На перепутье

Лиана выскакивает из-за стола и в нетерпении бежит к елке. Остальные тянутся за ней. Все-таки хорошо, когда в доме есть ребенок – взрослым остается лишь следовать за ним, не задумываясь о том, что делать дальше и чем заполнить неловкие паузы. Трудно представить, каким станет этот дом, когда девочка вырастет.

Я встаю из-за стола последним, Август ждет в дверях.

– Ты уверен, что хочешь отыскать Айзека? После всего, что случилось.

Он прекрасно знает, что при желании я могу выследить кого угодно.

– Нет, но я дал слово. Значит, найду.

Он молчит. Мы оба не очень-то разговорчивые. Кирилл шутит, что, наверное, в отсутствии посторонних мы не можем говорить друг с другом. Он недалек от истины. Не то чтобы мы молчали целыми днями, но оба обычно довольно скупы на слова.

Лиана сидит в ворохе бумаги и пакетов. Свои подарки она безошибочно распознала по розовой обертке. Девочка – она и есть девочка. А потом она с удовольствием взялась исполнять роль Снегурочки и стала раздавать уже наши подарки.

У меня еще оставались деньги на карточке – за годы жизни в городе умудрился накопить неплохую сумму. Тратить особо было не на что, я всегда был неприхотлив. Так что, мы с Кириллом и Денисом за неделю до праздника съездили в райцентр и совершили турне по местным торговым точкам. Я всегда вынужден перебарывать себя, входя в магазин, и теряюсь, оказавшись в больших торговых центрах. Если и заглядываю туда, то только из необходимости, и стараюсь как можно скорее ретироваться. Но в этот раз было приятно окунуться в предпраздничную сутолоку – новое для меня ощущение.

Сестренке купил сережки – ей недавно прокололи уши, и она очень гордилась этим. Кириллу – кое-что для машины; Денису – сертификат из книжного, пусть сам выберет, что хочет, я знал, что сам этот процесс доставит ему огромное удовольствие; Лидии было сложнее всего подобрать подарок, я ее не так хорошо изучил, как остальных, но в итоге, последовав совету консультанта, выбрал тостер; для Марка – хорошие наушники, взамен тех, которые он недавно сломал. Долго думал, что же подарить Августу, но зайдя в магазин для охотников, сделал выбор в пользу разнообразных полезных мелочей.

Кажется, мои подарки понравились. Я вздохнул с облегчением.

Лиана протянула мне небольшую коробку, Кирилл заговорщицки улыбнулся и переглянулся с остальными:

– А это тебе от всех нас. Давай, открывай скорее.

Я осторожно развернул бумагу, внутри оказалась открытка с рисунком Лианы и поздравлениями – не знаю, когда и как она успела это провернуть, но сестренка заставила каждого члена семьи написать короткие пожелания.

– Я знаю, ты давно мечтал о них, – Кирилл присел рядом со мной, приобнял за плечи, – давай, смелее, примеряй.

Я надел часы на руку – они приятно холодили кожу.

– Как? Откуда?

– Ну, я просто поискал в сети по словам «подарок», «бегун» и «новый год». Ты же потерял свой браслет летом, вот я и решил, что пора переходить на новый уровень. Я ведь обещал, что ты будешь бегать. А теперь твои тренировки станут еще эффективнее, – Кирилл широко улыбнулся, видя мое волнение.

– Спасибо! – я действительно был тронут.

***

Мы разошлись только спустя час. Денис и Кирилл остались помочь Лидии, Марк ушел праздновать с друзьями, а мы с Августом возвращались домой по притихшей улице, любуясь звездами, особенно яркими в эту морозную ночь. Большинство жителей деревни уже спало, окна были темны, лишь кое-где мигали огоньки гирлянд, да возле клуба, где гуляла молодежь, стояло несколько машин. Я глубоко вдыхал холодный воздух и предвкушал, как завтра с утра отправлюсь на пробежку по реке. Мне не терпелось испытать новые часы в деле. С подарком брат угадал на все сто.

