Свирель Гангмара

* * *

Лукас прислушался – странно, протяжный скрип петель… Неужели открывают? Художнику показалось, что перепалка стала тише, но теперь к крикунам присоединилась женщина… В самом деле, стукнул засов. Лукас на всякий случай отступил в тень, под деревья.

Вскоре на дороге показались путники – два человека и навьюченный осел. Шагают, не слишком торопясь. Когда они поравнялись с затаившимся Лукасом, тот, что был покрупней, вдруг остановился и буркнул:

– Сюрпризы продолжаются! Смотри, Петер, это же наш нынешний клиент!

Художник с удивлением узнал того самого колдуна, которому показывал вывеску с пастухом.

– Э… – промямлил Лукас. – Мастер чародей?

– А что вы здесь делаете, милейший? – сердито вскричал Ригирт. – Что?

– Я… заплутал… В лесу заблудился.

– По лесу бродите, мастер? – Ригирт сделал шаг по направлению к художнику, камень, венчавший колдовской посох, слегка засветился. – В лесу же здесь, говорят, разбойники? Вы один из них? Ну-ка, сознавайтесь, почтенный! Вы шли к разбойникам?

Ученик с ослом топтался на месте, не делая попыток вмешаться.

– Нет, что вы! – запротестовал художник. – Я живу в лесу, временно поселился, пока на монастырь работаю. В самой обители мне нельзя ночью оставаться, там монашки, мужчине запрещено…

– А, монастырь, – Ригирт остановился, опуская посох. – Понятно…

– Ну да, – торопливо продолжил Лукас, – Пинедский монастырь, вы, конечно, слыхали – знаменитая обитель. Реликвия, Слеза Гунгиллы, там хранится, у гунгиллиных сестер.

Но Ригирт уже не слушал.

– Хотя какая мне-то разница! – объявил маг. – Я удаляюсь из этого поганого городишки…

– Мастер Ригирт! – окликнул ученик. – Это мой город!

– Э… да, прости, Петер. Я удаляюсь из твоего родного города. Этот Марольд… – тут колдун покосился на Лукаса и, должно быть, решил не распространяться при художнике. – В общем, мы уходим. Простите, мастер, я не смогу поглядеть портрет, как обещал. Обстоятельства! Всему виной обстоятельства.

– Мы можем вам чем-то помочь? – снова заговорил Петер. – Вы, кажется, сказали, что заблудились?

– Да, заплутал в темноте. В лесу под деревьями и вовсе ни Гангмара не видать.

– Я могу сделать вам такого… ну, светлячка, – предложил Петер. – Учитель, позволите?

– Да, конечно… Но не будем терять времени. В какую вам сторону, мастер художник?

– Пока с вами, потом должен быть столб, там я сверну на тропинку.

– Ну, идемте вместе!

Ригирт зашагал первым. Петер пристроился следом, вскоре в руках ученика что-то засветилось. Художник, шагавший за парнем рядом с осликом, ускорил шаг и поравнялся с молодым чародеем. Тот протянул Лукасу обычную шишку, которая испускала холодный зеленоватый свет.

– Вот, – немного смущенно сказал Петер. – Это поможет вам не заплутать в лесу. Только она недолго будет светить, скоро заклинание начнет слабеть, а часа через два погаснет вовсе. Успеете дойти?

– Конечно, – кивнул художник, – здесь недалеко. Спасибо, мастер.

С магическим фонариком Лукас почувствовал себя уверенней, хотя светящуюся шишку держать в руках было странно и непривычно. А колдуны, больше не обращая на него внимания, вполголоса завели свои странные разговоры.

– …Не понимаю, откуда в здешнем захолустье мог появиться такой мастер, – бубнил толстый чародей, – я, межу прочим, использовал против него Кулак Огнара! Это очень действенное заклинание, уж ты мне поверь… но…

Несколько шагов прошли молча.

