Отложенное детство

– Откуда же вы едете, мои хорошие? – Спросила бабушка, обращаясь ко мне.

– Сейчас из города Орла. А раньше из города Клетня. А ещё раньше из Бежицы.

– Беженцы, значит, – покачала она головой, подливая чай в Павликино блюдечко.

Мы ещё не допили чай, как пришли бабушка Дуня и тётя Капа. Увидев нас за столом, они стали благодарить незнакомую бабушку, у которой оказалось очень трудное имя – Агриппина.

– Нас поселили неподалёку, в большом доме, – сказала тётя Капа. – Одевайтесь-ка, ребята, да поскорее.

Бабушка Агриппина положила в плетёную корзину хлеб, картошку, лук и пошла провожать нас.

В большом доме уже топилась печь. Нас с Павликом покормили горячей картошкой с постным маслом и отправили на печку греться. Мужчины уже сидели за столом и молча ели, когда в комнату вошли военные.

Их было трое. Двое остались у дверей, а третий подошёл к столу и спросил:

– Чьи это машины у дома?

– Это наши машины, – сказал дедушка, вставая из-за стола и вытирая полотенцем свои пышные усы.

– Ваши машины нужны фронту, – грозно сказал военный. – Немедленно разгружайте ваше барахло и передайте мне машины и шоферов.

– Я не могу этого сделать, – ответил дедушка, протягивая ему свою коричневую папку с документами.

– Ваши документы отменяются. Война, – сказал военный и, не глядя, швырнул папку – та, не долетев до стола, шлёпнулась на пол. – Вас я арестовываю – и под трибунал, – сказал он дедушке. – А вы, – это уже нашим водителям, – быстро разгружайте машины. За неподчинение по закону военного времени – расстрел.

Но никто не двинулся с места.

– А вот ты, мордастый, почему не в армии? – спросил он Митю, который в это время поднял с пола папку и теперь засовывал её под свою куртку.

– Просился. Не берут, – отрапортовал Митя, вытянувшись по стойке «смирно».

– Я помогу тебе сегодня же оказаться в окопах, – и военный ещё раз огляделся вокруг. – А пока вы трое пойдётё со мной.

Дедушка, Митя и Григорий Авдеевич вышли вместе с военными. С нами остались два водителя и Тимофей Филиппович.

Наступила оглушающая тишина.

Я понимала, что случилось что-то страшное.

Тимофей Филиппович вышел из-за стола:

– Не раскисайте тут. Работы непочатый край, – и, обращаясь к жене, – А ты, Варя, чего ревёшь-то? Разберутся там, и всё образуется.

И он тоже ушёл. Но после его слов все как-то задвигались, стали переговариваться, убирать со стола.

Ко мне подошла бабушка.

– Аля, ну-ка не плачь. Надо просто подождать. Дедушка скоро вернётся. Ведь мы же умеем ждать?

И потянулось время. Бабушка топила печку, варила перловый суп с тушёнкой в большом чугунке. Прошёл обед, но, кроме Павлика, никто не ел. Все ждали, пряча друг от друга испуганные глаза.

И всё же дедушка вернулся неожиданно. А с ним пришли наши водители и двое военных. Вот теперь все радовались и обнимались, а бабушка плакала.

Военные принесли немного продуктов. Один из них, пожимая дедушке руку, говорил:

– Вы уж извините нашего капитана…

– У меня два сына на фронте, – сказал дедушка. – А если бы они повели себя так же?

– Положение у нас непростое, – вступил в разговор второй военный. – Машин нет. Продукты к госпиталю подвезти не на чем… а тут ещё это письмо.

Потом они попрощались и собрались уходить. Но вдруг дедушка сказал:

– Мы тут посоветуемся с водителями и постараемся освободить от груза одну машину.

– Было бы неплохо, – сказал один военный, у которого тоже были усы – но не такие пышные, как у дедушки.

Когда они ушли, все быстро сели за стол.

– Перед обедом – небольшое сообщение, – сказал дедушка. – Мы все благодарим Тимофея Филипповича, который помог ускорить наше освобождение.

– Я так понимаю, что мне полагается добавка, – потирая руки, обрадовался Тимофей Филиппович.

– Будет, будет тебе добавка, – Варвара Игоревна смотрела на него глазами, покрасневшими от слёз.

– А ещё в нашей дружной семье завёлся предатель, – продолжал дедушка.

– Кто ж это?

Все смотрели на дедушку.

– Да вот он, собственной персоной. Митя.

