Бестиарий

– Сид, закрой им там дверь, пусть так сидят, воздух наш! Ха-ха-ха! – кричит мне весело брат и передает через головы бутылку портвейна.

Народ постанывает. Еще через двадцать минут захрипел динамик, и уставший, но довольный голос машиниста сообщил: «Поезд дальше не пойдет! Со второй платформы через тридцать минут пойдет другой состав». Немножко пошуршав эфиром, голос добавил: «Счастливого пути!»

– Ну че, доехали? – смеялись мы.

– Приехали, освобождай вагоны, копченое сало! – веселился брат.

В ларьке станции была только водка – горячая! Одну электричку мы пропустили – Молль вырубился, Чин блевал, квакая, как раздавленная лягушка. Жара. Следующий состав тоже был битком, но в тамбурах уже посвободнее. Сели. Поехали. Ну и выпили. Уставшим, вареным пассажирам не нравился наш юный соплячий мат. Опять нас мутузило мужичье и пачкали землей и потом грубые огородники. На одной остановке за двадцать минут стоянки нас выкидывали три раза. Остервенело, уже с разбитыми носами и губами, мы все равно прорывались обратно. Мужики устали и разошлись по вагонам. Они ничего не умеют доводить до конца. А мы, хоть и хлипкие снаружи, внутри сильные, главное – ничего не бояться и себя не жалеть! Так учил меня брат. Тамбур мы отвоевали! Грохнули за победу.

– Прикиньте, мы уже второй вагон уделали! – радовался брат, пытаясь слизнуть запекшуюся на губах кровь.

– Если дальше так пойдет, мы к Питеру поезд захватим! – смеялся Молль, покачивая натертыми кулаками.

– Смерть клопью! – орал брат, размахивая стаканом.

Чинарик опять блевал. Потом у него началась ломка.

– Какого хрена у тебя ломка, ты ханку один раз пробовал! – раздражался брат.

– Сильная штука-а-а была-а-а-а! – мерзко корчась, рыдал на полу Чин.

Брат отошел в другой конец тамбура, а Молль, пьяный, поверил и пошел по вагонам клянчить у пенсов таблетки, мол, человеку плохо. Отзывчивые, не понаслышке знающие, что такое плохо, забывшие, что такое хорошо, пожилые люди доставали из полиэтиленовых пакетиков и носовых платочков кусочки початых таблеточных упаковок. Пройдя по двум вагонам, Молль насобирал целую горсть разноцветных и разномастных таблеток в упаковках и без. Вернувшись, он, как санитар на фронте, приподнял Чина с пола, придержал ему голову и запихнул в рот таблетки в упаковках и без. Чин, давясь, жевал это все, крошки и бумажки сыпались изо рта. Запил портвейном, скорчился от рвотного позыва, но сдержался.

На Молля напала жажда действий. Он достал неощипанную убитую курицу, всю в дерьме, со слипшимися перьями. Взял ее, несчастную, за свернутую шею и пошел.

– Ты куда? – удивился я.

– Денег мало. Пойду продам! – и, по-деловому скорчив рожу, вышел.

Собирая таблетки, Молль, видимо, нащупал в пассажирской массе брешь, куда и собирался впихнуть дохлятину.

– Задешево не отдавай! – крикнул ему вслед со смехом брат, потом, ехидно улыбаясь, обратился к Чину: – Ну что, помогло, переломался?

Тот вспомнил и завыл снова. Брат сплюнул. На какой-то остановке рядом с Чином на полу появилась спитая, без возраста баба с естественными дредами на голове, которые примагнитили большое количество мелкого мусора. Печеное яблоко лица было ярко намазано густой косметикой ядовитых цветов. Валяясь вместе с Чином в обнимку на грязном полу, вся облепленная окурками, она громко, пьяно хрипела, слюнявя ему ухо: «Потерпи, потерпи, мальчик мой! Все хорошо будет!» Она скрипела и гладила ему голову грязной корявой рукой. Наконец за самозабвенными стонами и пеленой портвейна Чин разглядел, что рядом с ним. Разглядел только косметику, а булькающий хрип казался нежной женской лаской. Так поют сирены с островов Зеленого Змия. И поползла грязненькая пятерня по сухому, как вяленая вобла, телу пьянчужки. Когда рука его полезла в черную мятую юбку, нас затошнило. Брат уж хотел было двинуть ногой, но тут возмутилась дама.

