, чтоб в этой клепаной колеснице имелся электромотор. Паренек оглянулся.

– Стопор снимите! – подсказал, указывая рукой. – И спиной! Упирайтесь и крутите!

Я последовал совету. Башня стронулась и повернулась. Тем временем мотор взревел, танк тронулся и, набрав скорость, вышиб ворота ангара. Я не видел этого, поскольку в тот момент сидел спиной к движению, но по грохоту упавшего железа догадался, что произошло. В смотровые щели хлынули лучики света, я развернул башню пушкой вперед и застопорил на погоне.

Танк отъехал метров сто и завернул за угол казармы. Дорогой я присматривался к манипуляциям бойца. Два рычага и педаль – проще не бывает. Синхронизаторов у коробки передач, ясен пень, нет. Чтобы воткнуть нужную, неопытный попотеет. Но опыт у меня как раз есть.

Громыхающая коробка остановилась. Приехали? Паренек полез наружу, я выскочил следом.

– Скорей! – крикнул боец, устремляясь к ангару.

– Стоять! – пришлось ловить за плечо. – Стоять, курсант! Ты чего? Куда?

– Там еще один! Еще танк! – Он попытался вырваться, но в этот момент пылающая крыша с грохотом обвалилась. Невольно вспомнился штабель у стены. Если там снаряды…

– Опоздали! – Он чуть не плакал.

Молодец паренек, настоящий танкист: о технике – в первую очередь!

– Будут еще танки. Едем!

– Отбросим врага, вернемся и откопаем нашу «эмэску»! Так ведь? – Он смотрел умоляюще. Я не стал возражать. Боевой дух – оружие победителя. Потрепал его по плечу:

– Всыплем агрессору – до Берлина лететь будет! Чихать и бздеть!

Паренек улыбнулся. Широко и по-детски.

– Давай в машину!

– Смотрите! – Он указал рукой.

От развалин к нам бежал человек. Я узнал незадачливого «летеху». Проблевался, герой…

– Скорей! – замахал рукой, боец присоединился. «Летеха», видимо, и сам сообразил. Делая огромные скачки, подлетел к нам. Лицо его было в потеках пота.

– Сюда!

«Летеха» запрыгнул на корму. Боец удивленно глянул на меня, дескать, куда ж ты командира загнал? Объясняться было некогда. Внутри места только для двоих, а лейтенант… Пусть протрясется, барышня! Медлить опасно. Или самолеты вернутся, или шальной снаряд приголубит. А уж если в ангаре – снаряды…

Мы с бойцом сиганули внутрь, танк взревел и рванул по полю. Взрыв догнал нас через минуту-другую. Даже сквозь рев мотора и лязг гусениц я расслышал, как позади ахнуло, а затем затрещало часто-часто – рвался мелкий калибр. Обломок пылающего стропила, отброшенный взрывом, упал впереди танка и был раздавлен гусеницей. Я глянул в смотровую щель в тыльной стороне башни. «Летеха» не пострадал. Он балансировал на корме, держась за башню, в смотровую щель виднелись пряжка ремня и штаны ниже пояса. Судя по состоянию штанов, взрыв обошелся без последствий.

Танк преодолел поле и замер у развилки. Механик заглушил мотор, высунулся:

– Куда теперь, товарищ лейтенант?

Ответа не последовало.

– Выйдем! – предложил я.

Мы выбрались наружу, ошалелый лейтенант с безумным взглядом спрыгнул с танка.

Паренек взглянул на меня, затем на лейтенанта, не зная, кому адресовать вопрос, стушевался и промолчал. Я достал папиросы. Пока танк прыгал по кочкам, я прошарил содержимое карманов и кое-что обнаружил. Лейтенанту понемногу возвращался румянец. Он выудил из предложенной мной коробки папиросу, боец покачал головой:

– Не курю!

– Правильно! Вдруг привыкнешь?

Пацан почувствовал в моих словах подвох и насупился. Нашел время обижаться! Чиркнул спичкой, прикурил сам и дал огоньку командиру. Лейтенант втянул дым и закашлялся. Поймав мой взгляд, сделал вид, будто мошку проглотил. Детский сад, блин!

– Так… Ладно… Война, мужики! – Надо было с чего-то начинать. – Что будем делать?

Паренек и я вдвоем посмотрели на лейтенанта, но тот упорно молчал. Пацан решился взять инициативу на себя:

– Танк заправлен, снаряды имеются! К учебным стрельбам готовили!

Выстрелы в боеукладке я разглядел. Считать их времени не было, но как минимум половинный комплект.

– Пулемета нет…

– Это ж новый МС-1! Который Т-18! – затараторил паренек. – «Сорокапятку» вместо тридцатисемимиллиметровки поставили, чтобы учить новой технике. С электроспуском! Вещь! Только вот башня маленькая, и пулемет не влез.

– Навоюем…

– Танк исправный! – насупился он. – Мотор – зверь! Сорок лошадиных сил!