– А признайте, мастер Ригирт, – нарушил паузу ученик, – когда я просто стукнул его, это оказалось куда полезней.

– Случайность! – запальчиво воскликну чародей. Потом продолжил уже гораздо тише – Э… Петер, послушай, если ты пообещаешь мне не распространяться о нынешней истории, то я… я обещаю… пожалуй, через год ты получишь патент на частную практику. Мы ускорим обучение и через год… или через два года, самое большее, я добьюсь, чтобы гильдия позволила тебе…

Тут в зеленоватом свете Лукас разглядел у обочины знакомый столб.

– Благодарю, мастера, за помощь, – громко произнес художник, – и за приятную компанию! Прощайте! Счастливого пути!

* * *

В лесу было по-прежнему темно, лунный свет не проникал сквозь сплетение ветвей над головой. Но Лукас уверенно шагал по тропинке, освещенной странным магическим фонариком. Вскоре зеленоватое свечение начало слабеть, даже быстрей, чем предупреждал парень, но Лукас уже различил между стволов огонек свечи. Такой теплый, живой – по сравнению с мертвенно-зеленым светом заколдованной шишки.

Лукас подошел к окну и заглянул в мутное стекло. Свеча на столе почти догорела, а Мона, похоже, задремала, опустив лицо в сложенные ладони. Художник улыбнулся и постучал.

Дочка, как всегда, радостно бросилась навстречу, словно после долгой разлуки. Отворила дверь, обняла.

– Ну, вот, наконец-то! А ужин уже остыл… Погоди, я сейчас!

Мона поцеловала отца и убежала хлопотать. Лукас печально посмотрел ей вслед. Милая, ласковая девочка, рано осталась без матери, очень сильно привязана к отцу. Пожалуй, что даже слишком сильно. В последнее время Лукас все чаще задумывался об этом. Моне скоро шестнадцать, совсем уже взрослая барышня. А у нее ни ухажеров, ни даже подруг. Сказалась, видать, кочевая жизнь, постоянные переезды из города в город. Вот только закончил расписывать своды Дригского собора, и сразу в Пинедскую обитель работать позвали. А год-другой спустя, глядишь, снова переезжать придется. Откуда подружкам-то взяться? Хотя, справедливости ради, надо сказать, тут дело не только в частых разъездах. Иная не то, что за месяц, да в первый же день со всеми перезнакомится и тут же подружится. У детей это обычно быстро происходит. Да только не у Моны. Красивая девушка, а людей дичится, из дому лишний раз не вытащишь. Часами может наблюдать, как отец картины пишет. Или подолгу книжку с картинками листает. Лукас когда-то в Ливде у старьевщика купил. Древняя книга, буквы странно выписаны, не разобрать, о чем… зато рисунки – глаз не оторвать. Старьевщик с фальшивой увлеченностью расписывал достоинства этой книги, но Лукас и без уговоров захотел приобрести старинный фолиант.

Конечно, для художника такая реликвия – настоящая находка. Уже несколько лет Лукас ежедневно рассматривает иллюстрации, наброски делает для будущих картин. В работе большое подспорье: иной раз случалось попросту срисовать из книги… людям-то нравится.

Хорошая книга, полезная. Но для художника! А вот молодой девице могло бы и поинтересней занятие найтись. Но Мона живет заботами отца. Ждет не дождется его с работы, бросается навстречу, мгновенно замечает, в каком настроении он пришел. В тяжелые дни, как может, старается утешить. Вот и сегодня девушка сразу почувствовала неладное.

– Папа, что-то случилось? Ты печальный, растерянный такой, – с тревогой глядя на отца, спросила Мона. – И эта вывеска из лавки мясника… Зачем ты снова домой ее принес?

Лукас натужно улыбнулся.

– Все в порядке, дочурка, я просто немного устал. А вывеска… понимаешь, какое дело… Она теперь больше не нужна. Закрыл мясник лавку, решил завести другое дело, – неуклюже солгал он.

