Дэниел Мартин

Она смотрит поверх очков, словно старый профессор; произносит притворно-мрачным тоном: «Фукидид{21} – самое слабое мое место».

Он усмехается. Она оборачивается, смотрит вперед, на реку. Вниз по течению движется другая плоскодонка, в ней четверо второкурсников – девушка и трое ребят. Замечают идущую против течения лодку. Один из студентов оборачивается к девушке, что-то говорит ей; теперь все четверо вглядываются в гондольера и его спутницу – лениво, притворно-равнодушно, как смотрят умудренные жизнью прохожие на местных звезд первой величины: Зулеек{22} и прекрасных принцев-старшекурсников. «Звезды» не обращают внимания: они привыкли.

Еще несколько сотен ярдов, и молодой человек оставляет шест волочиться за лодкой подольше; тыльной стороной ладони отирает пот со лба.

– Слушай, Джейн, я что-то совсем дошел. И чертовски проголодался. И мне кажется, «Виктория» сегодня закрыта.

Девушка выпрямляется на сиденье, улыбается сочувственно:

– Так давай пристанем где-нибудь здесь. Я не против.

– Впереди как раз должен быть канал. Можно войти туда. От ветра укрыться.

– Прекрасно.

Через минуту обнаруживается канал – старый дренажный ров, идущий под прямым углом от берега реки на восток; по обеим сторонам рва – обсаженные ивами заливные луга. Прогулочная дорожка – на другом берегу реки. Устье канала украшает облезлая доска: «Частное владение. Высадка на берег строго запрещается». Но, войдя в канал, они обнаруживают там еще одну лодку. В ней двое старшекурсников, один растянулся на носу, другой – на корме: читают; между ними – открытая бутылка шампанского. Обернутое золотой фольгой горлышко привязанной за кормой второй бутылки покачивается в зеленоватой прохладной воде. Тот студент, что повыше, с копной светлых волос и раскрасневшимся лицом, поднимает голову и вглядывается в нарушителей покоя. У него странные, чуть водянистые серо-зеленые глаза, лишенный всякого выражения взгляд.

– Бог ты мой! Джейн, милочка! Дэниел! Неужели от друзей в этом мире нигде не укрыться?

Дэниел замедляет ход лодки, усмехается, глядя сверху вниз на обладателя пышной шевелюры, на учебник в его руке:

– Ну и притворщик же ты, Эндрю! Зубришь! А мы-то верили в тебя.

– Ты не так уж прав, мой милый. Это все из-за моего престарелого родителя. Представляешь, поставил сотню фунтов, что я провалюсь.

Джейн находит все это весьма забавным. Улыбается:

– Ужасная подлость с его стороны. Бедный ты, бедный!

– Оказывается, тут даже кое-что увлекательное можно найти, правда, Марк?

Второй студент, постарше Эндрю, бурчит что-то, не соглашаясь.

– Слушайте, – предлагает он, – может, глотнете шипучки?

Джейн снова одаряет их улыбкой:

– В отличие от вас мы и в самом деле собираемся поработать.

– У вас обоих отвратительно плебейские наклонности.

Все смеются. Дэниел машет им рукой и берется за шест.

Они отплывают на несколько ярдов. Джейн закусывает губу:

– Ну, теперь весь Оксфорд будет сплетничать, что у нас роман.

– Держу пари, что не будет. Эндрю сам до смерти боится, что все в Буллингдоне{23} узнают про его зубрежку.

– Бедненький Эндрю.

– Богатенький Эндрю.

– Интересно бы узнать, что на самом деле скрывается за этим низеньким лобиком.

– Он вовсе не такой дурак, каким представляется.

– Не слишком ли безупречно это представление?

Он смеется в ответ, отталкиваясь шестом, ведет лодку сквозь густеющие стебли водяных лилий; продирается через заросли цветущей таволги. Ветер: цветущий на берегу боярышник осыпает их дождем белых лепестков. Девушка достает из воды путаницу соцветий, поднимает повыше – блестящие капли стекают в воду у самого борта. Потом бросает их обратно.