– Я??? – Митя вскочил из-за стола. Лицо у него было такое возмущённое, что все невольно заулыбались. В словах дедушки чувствовался какой-то подвох.

– Напрасно смеётесь, – сказал дедушка. – Ведь это из-за него нас забрали. Подумали, что я вот такому молодцу с красными щеками по знакомству бронь сделал. А он стоит, руку в карман спрятал и помалкивает.

– Да как бы вы без меня справились?! Да за вами всё время пригляд нужен! Даже документы с собой не взяли! – гремел Митя, но все уже от души смеялись.

– Ешь, Митя, ешь, – прятал улыбку в усы дедушка. – А за документы так и быть, мать, подлей ему ещё супчику.

После обеда на убранном столе разложили листочки, над которыми склонились водители. Я теперь не отходила от дедушки ни на шаг и всё время лезла ему под руку.

– Пусть пока посидит, она мне не мешает, – защитил он меня от бабушки (та хотела меня увести). – Итак, решили. Освобождаем от груза вторую машину, – и дедушка подвинул листочки к себе поближе. – Вот эти ящики под номерами…

И тут я увидела в окно, как к дому подъехала небольшая зелёная машина, которая сегодня утром забирала дедушку и водителей.

– Не волнуйтесь, – предупредил он тревожные взгляды. – Эти ребята приехали нам помочь. Времени у нас слишком мало. И ещё дров нам должны подвезти.

И все заторопились на улицу.

Ближе к вечеру пришла бабушка Агриппина и принесла простокваши. Мы все были ей очень рады.

– Вот, Петровна, для деток, – сказала она бабушке.

Мы с Павликом поели вкусной простокваши и опять отправились на тёплую ещё печку. Угревшись, Павлик сразу уснул, а за ним и я.

Проснулась оттого, что стала открываться и закрываться дверь. На столе горела керосиновая трёхлинейная лампа, которую бабушка возила с собой в ведре, укутав старым полотенцем, чтобы не разбилась.

– Ну что, все собрались? – спросил дедушка, подкручивая фитиль в керосиновой лампе, отчего в кухне сразу стало светлее. – Давайте прощаться.

И тут Григорий Авдеевич стал пожимать всем руки, приговаривая:

– Ну, всего вам… Не поминайте лихом… Прощевайте… Может, свидимся…

Бабушка обняла его и дала с собой свёрточек, сказав:

– Перекусите там, может, где, Григорий Авдеевич.

А дедушка достал сложенную в несколько раз бумажку и положил ему в нагрудный карман со словами:

– А это перечитаешь на досуге.

И тот ушёл.

– Ну, теперь есть и спать, – устало сказал дедушка.

Но когда все разошлись отдыхать, они с бабушкой, прикрутив фитиль в лампе, встали по обе стороны окна и, повернувшись друг к другу, стали негромко разговаривать.

Я ещё в Орле заметила, что в конце дня они любили поговорить, и почему-то всегда стоя у окна.

Сейчас дедушка спросил:

– Ну что, мать, трудный денёк выдался сегодня?

Бабушка промолчала и вдруг сама задала вопрос:

– А как же вам Тимофей Филиппович помог?

– Да он у нас такой человек, через любые двери пройдёт.

– Отец, мне показалось, или на улице командовал солдатами тот самый офицер, который вас утром арестовывал? – продолжала допрашивать его бабушка.

– Он это, он, – согласился дедушка. – Неплохой парень оказался, – и, не дожидаясь, пока бабушка станет возмущаться, рассказал, что там, в комендатуре, получили письмо без подписи, а в письме подробно было изложено, что в то время как весь наш народ, наша армия сражается с фашистом, едет тут буржуй на трёх машинах, спасает свою семью и своё барахлишко.

– Ну и дальше там всякие измышления… Вот и воспылал офицер праведным гневом.

– Да кто же мог написать такое? – возмутилась бабушка.

– Никогда не догадаешься, – вздохнул дед. – Я сегодня и отдал ему его пачкотню. Пусть подумает.

– Господи, воля твоя! – ахнула бабушка. – Неужели Григорий Авдеевич?

– Он же всё время меня просил сделать ему бронь. Хотел к семье на Урал уехать. А я ведь ему говорил, что нет у меня такой возможности, да и власти такой тоже нет. Видно, не поверил…

– Бог ему судья, – тихо сказала бабушка. – А лет-то ему сколько?

Дедушка вздохнул.

– Призывные у него пока лета – вот и всё.

Он обнял бабушку за плечи, и они ушли отдыхать.