Как и всегда, Лукас старался не тревожить дочку, не рассказывать ей ни о чем плохом. Вот теперь живут они в мрачном, кишащем бандитами, городе. Все запуганы, платят разбойникам дань, слово лишнее боятся сказать. А дочка весела и беспечна, обо всех этих ужасах даже не ведает. Верит каждому слову отца. Вот хорошо ли это?

Мона взяла в руки вывеску, долго любовалась забавной картинкой.

– Какая красивая у пастуха свирель! Я как раз сегодня в книжке такую видела.

Мона притащила тяжелый том, бережно пролистнула рассыпающиеся от времени пожелтевшие страницы с неведомыми письменами. Долго смотрела на старинную гравюру. В книге картина была еще интересней – кудрявого юношу со свирелью окружают не бессловесные твари, а девушки. Слушают, склонив головы, мечтают, должно быть.

– Вот бы узнать, о чем здесь написано, – задумчиво проговорила Мона, разглядывая надписи возле картинки.

Лукас не отвечал. В голове у него все звучали странные слова, произнесенные дочерью убитого мясника: «Сам Марольд Ночь картиной интересуется».

Что они могли означать, он не знал. Было лишь совершенно ясно: хорошего ждать не приходится.

Глава 7

На следующее утро Лукас отправился в монастырь. Его ждала рутинная работа – замерять оштукатуренные поверхности, рисовать планы помещений.

Путь предстоял недалекий, по тропинке сквозь небольшой перелесок, затем мимо вековых дубов вдоль быстро бегущего ручейка к подножию холма, а там уже и до ворот обители рукой подать. Стало быть, на всю дорогу минут пятнадцать хорошим шагом, не более. Так ведь когда-то и было рассчитано, чтобы наемные мастера, ремонтировавшие монастырские здания, жили поблизости, а не тащились ни свет, ни заря аж из самого города.

Много воды с тех пор утекло, как была выстроена на развалинах эльфийского замка Пинедская обитель, много раз приходилось людям достраивать и укреплять ее быстро ветшающие стены. Были, говорят, времена, когда селился работный люд возле самого монастыря. Но только городская стража однажды снесла жилье строителей, да так, что камня на камне не осталось. А новое выстроили уже за перелеском, подальше от монастырских ворот. А почему, да зачем это сделали, какие тайны хранили много чего повидавшие стены, история умалчивает. Может, попросту некоей церковной шишке пришлось не по душе, что мужчин поселили у самой обители гунгиллиных сестер. А может, какие-то иные причины нашлись. Да Лукас особо и не интересовался. Где только ни приходилось ему жить во время частых переездов! Так что привык ничему не удивляться. Селился, где был велено, в городе – так в городе, при монастыре – так при монастыре, ну, а в лесу, – значит, в лесу. Есть крыша над головой, и ладно.

Утро выдалось сумрачное, ненастное, моросил мелкий холодный дождь. В такие дни Пинедская обитель выглядела особенно мрачно и зловеще. Не лучше оказалось и за воротами. Опустевший монастырский двор, раскисшая земля… на растоптанной в грязь тропинке мокнет под дождем оброненный платок.

Встретила художника настоятельница Гана, маленькая горбунья с сердито сжатым запавшим ртом и крохотными, колючими глазками. Молча провела в здание, что-то сердито прошамкала, показывая на небрежно покрашенные, а кое-где еще и сырые стены.

Лукас кивнул и принялся делать замеры, записывая результаты на предварительно заготовленный набросок плана. Работа была привычной, поэтому продвигалась споро. Смущала лишь настоятельница, которая все это время продолжала неусыпно наблюдать за художником. Несколько раз Лукас переходил из одного помещения в другое, спускался и поднимался по многочисленным лестницам, кружил по узким, извилистым коридорам. И всюду горбатая старуха молча следовала за ним. Только однажды, когда художник собрался спуститься по крутой винтовой лестнице, настоятельница грозно потребовала, чтобы он возвращался назад. Лукас слегка удивился, но спорить не стал. Нет, так нет… А лестница выглядела очень древней, ступени мраморные, в отличие от стен, сложенных из кирпича. Да и перила вытерты до зеркального блеска. Должно быть, ход в хранилище, решил Лукас. Понятно, что на складе росписи ни к чему.