– Может, тут?

– Там подальше есть прудик или что-то вроде того. Во всяком случае, раньше был. В прошлом году мы с Нелл часто сюда заплывали.

Она внимательно рассматривает его поверх темных очков. Он пожимает плечами, улыбается:

– Чтоб без помех целоваться на свежем воздухе.

– Какая отвратительно идиллическая пара.

На его лице – довольная усмешка. Впереди, в осоке, попискивает камышовка; плоскодонка огибает первую полосу тростниковых зарослей; за ними – сплошь заросшая камышом и рогозом вода.

– Черт возьми. Все напрочь заросло. Сейчас, толкнусь еще разок.

Он погружает шест в воду и толкает лодку изо всех сил туда, где – как ему кажется – посреди стоящих стеной стеблей светится свободное пространство. Девушка чуть слышно вскрикивает, когда суденышко врезается в зеленую преграду, прикрывает руками голову. Плоскодонка проходит ярда три, натыкается на что-то мягкое, останавливается, ее нос приподнимается над водой.

– Проклятье.

Джейн поворачивается, смотрит вперед, за борт. Вдруг – он в этот момент пытается вытянуть из ила шест – резко оборачивает к нему побелевшее удивленное лицо, рот ее в ужасе раскрыт. Она выдыхает:

– Дэниел! – и прячет лицо в ладонях.

– Джейн?

– Назад, скорее назад!

– Что случилось?

Она передвигается на сиденье, жмется к противоположному борту, закрыв нос и рот ладонью.

– Ох, какой запах ужасный! Пожалуйста, скорее назад.

Но он бросает шест, перешагивает через дощатое сиденье, вглядывается в воду за бортом; теперь видит и он…

Чуть ниже поверхности воды, прямо под носом лодки, – обнаженное серовато-белое женское бедро. Чуть впереди, в камышах, – прогалина, видимо, там – верхняя часть тела: спина, голова… Ноги, скорее всего, в воде под днищем лодки, их не видно.

– Господи!

– Кажется, меня сейчас вырвет.

Он поспешно поворачивается к ней, с силой пригибает ее голову к коленям; пробирается назад, к своему шесту, так резко выдергивает его из ила, что чуть сам не опрокидывается на спину, восстанавливает равновесие и пытается отвести лодку от этого места. Суденышко некоторое время сопротивляется, потом послушно скользит назад, в свободное от камышей пространство. Он видит, как что-то отвратительное, бесформенное всплывает на поверхность там, где они только что были.

– Джейн, ну как ты?

Она чуть кивает, не поднимая головы от колен. Он неловко маневрирует, пытаясь развернуть плоскодонку. Потом, яростно орудуя шестом, ведет ее к устью канала, за первую полосу тростника, останавливает у берега и закрепляет воткнутым в дно шестом. Опускается перед девушкой на колени:

– С тобой все в порядке?

Она кивает, медленно поднимает голову и вглядывается в его лицо; потом странным жестом снимает темные очки и снова смотрит.

– Ох, Дэн!

– Ужас какой.

– Это…

– Я знаю.

С минуту они глядят друг на друга, не в силах осознать случившееся, потрясенные встречей со смертью, разнесшей вдребезги их утренний мир. Он берет ее руки в свои, осторожно сжимает; глядит в сторону устья:

– Пожалуй, надо сказать об этом Эндрю.

– Да, конечно. Мне уже лучше.

Он снова с беспокойством вглядывается в ее лицо, потом поднимается и спрыгивает на берег. Бежит по высокой траве в сторону реки. Девушка сидит, положив голову на высоко поднятые колени, словно не хочет больше смотреть на белый свет.

– Эндрю! Эндрю!

Две головы поворачиваются в его сторону, глядят сквозь ивовую листву; он останавливается, смотрит с берега вниз.

