bannerbanner
Превратности судьбы
Превратности судьбы

Полная версия

Превратности судьбы

текст

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2020
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 7

По счастью, на этот раз дам к торгам не допускали. И, тем не менее, ставки на удивление резво, словно бы повинуясь кем-то установленному закону, продолжали расти. Хозяева, разумеется, уже довольно потирали руки – ну как же, наметился знатный куш, да при этом ещё и бесплатная реклама заведению, так что в следующую пятницу народ вне всякого сомнения валом повалит!.. И вдруг всё кончилось. Присутствующие, как утверждают, даже не заметили, как прозвучал гонг после удара деревянного молотка и аукционист прокричал своё последнее слово: «Продано!»…

Однажды в глухом замоскворецком переулке я чуть было нос к носу не столкнулся – вероятно, уж так было намечено неласковой судьбой – с некой небезызвестной мне служивой дамой, числившейся в штате расположенного неподалёку районного суда. Судя по всему, заканчивался обеденный перерыв, поэтому в руках она несла туго набитые кошёлки с только что купленной про запас разнообразной снедью. Пока я размышлял, что лучше, то ли не заметить, то ли обойти крайне неприятное видение стороной – а переулок как назло был довольно узкий – судья остановилась словно бы остолбенелая, в глазах у неё возник животный страх, одна кошёлка со стеклянным звоном выпала из рук, в другой же, видимо, находилось что-то очень ценное, поскольку она прижала её к груди. И вот, не отводя полубезумного взгляда от моего лица, хотя куда логичнее в этой ситуации было бы следить не за лицом, а за руками, она стала судорожно рыться среди бананов, огурцов и помидоров, как я потом уж догадался, в поисках оказавшегося на самом дне кошёлки служебного «макарова»… Ну что поделаешь? В сущности, всё было предопределено – это я позже выяснил из разговоров с товарищами по несчастью, подобно мне наивно полагавшими, что можно добиться хоть какой-то справедливости в суде. Что тут поделаешь, если дочь воспитывала без мужа, ценного имущества – всего лишь крохотная квартирка где-то на окраине Москвы, так что подниматься приходилось утром спозаранку, чтобы успеть вовремя добраться до работы. Да, прямо скажем – незавидная судьба! И, что совсем не маловажно, святой обязанностью считалось накануне решающего заседания выслушивать авторитетное мнение председателя суда, нередко напрочь опровергавшее любые установления и законы, но зато уж обещавшее в ответ на послушание… А что, быть может, именно новехонького муженька он ей на этот раз и обещал. Ну а какие ещё могут быть пожелания у одичавшей от невнимания самцов служительницы правосудия? И в результате – невнятной скороговоркой произнесённое судебное решение, где в каждой фразе угадывался один лишь смысл, одно лишь слово – «Продано!». А далее – быстрое завершение процесса, лишь бы не слышать запоздалых возражений, лишь бы не смотреть в глаза. И вот уже прыгающий в руке, ну совершенно непослушный пистолетик, словно бы не мне, а ей предназначены были те самые, пресловутые «девять грамм»… Славная была бы смерть – погибнуть от руки судьи, и по возможности, сразу после приговора. Всё просто, всё проплачено, всё продано! И не было бы этого ужасного аукциона. Зачем, если аукционист подкуплен, крупье в игорном зале только и делает, что следит за тем, как бы кто не отхватил солидный куш, ну а судейские – все как один под хромовым генеральским сапогом, под чутким взором недрёманного ока блюстителя понятий? Разжалован, уволен, жалоба отклонена… И победитель торжествует. Ох, и скучно с вами!

Но тот, патлатый хлюпик, на деле-то оказался совсем не прост, ведь вокруг пальца всех обвёл! Я даже представить себе не мог, что явился он именно для того, чтобы участвовать в проведении аукциона. Тогда зачем потребовался весь этот бездарный маскарад? Не для того же исключительно, чтобы посмеяться надо мной, да и, признайтесь, господа хорошие, что не смешно вроде…

И только тут меня наконец-то осенило – всё дело в барышне, той самой, которая с ним пришла! Той самой, которую… – теперь-то уж я об этом знаю – которую чуть позже выставили на аукционные торги. А мне в этом паскудном деле была предназначена роль не ведающего ни о чём поклонника девичьей красоты и заурядного пособника пронырливого сутенёра. Все же остальные оказывались как бы ни при чём, поскольку не дай я отмашку топтунам, вообще ничего бы не случилось. Провели как лоха! Ай да хлюпик! Видать, с хозяевами всё обговорил: «Я вам преподношу желаемую наживку, а вы назначаете меня ведущим аукцион с выплатой доли от вырученной суммы». Ну правила-то он, должно быть, вызубрил заранее, а костюмчик подобрать – для наших это уж и вовсе плёвое дело. Если пожадничают взять напрокат приличный фрак, так хоть малиновый пиджак снимут с кого-нибудь из обслуги… Эй, этого ещё только не хватало!

