Я люблю свою работу?

Родители так увлечены беседой, что если бы не недовольное тявканье Альфи, мое присутствие осталось бы незамеченным. Оба сразу замолкают и виновато улыбаются, из чего можно смело сделать вывод – обсуждали меня.

– Доброе утро и приятного аппетита, – делаю вид, будто ничего не заметила.

– Доброе, – мамá вскакивает с места. – Будешь завтракать? Странная у тебя футболка…

– В Бразилии купила. Я возьму что-нибудь из холодильника и вернусь в комнату: нужно немного поработать.

– Опять? – папá приподнимает брови. – Мы думали, что ты в отпуске.

Мамá лишь устало вздыхает и снова опускается на стул, а Альфи презрительно смотрит на меня, высунув язык и тяжело дыша.

Поездки в гости к родителям грозят развитием комплекса неполноценности – все чаще и чаще мамá и папá смотрят на меня с сожалением и изрекают: «Ну, ничего, ничего, все наладится». Им невдомек, что у меня и так все в порядке (ну, или практически все), хотя мой образ жизни не совсем укладывается в их идеальный мир: мужа и детей нет, есть только работа – разве это нормально? Ведь у моих предков всегда было иначе: женщине предназначалась роль хранительницы очага, не обремененной ничем иным, кроме как заботой о себе любимой, муже и потомстве. Так было всегда, словно само собой разумеющееся, а я со своими карьерными амбициями нарушаю вековые традиции славного семейства…

Мой прапрадедушка по отцовской линии Антанас Варнас эмигрировал из России в Швейцарию в 1904 году – как будто знал, что империя дышит на ладан, а царской семье скоро не поздоровится. Кстати, когда он покидал Россию, то успел вывезти с собой не только беременную первенцем жену, но и все нажитое – уже тогда его капитал, сколоченный на торговле, вызывал зависть у многих. Он умер в 1935 году в день своего шестидесятилетия.

Прадедушка, Йонас Варнас, был очень дальновидным человеком. Он не стал дожидаться, пока Европу затрясет от нацистской лихорадки, и уехал в США, где каким-то образом во время Великой депрессии сумел в несколько раз преумножить свое наследство.

Дедушка, Антанас Варнас, родился в 1938 году в Нью-Йорке. Он был долгожданным ребенком – до этого у прабабушки два раза случались выкидыши. С малыша сдували пылинки и всячески баловали, из-за чего он вырос самовлюбленным и эгоистичным. Однако в 1957 году он познакомился с бабушкой и так влюбился, что любви на себя уже не хватало. Именно из-за нее он и вернулся в Европу.

Мой папá, Йонас Варнас (и что за дурацкая привычка называть детей именами дедушек?!), родился в Женеве в 1962 году. Дедушка и бабушка положили весь мир к его ногам – благо, финансовые возможности позволяли. Папá развлекался, как мог, пока в 1981 году не встретил мамá. И с момента этой встречи он не мыслил жизни без нее.

Мамá была дочкой советского дипломата. Красивая и беспечная девушка сводила с ума многих, но свое сердце она отдала папá. Дедушка по материнской линии, Александр Тимофеевич Ковалев, не пребывал в особом восторге от душевной привязанности единственной и обожаемой дочери Надюши (о чем он постоянно сообщал до самой своей смерти), но не стал мешать ее счастью. Видимо, дедушка был на хорошем счету, если появление зятя-иностранца не стало поводом репрессий…

– Мари, нельзя столько работать. Да и зачем? – продолжает папá.

Работа у родителей не в особом почете: зачем тратить силы и время, если денег и так более чем достаточно, и для получения состояния они не сделали ничего, кроме как родились в нужное время, в нужном месте и в нужных семьях. Хотя, папá кое-что делает: незначительно преумножает семейные финансы, полностью полагаясь на своего управляющего. Но мне хочется своих побед и своих свершений: что в этом странного? Очаг и потомство меркнут в сравнении с перспективами карьерного роста и совершенствованием на профессиональном поприще. Признание заслуг в коллективе и уважение среди партнеров, на мой взгляд, куда более важные атрибуты успеха, нежели восторг домашних по поводу приготовленных кулинарных шедевров и восхищение гостей умело подобранным декором жилища. Ведь если я родилась в нужное время, в нужном месте и в нужной семье, вовсе не означает, что я должна провести свою жизнь по стандартному для нескольких поколений сценарию. Конечно, я пользуюсь привилегиями клейма «дочка богатых родителей»: живу в квартире, купленной папá специально для меня (правда, последний ремонт я делала уже за свой счет); принимаю подарки от родителей (но только по поводу – Новый год, 8-е Марта и день рождения); иногда даже провожу отпуск в нашем испанском доме (только потому, что безумно люблю это место); самые крупные мои клиенты – знакомые папá и мамá – взять хотя бы «Оушен»… Нервно сглатываю.