– Мы обнаружили в воде труп.

– Что?

– Труп. Мертвое тело. Кажется, это женщина. В камышах.

Студент по имени Марк, несколькими годами старше Эндрю и Дэна, поднимается и шагает на берег. Он загорелый, усатый, с ясными серыми глазами… Дэниел знает о нем только то, что это один из ничем не примечательных приятелей Эндрю Рэндалла, которых у него везде и всюду полным-полно.

– Точно?

– Абсолютно. Мы на него наткнулись. Можно сказать, прямо в него врезались.

К ним присоединяется Эндрю.

– А Джейн где?

– В лодке осталась. Она ничего. Просто перепугалась.

– Пойдем-ка посмотрим, – говорит Марк.

– Минуточку, мой милый.

Эндрю спускается в лодку, шарит в кармане плаща, извлекает серебряную плоскую флягу в кожаном футляре. Теперь они втроем быстро шагают по берегу туда, где осталась Джейн. Она поднимает голову. Эндрю спускается в лодку, откручивая колпачок фляги.

– Ну-ка глотни капельку, Джейн.

– Да все нормально.

– Это – приказ. Один капелюнчик, и все тут.

Она подносит флягу к губам, глотает, на миг у нее перехватывает дыхание.

Марк оборачивается к Дэниелу:

– Покажи-ка мне, где это.

– Зрелище кошмарное. На черта…

Серые глаза смотрят сурово.

– Я участвовал в десанте у Анцио{24}, старина. И кстати, тебе-то когда-нибудь доводилось видеть утопшую овцу, долго пролежавшую в воде?

– Да, господи, мы же прямо врезались в этот…

– Понял. Все равно надо проверить.

Дэниел колеблется, потом идет за ним вдоль берега, туда, где тростники выступом перегораживают канал.

– Примерно вон там. – Он указывает рукой. – Посредине.

Марк сбрасывает ботинки, спускается с берега, раздвигая стебли, делает шаг вперед, нащупывая дно. Нога проваливается в ил, он ищет опору потверже, шагает дальше. Дэниел оборачивается. Видит Джейн: она стоит в высокой траве, ярдах в сорока от него, глядит в его сторону. Эндрю подходит к нему, протягивая флягу. Дэниел отрицательно мотает головой. Камыши уже сомкнулись позади Марка, полускрыв его от глаз, вода достает ему выше колен. Дэниел отводит взгляд, рассматривает пурпурные хохолки иссопа на берегу. Две синие стрекозы, сверкая прозрачными, в чернильных пятнах крыльями, трепещут над цветками, потом улетают прочь. Где-то вдали, вверх по каналу, подает голос болотная куропатка. Спину Марка, обтянутую свитером цвета хаки, не разглядеть среди тесно стоящих зеленых стеблей, камыши смыкаются, дав ему пройти; шорох, хлюпанье, плеск.

Эндрю рядом с Дэном бормочет:

– Ставлю пять фунтов, девка какая-нибудь уличная. Опять наши доблестные американские союзнички развлекались. – Потом окликает: – Марк?

– Порядок. Нашел.

Больше ничего Марк не говорит. Им кажется, что он необъяснимо долго остается невидимым в густых камышах, молчит – ни звука; время от времени то там, то здесь колышутся головки рогоза. Наконец он появляется, шагает, тяжело вытягивая ноги из ила, выбирается на траву, мокрый до бедер, ноги облеплены черной грязью; от него несет гнилью, илом; и еще чем-то гадким пропитан воздух, сладковатым, страшным… Марк морщится, бросает взгляд туда, где стоит Джейн, и говорит очень тихо:

– Она довольно давно погибла. Вокруг шеи – чулок, в волосах червей полно.

Он наклоняется, срывает пучок травы, счищает грязь.

– Надо до «Виктории» поскорее добраться. В полицию позвонить.