Наконец время, отведенное ему на пребывание в обители, подошло к концу, и, попрощавшись с сердитой монахиней, художник поспешил покинуть здание.

Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто сплошной серой пеленой. Лукас вдруг подумал, что как-то уж слишком темно нынче, даже для столь неприветливой погоды. Время-то раннее, колокол недавно к обедне звонил. Вчера в этот час солнце в зените стояло, а тут прямо сумерки на дворе.

А еще Лукас подумал, что вот надо же, как неудачно совпало, именно сегодня он собирался приняться за портрет дочери. Ведь столько раз откладывал под разными предлогами эту работу, а нынче твердо решил начать. И тут как назло – словно ночь среди бела дня наступила. Может, распогодится понемногу? Однако когда Лукас вернулся домой, стало, как будто, еще темнее.

* * *

Мона, похоже, не замечала ничего необычного. Как всегда радостно бросилась навстречу отцу, обняла, потом быстро накрыла стол. После обеда зажгла в мастерской чуть ли не все свечи, которые были в доме, уселась перед пустым холстом, приготовленным еще вчера, и замерла, будто в ожидании чуда.

Лукас тяжело вздохнул и принялся за обещанный портрет. Рисовать он любил при ярком дневном свете. Неровное пламя свечей искажало лицо, меняло выражение глаз. Художник уже решил, сделав несколько мазков, отложить работу на завтра. Но вдруг неожиданно увлекся. Краски ложились будто сами собой, лицо дочери оживало на портрете. Лукас, забыв обо всем на свете, вдохновенно рисовал. Поэтому даже не заметил, когда в мастерской неожиданно погасла свеча. Она висела чуть в стороне, у самого входа, так что художник не обратил внимания и уверенно продолжал работу, торопясь сделать побольше, пока не угас порыв, и краски словно сами ложатся на холст. Но вскоре почти одновременно погасли еще три свечи, установленные возле мольберта. В полумраке лицо Моны на холсте вдруг сделалось настолько неотличимым от настоящего, что Лукасу стало страшно. Он так и застыл с кистью в руке, не в силах оторвать взгляд от портрета. И тут одна за другой быстро погасли остальные свечи. Вскоре помещение освещал лишь тусклый свет масляной лампы висящей под самым потолком. За окном послышались шаги, и минутой позже раздался громкий требовательный стук.

Лукас кинулся к выходу, едва приоткрыл дверь… Незваный гость шагнул в комнату так решительно, что художник невольно отступил и посторонился. Пришелец оказался, насколько можно было разглядеть в неверном свете лампы, невысоким смуглым брюнетом, с некрасивым, слегка асимметричным лицом. Огромные блестящие черные глаза гостя казались чужими на этой невыразительной физиономии. Одет мужчина был роскошно – и во все черное. При этом наряд его не украшали ни цепи, ни пряжки, лишь массивный старинный перстень на указательном пальце довершал загадочный облик.

– Мона, иди отсюда, – поспешил выпроводить из комнаты дочь перепуганный художник.

Девушка послушно вышла, только за порогом чуть замешкалась и бросила через плечо внимательный взгляд на незнакомца. Но Лукас тут же плотно закрыл за нею дверь. Пришелец успел оглядеть Мону с ног до головы цепким, оценивающим взглядом. Потом, когда девушка скрылась, перевел взгляд на портрет.

– До чего ж хороша! – восхищенно воскликнул он. – И портрет хорош!