– Я решительно тебя не понимаю: что за юношеский максимализм?! – возмущается папá.

– Пожалуй, мне пора, – разворачиваюсь и быстрым шагом покидаю гостиную.

Да уж, отпуск обещает быть незабываемым! Лучше бы улетела в Европу, чем слушать бесконечные нотации. Комплекс неполноценности уже мчится ко мне на всех парах.

Альфи следует за мной и внимательно наблюдает, как я достаю из холодильника йогурт. После того, как я не убираюсь восвояси, а осмеливаюсь нажать на кнопку кофемашины, он начинает громко лаять. На кухне сразу же появляется мамá.

– Альфи, малыш, в чем дело? – интересуется она.

– Ему жалко продуктов, – отвечаю я, наливая молоко в капучинатор. – Да, Альфи? Какое вкусное молоко, м-м-м, – закатываю глаза. – Жалко, что ты на диете!

Альфи начинает метаться по кухне и лаять еще громче: за еду он готов убить любого. Тем более что теперь еда у него по расписанию – ветеринар настоятельно рекомендовал не перекармливать.

– Мари, как тебе не стыдно! – мамá пытается поймать его. – Ты же знаешь, что это весьма болезненная тема!

Но мне совсем не стыдно: смотря в глаза Альфи, открываю йогурт и делаю большой глоток, после чего собака впадает в неистовство. Это не может остаться незамеченным – на кухню прибегает папá.

– Что здесь происходит? – интересуется он.

– У Альфи бешенство, – отвечаю я. – Вы ему делали прививку в этом году?

– Не говори глупости, – у мамá, наконец, получилось изловить любимца. – Конечно же, он полностью здоров!

Я лишь пожимаю плечами, забираю кофе и удаляюсь, дабы не вызвать у Альфи новый приступ истерики.

Под симфоническую музыку изучаю правки юристов клиента в проект договора страхования и грустно вздыхаю: порезвились на славу! Вот только местами мелькает слишком своеобразное видение Гражданского кодекса, далекое от официальных комментариев. Представляю, как порадуется начальник юридического управления, Аркадий Белочкин! Несмотря на премилую фамилию, в выражениях он никогда не скупится, так что юристы клиента будут прокляты в лучших традициях Аркаши. Кстати, этот самый Аркаша до недавних пор был предметом обожания Ландышевой – похоже, она ходит на работу только для того, чтобы найти себе мужа. По опен-спейсу даже витал слух, будто эту парочку неоднократно замечали после работы в близлежащем ресторане. Не знаю, что у них там случилось, но теперь Лидочка переключила свое внимание на Рязанова. Бедный Петя, как долго он сможет сопротивляться?

Раздается стук в дверь, после чего в комнату вплывает мамá.

– Уверена, что не присоединишься к нам? У Зайцевых должно быть весело, – произносит она и поправляет и без того идеальную прическу.

– Конечно, нет, – отвечаю я – Меня пугает это семейство, особенно их старший сын.

– Андрюша? По-моему, он весьма мил, – мамá грациозно прохаживается по комнате, шурша складками темно-бордового платья в пол.

– Ты это серьезно?

Андрюша Зайцев похож на зайца: соломенные волосы, водянистые глаза, курносый веснушчатый нос и, конечно же, чуть приподнятая верхняя губа, что, впрочем, не мешает ему считать себя обворожительным красавцем. Его скудный ум постоянно генерирует нелепые идеи, которые сразу же озвучиваются, приправленные не менее нелепыми шутками невпопад, что, впрочем, также не мешает ему считать себя оратором и остряком. Андрюше невдомек, что девицы томно вздыхают исключительно по банковским счетам и недвижимости его семейства, нежели по нему. Его родительница, Алла Гениевна (неужели ее отца и в самом деле звали Гением?), подыскивает тридцатипятилетнему сыночку подходящую партию, ввиду чего постоянно по поводу и без оного устраивает в своем большом доме (самом большом в поселке) светские (как ей кажется) рауты. Не знаю, зачем мои родители посещают эти ужасные мероприятия. Быть может, им просто скучно? Или же это соседская солидарность?