– Ну слушайте, что за паскудство! Я только-только начал грызть гранит науки. И шампанским запивать.

Дэниел опускает глаза, ему не до шуток. Ему кажется – оба они презирают его… безвольного хлюпика из студенческой богемы, эстетствующего буржуа. Ему неприятно, словно его обманули, воспользовавшись плодами его собственного открытия. Но он ведь не участвовал в десанте при Анцио и вообще не нюхал пороху за те два бесцельно убитых года, что служил в армии. Втроем они направляются к Джейн. Марк берет командование на себя:

– Вы оба лучше ждите здесь, пока фараоны не явятся. Думаю, вам стоит воспользоваться нашей стоянкой. И бога ради, никого сюда не пускайте. Не надо, чтобы тут кто-то еще топтался. Пошли, Эндрю.

Эндрю улыбается Дэниелу:

– За тобой пятерка, старина.

– А я с тобой пари не заключал.

Дэниел на какой-то миг перехватывает его взгляд – умный, изучающе-насмешливый взгляд отпрыска старинного аристократического рода. Но только на миг. Ему протягивают плоскую флягу:

– Точно не хочешь глотнуть? Щечки у тебя малость побледнели.

Дэниел решительно мотает головой. Эндрю посылает Джейн воздушный поцелуй и отправляется вслед за приятелем. Дэниел ворчит себе под нос:

– Бог ты мой, мне кажется, все это просто доставляет им удовольствие.

– А кто этот второй?

– Да бог его знает. Какой-то герой войны.

Джейн глубоко вздыхает, чуть улыбается Дэниелу:

– Ну вот, мы с тобой опять стали притчей во языцех.

– Приношу глубочайшие извинения.

– Это же я предложила.

От берега кричит Марк и машет рукой: зовет к себе. Дэниел машет в ответ.

– Ты иди, Джейн. Я пригоню лодку.

Когда он добирается до устья канала, она уже стоит на берегу под ивами. У ее ног – неоткупоренная бутылка шампанского. Она корчит гримаску:

– Прощальный дар сэра Эндрю Эйгхмырьчика{25}.

Дэниел смотрит на реку: вторая плоскодонка уже успела отойти сотни на полторы ярдов, ищет укрытия от ветра у противоположного берега. Он привязывает свое суденышко, спрыгивает на берег, подходит к Джейн, зажигает сигарету. Они усаживаются лицом к реке, спиной к этому ужасу, что остался в сотне ярдов за ними. По реке идет еще одна плоскодонка, в ней – пятеро, а то и шестеро, шестом неумело работает девушка; вскрик, смех – она чуть было не выронила шест.

– Он не сказал – она молодая?

– Нет.

Она протягивает руку, берет из его пальцев сигарету, затягивается, возвращает сигарету ему.

Дэниел говорит:

– Во время войны – совсем мальчишкой – я помогал урожай собирать, так там кролик под нож жатки попал. – Он замолкает.

Она смотрит не на него – на реку.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это как ночной кошмар.

– Это все, что я о том дне запомнил. Из всего лета.

Джейн опирается спиной о ствол ивы, чуть повернувшись к нему, откидывает голову. Темные очки она оставила в лодке. Чуть погодя она закрывает глаза. Он смотрит на ее лицо, ресницы, губы… на эту – такую серьезную – девушку, которая порой изображает возмутительницу спокойствия. Она тихонько произносит:

– На берегах спокойных вод…

– Вот именно.

И наступает молчание. Еще две лодки проходят по реке, возвращаясь в Оксфорд. Густеют облака; огромная перламутрово-серая дождевая туча горой надвигается с запада, из-за Кумнорских холмов, скрывая солнце. Он смотрит на небо.

– Тебе не холодно?