Лицо бесцеремонно ворвавшегося в дом мужчины вдруг изменилось. Теперь оно стало почти любезным, тонкие злобно поджатые губы скривило некое подобие улыбки. Надо ли говорить, что Лукаса эта внезапная перемена перепугала еще больше!

Незнакомец меж тем внимательно оглядел мастерскую. Несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу же заприметил злополучную вывеску из мясной лавки. Подошел к ней, склонился, разглядывая… довольно прицокнул языком.

– Замечательная работа! – низким, немного глухим голосом, проговорил он. – Особенно хороша свирель, как будто срисована со старинной гравюры! Музыкальные инструменты – вообще моя слабость. Интересно, где вы могли увидеть столь прекрасную вещь? Теперь ведь таких нигде не делают? Эта свирель изумительна, какие изящные очертания! Нынешние ремесленники разучились, мастерство утрачено, а вот в старину знали толк в музыкальных инструментах… – Незнакомец немного помолчал, пристально глядя на насмерть перепуганного Лукаса, потом, не дождавшись ответа, продолжил. – До чего же приятно встретить в этой дыре культурного человека, с которым можно поговорить о древностях. Знаете, мои парни – славные ребята, верные, бесстрашные, прекрасно владеют оружием. Они могут часами обсуждать боевые приемы, способы заточки клинков и тактику ближнего боя… да… Но вот о прекрасном с ними, увы, не поговоришь. О музыке, о живописи, о любви. О древних манускриптах, наконец!

Незнакомец замолчал, заметив лежащую на столе книгу, ту самую, с которой Лукас срисовывал свирель.

* * *

На миг весь внешний лоск гостя пропал. Он бросился к раскрытой книге, жадно схватил ее и, быстро сунув подмышку, тут же направился к выходу. Потом, словно, опомнившись, остановился. Вытащил из кармана горсть серебряных монет и положил на стол. Снова натужно улыбнулся.

– Поймите правильно, мне просто необходимо прочесть этот текст. Когда б вы только знали, сколько лет я его искал! Но если книга вам нужна, – незнакомец снова подошел к портрету Моны и впился глазами в холст, – на днях я снова сюда загляну и принесу ее обратно. До скорой встречи!

– Нет! – отчаянно закричал Лукас. – Забирайте книгу насовсем. И деньги заберите. Идите, себе с Гилфингом, забудьте об этом доме! У вас своя жизнь, у нас своя. Не надо книгу возвращать. Только сейчас, пожалуйста, уходите.

Незнакомец недобро сверкнул глазами и молча вышел.

– Деньги, возьмите деньги! – кинулся следом за ним Лукас.

– Монеты оставь себе, да смотри, к моему приходу дочь получше приодень, не люблю, когда такая девчонка в старом платье ходит, – не оглядываясь, бросил с порога незваный гость.

Громко хлопнула входная дверь. В помещении сразу же стало светлее.

Лукас стоял, сжав кулаки, и глядел под ноги. Сердце вдруг запоздало начало стучать сильней – будто что-то прошло рядом, огромное и тяжелое… Не задело, даже не заметило, но… Незваный гость производил очень странное впечатление. Очень.

Из соседней комнаты вышла Мона. Она была все так же весела и беспечна. Зажгла свечи. Долго любовалась портретом.

– Папа, а кто приходил? – беззаботно спросила она.

– Да так, один любитель старины решил со мной познакомиться, о живописи поговорить, – привычно солгал Лукас.

– А почему ты такой бледный, и как будто чем-то напуган? Папа, признайся, что-то случилось?

Лукас задумался, не зная, что ответить. Дочка терпеливо ждала.

Внезапно взгляд ее упал на разбросанные по столу монеты.

– Откуда столько денег? – изумленно воскликнула Мона. – И книга любимая твоя, она же тут лежала, я точно помню… Эта, с картинками.

– Книга… ну, понимаешь…. даже не знаю, как сказать…

– Неужели ты ее продал?