Еще две добавить – и «Запорожец».

– Нам туда? – Боец указал в сторону, где грохотала канонада.

«Туда» мне не хотелось. Но при лейтенанте командовать было неправильно. Канонада затихала. Немцы прорвали оборону Красной Армии и выходят на оперативный простор – это к гадалке не ходи. Наше клепаное корыто сожгут на подходе: один, даже малокалиберный, снаряд… Помирать вторично и так скоро казалось глупо. Паренек же будто светился.

– Узнает враг, как земли наши топтать!

«Узри, вражина, силушку богатырскую!» – вспомнились слова из мультфильма. Из той, оставленной позади жизни…

– На восток пойдем! – вмешался лейтенант.

– Зачем?

– Там наши.

– А там? – указал я на запад.

Лейтенант смутился.

– Едем? – просветлел паренек.

– Дорогу знаешь?

– По следам гусениц пойдем!

Паренек нравился мне все больше.

– Как зовут, боец?

– Курсант Ясюченя! – вытянулся он.

– А по имени?

– Алексей!

– Молодец, Леша!

Он улыбнулся.

– Сержант Волков! – представился я. – Василий Кузьмич. – Так значилось в обнаруженном мной удостоверении.

Мы, не сговариваясь, посмотрели на лейтенанта. Тот замялся.

– Младший лейтенант Паляница, – пришел на помощь боец. – Вы у нас развод принимали!

– В кармашке посмотрите! – посоветовал я, указывая пальцем. – Я тоже не сразу вспомнил.

Лейтенант торопливо расстегнул пуговицу, достал удостоверение, вперился в него глазами. Как-то весь посерел и осунулся.

– Ефим Трофимович…

– Хорошее имя! – одобрил я. – Душевное.

Лейтенант покосился, но промолчал.

– По местам! – рявкнул я. Это было не по рангу, но канитель мне надоела. Воевать так воевать! Лейтенант послушно запрыгнул на танк, не выказав и тени недовольства. На его месте я бы не спустил. Странно…

Не успел я додумать эту мысль, как рядом с танком грохнуло. Взрывной волной снесло на землю лейтенанта, подбросило в воздух Ясюченю. Меня швырнуло на броню. На миг потемнело в глазах, во рту стало солоно от крови – губу прикусил. Я отдышался и пополз искать товарищей. Первым нашел Леху. Его затолкало под самые катки. Лицо курсанта было серым, глаза закрыты. На стриженом затылке подтекала красной струйкой свежая рана. Осколок… Или шальной снаряд, или мы долго стояли у развилки…

Я вытянул тело наружу. Послышался кашель и стон. Ко мне подполз лейтенант. Он не пострадал – только раскровянил раненную прежде руку. Вдвоем оттащили тело в сторону.

– В танк!

– А этот? – посеревший «летеха» не мог отвести взгляд от убитого.

– В танк, младший лейтенант Паляница!

Он дернулся, но полез. Я завел танк и забрался следом. Взялся за рычаги. Леша действовал так… Фрикцион отжался, передача со скрежетом, но включилась. Танк дернулся и пополз вперед. Я добавил газу: клепаная колесница побежала по грунтовке, попадая в след шедших ранее машин. Мысли о том, что вторым шансом «пожить» надо распорядиться с умом, исчезли. В груди медленно разгорался огонь, застилавший глаза лихим безумием. Слюна с кровью заполняла рот. Быстрее! Давить их, гадов, давить! В фарш, в костяную муку! Втоптать, чтоб мама родная не нашла! Здесь вам не тут, суки, здесь вам не Европа, и мужики тут злые…

* * *

Ильяс болтался в тесной башне танка и скрипел зубами от злости. За что?! Почему не нормальная смерть? Чем он провинился? Он пал, исполняя долг крови. Почему не райские кущи с гуриями? Зачем его отправили на войну, где стреляют, гибнут люди? Страна, бывшая чужой Ильясу, воюет с другой, еще более чужой, и от него требуют умирать! Еще раз! Аллах, за что?! Да, он не был ревностным правоверным, в мечеть ходил… не всегда, да и намаз творил от случая к случаю, случалось, что и выпивал… И вот… «Ефим»! Как будто издеваются… Ильяс с ненавистью посмотрел на свои руки. Грубые пальцы-обрубки, белесые волосы на тыльной стороне ладони. В той жизни у него были длинные, тонкие пальцы. За что?! Может, это испытание, ниспосланное Аллахом, дабы проверить его мужество и веру? Или бред умирающего ума, и все, что он видит, ему только кажется?

Он провел ладонью по лицу, вытирая пот. Надо что-то сделать. Ущипнул себя. Больно! Попробовал спеть песенку. Колыбельную песенку про козлика и волков. Одними губами, чтобы не выдать себя попутчику. Слова родного языка выходили коряво, он не мог их правильно выговаривать. Тело будто сопротивлялось желаниям нового обладателя.