Она качает головой, не открывая глаз. Над ними рев: низко, под облаками – огромный американский бомбардировщик, «летающая крепость», медленно летит на запад, направляясь на базу в Брайз-Нортон. Может, Эндрю прав и там, в самолете, летит убийца? В бейсбольной кепочке, он не переставая жует резинку, вглядываясь в панель управления. Самолет уже ушел далеко, теперь это всего лишь черное пятнышко на небосклоне, когда Джейн вдруг произносит:

– Может, так и надо было. Чтоб именно мы ее нашли.

Он поворачивается к ней, видит, что глаза ее открыты и внимательно глядят на него.

– Как это?

– Ну, просто… То, как мы все жили эти три года. И какова реальность.

– Эти три года – самые замечательные в моей жизни.

– И в моей.

– Я ведь встретил Нелл… Тебя. Энтони. – Он разглядывает собственные ботинки. – И вообще…

– Какое отношение все это имеет к реальности?

– Я полагал, у нас договор: не лезть в метафизику.

Она на миг замолкает.

– Я тут Рабле перечитывала. Вчера вечером. «Fais ce que voudras»{26}.

– С каких пор это считается грехом?

– Возможно, то, чего мы хотим, вовсе не существует. И не может осуществиться. Никогда.

– Но мы же и правда делали то, что хотели. Хотя бы отчасти.

– Живя где-то… внутри литературы. Вроде Телемского аббатства. В мире, далеком от реальности.

Он тычет большим пальцем назад, за спину:

– Ты что, хочешь сказать, что это — реальность?.. Да бог ты мой, какая-то девка из Карфакса, которую подобрали…

– А тот твой кролик, что в жатку попал?

– Какое это к нам имеет отношение?

– А ты уверен, что не имеет?

– Конечно уверен. – Он коротко усмехается. – Энтони был бы возмущен до глубины души, если бы слышал, что ты такое говоришь.

– Так, может, это его беда, а не моя?

– Вот расскажу ему все, слово в слово.

Она ласково ему улыбается, потом низко наклоняет голову и говорит, уткнувшись лицом в укрытые крестьянской юбкой колени:

– Просто я очень боюсь, что эти три года окажутся самыми счастливыми в нашей жизни. Для всех четверых. Потому что мы любили, взрослели, хорошо проводили время. Никакой ответственности. Театр. Игра.

– Но ведь время-то мы проводили хорошо.

Она подпирает подбородок руками, смотрит на него внимательно. Потом неожиданно поднимается, идет назад, туда, где лежит бутылка шампанского, поднимает ее за золотистое горлышко. Возвращается с бутылкой к Дэниелу и, опять совершенно неожиданно, размахивается и швыряет бутылку в реку. Всплеск; бутылка погружается в воду, потом на миг выскакивает на поверхность и погружается снова, теперь уже насовсем.

Он смотрит на девушку удивленно:

– Зачем ты это?

Глядя на реку, туда, где ушла под воду бутылка, она отвечает вопросом:

– Вы с Нелл собираетесь пожениться, а, Дэн?

Он вглядывается в ее застывшее лицо:

– С чего это ты вдруг решила поинтересоваться?

Она опускается на колени рядом с ним, отводит глаза.

– Просто так.

– А что, Нелл говорила, что не собираемся?

Она качает головой:

– Вы же все от нас скрываете, все у вас секреты да тайны.

– Ты хоть понимаешь, что ты – единственная девушка, кроме, разумеется, Нелл, с которой я отправился вдвоем на прогулку за последние полтора года? – Он легонько подталкивает ее локтем. – Ох, Джейн, дорогуша, ну ради бога… Хоть вы и сиротки заокеанские, и родные у вас далеко – по ту сторону Атлантики, нет нужды играть роль ужасно ответственной старшей сестры. Я хочу сказать, зачем же, по-твоему, я так упорно ищу работу здесь, в Оксфорде, на будущий год?

– Упрек принят. Прости, пожалуйста.

– Нелл вообще-то считает, что замужество и учеба на последних курсах – вещи несовместимые. Я с ней согласен. А официально объявлять о помолвке – это, извини… – Он умолкает, прикрывает глаза рукой. – Ох ты боже мой! Ну и ляп. Это же надо – ляпнуть такое!