Дом за время нашего отсутствия успел остыть, и я решил растопить печь. Закинул сухие поленья, скомкал бумагу, поднес спичку, прикрыл дверцу – дрова сразу же занялись. Август всегда с удовольствием наблюдал за тем, как я это делаю.

– Ловко у тебя получается, – он улыбнулся, прислушиваясь к гулу и треску огня, – Садись, попей чаю.

– Спасибо, – я взял горячую кружку, над которой поднимался парок.

– Доволен подарком?

– Очень, – ответил я искренне, – Завтра, как рассветет, выберусь на пробежку.

– Я хоть и не понимаю, зачем столько бегать, но рад, что часы понравились. Кирилл лучше всех нас тебя знает, поэтому мы доверили ему выбор, – Август помешал чай ложкой, – Хорошо посидели, я давно не был на таких праздниках, уже и забыл, каково это – быть в кругу семьи.

– Да, было хорошо, – я мог только подтвердить его слова.

– Чуть не забыл, у меня для тебя еще кое-что есть, – он полез в карман и бережно вытащил небольшой черно-белый снимок, – Возьми, эта фотография должна быть у тебя.

Я долго вглядываюсь в юное лицо мамы – она счастливо смеялась прямо в объектив, красивая, живая, веселая; рядом с ней Август, он стоит чуть позади, серьезный, сосредоточенный, словно охраняя ее.

– Когда это было снято?

– До моего призыва на службу. Мне восемнадцать, ей – семнадцать. Через месяц мне пришла повестка – а дальше ты знаешь.

– А кто снимал?

– Айзек.

Я не мог этому поверить.

– Значит, он знал о ваших отношениях?

– Конечно, знал, мы ведь были братьями. Может, тебе сейчас трудно в это поверить, но мы любили друг друга. Это потом между нами начались разногласия.

– Из-за мамы?

– Да.

– И из-за меня, – я помрачнел.

– Ты ни в чем не виноват. Дети не несут ответственности за ошибки родителей. Мы ошиблись – и Айзек, и я. Тогда казалось, что мы нашли верное решение, которое устраивало всех. Но никто из нас не подумал о тебе, – Август умолк.

В тишине гул огня в печи казался особенно громким. Я сидел, отрешенно уставившись в свою пустую чашку. Что ответить на такое признание? Уверять, что все в порядке? Но это было бы неправдой, я человек, и у меня есть чувства. Не хочу лгать Августу, он этого не заслужил. Поэтому снова молчу. Да и он, скорее всего, ничего от меня не ждал.

– Ладно, пойду спать. Спасибо за фотографию.

– Алек, постой. Какое желание ты все-таки загадал?

– Никакое. Я ничего не загадывал.

В комнате было прохладно – тепло от печи пока до нее не добралось. В окне ярко мерцали звезды, и я не стал включать свет. С облегчением забравшись под одеяло, я почти сразу уснул.

***

Не прошло и пары часов, как меня вновь выбросило на берег – задыхающегося, потерянного, стонущего от пережитого кошмара. Память подвела в который раз, после пробуждения я все забыл. Перед глазами мелькали какие-то обрывки видений: обгорелые ветки, темное небо, хлопья пепла. Я сел, выжидая, когда сердце успокоится; в горле совершенно пересохло, и я решил попить. На кухне было темно, кажется, Август наконец-то спокойно уснул. Чтобы не потревожить его, стараюсь двигаться как можно тише. В полутьме нашарил кувшин с водой, стакан, налил воды и выпил залпом. Дрова в печи прогорели, я открыл дверцу и собирался помешать угли, когда в дверях возник Август.

– Извини, не хотел тебя разбудить.

– Я не спал. Думал зайти, но понадеялся, что сегодня ты будешь спать крепче, чем обычно. Судя по всему, ошибся.