– Ты че, блять, делаешь! Гаденыш, блять! Я тебе в матери гожусь, блять! – заорала диким басом возмущенная синьора и влепила Чину пощечину.

Пьянчужка попыталась встать, но не хватило устойчивости, и она упала на Чина. Тот обвил ее всеми конечностями и, улыбаясь нежно, проикал: «Прости, мамочка!», тут же снова попытавшись залезть ручонкой в трусы. Синьора завопила гадким голосом с трелями мокроты и замахала острыми локтями. Пытаясь вцепиться в Чина, она лишь сдирала об стены старые корки с локтей. Чин крепко вцепился, фыркая смехом.

– Чин, бля! Говно! – не выдержал брат.

Он схватил пьянчужку за шкирку, выдернул ее из объятий Чина и, открыв дверь в вагон, вышвырнул ее из тамбура.

– Чин, скот, еще раз такое увижу, пойдешь на хер! – сказал брат, брезгливо вытирая ладонь об штаны.

Чин, закрыв один глаз, заливался скрипучим смехом.

– Это же моя мамочка была! – еле выдавил он из себя.

Допили портвейн. Пришел Молль. Курицу продал, но заработал синяк под глазом. Подремали. В Питер приехали, когда от жары осталась только отрыжка, как у нас от портвейна. Высох грязным налетом пот, делая все вокруг липким. Мы вышли на перрон. Набухшее солнце отворачивалось от нас куда-то в сторону, за вокзал. Вокруг ворчал уставший народ. Нас объезжали сумки на колесах. Пассажиры поезда спешили в метро. Мы не торопились. Мы приехали.

– Чувствуете, чем пахнет? – спросил брат.

Мы принюхались.

– Чем-чем! Говном! – сказал Молль.

Мы рассмеялись.

– Мудаки! – проворчал брат, улыбаясь.

III

Гражданка, дом родной. Гремел трамвай, за высотками садилось солнце. Горячий асфальт и ларьки. Купили литр модного напитка «Рояль». Спиртяга голландская. Есть получше, подороже, а есть похуже, более техническая. Мы брали ту, что потехничней, в зеленых бутылках. И вот она, свободная трехкомнатная квартира. Мама навела идеальный порядок – любит в чистоту приезжать. Закуску мы уже съели или растеряли в походе на Питер, поэтому брат и Чин отправились на овощной рынок, он как раз уже закрылся. Мы же с Моллем произвели ревизию кухонных шкафов. Обнаружили горсть сухофруктов и пакет белых сухарей, что уже неплохо. Брат с Чином притащили ящик немного помятой черешни, пару надкусанных огурцов да пару трупов помидоров. Разбавили спирт в банке.

– Ну, брат, за свободу! – поднял брат стакан.

После тостов не поднимали. Пили. Молль ходил к метро зачем-то. Там подрался у ларьков.

– На кого наехали, суки?! – возмутился брат и, надевая рубашку, выскочил к лифту.

– Ты куда в носках? – окликнул я его.

Он подумал, вернулся и снял носки.

– А давай тоже босиком! – предложил Молль.

Мы согласились. Так босиком и пошли, прихватив каждый по кухонному ножу.

– Ну где эти уроды?! – орали мы, шатаясь вокруг метро.

– Смотри, Молль, не эти? – кричал брат, показывая ножом на какую-нибудь компанию.

Мы, поудобнее перехватив рукоятки ножей, шатаясь, бежали в надежде, что эти. Но Молль отрицательно качал головой, а люди из компании облегченно выдыхали, радуясь, что они не те. Неожиданно из-за дальних ларьков вырулил ментовский козелок. Чуть ли не на ходу из него повыпрыгивали сотрудники явно в нашу сторону. Мы врассыпную. Я забежал за ларьки, протиснулся между двумя, перелез через коробки с мусором и затаился. Мимо кто-то пробежал. Слышал крики, хлопали дверцы козелка. Потом все стихло. «Увезли, суки!» – рычал я еще полчаса в ларьках, до белизны пальцев сжимая двумя руками нож, готовый живым не сдаваться. Тихо плевался матом и соплями, обещал себе за пацанов отомстить. Не дождавшись облавы, пошел, спрятав нож, домой. У парадняка встретил брата и остальных.

– Братишка! Хорошо, что тебя не забрали! – Брат, улыбаясь, обнял меня, я его. – Ключи-то у тебя!