– Ты считаешь, это vieux jeu?[2]

– Ох, господи.

– Да нет, по-честному?

– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать.

– Что мы с Энтони – ненормальные?

– Да вовсе нет. Просто… Ну, что ты – не Нелл. А Энтони – не я.

Потупившись, она принимает его объяснение:

– Ясно.

Он внимательно изучает ее лицо, выпрямляется:

– Джейн, поэтому ты и придумала эту прогулку вдвоем?

– Более или менее.

– Ну и глупышка же ты!

– Просто курица-наседка.

– А Энтони знает?

– Он сам и предложил.

Дэниел отворачивается, насмешливо фыркает, разглядывая Кумнорские холмы.

– Теперь все ясно. Завтра он вернется и умыкнет Нелл. По-тихому. Паршивцы. Заговор обрученных.

– Обращаем язычников в свою веру.

– Я думаю, Энтони просто иначе не может. Но, должен признаться, о тебе я был лучшего мнения.

Она улыбается, а он добавляет:

– Хотел бы я знать, где они наткнутся на труп.

– Идиот.

Он некоторое время молчит.

– Ну раз уж мы о секретах да тайнах… ты сама готова к тому, чтобы он обратил тебя в католичество?

– Я еще не решила, Дэн.

– Жаль, ты моего отца не знала. На всю жизнь и думать о вере зареклась бы.

– Разве можно судить о вере по людям?

– А я все-таки надеюсь, что у Энтони ничего из этого не выйдет.

– Почему это?

Он смотрит за реку, на затянутый тучами западный склон неба.

– Ты просто не представляешь себе, что это такое. Даже Энтони не представляет. Каково это – постоянно жить в тени храма. Приходится столько всего скрывать, столько прятать; тот, кто не испытал такого на собственной шкуре, не поймет. Нереальность происходящего. Уход от жизни. Все равно как ты только что рассуждала об Оксфорде. Только много хуже. Без возможности хорошо проводить время. – Он не отрывает глаз от потемневших Кумнорских холмов. – Я мог бы стать кем угодно, но верующим христианином – никогда в жизни.

– Ярко выраженный эдипов комплекс!

Взгляды их встречаются; улыбка; потом оба опускают глаза: застенчивость так свойственна юным, недавно повзрослевшим, остро ощущающим все новое – новую ситуацию, вновь обретенное знание, неожиданное взаимопонимание… эти юные взрослые так погружены в себя, что слепы ко всему, кроме мгновений, несущих в себе ростки нового.

Дэниел глядит на часы:

– Они уже должны были дозвониться. Пойду гляну.

Он выходит из-под ив на широкий луг, глядит на восток, пытаясь различить вдали темные человеческие фигуры. Пару минут спустя она присоединяется к нему, тоже вглядывается в даль. Говорит, не поворачивая к нему головы:

– Я считаю, Нелл очень повезло, Дэн. Мне хотелось тебе это сказать.

– Не больше, чем Энтони.

Горло у нее перехватывает, она шепчет:

– Ох уж эти мне везунчики, так счастливо живут!

И прежде чем он успевает понять, почему в ее словах слышится такая грустная насмешка, она произносит обычным тоном:

– Смотри, вон они! – и указывает рукой.

В дальнем конце луга, гораздо южнее, чем они ожидали, из-за ив появляются пять человек: двое в полицейской форме, трое – в штатском. У каждого из тех, что в форме, через плечо перекинуты болотные сапоги. Еще один тащит свернутые носилки. У четвертого на ремне через плечо – большой черный ящик. Дэниел машет им, и один из полицейских спокойно поднимает руку ему в ответ.

Глядя, как пятеро движутся к ним через целое море лютиков, он спрашивает:

– Почему ты выбросила шампанское в реку?