– Бывает и хуже, – мамá пожимает плечами. – Что ж, не буду тебя отвлекать. Увидимся вечером, если ты еще не будешь спать. И не обижай Альфи!

Мы с Альфи, устроившись на большом кожаном диване, смотрим «Могамбо». Потрясающие виды Африки (вот где я давно мечтала побывать!), не менее потрясающий актерский состав (Кларк Гейбл хорош и в пятьдесят, хотя он уже совсем не Ретт Батлер), неплохой сюжет – все как я люблю! Вот только по мере развития событий становится как-то неловко за героиню Грейс Келли: девушка самых честных правил и тут – такое! Успокаиваю себя тем, что это всего лишь кино, и в жизни подобного не может произойти, но мерзкое чувство стыда почему-то продолжает накрывать меня с головой. «Хорошо, что мы не такие! Вот мы бы никогда не пали так низко!», – фыркает тщеславие. «Конечно! Мы не убегали с кем-то, мы просто убегали – это же все меняет!», – изрекает здравый рассудок и иронично улыбается, а по спине пробегают мурашки.

Подливаю в бокал вина и делаю пару глотков. Все-таки тщеславие право: мы не такие.

– Мари! – раздается позади радостный голос папá. – Мы вернулись!

Сразу переключаю на спортивный канал, дабы не вызвать выбранным фильмом подозрений в неудовлетворенности жизнью, которая, несомненно, полностью меня устраивает.

Воскресенье, 10.02.2013

Сижу в беседке, обвитой черным стеблем плюща, и дрожу: февральская ночь холодна, как никогда прежде. Надо бы встать и бежать в дом, но я не могу сдвинуться с места.

– Мари, – раздается где-то вдалеке голос мамá. – Где ты, Мари?

Хочу кричать, но не могу разомкнуть покрытых инеем губ.

– Где она? – слышу знакомый мужской голос, но не могу понять, кому он принадлежит. – Мария!

Наверное, это конец – я словно примерзла к кованой скамейке. Осталось совсем немного, еще чуть-чуть.

– Мария! Мария! – голос раздается совсем рядом.

Открываю глаза, размыкаю губы и делаю глубокий вдох: это всего лишь сон. Я в своей комнате, в тепле, и смерть от холода мне не грозит. Поднимаюсь с кровати и подхожу к окну: беседка, обвитая черным стеблем плюща, освещается по периметру наземными светильниками и не выглядит так ужасающе, как в моем сне.

На часах – семь утра. Наверняка домашние еще спят. Немного побродив по комнате, отправляюсь в ванную, чтобы привести себя в порядок.

Страшный сон, точнее, знакомый мужской голос, никак не идет из головы. Кому же принадлежал этот приятный и волнующий баритон? Возможно, я всего лишь схожу с ума. Возможно, предельные нагрузки на работе дают о себе знать – если не хочу оказаться на кушетке у психоаналитика, пора сбавить обороты. Возможно, события последней недели негативно отразились на душевном равновесии и не нужно принимать все происходящее столь близко к сердцу. Возможно, мне просто необходим отдых. Возможно.

Закутавшись в плюшевый халат, медленно выхожу из ванной и снова направляюсь к окну: беседка все так же стоит на своем месте и все так же освещается по периметру. Поразмыслив немного, возвращаюсь в кровать.

После завтрака я решила прогуляться с Альфи, чему тот не особо обрадовался: любые нагрузки у ленивого мопса не в почете. Но мамá, помня о советах ветеринара, с воодушевлением отнеслась к моему предложению и тут же принялась одевать любимца в теплый водонепроницаемый комбинезон. Альфи, осознававший, что моя забота – не что иное, как нежелание гулять в одиночестве (вызывая тем самым подозрение родителей и соседей), с ненавистью смотрел на меня и недовольно фыркал каждый раз, когда мамá обувала его короткие лапы в ботинки.

На улице холодно, даже очень. Альфи, недовольно тявкая, плетется за мной по укатанному снегу – сразу понятно, что от прогулки он не в восторге. Мы бредем по аллее, обсаженной невысокими елями – красиво заснеженными, словно на открытке. Впрочем, весь поселок с говорящим названием «Dream Ville» выглядит как декорация к какому-нибудь фильму об утопичном городке, где все шикарны и жизнь изо дня в день удивительно приятна. Словно высокий кованый забор огораживает от проблем внешнего мира…

– Маша! Маша! – раздается позади меня.