– Ничего, я уже привык.

– К такому нельзя привыкнуть. Я же вижу, в каком состоянии ты просыпаешься.

Я захлопнул дверцу и выпрямился:

– Переживу. Все пройдет.

– Ты не хочешь вернуться в город? Может, так будет лучше?

– Пока нет. Мне здесь легче дышится. Перезимую, потом посмотрим.

– Хорошо, как знаешь, я рад, что ты останешься, – Август сел за стол и приглашающе махнул рукой, я устроился напротив, – И раз уж мы оба не спим, может, поговорим? Как ты собираешься искать Айзека? С чего начнешь? Ведь столько времени прошло, след давно остыл.

– Подниму его контакты, поговорю с людьми, рано или поздно, зацепка найдется. Потом буду действовать по обстоятельствам.

– Так ты всерьез решил взяться за это дело? – он искренне удивился.

– Я ведь дал слово.

Август покачал головой точь-в-точь как Кирилл:

– Это может быть опасно. Особенно для тебя. Если Айзек не хочет, чтобы его нашли…

– Он не должен был уйти далеко. Мы все тут как на цепи, держимся вокруг своей деревни. Вряд ли он отправился в город, это не его стихия.

– Но ты ведь приспособился! Значит, и он сможет.

– У меня на это ушло слишком много сил и времени.

– Позволь тогда сопровождать тебя. Не хочется, чтобы он снова попытался причинить тебе вред.

– Я готов к встрече с ним. Будь уверен, больше не дам в себя стрелять.

Август пристально посмотрел мне в глаза:

– Сынок, сдается мне, что у тебя есть какие-то свои причины найти Айзека, кроме желания сдержать слово. Я прав? Если хочешь отомстить, то лучше не надо. Месть разъедает и отравляет душу, она того не стоит, поверь. Я знаю, ты тот еще упрямец, и не умеешь отказываться от задуманного, но прошу тебя – отступись. Забудь про Айзека.

– Я не собираюсь никому мстить. Просто хочу выяснить одну вещь, – и это действительно была правда.

У меня возникла теория, которую я должен был проверить. Ночные кошмары участились после того, как исчез Айзек, и я подумал, что если найду его, то они прекратятся. Может, на самом деле тут нет никакой связи, но мне необходимо убедиться в этом самому. Поэтому я с такой легкостью дал обещание Лиане. Возможно, брат и отец правы, и нам не стоит вновь встречаться; и новое столкновение обернется чем-то похуже, чем в прошлый раз; или же ничего не произойдет. Я мог только гадать.

– Хорошо, я верю тебе, – Август вздохнул. Понимаю, что он, зная своего брата, хочет уберечь меня, но не может, да и не имеет права, ограничивать мою свободу.

Мы снова погрузились в молчание. В такие минуты мне хочется вскочить и чем-то заняться, неважно, чем, лишь бы не оставаться на месте. Разговоры, как и молчание, тяготят меня. Но что я мог делать в четыре часа ночи? Оставалось сидеть, крутить в руках опустевшую чашку и лихорадочно перебирать возможные темы для обсуждения. Или искать благовидный предлог, чтобы уйти. В конце концов решаюсь задать вопрос, который преследовал меня несколько месяцев.

– Давно хотел тебя спросить… Ты звонил мне в начале лета, помнишь? – чтобы хоть как-то занять руки, я достал нож и начал счищать кожуру с яблока. Лидия отправила нас домой с целым пакетом еды.

– Да, помню. Ты не ответил, – Август явно почувствовал облегчение, когда я проявил инициативу.

– Что ты хотел тогда сказать?

– Ничего особенного. Просто подумал, что в такой паршивый вечер нельзя оставаться одному.

– И все? – я был немного разочарован.