Теперь он смотрит на нее, стоящую рядом. Она разглядывает траву у их ног.

– Мне подумалось, что так будет правильно.

Он обнимает ее за плечи и целует в висок.

– Зачем ты это сделал?

Он улыбается:

– По той же причине.

Непредвзятый взгляд

Это вовсе не то, что я обещала написать перед тем, как ты сбежал. И все же все это – чистая выдумка. Не иначе.

Про мистера Вольфа. Не про тебя. Это было в отеле «Кларидж»{27}. Номер-люкс на втором этаже, весь забитый мебелью в стиле Людовика какого-то. Все шло не так уж плохо, может, оттого, что каждый из троих как-то перечеркивал другого, и – в порядке исключения – они могли на этот раз притвориться, что им нужна актриса, а не потенциальная развлекалочка – переспал и забыл. Я видела, что Дэн малость перепил, и впечатления он на меня не произвел. Скорее даже разочаровал. По сравнению со сценарием. Почти все время молчал, даже когда нас знакомили. Этакая утомленно-презрительная ухмылка (видимо, был здорово пьян, обычно он с людьми совсем незнакомыми так себя не ведет). Беседу поддерживали Билл и этот Голд. Я почувствовала, что Дэн пытается как-то от них отмежеваться. Тогда зачем он пришел? Кажется, мне тогда подумалось, что в нем есть что-то трагическое. Правда. Как в героях Хемингуэя. Или – как в том человеке из «У подножия вулкана»{28}. Ну вы же видите, я опытный и мудрый и тонко чувствующий и настоящий мужчина и в литературе весьма начитан и совершенно растерян и гораздо выше всего этого потому что пьян.

Ужасно старомодный.

В какой-то момент я упомянула в разговоре, что играла в одной из его пьес. Мы играли ее целых две недели в Бирмингеме – как рекламную подготовку к сезону: пусть все видят, какая мы серьезная труппа; зато потом играли сплошь одну труху. И я сказала, что мне ужасно понравилось. На самом-то деле – вовсе нет, пьеса была из его самых слабых (теперь я это знаю, я ведь все его пьесы читала и перечитывала не раз), но надо же было что-то сказать. Я понимала, что Дэн не очень-то может повлиять на их решение, что пригласили его скорее просто из вежливости. Может, мне тогда уже было его жаль.

А он сказал:

– Прекрасно.

Только тут он показался мне интересным. Это «прекрасно» он произнес так, будто хотел сказать «глупая сучонка, да еще и с претензиями». Будто я пустышка, ничтожество из заштатного кабаре.

Тогда я сказала, чтоб напомнить ему, что я на порядок выше, чем выпускница какой-нибудь драмстудии:

– А еще мой руководитель в Суссексе был вашим поклонником. – (Он и правда как-то разок упомянул фамилию Дэна.)

Он только глазами повел в сторону тех двоих:

– Думаю, девочка и вправду хочет получить эту роль.

Они заулыбались, и мне пришлось улыбнуться им в ответ. Не улыбался только он сам и очень старался не встретиться со мной глазами, вот мерзавец.

Как-то, гораздо позже, он сказал мне:

– Знаешь, почему я столько времени трачу на то, чтобы диалоги были как можно лаконичнее? Терпеть не могу актеров.

Всегда утверждал о себе две вещи: он вовсе не драматург, ставший сценаристом. «Я пишу диалоги». Вот и все, что он делает. А один раз заявил: я только строю диалоги и исправляю то, что другие напортили. И еще как-то сказал: да в кино большинство актеров играть не умеют и научиться не могут. В этом и была моя вина в тот вечер.

Они уже успели просмотреть две мои старые роли, похоже, еще раньше остановили свой выбор на мне. Так что все это было не больше чем пустая проформа. А он потом говорил, что в «Кларидже» был здорово пьян, а не «слегка» и поэтому ничего не помнит. Так что лучше ему это не переделывать.