Оборачиваюсь и вижу бегущую ко мне соседку. Она машет рукой, и мне приходится изобразить улыбку, хотя с большей радостью я бы побежала в противоположную от нее сторону.

– Привет-привет, – она улыбается в ответ, демонстрируя свежеотбеленные зубы.

Соседка моих родителей, Венера, выглядит как большинство жителей поселка: красивая и ненастоящая. Впрочем, не мне судить, потому что моя улыбка на данный момент куда более фальшивая, нежели ее.

– Почему вчера тебя не было у Зайцевых? Они даже пригласили оркестр!

– Неужели? Целый оркестр? Симфонический, я надеюсь?

– Ну… – задумчиво произносит она. – Не знаю… Они джаз играли, а не симфонии…

Иногда мне кажется, что у Венеры нет мозгов в принципе. Впрочем, не мне одной: ее родители, с которыми она живет, частенько жалуются на нехватку интеллекта у их старшей дочери. К слову, обе ее младшие сестры уже давно живут самостоятельно, и только тридцатидвухлетняя Венера все никак не выпорхнет из родительского гнездышка.

– Тебе не спится? Я увидела вас и тоже решила прогуляться. Давно мы не болтали.

– Э-э-э, да, – с трудом сдерживаюсь, чтобы не послать ее куда подальше. – Но мы скоро уже пойдем домой: Альфи замерз.

Словно в подтверждение моих слов, мопс громко тявкает. Венера выглядит расстроенной. Чувство вины приоткрывает один глаз и зловеще улыбается.

– Но ты можешь зайти к нам на чашечку кофе, – спешу оправдаться я.

– Конечно! – она сияет. – Я тебе столько сплетен расскажу!

Вечером наша семья собирается в столовой. Мамá, как обычно, при параде – блузка цвета розовой вишни, заправленная в серые брюки с завышенной талией; волосы заколоты шпильками; глаза аккуратно подведены, губы накрашены нежно-розовой помадой; на шее – нитка жемчуга. Она выставляет на стол очередную партию кулинарных шедевров в элегантной сервировочной посуде и зажигает свечи. Папá откупоривает бутылку красного вина и разливает по бокалам. Потом помогает мамá сесть и занимает место во главе стола. Они обмениваются улыбками. Мне хочется провалиться в подвал, или еще глубже. Или сказать что-нибудь гадкое. Или хотя бы встать и молча уйти. Но, как в сегодняшнем сне, я не могу ни сдвинуться с места, ни разомкнуть губ.

Понедельник, 11.02.2013

– Как спалось? – спрашивает мамá и ставит передо мной бокал свежевыжатого сока. – Здесь только апельсин, яблоки закончились, – она виновато улыбается и занимает место напротив.

– Печально, – делаю пару глотков. – А спалось, как всегда, замечательно.

Я обманула: спалось ужасно, что за последнюю неделю уже становится закономерностью. Сегодня приснилось, как я блуждаю по садовому лабиринту из высокой живой изгороди, тщетно пытаясь найти выход. А еще я снова слышала мужской голос, который звал меня. Одним словом, ночка еще та!

Альфи недовольно тявкает, словно уличая меня во лжи.

– Доброе утро! – в столовой появляется радостный папá. – Надюша, пакуй чемоданы: в среду едем в северную столицу – Эльдар отмечает свой юбилей. Мари, ты с нами?

– Я должна быть на работе в четверг, – искренне радуюсь тому, что нашлась отговорка от посещения очередного семейного праздника.

– Твой дядя расстроится! – мамá качает головой.

– Это вряд ли, – беру круассан и отщипываю от него небольшой кусок.

Мой дядя (если, конечно, так можно назвать троюродного брата мамá – тоже мне родственник!) не питает ко мне никаких теплых эмоций, возможно, задетый тем, что я не устроила к себе на работу его любимого сына – Сергея. А с чего бы мне поступать иначе? Во-первых, его больше интересовали московские клубы, нежели карьера; во-вторых, трудоустройство родственника, пусть и дальнего, вряд ли прибавило мне баллов в глазах руководства; в-третьих, умственные способности всего дядиного семейства оставляют желать лучшего.

– Нам пора поговорить, – папá садится за стол. – Почему ты не хочешь общаться с родственниками?

О да, началось… Еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

– Это вовсе не так, – делаю глоток сока. – Просто у меня нет на это времени.

– А на что у тебя есть время помимо работы?