– Уродов-то не нашли! – сказал зло Молль.

– Менты, суки, помешали! – скривился брат.

– Чуть не замели! – добавил я.

– А я ногу поранил! – всхлипнул Чин, из его ступни текла кровь.

В коридоре перед квартирой было темно. Бросались в глаза силуэты стоящих на окнах горшков с цветами. Три широких окна – и все заняты цветами! Это мама выставила, чтобы соседи поливали. В темноте не видно было, кто первый горшок в окно кинул. Нас всех обуяла злость. Разбили мы все стекла. Оставшиеся горшки разбили об стены. Немного успокоившись, выпили спирта. Брат с Моллем рубанулись, а мы с Чинариком пошли в ночь погулять. Обошли двор, ища одинокого подпитого прохожего. Но, на их счастье, они уже все расползлись по норам. Ничего не оставалось делать, как залезть в ларек «Союзпечать». Звон стекла оглушительно, но ненадолго прервал спокойное дыхание улицы. Мы выждали, когда тревожное эхо растворится между домами, и через оскал витрины залезли в темное нутро киоска. Только начав шмонать ларек, притаились от гулких шагов. У ларька шаги затихли. Ёкнуло в кадыке. «Ребята! Ребята! Не ссыте, я свой! Берите что надо, я на шухере постою!» – услышали мы хриплый мужской голос. Прихватив на всякий случай для «своего» железный совок, мы вылезли из киоска. На углу у ларька в тени нас поджидал небольшой мужичок в длинном плаще и кепке.

– Ну как улов? Стоящее что-нибудь нашли? – хрипел он шепотом.

– Нет, не нашли! А тебе хули надо?!

– Да ладно, ладно, ребята, не бакланьте! Зайдем во двор, дело есть.

Рожа его при свете фонаря оказалась до того мерзкая, что смотреть было противно.

– Хули вы фуфлом занимаетесь! – Он даже сплюнул сквозь коричневые зубы. – Схавают вас за брелочки-ручечки! За совки вон.

Он ткнул пальцем в наш совок и закашлял, по перекошенным толстым губам мы поняли, что он смеется.

– У меня объект есть, хата, – отхаркавшись, продолжил он.

Мы переглянулись.

– Да не ссыте, все чисто, я вам все покажу, чего да как. Я на шухере. Мне туда нельзя, я паленый. А вам нормалек, все чисто! – ну и намекнул так, с юмором, что, если не пойдем с ним, сдаст ментам.

Поначалу Чин делал мне знаки мужичка этого рихтануть. Но по ходу разговора, или, как говорил этот дядя, базара, физиономия Чинарика становилась отупело растерянной. Особенно продемонстрированные дядей синюшные купола на спине заворожили залетавшего на малолетку Чина.

– Да вы не ссыте! У меня еще пара хат на вынос есть. Выставить можно без проблем! Жить будете заебок, отвечаю. – Мужичок уже, похоже, считал себя нашим бугром – вором-наставником.

– Слушай, жрать охота, да и трезвыми как-то стремно, а так согласны! – сказал я, а Чинарик так закивал, что я понял, что этот болван действительно согласен.

«Ладно, – подумал я, – выпьем, пожрем, а там видно будет». Мужичок обрадовался, купил нам пиво в ларьке. Пожрать ничего не продавалось, поэтому пошли к его дому, жил он недалеко. «Щас я вынесу!» – сказал он и скрылся в провале подъезда. Где-то вдалеке вскрикнула сирена. Двор был пуст. Растревоженный эхом наших шагов, он недовольно ощерился на нас фонарями. Чтобы не светиться, залезли под старый грузовик, вросший мертвыми шинами в газон.

– Ну, что думаешь? – спросил я Чина под грузовиком.

– А чего, щас пожрем, а потом хату вскроем, – сказал он довольно и отхлебнул пива.

Я посмотрел на него внимательно. Он не шутил. Весь его облик сейчас говорил о том, что перед нами Член Воровской Банды!

– Ну ладно, промокашка, счастливой охоты! – сказал я и полез из-под грузовика.

– Ты куда? – удивился Чин и схватил меня за рукав.

– Да пошел ты, черная кошка! – Я вырвался и пошел вон со двора.