Я встал и, спотыкаясь в темноте о расставленные тут и сям, судя по всему, ну абсолютно никому не нужные предметы, стал пробираться ощупью примерно туда, где рассчитывал найти свои штаны. И где-то поодаль от них, вы не поверите, ногами запутался в рукавах столь милого моему сердцу малинового пиджака, никем не превзойдённого произведения столичного портняжного искусства…

Вообще-то, совести у них нет – вот именно так я и считаю! Где ж это видано, чтобы свояченица была приставлена для надзора за соблюдением супружеской верности, то есть, чтобы на стороне – ни-ни? Нет, ну словно бы вахтёр… Знал бы заранее, так и лежал бы сейчас в своей постели трезвый, как мадагаскарский таракан, досматривая десятый сон, и ведать не ведал бы о существовании Тамары. А тут ведь сколько сил пришлось употребить, чтобы напоить бдительную её тень, сам чуть раньше времени не слетел с катушек. Кто же мог предполагать, что все свояченицы злы, как черти, а пьют, особенно на дармовщину, как потомственные алкаши либо и того хуже – как закоренелые извозчики? Или же наоборот?

По дороге домой Тома то и дело приговаривала:

– Да ты не беспокойся, зубы-то я вставлю. Я только боюсь к дохтуру идти. А так… отчего ж не вставить? – и всеми своими выщерблинами широко улыбалась, а потом, спохватившись, стыдливо прикрывала ладошкой рот.

А я думал: «Вставит или не вставит?» Силком ведь не потащишь её к протезисту. С другой стороны, куда потом с ней при такой-то личности? Как её угораздило остаться без передних зубов, ещё только предстояло выяснить. Впрочем, особого интереса это для меня не представляло, разве что снова объявится некто, скажем, её бывший ухажёр и придётся защищать новоприобретённую подругу от ненужных посягательств… Но это вряд ли! То есть навряд ли мы ещё будем знакомы уже к следующему утру.

Да, было как-то – ночку провели с одной начинающей, но уже довольно известной балериной. А наутро… наутро, нежась на песчаном пляже, вдруг встречаю её вопрошающе-невинный, словно бы обязывающий меня к чему-то эдакому взгляд и оказываюсь не в состоянии понять, а что же это с нами было, и главное – зачем? Ах, сколько красивых юных леди прошмыгнуло мимо! Иногда, признаюсь, был не в себе, то есть, не расположен к тесному общению, иногда – так просто жутко пьян. Но сожаление почти что напрочь по этому поводу отсутствует, потому как рано утром встретить этот самый взгляд и ни фига не знать, и даже на совершенно трезвую голову не имея возможности уразуметь, как этим взглядом по взаимному согласию распорядиться… Нет, уж это точно: всё, что было – всё оказывается к лучшему. А почему? А потому что каждому уготована своя судьба, вот так и только так, и не иначе!

Вообще-то я предпочитаю не случайные, а наоборот, как бы запланированные и тщательно проверенные связи, и только потому, что уличных знакомств с давних пор в принципе не признаю. А то ведь так бывало, что сам заговоришь и не сообразишь потом, как отвязаться. Вот с этой подругой именно это и произошло.

Пока сидели и пили за столом, Тома поведала, что будущий муж, по странному прозванию Николаша, подцепил её где-то на Кавказе, куда его занесло вскоре после окончания третьего курса физфака МГУ. Если верить взволнованному рассказу Томочки, к этому времени Николаше стало совсем невмоготу, от интегралов и конформных отображений ломило голову, как после тяжкого похмелья. Представить себе, что весь этот вполне метафизический ужас продолжится ещё хотя бы год… Нет! Ему уже казалось, будто он лежит на дне собственными руками вырытой могилы и чувствует, как сыпется сверху мёрзлая земля вперемежку с конспектами бесполезных лекций, как комья глины забивают нос и рот, и глаза уже не видят ни голубого неба, ни набухающих почек на ветках, ничего! Ничего, кроме ползущего с шипением гадюки движка логарифмической линейки и зеленовато мерцающей пасти монстра-осциллографа.