Папá хмурит густые брови и сжимает тонкие губы. В детстве или юношестве меня непременно напугало бы его выражение лица, но только не сейчас. Тщеславие кричит во все горло, что мы не должны выслушивать нотации, а здравый рассудок приказывает сидеть на месте и изображать раскаяние.

– На семью, – отвечаю я как можно мягче. – При первой возможности я всегда еду к вам.

Папá приоткрывает рот, чтобы возразить, но не успевает вымолвить ни слова – мой мобильный звонит и на экране высвечивается фото Рябинова. Изображая глубокое разочарование и негодование, принимаю вызов и прикладываю телефон к уху.

– Маш, привет! Не занята? – спрашивает Рябинов.

Как будто моя занятость когда-нибудь его останавливала!

– Здравствуй, – отвечаю я. – Что-то случилось?

Конечно же, я знаю ответ на этот вопрос: если бы ничего не случилось, он бы мне не позвонил.

– Посмотри почту: хочу услышать твое мнение, прежде чем озвучить предложение клиенту. По-моему, Ландышева как-то хреново все расписала. Перезвони мне, ладно? Только это очень срочно, мне надо переслать все Петровичу.

– Хорошо, сейчас займусь, – выключаю телефон, беру со стола бокал сока и встаю. – Нужно поработать, спасибо за завтрак.

– Опять? – папá сдвигает брови. – Мы разговариваем.

– Мы много раз обсуждали мою работу, и ничего нового друг другу не скажем. Но я услышала тебя и постараюсь чаще присутствовать на семейных праздниках.

– Боже, – мамá вздыхает. – Кого мы вырастили…

Пожимаю плечами и удаляюсь из столовой под недовольное тявканье Альфи. Здравый рассудок подсказывает, что я могла бы быть помягче с папá и изображать раскаяние более убедительно. Но, в конце концов, и мое терпение не безгранично! Тщеславие вопит изо всех сил, обвиняя родителей в наплевательском отношении к нашим достижениям. Когда они только поймут, что у меня свой путь?

Рябинов был прав: Лидочка, действительно, расписала все хуже некуда. Сам виноват: не надо было навязывать мне ее заместительство! Аня куда больше подходила на эту должность, но ее он почему-то недолюбливал. Возможно, ему претил внешний вид Безуховой. Тоже мне эстет нашелся! Конечно, ему виднее, ведь это он, а не я, заместитель генерального директора! Вот и правил бы сам бред своей любимицы! «Вечно мы за ним все подчищаем!», – возмущается тщеславие и с отвращением морщится.

О чем Ландышева только думала в процессе подготовки коммерческого предложения: о новом платье или о новом ухажере? Отправляю исправленный текст Рябинову и закрываю ноутбук, хотя в почте висит еще тридцать непрочитанных писем: я слишком зла, чтобы сейчас на них отвечать – я все-таки в отпуске! «Пока мы злимся, часть сообщений перешлют Лидочке, а она сегодня в ударе!», – произносит здравый рассудок. Тяжело вздыхаю и открываю ноутбук, а в мыслях рефреном звучит вопрос папá: «А на что у тебя есть время помимо работы?».

Ноутбук я закрываю только в три часа дня. Похоже, идея с отпуском не удалась: почта завалена сообщениями, а телефон не умолкает с самого утра. Наверное, я должна радоваться: вот она, карьера! Но всему есть предел. И у всех есть свои обязанности! Например, у Ландышевой есть обязанность заменять меня в мое отсутствие (насколько, конечно, это возможно), а у меня есть обязанность хотя бы немного отдохнуть во время короткого отпуска. Тогда почему я заменяю сама себя, в то время как Ландышева отдыхает?

Беру в руки мобильный телефон, намереваясь позвонить Рябинову и излить на него праведный гнев, но вижу значок сообщения – это Шаров отправил очередную шуточку в Whatsapp. Стараюсь сдержать улыбку, но не могу: его шутки всегда смешные. Спустя минуту от него приходит очередное сообщение: «У нас совещание, а я в ноль. Похоже, Рябина запалил. Скажу, что ты мне не дала, поэтому я надрался с горя;)». Праведный гнев, предназначенный Рябинову, рвется наружу – Шаров окончательно утратил связь с реальностью?! Хочу написать кучу гадостей, но лишь набираю «Тупая шутка» и нажимаю на отправку сообщения. К счастью, на этом наша переписка заканчивается.