– Я вернулся из тайги раньше, чем планировал. Странный был день, все валилось из рук. Обратно почти бежал, словно боялся опоздать, хотя спешить не было повода. А потом что-то меня толкнуло – и я набрал тебя. Не знаю, что бы я сказал, если бы ты ответил. А почему ты вдруг спросил?

Я вздохнул. Раз поднял эту тему, надо было продолжать:

– Когда ты позвонил, я стоял у окна и думал, что будет, если спрыгнуть вниз. У меня умирал друг, я вернулся из больницы, утратил контроль над собой и не смог справиться с болью, – я сжал рукоятку ножа, так, что побелели костяшки пальцев. Было невероятно трудно произнести эти слова, но Август должен знать.

– Алек, я даже не подозревал, – выдохнул он.

– Через несколько дней я узнал, что он умер. Я сжег его вещи и дом, затопил лодку. А потом, возвращаясь в город, молил только об одном – чтобы навстречу попалась какая-нибудь фура, в которую я смог бы влететь. Но по пути меня отпустило… Не знаю, зачем все это рассказываю. Я ведь далеко не тот, каким кажусь. И боюсь, что ты тоже воспринимаешь меня не таким, какой я на самом деле. У меня много проблем, с которыми я не справляюсь. Ты еще не видел, каким я бываю во время приступов – здесь они еще не происходили. Ночные кошмары по сравнению со всем этим – ничто. С ними можно жить. С остальным – труднее.

– Я знаю. Кирилл мне говорил. Я хотел к тебе приехать, когда узнал, но он меня опередил. Это ведь началось после взрыва?

Я кивнул.

– Просто хочу, чтобы ты знал. Хочу быть с тобой честным. У нас нет времени на ложь и полуправду. Может, я слишком драматизирую. Или сгущаю краски. Мне всегда было трудно открываться людям. Даже брату. Я никогда не говорил ему об этом. Тебе сказал, потому что ты единственный, кто может понять. Ты ведь тоже почти Охотник. И тоже всю жизнь разрывался между собой и тем, вторым. Не знаю, сколько еще смогу выдержать. Но постараюсь быть тебе хорошим сыном, – все это я скорее выдохнул, чем произнес. Слова вылетали сами собой, короткие, отрывистые фразы повисли в воздухе. Ночью я не способен составлять пространные предложения или пытаться смягчить свои слова. Это время Охотника – а он привык мыслить и выражаться прямо, без обиняков, не стараясь обойти острые углы.

– Времена меняются, Алек. Ты думаешь, что Охотники долго не живут – но ты другой. Ты из нового поколения. Твои слова и поступки, решения, которые ты принимаешь, твой образ жизни – все это свидетельства того, что ты в первую очередь человек, а не хищник. Он силен, да, его древние инстинкты способны легко заглушить голос разума, я прекрасно знаю об этом. Но ты сильнее. Ты даже сам не подозреваешь, насколько. Твоя мама гордилась бы тобой. Это ее заслуга, отнюдь не моя, – Август наклонился ко мне через стол и произнес все это медленно, размеренно, четко, глядя мне в глаза, словно внушая, – Ты не застал ни одного старого Охотника, а я с ними часто общался. И знаю, какие они были. Поверь, они никогда даже не пытались задумываться о вещах, о которых ты говоришь. Они жили во власти своих инстинктов, и им больше ничего не требовалось, это был их потолок. Я часто ездил с ними на…, – Август замялся, подбирая правильное определение, – задания, и видел, как они действуют. Никто из них не испытывал мук совести, когда приходилось отбирать чью-то жизнь. Ни один из них не дрогнул, когда перед ними вставал этот выбор. Так что, прошу тебя, не говори о себе так, будто ты проклят. Да, тебе нелегко, потому что в отличие от своих предшественников, ты можешь мыслить. Но это делает тебя сильнее. Намного, чем ты сам думаешь.