В итоге тягостных раздумий, совершенно оборзев от навязанного ему квазимыслительного процесса, Николаша – надо полагать, что исключительно в знак протеста против тогдашних физфаковских порядков – рванул через уссурийскую тайгу в направлении границы, откуда и был успешно препровождён в ближайшее СИЗО. Следующий период его замысловатой жизни до сих пор остаётся покрыт непроницаемым мраком неизвестности, хотя мало кто сомневается, что в тюряге его таки удалось сделать «петушком». И если бы не вмешательство влиятельных родителей, всё могло бы закончиться ещё более прискорбно.

Восстановление подорванного здоровья заняло на удивление мало времени – злые языки потом утверждали, что к случившемуся с ним на нарах Николаша был вполне морально подготовлен предшествующей практикой интимного общения. Ну так что же, каждому своё! Вот и Николаша наконец-то сделал окончательно свой выбор – возможно, это решение ему подсказали воспоминания о блуждании по тайге. Рюкзак, палатка, дым догорающего костра, семиструнная гитара и очаровательные смуглые «туземки» – что ещё надо, чтобы стать счастливым? Летом того же года он был зачислен на третий курс другого института, без особой натуги переквалифицировавшись из недоучившегося физика в будущего специалиста по морской фауне, и тут же оказался в экспедиции на Чёрном море. Аромат вечнозелёной растительности и ощущение внезапно обретённой свободы так опьянили его, что первая же смазливая «туземка» прибрала его к рукам с лёгкость необыкновенной. Была Тамара в полном согласии с юными летами – стройна, очаровательно наивна в том, что касалось квантовой механики и вообще сколько-нибудь сложных для девичьего понимания проблем. Однако её скромных способностей и типично провинциального образования вполне хватило, чтобы уже осенью поселиться с новоиспечённым мужем в уютной однокомнатной квартирке на юго-западе Москвы.

В этой самой квартирке мы и сидели теперь, а накануне днём познакомились где-то между Манежем и Смоленской площадью. Я был тогда уже изрядно навеселе, то есть душа воспарила над землёй, мозг все ещё способен был просчитывать варианты, а тело приобрело ярко выраженное состоянии вседозволенности, когда любая напасть оказывается нипочём и невозможно даже представить себе, что ещё остались на свете непреодолимые для него преграды.

Николаша, как обычно, пропадал где-то в экспедиции на заморских островах, а потому свояченица с нерусским именем Кларисса опекала Тому, как могла, то есть в меру своих скромных сил и почти неограниченных физиологических возможностей. И хотя от слов давно пора было переходить к делу, я вынужден был ублажать Клариссу, поскольку только от неё теперь зависело, кому достанется разыгрываемый приз в лице желанной Томочки. И только когда под тяжестью выпитого голова свояченицы глухо стукнула по поверхности стола, едва разминувшись с остатками гусиного паштета на тарелке, моё сверх всякой меры сдерживаемое нетерпение получило необходимое развитие, то есть, меня буквально прорвало и я, по пояс высунувшись из окна, что было мочи возопил на всю округу: «Продано!». И тут же, немедля принялся раздевать Тамару, ну а Тамара, само собой, принялась раздевать меня:

– Ах, ну скорей же! – это не я, это она…

Известно, что люди, особенно те из нас, что склонны к угрызениям совести, нередко в попытках разобраться, что к чему, прибегают к самоанализу, иначе говоря, к занудному самокопанию, рассчитывая в результате долгих поисков и умозрительных попыток построения неких психологических конструкций прийти к успокоительному для себя итогу. Примерно так же делаю и я – стою обычно перед зеркалом и разглядываю свой… пупок, до рези в глазах напрягая зрение:

– Ну что, прелестный, несравненный, дорогой ты мой пупок, чем на этот раз ты не доволен и что такое я должен предпринять, чтобы поднять твоё, увы, совсем не радостное настроение? Чем усладить твою когда-то нежно-розовую плоть, теперь уже еле просматриваемую сквозь многолетние мышечные наслоения?

– Да ладно тебе, – отвечает мне пупок, – всё как-нибудь обойдётся, всё сладится, время залечивает любые раны, многое ещё можно поправить, даже если иногда кажется, что потерянное вернуть уже нельзя. Было бы желание!