Вторник, 12.02.2013

Глубокая ночь. Черное небо усеяно яркими звездами. Полная луна освещает морскую гладь. Я медленно бреду по холодному песку. Ветер становится все сильнее, и продолжать путь уже практически невозможно. Оглядываюсь в поисках укрытия, но пустынный пляж простирается вплоть до горизонта. «В воду… В воду…», – слышу я чей-то голос и не смею ослушаться.

Вода очень теплая, и я спешу полностью в нее погрузиться, чтобы не чувствовать холода. Как приятно… Сделав глубокий вдох, окунаюсь с головой. Морское дно усыпано лепестками роз. Откуда им здесь взяться? Хочу вынырнуть, но не могу: что-то тянет меня вниз. Пытаюсь вырваться, но не получается. Воздуха катастрофически не хватает. Бесполезно…

Открываю глаза и делаю глубокий вдох, но не помогает – меня трясет. Да что происходит? Неужели я и впрямь схожу с ума? Идея обратиться к психоаналитику с каждым ночным кошмаром кажется все менее безумной. Включаю ночник, поднимаюсь с кровати и медленно плетусь в ванную: нужно смыть очередной дурной сон, пока он не впитался в кожу. Под прохладными струями воды дрожь постепенно проходит, и с каждой секундой мои нервы успокаиваются. Всего лишь кошмар – зря я так испугалась! И вовсе нет необходимости в визите к психоаналитику – я всего лишь переутомилась. И еще… На меня удручающе действует окружающая обстановка – идеальный дом в идеальном поселке с идеальными жителями. И меня раздражают нравоучения папá, великолепие мамá и недовольство Альфи. Хватит!

Сворачиваю с проселочной дороги на трассу, делаю музыку громче и закуриваю: наконец-то возвращаюсь домой! И ничуть не смущает тот факт, что на часах всего лишь 4-30 утра – кто рано встает, тому, как известно… Дорога практически пустая, но я еду со скоростью 90 км/ч, наслаждаясь каждым проделанным километром на пути к свободе. Я люблю родителей (и даже Альфи), но на расстоянии эта любовь будет гораздо крепче.

– Пятая колонка! – кричит на весь зал рыжеволосая кассирша. – Пятая!

Достаю из холодильника бутылку воды и иду к кассе, по пути роясь в сумке в поисках кошелька.

– Мария? Доброе утро.

Поднимаю глаза и вижу перед собой Терехова. По спине пробегают мурашки: вверх, вниз и снова вверх. С обычным прищуром он осматривает меня с ног до головы, после чего с еле заметной улыбкой произносит:

– Не ожидал вас увидеть в столь ранний час.

«Как же чудесно, что перед выходом мы накрасились! И то, что мы в меховой жилетке и в сапогах на шпильке, а не в пуховике и уггах! Похоже, Феофан Эрнестович остался доволен нашим внешним видом!», – радуется тщеславие, но сразу же получает подзатыльник от здравого рассудка.

– Москва – маленький город, – пожимаю плечами, демонстрируя безразличие.

Его глаза сужаются еще больше, а улыбка становится более заметной, словно ему удалось уличить меня в показном равнодушии.

– Пятая колонка! – еще громче кричит кассирша.

– До свидания, Феофан, – произношу я и, с трудом сдерживая дрожь в коленях, продолжаю свой путь к кассе.

Интуиция подсказывает, что Терехов смотрит мне вслед (или мне хочется, чтобы он смотрел?). Откуда он только взялся на заправке в пять часов утра?! Здравый рассудок подсказывает, что нам нужно быстрее убираться отсюда, дабы избавить себя от лишних проблем, и я не могу с ним не согласиться. Но рыжеволосая кассирша будто бы нарочно возится со сдачей, заставляя меня оставаться в замкнутом пространстве с Феофаном Эрнестовичем.

– Третья колонка! – кричит другая кассирша, высокая упитанная женщина с очень короткой стрижкой.

Боковым зрением замечаю, что Терехов подходит к кассе, и у меня возникает желание бежать со всех ног. Наконец рыжеволосая отсчитывает сдачу, и я складываю купюры и монеты в кошелек в надежде поскорее исчезнуть из поля зрения Феофана Эрнестовича, но он уже забирает свой чек.

– А я-то думал, чей SLK так одиноко стоит возле колонки, – с улыбкой произносит он, когда мы пересекаем зал, направляясь к выходу. – Вам нравятся родстеры?

– Да, – отвечаю я и, увидев возле третьей колонки синий Mercedes GL, изображаю улыбку. – А вам нравятся внедорожники?