– Может быть. Но иногда я не уверен в этом, – как ни странно, мне стало легче после слов Августа. Он произнес то, что я так долго хотел услышать. Не почувствовать самому, а услышать со стороны, от другого человека. Порой тебе действительно нужна такая поддержка. Особенно ночью, особенно в это глухое время, когда ты наиболее уязвим и слаб.

Август усмехнулся:

– Мне бы твою неуверенность! Хотя бы часть ее, тогда, двадцать пять лет назад. И может, все сложилось бы по-другому, – он бросил взгляд на часы на стене, – О, а мы засиделись, время-то уже позднее. Ты не хочешь отдохнуть? Или передумал начинать первый день нового года с пробежки?

– Не передумал. Сейчас лягу. Надо поспать хотя бы несколько часов.

– Тебя разбудить?

– Нет, я уже привык просыпаться в одно время.

Ночь выдалась долгая, но для меня она многое прояснила. Теперь у меня была цель.

***

С тех пор прошло уже два с лишним месяца. Я не особенно продвинулся в своих поисках. Сильные морозы загнали всех в тепло. Деревня была окутана непроницаемым туманом, из труб непрерывно поднимались мягкие столбы белого дыма, и только наш дом, находящийся на отшибе, купался в холодном сиянии скупого зимнего солнца.

Я всегда чувствовал себя здесь чужаком. Всегда ловил на себе косые взгляды. Всегда выделялся из местных. Не знаю, почему так произошло, может, из-за того, что я был сыном вожака, может, из-за Охотника. После возвращения я так ни с кем и не возобновил знакомство. Даже с теми, с кем когда-то учился в одном классе. Почти все остались здесь, обзавелись семьями. Я не особо стремлюсь общаться с ними, при встрече могу только кивнуть. Конечно, есть те, кто желает узнать о моей жизни в городе, для большинства столица остается загадочным местом, особенно для старшего поколения. Но я не люблю, когда расспрашивают о моем прошлом. Понимаю, это глупо, ведь мы обитаем на небольшой территории, и рано или поздно все равно где-нибудь сталкиваемся. Наверное, они думают, что я высокомерный и нелюдимый, впрочем, мне всегда было плевать на мнение окружающих. В этом мы с Августом солидарны.

В городе я тоже толком не обжился. Я не стал там своим. Кое-как приспособился, но так и не привык к нему, к его назойливому голосу, который сопровождает тебя круглые сутки, и от которого не спрятаться. Но в одном столица меня устраивала – там никому ни до кого нет дела. Никто не обращает на тебя внимания. Ты невидим в этой толпе, и при желании можешь легко скрыться от любого внимания – стоит только сделать музыку погромче да одеться во что-нибудь потемнее. Мимикрировать под окружающую среду оказалось легче, чем я думал. Даже на оживленной улице ты можешь оставаться наедине с собой. Конечно, Охотнику город не нравился, он страдал от обилия запахов, звуков, света, людей, но за эти годы я сумел его выдрессировать. Или все-таки он меня? Иногда я не могу сказать, где заканчивается мое собственное я и начинается он, и кто из нас на кого больше влияет.

Единственное место, где я чувствую себя максимально комфортно – это тайга. Моя отдушина, где я могу быть самим собой, где я чувствую себя в безопасности, и где я наиболее близок к тому состоянию, которое люди называют счастьем. Я выезжал за город при любой возможности, выходные проводил в лесах, растянувшихся на сотни километров. Это был единственный способ отдохнуть и набраться сил перед новой рабочей неделей. Да, физически я уставал так, что едва мог добраться до дома. Но при этом чувствовал себя обновленным и очищенным, мне казалось, что с плеч и сердца сняли тяжкий груз, который постепенно наваливался в череде городских будней.