Ну, что касается желания, то этого добра у меня невпроворот, мог бы и поделиться с кем-нибудь, если б только была для этого практическая возможность. Иногда вроде и не хочется ничего, но словно кто-то подсказывает – надо, надо, надо! И вот, отбросив сомнения, зажмурившись, чтоб ненароком не передумать, я снова ныряю в бездонный омут тамариной постели…

Кстати, сдаётся мне, что сомнения есть ни что иное, как результат чрезмерно развитого здравомыслия. А что такое здравый смысл? На мой взгляд, это что-то вроде облака у горизонта. Облака, которое меняет цвет в зависимости от погоды, особенностей местного климата и уж тем более от времени текущих суток. Более того, бывает так, что выглянешь в окно – улицы широки и не спешат, и необыкновенно чётки мягкие, словно бы нарисованные кем-то тени, и путь твоих мыслей лежит туда, где рождаются, растут и лопаются ажурно-розовые пузыри заката… А назавтра вдруг налетит холодный ветер, пригонит облака и что тогда останется от этих, вчера ещё таких многозначительных, таких глубокомысленных раздумий? Капли росы на изумрудно-малахитовой траве и больше ничего. Впрочем, не исключено, что где-то мои мысли выпадут живительным дождём, ну, это кому как повезёт или покажется… Нет, ну ей-богу, ещё чуть-чуть и я начну жалеть о том, что в юности так и не решился стать поэтом. Да ладно уж…

А утром я проснулся и первым делом, как обычно, направился на кухню с намерением заварить себе крепкого чайку – я пива в качестве «опохмелки» с некоторых пор не перевариваю. Спиной ко мне стояла женщина в трикотажных, застиранных трусах, в линялой майке и неторопливо мыла грязную посуду, оставшуюся после вчерашнего застолья. Пахло недоеденным винегретом, смешанным с вонью прокисшего за ночь табака в тарелках, которые мы использовали как пепельницы. Совершенно невозможно было представить себе, что накануне я лежал с этой женщиной в одной постели, бухой и тёпленький после изрядной доли выпитого коньяка… Она сопела и охала, и время от времени спрашивала: «Ну как, тебе уже хорошо?» Нет, в самом деле, именно так и спрашивала! Только чем же я мог с ней этой ночью заниматься? Разве что кроссворды разгадывать или обсуждать виды на грядущий урожай. Я представил себе, как держу в ладонях её неразделимо слившуюся с животом слегка припухлую грудь с двумя крохотными пупырышками-сосками, как поглаживаю её набитую жировыми отложениями не первой свежести подушку-попу. Ну не было же этого! Просто потому, что не могло быть никогда! Вот с той девчонкой с фотографии на черноморском берегу двадцатилетней давности – могло, вполне могло быть, но не с этой!

Я уже готов был прилюдно расписаться в собственном половом бессилии, лишь бы не признавать столь очевидный факт грехопадения. Но только и смог невнятно вымолвить: «Я сейчас…», будто только что вспомнил о каком-то крайне неотложном деле и, прихватив по дороге малиновый пиджак, устремился прочь из дома, что называется – подальше от того самого греха …

Надо сказать, что поначалу я и впрямь перепугался не на шутку – ведь из-за этих затянувшихся изрядно за полночь блудливых шашней можно и работу потерять. Будет сидеть теперь в крохотной каморке у входа в ночной клуб какой-нибудь отставной служака, и цепким, намётанным глазом цепного пса, заработавшего себе геморрой в должности начальника над лагерной зоной, оглядывать входящих посетителей, мысленно ощупывая самые интимные места у дам и шаря по карманам их вальяжных покровителей. Но нет, сегодня очень кстати выдался тот редкий случай, когда у вашего покорного слуги самый что ни на есть законный выходной, как накануне любезно сообщило мне начальство. А какие у него были на то соображения, нам знать, понятное дело, совершенно ни к чему. Не ясно только, они ещё кому-нибудь такие каникулы устроили или только мне, родимому? От этого зависело, как мне их за это целовать – взазос или ограничиться воздушным поцелуем. Впрочем, это я опять шучу…

Когда-то слышал, что у физиков очень популярен метод последовательных приближений. В первом приближении вы видите некий заинтересовавший вас предмет или явление. Во втором – начинаете понемногу различать его детали. В третьем, при наличии подходящей методики и инструментов проникаете в его внутреннюю суть. Ну а в четвёртом приближении, разобравшись наконец-то, что к чему, убеждаетесь, что всё не так, как вам казалось поначалу – бездарно, не красиво и не обязательно… Вот и в обыденной жизни случается так, что несмотря на то, что оказываешься дважды разведён, даже такой бесценный опыт от повторения ошибок нисколько не спасает. И чёрт меня дёрнул связаться с этой дурой Томочкой!