– Ну, да… Да, продал, конечно, почему бы и нет? – с готовностью ухватился за слова дочери Лукас. – Я ж эту книгу всю изучил вдоль и поперек, картинки, то есть, изучил… наброски, какие хотел, уже сделал. А тут такое дело, человек много лет ее искал… Видишь, как хорошо заплатил!

– Да, но…

– Вот я и подумал, деньги еще понадобятся, – торопливо продолжал Лукас, – прочесть-то книгу я все равно не могу! А человеку пригодится. Он так обрадовался, когда книгу увидел.

Мона опять поверила отцу. Грустно взглянула на разбросанные по столу монеты и, ничего не сказав, вышла из комнаты. Отец облегченно вздохнул, радуясь, что неприятный разговор закончен. Больше он к этой теме уже никогда не возвращался.

Глава 8

Наутро Свен, позавтракав под брюзжание матери, поплелся в кузницу. Работа не хуже и не лучше другой… да что там, паршивая, честно сказать, работа – но на многое ли может рассчитывать смышленый предприимчивый парень в захолустье? Свен считал себя очень смышленым и очень предприимчивым.

Кузнец, как обычно хмурый, встретил кивком. Пока Свен переодевался, Мейдер угрюмо бурчал что-то под нос, с дребезжанием перебирал инструменты и зевал. Потом отошел в угол к черной доске, где мелом были обозначены заказы. Писать мастер не умел, и обходился какими-то значками собственного изобретения, в которых никто, кроме него, не мог разобраться. Свен как-то предложил хозяину вести записи, но, получив суровую отповедь, больше с этим не лез. Кузнецу, похоже, нравились собственные закорючки, ему доставляло удовольствие, что никто другой – даже самый грамотный-преграмотный – не разберется в его каракулях. Вот и сейчас Мейдер долго водил по доске заскорузлым пальцем и, наконец, выбрал:

– Партия гвоздей! Две тысячи штук!

Потом, покосившись на Свена, уже раздувавшего мехи, сердито буркнул:

– Ровней качай! Ровней! Не дергай! Пока мехи раздувать как следует не научишься, в молотобойцы не перейдешь.

Свен молча продолжал трудиться. Как же, в молотобойцы! Молотобойцем у мастера Мейдера старший сын, а там и младшенький, глядишь, подрастет… Так что в кузнице Свену карьеры не сделать. Да и то сказать – карьеру… В кузнице-то. Нет, Свен – парень с головой! Он может рассчитывать на большее.

Мастер уже выбрал стальные прутья для заготовок, а его младший сын принялся таскать воду в чан, когда у входа в кузницу зацокали копыта и послышались голоса. Кузнец вышел наружу, потом сунул голову в дверь и велел Свену:

– Погоди, не раздувай! Сейчас вот, подкуем лошадь господину солдату, тогда за гвозди возьмемся…

Работа ненадолго откладывалась, и Свен вышел поглядеть на заказчика. Оказалось, к мастеру Мейдеру пожаловал начальник стражи, а подковать требовалось жеребца, принадлежащего латнику самого сенешаля. Солдат, рослый статный парень в синем плаще поверх доспехов, держался очень гордо и свысока поглядывал на окружающих, в том числе и на Эдвара. А тот, как всегда унылый, нудно рассуждал вслух:

– Что ж за спешка-то… почему же именно завтра? У нас тут такие дела творятся… Эх, не вовремя, не вовремя.

– Налоги всегда не вовремя собирают, – ухмыльнувшись, заметил приезжий латник, – но тут уж откладывать нельзя. Скоро пожалует к нам герцог, самого императора старший сын. Наследник престола! Велено пышную встречу готовить, потому-то налоги собираем и за прошлый год, у кого недоимки, и на полгода вперед тоже. Принцу почет оказать – дорого стоит. Так что вовремя, или не вовремя, а завтра господин казначей с обозом прибудет в Пинед.