Там я бежал от боли, усталости и тяжелых воспоминаний, преследовавших меня по пятам, а здесь бегаю ради удовольствия. Местные не понимают, зачем я себя так загоняю. Да и Август тоже время от времени осторожно заговаривает об этом. Ему, как и прочим, кажется, что это скорее во вред, чем на пользу. Он видит, в каком состоянии я порой возвращаюсь с длительных тренировок, проведя несколько часов при температуре ниже минус тридцати градусов. Да, после таких забегов мне обычно хочется только одного – поесть, вытянуться на кровати и уснуть. Потому что это действительно выматывает. Чем ниже температура, тем больше сил расходуется. Да и заснеженные дороги – это далеко не грунт. Но та радость, которую ты испытываешь, в очередной раз преодолев себя, свою лень и слабость, окупает все потраченные усилия. И твой организм очень быстро смекает – раз мне так хорошо после десяти километров, может, в следующий раз рискнуть и пробежать еще дальше? И так до тех пор, пока ты не упрешься в свой потолок. Хотя я до него еще не добежал. Так что, все впереди.

В свой день рождения я обычно стараюсь оказаться вне зоны доступа родных. Может, это какой-то инстинкт, который гонит меня прочь от дома. Кто-то устраивает шумные многолюдные праздники, а мне требуется строгая студеная даль тайги и лента дороги, которую я не спеша разматываю. Дыхание повисает в морозном воздухе белесым облачком, шапка и капюшон быстро покрываются инеем, а на ресницах нарастают комочки льда. Ты бежишь, почти ничего не видя перед собой, а потом, когда надоедает глядеть на дорогу через узкую щель, снимаешь рукавицу, и горячими пальцами осторожно освобождаешь смерзшиеся веки. Нередко я встречаю охотников и егерей, которые патрулируют территорию заказника и развозят подкормку для животных. Они всегда держатся приветливо, все-таки, тайга – это не деревня, здесь действуют свои законы. В лесу все равны, и все должны быть готовы помочь друг другу. Иначе нельзя. Иначе наши предки попросту не выжили бы.

Я бегу, чувствуя, как тело подстраивается под малейшие изменения дороги. Вначале идет пологий подъем; светлые смешанные леса уступают мрачноватым елям, чьи мертвые ветки обильно увешаны лишайниками; за ельником тянется сосновый бор, светлый, наполненный воздухом, тяжелые снежные шапки пригнули к земле молодые деревца; а потом начинается цепочка озер. Дорожка тянется напрямик к другому берегу; на открытом месте меня настигает ветер, обжигает щеки, заставляет прикрыть лицо и затянуть капюшон. Солнце величественным красным шаром выплывает из-за темнеющих вдали сопок. Снег заливается ярким румянцем, я останавливаюсь, чтобы полюбоваться игрой света. Сердце неожиданно откликается болью – я вспоминаю Захара. В этих местах ему бы понравилось. Особенно в такое утро.

Холод сразу пробирается под одежду, скользит вверх по ребрам и спине, и я срываюсь с места. Несколько минут бегу на пределе сил, чтобы быстрее разогреться, потом сбавляю темп и восстанавливаю дыхание.

Дорога упирается в избушку, из трубы вьется дымок, к счастью, снаружи никого не видно. Пока меня не заметили, поворачиваю обратно – не хочется ни с кем встречаться; но мне скучно возвращаться по тому же маршруту, и перебежав через озеро, я решаю свернуть к другой дороге. Наст крепкий, легко меня выдерживает, но снега неожиданно много, он набивается в кроссовки и тает. Ощущение не из приятных, особенно на таком морозе. Но я упрямо продолжаю бежать, пока не выбираюсь на более-менее обкатанный участок. Останавливаюсь на минуту, чтобы сориентироваться и прикинуть оставшееся до дома расстояние. Честно говоря, я уже устал и очень хочу пить. Наклоняюсь, набираю в пригоршню снег, сжимаю в ладони, чтобы он подтаял, отправляю в рот – от него стынут зубы и язык; он совершенно безвкусный, разве что слегка чувствуется березовый дух, и не утоляет жажду. Прошло два часа, как я стартовал; обратный путь займет столько же. Но возвращаться всегда легче, да и близость дома придает сил.