Дорога на Задонск. Вторые сутки

Утром нас разбудили ещё затемно. Павлик расплакался и никак не переставал капризничать. Тётя Капа сказала, что у него горячий лоб.

Погрузились мы быстро. Теперь первую машину будет вести Митя, а в кабине рядом с ним поедет дедушка. Нашу машину, как всегда, поведёт Фёдор Иванович, а рядом с ним будет сидеть Тимофей Филиппович, который, как я теперь узнала, может быть не только кочегаром.

В нашем кузове стало совсем тесно, ведь с нами поселилась и Варвара Игоревна. Сидели, прижавшись друг к другу. Как только машины поехали, Павлик замолчал – наверное, уснул.

Холодно, ветрено, ночью выпал снег. Всё вокруг стало ослепительно белым, и только после наших машин на дороге оставались следы – они тянулись за нами двумя чёрными полосами.

Иногда слышалось глухое грозное отдалённое уханье. Утром говорили, что где-то совсем близко идут бои.

Бабушка и Варвара Игоревна волновались, что взрывы стали гораздо слышнее. У всех было такое чувство, будто мы не удаляемся от фронта, а приближаемся к нему.

На очередной остановке, которая называлась технической, мы вылезали из своих норок, чтобы размять ноги. Водители заправляли машины дровами, а потом вместе с дедушкой озабоченно что-то искали на карте.

Дедушка говорил:

– Немцы рвутся к Москве. С каждым часом всё может поменяться. Непонятно только, почему здесь, на этой дороге, совсем нет никакого движения.

А дорога дальше пошла неровная – вверх-вниз. Заметно потеплело, пригревало утреннее солнце, оно растопило снег на дороге. Cтало грязно и скользко.

Машины снова остановились – чтобы надеть цепи на колёса. Работали торопливо, подгоняя друг друга. Совсем недалеко за холмами слышались взрывы, и был виден дым.

С цепями машины пошли быстрее. И тут перед нами вырос огромный холм, на котором густо росли берёзы. Надо было выбрать, какой дорогой ехать: одна шла понизу, вокруг холма, а другая извилисто взбиралась на холм.

– Внизу мы увязнем, – говорил водителям дедушка. – Поверху дорога должна быть посуше.

– Надо посмотреть, – предложил Митя.

Он побежал вверх по дороге и скоро скрылся в березняке. Когда он вернулся, я услышала:

– Да там сухо, ещё снег не растаял!

И мы поехали верхней дорогой.

Машины шли вверх, покачиваясь и переваливаясь с боку на бок. Дорога оказалась узкой, и кое-где берёзовые ветви хлестали по кабине и по брезенту, которым мы укрылись с головой.

Наконец выехали на поляну. Дорога пошла ровнее, но тут машины остановились. Впереди – пологая ложбина, в середине которой темнела подозрительно большая лужа, похоже – глубокая. Мужчины померили палками глубину – оказалось и в самом деле глубоко, взяли топоры и пошли рубить молодые берёзки.

Работали быстро, спешили, но мне показалось, что время разделилось: для нас, кто был в кузове, оно словно топталось на месте, а для всех, кто бегал вокруг машин, оно летело, катилось кубарем, но всем было страшно оттого, что мы безнадёжно застряли.

Наконец, забросав ветками лужу, решили: можно проехать.

Я нырнула под брезент, чтобы не видеть, как машина будет тонуть в этой луже. Павлик, который держался за меня обеими руками, нырнул следом за мной.

Ура – одна машина уже на той стороне. Теперь наша очередь.

Но что-то произошло за то время, пока мы сидели под брезентом. Первая машина, переехав лужу, задними колёсами выбила яму ещё глубже, и надо было снова забрасывать её ветками. Это я поняла из обрывистых слов, которыми обменивались взрослые.

А снизу, откуда мы только что уехали, послышался громкий треск и одиночные выстрелы.

Женщины, сбросив обувь, прямо в чулках спрыгнули с борта нашего грузовика и стали бегать вокруг, собирая сухие сучья, камни, носили срубленные мужчинами деревца, и всё это кидали в чёрную воду.

Наконец дедушка скомандовал:

– Поехали! Быстро!

Мотор нашей машины заработал. Только задние колёса почему-то стали крутиться на одном месте. Мы с Павликом стояли в кузове и сверху смотрели, как все, кроме Фёдора Ивановича, который был за рулём, пытались столкнуть её с места.