Обычно женщины прощали мне ничем вроде бы не спровоцированное расставание. Ну что поделаешь? Бывает так, что не сложилось, не сбылось, заботливая её подруга не сумела убедить, что вот оно, счастье, чуть ли не под ногами у тебя валяется, чего ж ты не берёшь?.. Ха! Не мог же я ответить – извините, не досуг, мол, нагибаться. Просто уходил, не слушая упрёков, не оглядываясь. И только затылком чувствовал на себе печальный взгляд недавно ещё столь милого и желанного, волнующего воображение существа. И куда всё подевалось? Если б только знать заранее, что Томочка не прощает никогда и ничего!

Глава 8. Бритоголовая

В полном интеллектуальном изнеможении сижу на скамейке у пруда и покуриваю «голуазку» в надежде, что никакая мысль мне в голову не явится, ну хотя бы в ближайшие полчаса. Я в этакое пекло, то есть при такой погоде, гожусь разве что на то, чтобы меня намазали на бутерброд. Да и тот явно в глотку не полезет…

Признаться, всё чаще подумываю о том, чтобы оставить нынешнее своё занятие и жить на скромный «пенсион». Хоть я и не из робкого десятка, но столь радикальное изменение привычных жизненных обстоятельств потребует не только смелости. Надо прежде всего свыкнуться мысленно с тем, что должно произойти, как это будет в материальной сфере обозначено, а вот уже потом… В конце концов, нельзя же, по сути дела, ни с того и ни с сего принимать воистину судьбоносное решение. Тем более что в своих пристрастиях, как вы могли прежде убедиться, я весьма непостоянен, а потому любое новое занятие, которому предпочту нынешний служебный пост, навряд ли сможет меня увлечь, как принято у нас говорить, на длительную перспективу. Так что, пожалуй, покручусь, помыкаюсь здесь ещё чуток, а там и видно будет. Всё бы ничего, да только не даёт покоя странная, навязчивая мысль, возникающая в самый, казалось бы, неподходящий момент, когда требуется повышенная концентрация воли и внимания. Верно ли, что, выбрав себе однажды сферу деятельности, ты оказываешься к ней привязан, как мул к повозке, и везёшь неведомую тебе поклажу вопреки всему? Каюсь, но я до сих пор так и не понял смысла этой фразы, словно бы не сам её придумал, а кто-то неведомый, попросту насмешливый и даже очень злой нарочно мне её подбросил. Знать бы – для чего? Сам чёрт не разберёт, откуда возникают эти каверзные, на первый взгляд невинные вопросы.

Вот вы скажите мне, может ли посредственность создать шедевр? Хотя бы в виде исключения, ну, предположим, один единственный раз в жизни? К примеру, некто, который и кисти-то прежде не держал в руках, изобразит маслом на холсте что-то, сравнимое с «Джокондой» Леонардо. Горлопан, которому к тому же слон на ухо наступил, соорудит симфонию «си-бемоль-мажор» для голоса с оркестром. Зануда-графоман получит литературную премию, описав унылые похождения интеллигентного бомжа, а потомственный урод, у которого давно уже, что называется, морда кирпича просит, произведёт на свет красавицу, которую, как ни старайся, но ни пером описать, ни…. Ну, словом, возможно ли, чтобы со мной случилась вдруг подобная невероятность? Эта самая мысль уже не первый день лишает меня послеобеденного сна, так что всего только и остаётся какая-то зыбкая, беспокойная дремота.

А вот допустимо ли представить себе, что у почтенных родителей дочь становится путаной? Нет, ну не то, чтобы очень уж почтенных, но не полная же гнусь, в конце концов. И почему, и отчего такое? Признаться, пока проанализируешь все возможные причинно-следственные связи, все изначальные мотивы и обстоятельства, можно мозги себе набекрень свернуть. Когда же дело доходит до проверки рабочей гипотезы, тут вообще полный и окончательный облом, чреватый длительным проявлением половой дисфункции… Или я что-нибудь не так сказал? Тогда пусть доктора меня поправят.