Поднимаю взгляд и внезапно вижу перед собой черную лошадь. Длинная смоляная грива, ниспадающая почти до земли; настороженный взгляд бархатных глаз; темные бока, тронутые инеем. Я замираю, стараясь не спугнуть животное. Лошадь стоит совершенно спокойно, только вздымается мощная грудь в такт дыханию, из широких ноздрей поднимается парок и тает в морозном воздухе. Мне хочется подойти к ней поближе, я неосознанно протягиваю руку и делаю несколько осторожных шагов. Снег предательски громко скрипит под подошвами кроссовок, лошадь вздрагивает, но продолжает оставаться на месте. Я робко двигаюсь вперед с поднятой рукой, не отводя взгляда от карих глаз, опушенных длинными густыми ресницами. Вот моя ладонь легко касается грубоватой гривы, лошадь всхрапывает и недовольно дергает головой. Я застываю, потом кончиками пальцев нежно провожу по ее лбу. Кажется, мое прикосновений ей нравится. Она переступает ногами, подается вперед; я, уже смелее, глажу ее ладонью по шее. На какое-то время я забываю обо всем. Словно в эти минуты во всем мире остались только я и это существо. Мои пальцы погружаются в плотную шерсть, чувствуют тепло, исходящее от сильного тела, биение большого сердца, размеренное дыхание. Какой-то неземной покой охватывает меня, но он длится до обидного недолго. Я вновь чувствую ту самую бездну, которая поглотила без остатка два месяца моей жизни; воспоминания о них, погребенные на самом дне сознания, всплывают на поверхность и оживают, представая передо мной во всем своем пугающем обличье, словно чудовищные глубоководные твари, которых штормом выбросило на берег; темные капли начинают просачиваться через щели в стене, которую я так тщательно выстраивал после возвращения. Звуки утихают, меркнет свет. Я медленно погружаюсь в зыбкую тьму, не понимая, где верх, где низ, теряя всякое представление о том, где реальность, а где – видение.

Но тут по телу лошади пробегает волна дрожи, и она в ужасе отскакивает прочь, опрокидывая меня. Я падаю навзничь в глубокий снег, и это возвращает меня обратно в мир, полный слепящего света. Я лежу и смотрю в выцветшую синеву неба, подернутую легкой дымкой. Макушки деревьев неподвижны; на одной из них замечаю вытянутый силуэт неясыти; черные кресты воронов кружат в стылой вышине, до меня доносится их хриплое карканье. Недалеко раздается дробный перестук дятлов. Холод постепенно сковывает меня, но я оцепенел и не могу двинуться. Мысли текут вяло и неохотно, разгоряченное тело стремительно остывает, и я понимаю, что надо встать и бежать дальше.

Когда я поднимаю голову, лошади уже нет, только ее следы, уходящие в глубь леса, говорят, что эта встреча мне не привиделась. Я с трудом выбираюсь из сугроба, делаю музыку погромче, подстегивая усталое замерзшее тело, чтобы оно продолжало двигаться.

Спустя полтора часа я добираюсь до дома. Совершенно вымотанный, вваливаюсь в крошечную прихожую, с облегчением стаскиваю задубевшие кроссовки, снимаю куртку – из-под нее на пол сыпятся хлопья инея, стягиваю шапку.

– Ты что, бегал все эти четыре часа? – Август встречает меня; стоит, скрестив руки на груди и опершись о косяк, с немалым изумлением наблюдая за моими действиями.

Я киваю, и первым делом направляюсь на кухню, залпом выпиваю стакан воды, потом переодеваюсь в своей комнате. В доме тепло, но меня знобит – так всегда бывает после длительных тренировок на морозе. Я голоден, устал и очень хочу спать. Именно в таком порядке.