Свен с завистью разглядывал великолепного солдата, блестящие доспехи, длинный меч, шпоры, побрякивающие при каждом движении красавца. Конь латника тоже показался подмастерью великолепным скакуном, хотя, скорей всего, жеребец был не породистый – Свен в лошадях не разбирался. Вот это жизнь, подумалось помощнику кузнеца. Вот это настоящая жизнь! Походы, сражения, а какой конь! А меч! А доспехи! Эх, если бы ему, Свену, только шанс показать себя… уж он бы стал отличным воином.

– Да я не к тому, – махнул рукой Эдвар, – налоги – не моя печаль. Разбойники у нас в лесу. Банда Марольда Черного. Черный – колдун, ловко ворожить, злодей, наловчился, никак его поймать не могу. Нынче нанял мага знающего, чтобы Марольда извел своей волшбой, да где там!

– Что, одолел разбойник приезжего колдуна? – спросил солдат.

– Одолел, еще как одолел! Чародей этот бродячий так от нашего Марольда бежал, только пятки сверкали!

Свен подумал, что начальник стражи не без некоторой гордости говорит об удачливом местном разбойнике. Да что там! Парень и сам ощутил, что где-то даже рад – вот, мол, как наш колдун утер нос пришлому! А что разбойник – так все они, чародеи, друг друга стоят.

– Про Марольда и у нас в Гонзоре говорят, – отозвался солдат. – Вот поэтому и требуется, чтобы вы, мастер, со своими людьми господина казначея по дороге встретили. Дополнительная охрана не помешает. Вряд ли разбойник отважится на большой караван напасть, но все же… Что, готово?

Кузнец закончил работу, латник расплатился, и, садясь в седло, бросил сверху вниз:

– Так что, мастер, завтра встречайте казначейский обоз. Ну а я еще раз в магистрат ваш загляну, потороплю насчет налогов.

Свен с тоской уставился вслед великолепному всаднику. Эх… Вот бы так, на коне…

– Ну, чего спишь! – прервал мечты подмастерья сердитый окрик Мейдера. – Раздувай мехи, соня! Нам две тысячи гвоздей сковать нынче…

* * *

Весь день, качая рычаг, а затем, помогая мастеру Мейдеру пересчитывать гвозди, Свен вспоминал красивого всадника и мечтал о геройских подвигах. Он даже не пошел, как обычно после работы, в «Счастливое колесо» послушать рассказы приезжих – сразу отправился домой, чем вызвал волнение матери: не заболел ли?

Нет, не заболел, а просто задумался – к чему он, Свен, теряет лучшие годы в кузнице Мейдера? Мир так велик – а он торчит в маленьком захолустном городишке в Гонзоре, на окраине Империи! И ладно бы на южной границе, где, говорят, снова разгорается война с нелюдями… Нет, в Пинеде не происходит ничего интересного, а самые красивые девушки крутят любовь с разбойниками.

На следующее утро, когда Свен явился в кузницу и собрался переодеться в рабочее платье, Мейдер остановил его:

– Не спеши! Сегодня работаешь не у меня!

– Как это?

– Слыхал, что вчера солдатик нашему Эдвару толковал? Про Марольда, про обоз казначейский? Так вот, нынче велено созвать городское ополчение. И ко мне из магистрата приходили, одного человека нужно на службу отправить.

Свен не верил собственным ушам.

– Ополчение? А что, будет война?

– Какая война, дурень? – Мейдер нахмурился. – Наша стража выступает обоз встретить и через лес проводить, понял? Поэтому соберут десяток олухов вроде тебя, поставят ворота стеречь да за порядком на рынке присматривать, вместо парней Эдвара. Война… При тебе ж вчера этот малый в синем плаще с нашим капитаном толковал. Вот что, Свен, я тебе скажу: нашему брату следует ухо держать востро, и все, что важные персоны при нас говорят, мотать на ус. Глядишь, где и обломится толика выгоды. Заказ какой, или еще что-то. Понял? Эй, ты меня понял?