Кстати, о докторах. Как я уже успел вам рассказать, нередко свой досуг, за вычетом приключений особо деликатного характера, я посвящаю работе над весьма занятной книгой. Впрочем, случается, даже интимные дела работают в том же направлении, а направление одно – как можно более толково описать ситуацию с правом граждан на так называемую «продажную любовь», ну и всё, что полагается к этому в придачу. В конце концов, рынок – он и есть рынок. Общество должно знать, что ему положено, а чего нельзя, иначе какая же это свобода, если нет понимания, что почём и где всё это можно раздобыть. В некотором роде, получается у меня энциклопедия по всем таким делам, разве что иллюстраций не хватает. Ну, тут уж читателю собственное воображение обязано что-то подсказать. В общем, в книге это вполне доходчиво и даже образно изложено, а здесь приведу лишь кое-какие пояснения – так, для того только, чтобы не подумали, будто вам голову морочат.

А началось всё с тоненькой брошюрки «О пользе воздержания», которую я прочитал ещё в далёкие студенческие времена. Речь шла о том, что способность к усвоению профессиональных знаний находится в прямой зависимости от длительности воздержания. Ну, вы понимаете, что имеется в виду. Позже, получив на практике резко отрицательный эффект, я неоднократно консультировался по этому поводу с врачами. И что бы вы думали? Ни один не удержался от того, чтобы порекомендовать мне адресок, где за умеренную плату оказывают необходимые услуги. Собственно, тогда и сформировался мой нынешний взгляд на указанный вопрос. А вы-то думали, что это у меня с пелёнок…

Идея же написания книги возникла много позже, как говорится, уже на склоне бурно прожитых лет, когда накопленный опыт настойчиво требовал всеобщего признания. И было ещё одно соображение, без которого я вряд ли бы решился взяться за перо. Но об этом позже.

Итак, после свидания с Томочкой я распечатал несколько глав, заложил в папку-скоросшиватель и понёс для ознакомления Клариссе. Название, я его уже упоминал, получилось офигительно убойное, а посему я ничуть не сомневался, что ежели у них там, в журнале сидят не полные «адьёты», так у меня рукопись с руками оторвут, выдадут аванс, да ещё и продолжение попросят…

Тут я вам должен поподробнее описать эту томочкину б…, в общем, ту, что в ближнем кругу её вроде бы околобогемных и окололитературных обожателей называют строго и почтительно – свояченицей. То есть понимай так, что, мол, своих не выдаём!

Продолговатая головка обрита почти что наголо, одна лишь чёрная чёлка, напоминающая чуб запорожского казака, то и дело свешивается на лоб, создавая досадную помеху и без того плохому зрению. И тогда Кларисса отработанным движением откидывает голову назад и непокорная прядь волос возвращается на своё привычное, одной лишь ей предназначенное место, демонстрируя непоколебимую уверенность своей хозяйки в собственной правоте, причём в любом, даже самом незначительном вопросе. К примеру, ни один тост в том нашем памятном застолье, ни один переходящий в бабью истерику спор не обходился без того, чтобы Кларисса не укоряла меня пренебрежением сугубо личным интересом, забвением того самого простого и свойственного любому человеку принципа, о котором она не уставала напоминать – если есть возможность сделать деньги, глупо же этим не воспользоваться! Более всего её возмущала моя врождённая брезгливость к вульгарным торгашам. «Ну и что тебя смущает? Вот ты и будешь первый не вульгарный, почти такой же гладенький и чистенький, как я.» При этом Кларисса поглаживала свой породистый, хотя и несколько шокирующий поначалу чрезмерной открытостью чубатый череп и шаловливо ухмылялась, одновременно испытывая и досаду от того, что я не поддаюсь на уговоры, и тайное удовлетворение тем, что уж ей-то есть, что противопоставить моему тупому «бессребренничеству».

А собственно, что она пыталась мне внушить? Какой ей от меня толк? Можно подумать, что, откликнувшись на её призывы, я брошу всё, размалюю румянами лицо, надену до умопомрачения коротенькую юбку и выйду на панель. А там уж сами будете разбираться, что и по какой цене вам требуется. В конце концов, что в этом странного, если спрос повсеместно диктует предложение? Да уж, весьма заманчивая перспектива! Особенно, если Кларисса выступает в роли бандерши.

На страницу:
5 из 7