И вдруг из-за берёз на поляну выбежали наши солдаты. Дедушка, раскинув руки, что-то кричал им, но они пробежали мимо и скрылись за деревьями на другой стороне поляны.

Я подумала, что сейчас за ними из-за этих берёз покажутся фашисты. Скорее всего, они будут похожи на тех чудовищ, которые однажды в моём страшном сне лезли из темноты в форточку нашего дома в Бежице.

От ужаса мир вокруг меня вдруг изменился, замер, исчезли звуки, и я увидела, как появившаяся из-за берёз большая группа солдат во главе с командиром вдруг побежала через поляну как-то медленно, плавно, высоко поднимая ноги.

Очнулась я, когда они, облепив кузов грузовика со всех сторон, столкнули машину с места, и она, благополучно переехав через лужу, остановилась на противоположной стороне.

И тут мир обрушил на меня всё разнообразие шумов, криков, движения. Бабушка и тётя Капа забирались в кузов, чулки порваны, ноги в крови.

Мне показалось, что лишь дедушка, опустив плечи, остался стоять неподвижно. Он смотрел вслед убегающим солдатам. Только когда командир обернулся и, что-то крикнув ему, махнул рукой, он словно очнулся и заторопился к машинам.

Мы поехали не очень быстро, хоть теперь дорога шла под уклон, но она была узкой и извилистой. Как только выехали на большую дорогу, навстречу стали попадаться военные машины. Нас останавливали, проверяли документы, и мы вновь ехали.

Пошёл снег, начиналась метель. Машины свернули к какой-то деревне. Все окна в домах были тёмными, на улице ни души.

У крайних домов остановились. Митя не раз выскакивал из машины и стучался во все двери, но никто не открывал. А в одном доме двери были не заперты. Дом оказался нежилым.

– Вот и ладно, – сказала бабушка. – Всё же не на улице.

Машины поставили за дом, чтобы не были на виду, и стали искать дрова для растопки русской печи, которая стояла на кухне чистенькая и побелённая, словно ждала нас.

– Хорошо, что печка маленькая. Быстро нагреется, горяченького поедим, – говорила бабушка, подкладывая в печь всё, что только могло гореть.

И тут я увидела в печи два охваченных огнём кубика – остатки от моей скамеечки для кукол.

Посмотрев на меня, бабушка Дуня сказала:

– Ну вот, пригодилось.

Я только вздохнула.

Лавок в доме не было, перегородки сломаны, в одной комнате разбито окно. Зато в кухне был длинный стол, который накрыли походной клеёнкой, и женщины сразу же стали выкладывать на него продукты к ужину.

Мы с Павликом толкались у печки. Приятно было смотреть, как пляшет огонь, потрескивают дрова, где нагревается наш большой чугунок с картошкой и кастрюля с водой для чая.

Как только картошка сварилась, нас покормили первыми. За столом остались взрослые, все ели стоя. После того, как разбитое стекло в комнате чем-то закрыли, стало теплее, и можно было снять пальто.

Сытый Павлик с кусочком хлеба в руке уже носился по комнатам – и вдруг притих. Бабушка посмотрела, чем он занят, и охнула.

Все обернулись и увидели, как он старается отломить корочку хлеба для маленькой мышки, которая стоит перед ним на задних лапках.

– Она же укусит его! – заволновалась тётя Капа, и все стали искать, чем бы запустить в эту мышь, чтобы прогнать ее – или прихлопнуть, как предложила бабушка.

– Да пусть покормит, – вдруг сказал дед. – Мыши–то тоже наши, страдают от голода, как и люди. Война для всех война.

Мышка аккуратно стала есть хлеб из руки Павлика, но вдруг, испугавшись чего-то, юркнула под печку.

Тётя Капа схватила Павлика, который отчаянно сопротивлялся, и попыталась унести его, но он так орал, что нам всё же разрешили отломить по маленькому кусочку хлеба и положить на пол для мышки.

Через некоторое время мышка снова вышла. Теперь она не ела, а уносила кусочки к себе под печку. Павлик сидел рядом на корточках и внимательно смотрел, как она прибегала за каждой корочкой.

Спать нас уложили на печь. Места было так мало, что я не могла вытянуть ноги, но зато было тепло, даже жарко.

Все разошлись по комнатам и как-то устроились на ночь. Я ждала, что бабушка и дедушка подойдут к кухонному окну, чтобы поговорить перед сном, но они сразу ушли спать. Ещё немного послушав, как в трубе завывает ветер, и, посмотрев в тёмное окно, где ничего нельзя было различить, я быстро уснула.

Проснулась от каких-то непонятных звуков. За окном заметно посветлело, метель утихла. И тут в сумраке кухни я увидела бабушку и дедушку, замерших по обе стороны окна. Бабушка встревоженно смотрела на меня, прижимая палец к губам. Вдали снова затарахтело, и звук стал приближаться.

Возле нашего дома, прямо напротив окна, остановилась какая-то странная небольшая машина. Два человека слезли с неё и громко, отрывисто о чём-то заговорили – только слов я разобрать не могла. Потом они закурили, прошлись вдоль дома, долго топтались где-то на углу. Слышно было, как под их ногами скрипит снег. Вот они вернулись, остановились совсем близко от окна – один из них, размахивая руками, что-то доказывал другому. Говорили громко, но как-то отрывисто и совсем непонятно о чём. Потом выбросили в снег окурки, сели верхом на тарахтящую машину и уехали.

От страха я всё это время старалась не дышать.

Бабушка несколько раз перекрестилась и опустилась на пол.

Вошёл проснувшийся Тимофей Филиппович, спросил шёпотом:

– Что это было?

– Скорее всего, фашистские разведчики на мотоциклах, – так же шёпотом ответил ему дедушка. – Хорошо, что мы машины за дом отогнали.

Все давно проснулись, но лежали тихо, и только теперь стали собираться возле стола.

Долго совещались, говорили, что надо бы послать кого-то разведать – не захватили ли фашисты деревню?

Ушли Митя и Фёдор Иванович.

А я всё думала: у кого бы узнать: неужели фашисты – это просто люди? И тут услышала из разговоров, что это ещё и немцы…

В голове у меня всё перемешалось, но спросить было не у кого.

Все взрослые в комнате были взволнованы, тихо переговаривались и постоянно поглядывали в окно в ожидании наших.

Только Павлик рядом со мной спокойно и тихо посапывал.

Ждали посланных на разведку довольно долго. А может быть, это утро было такое, когда время вдруг начало тянуться и тянуться. Бабушка говорила, что такое бывает.

Но когда вернулись Митя и Фёдор Иванович, всё пришло в движение. Стали быстро собираться, водители побежали заводить машины.

– Прежде всего, – сказал дедушка, – подкрепитесь тем, что есть. И обязательно попейте воды.

Нас с Павликом тоже подкрепили хлебом с яблочным повидлом и водой.

Вскоре наши машины уже ехали вдоль деревни, которая утром показалась мне очень маленькой. Я даже дома успела посчитать до того, как мы повернули на другую дорогу.

Тут машины пошли быстрее. Но я заметила, что и бабушка, и Варвара Игоревна всё время смотрели по сторонам. Да я и сама крутила головой, боялась, что нас догонят фашисты.

Когда машины остановились, встретив наш военный патруль, все были так рады, что бросились обнимать военных. А дедушка рассказал им про мотоциклистов.

Мы с Павликом стояли у борта, повязанные крест-накрест тёплыми платками. И один из военных, подойдя к нам поближе, сказал:

– Какие у вас тут симпатичные девчушки!

И только когда машины вновь поехали, Павлик вдруг повернулся и крикнул в сторону убегающей дороги:

– Я мальчик!

И тут мы все стали смеяться. А Павлик ещё немного посидел надутый, но не выдержал и стал смеяться вместе с нами.

Дорога на Задонск. Третьи сутки

Погода снова ухудшилась. Ветер рвал брезент, которым мы были укрыты. Стало холоднее, очень хотелось есть.

На очередной технической остановке дедушка сказал:

– Надо ехать как можно скорее. Осталось совсем немного. Потерпите.

Но тут началась метель. Снег летел так густо, что за машинами, которые теперь еле шли, мы видели сплошную белую пелену.

Машины остановились. Стали ждать, чтобы метель хоть немного утихла. Когда просветлело, оказалось, что совсем недалеко от нас были дома. Подъехали поближе, откинули задний борт, и нас, замёрзших и голодных, снял дедушка.

– Будем искать ночлег, – сказал он.

Варвара Игоревна пошла в один дом, а мы с бабушкой – в другой. Идти было недалеко, но мы шли по дорожке, еле передвигая замёрзшие ноги. Постучали, услышали:

– Кто там? Входите.

Мы с бабушкой зашли и стали у порога. Здесь было тепло и вкусно пахло домом. Никто нам не предложил пройти и раздеться, и мы остались стоять у двери. Совсем недалеко от нас, на выступе русской печки, горела керосиновая лампа, которая после уличных сумерек слепила глаза. Главное, что я увидела, это слева от нас, на лавке, большой бочонок воды, под деревянной крышкой, с кружкой наверху. Сразу захотелось пить.

Хозяйка хлопотала у печи. И тут откуда-то из дальнего угла раздался хрипловатый мужской голос:

– Кто такие? Откудова?

Бабушка не сразу смогла ответить – замёрзшие губы не слушались её.

– Едем из Орла в Задонск, – наконец проговорила она.

– Бегите, значит. От немца бегите, благодетеля своего, – продолжал почему-то издевательски говорить сердитый голос.

Глаза мои привыкли к свету, и я увидела у дальней стены длинный стол, над которым висела еще одна керосиновая лампа. За столом, на самом углу, сидел дед с тёмной бородой.

Бабушка не ответила ему и, наклонившись ко мне, шепнула:

– Вот погреемся ещё чуть-чуть и уйдём.

Хозяйка в это время поставила на стол большой чугунок с картошкой, а рядом миску с чем-то очень знакомо и вкусно пахнущим. А дед тем же голосом позвал:

– Долго ждать ли вас!

Из-за дверных занавесок выскочило трое взрослых ребят, а чуть попозже девочка гораздо больше меня. Они чинно уселись за стол, не обращая на нас никакого внимания.

А хозяйка из другого чугунка, что стоял на загнетке, стала быстро наливать большим черпаком суп в миски. Все стали шумно есть, стуча ложками по железным мискам. Мы с бабушкой у двери уже согрелись, и можно было уходить, но тут дед зачерпнул ложкой из чугунка большую картофелину, сказав:

– Лови, тётка, – и бросил её нам к двери.

Бабушка не успела её поймать, и картофелина шлёпнулась на пол. Я стала подбирать с пола рассыпавшуюся картошку и складывать кусочки бабушке в ладонь.

В сенях за дверью было слышно, как кто-то шумно отряхивается и топает ногами. Дверь открылась, и вошёл дедушка. Он прошёл мимо нас, молча разделся, положил на лавку у окна верхнюю одежду, одёрнул френч и пригладил пышные сталинские усы.

Высокий и крупный, он сразу занял много места в кухне. За столом наступила тишина.

– Для кого война, а для кого мать родна, – грустно сказал дедушка, почему-то глядя в угол, где темнели иконы, обрамленные белым расшитым полотенцем. И вдруг грозно: – Неплохо живём! Может, ещё и фашиста ждём?

Дед с тёмной бородой шикнул на ребят, те сразу же встали и скрылись за дверной занавеской.

– Под иконами сидишь, – продолжал дедушка, – а замёрзших, голодных людей у дверей держишь…

Дед с бородой испуганно что-то забормотал.

Бабушка стала меня раздевать, но я совсем разомлела от тепла. Теперь мне хотелось только спать. Я еще помню, как хозяйка со слезами на глазах поила меня вкусным бульоном, и как дед с тёмной бородой что-то говорил дедушке, а потом стал просить:

– Не погуби, детей ведь у нас четверо, не в разуме ещё, Христом Богом прошу…

И сон сморил меня.

Утром я никак не могла проснуться. Будили и тётя Капа, и бабушка. Щупали мой лоб – не заболела ли. Я всё слышала, но сонные глаза не хотели открываться. Наконец меня одели и усадили за стол. Павлик уже поел, и с ним играла девочка, которую звали Лиза.

Как только передо мной поставили миску с картошкой с кусочками мяса, во мне проснулся такой голод, что вместе с ним быстро проснулась и я.

– Вот так-то лучше, – говорила хозяйка, наливая мне полную кружку молока. Но молоко было непривычным на вкус.

– Потому что козье, – сказала мне бабушка. – Оно очень полезное. Пей.

Вчерашний грозный дед с расчёсанной на обе стороны бородой, рассказывая что-то дедушке, часто хватал его за руку, в которой тот держал кружку с чаем. И вдруг мой дедушка, поставив кружку на стол, сам схватил деда за руку.

– Так это что же, Григорий Петрович, мы в одно время завод в Ижевске строили? Мать, ты слышала? Он в двадцать четвертом был в Ижевске! Да и виделись там наверняка. Молодые ведь были, без бород, без усов.

– Да у тебя-то вроде усы уже были, – сказал дед, которого дедушка называл Григорием Петровичем. – Ты в начальстве ходил, на виду. А я на стройке, по плотницкому делу больше работал.