Чинарик догнал на углу. Повякал расстроенно, уж больно хотелось ему жить «заебок». Вернулись к киоску «Союзпечать». Трамвайная печка, коробка железных значков с котом Леопольдом, упаковка шариковых ручек и зачем-то несколько толстых стопок газеты «Двое» – эротического издания с плохими черно-белыми фотками голых баб. Все это мы вытащили из ларька и завернули в огромную занавеску, завязав узлом. У парадняка встретили ползущего куда-то с плоскогубцами и молотком Молля. «Ты куда? – спросили, он что-то промычал в ответ. – Инструмент не потеряй!» Дома разбудили брата, чтобы похвастаться трофеями. Нашлась ополовиненная литровая бутыль «Рояля». Пили, не дожидаясь, пока разбавленное остынет от реакции. Без закуски пили. Потом Чин истерил. Светало. Дрались, помню. Потом ничего не помню. Все.

Долгий звонок в дверь. Разлепил глаза. С трудом приподнял голову, отчего сразу чуть не стошнило. Огляделся: лежу на полу в одних трусах. Вокруг окурки и осколки. На кресле, свернувшись калачиком, с засохшими хлопьями рвотных слюней на лице сопит Чин. На кровати, недовольно морщась, приподнялся брат.

– Сид, сходи посмотри, что там, – распорядился он.

Еле поднявшись и осознав всем телом враждебность окружающего мира, я упал от потемнения в глазах на кровать. Раздался снова визг звонка, ломая голову и выбивая сердце вон.

– Сид, бля, давай быстрее! – корежило на кровати брата.

Я вышел из комнаты и сразу споткнулся о стоящую посередине коридора трамвайную печку. Черт, разбил в кровь большой палец. Весь пол был устлан, казалось, целым тиражом газеты «Двое» с торчащими фотосиськами. Шатаясь, ища поддержку в стенах, доковылял до двери, прижался ухом. Еще один звонок, упавший сверху двери, оглушил до слепоты. Сердце испуганно запрыгало, как загнанная в угол мышь. Дрожа, присел на корточки. Гул от звонка уступил место звукам человеческих голосов, я прислушался. Что говорят, понять не смог, но голоса узнал! Зюзюкина, соседка, бывшая жена кагэбэшника. Она так умудрилась меня достать, что я гонялся как-то за ней по коридору с огромным заточенным штангенциркулем. Разбил глазок в ее двери, за которую она ловко шмыгнула. А хотел в лоб заехать. За это был скручен соседями, связан проводами и долго бит ментами в отделе. А что это за тихий скрип? А, это соседка напротив, несчастная добрая старушка, глава большой недружной семьи. Что-то наперебой тараторят. Отвечал им какой-то незнакомый мужской голос. На цыпочках вернулся в комнату.

– Ну че? – спросил брат, сцеживая из всех пустых неразбитых емкостей капли в стакан – на глоток.

– Бляди соседские чего-то кипишуют, – ответил, облизнувшись, я, наблюдая, как брат выжимает в глотку стакан.

– Может, случилось чего?

Я пожал плечами, прикрыл дверь в комнату. Чтобы не слышать звонков, включил телевизор «Рекорд». Пол-экрана показывало какой-то эстрадный концерт. Я сел на кровать и огляделся. Пили мы ночью, похоже, яростно. На обоях забуревшие смачные мазки крови, перемешанные с пятнами зеленки. Ею же заляпан журнальный столик, чудом стоящий на трех ножках. Четвертая, выдранная с мясом, лежит рядом. Осколки бутылок вонзились в бахрому ломаной древесины, оголившейся из полировки. Вспышками в голове куски воспоминаний о происхождении крови на стенах. Чуть не стошнило. Ночью Чинарик бритвой вырезал у себя от локтя до кисти «xploited». Потом мы его лечили, залив всего зеленкой. Вон, даже морда в пятнах. Потом он своими порезами писал на обоях «Чин» на полстены. Рядом с изрезанным Чином валяется двадцатикубовая стеклянная машина (шприц). Точно! У него же вчера ломка опять по пьяни началась! И мы откачали у него из вены немного «грязной крови». Это брат лечение придумал. Теперь этой «грязной кровью», как капельками росы, покрыта вся комната. Сейчас меня точно вырвет!

Вдруг из коридора послышался сухой треск. Мы переглянулись. Брат кивнул на дверь, я встал, шагнул к ней. Открыл. Секундная картинка: три мента, который впереди, огромен, и в руке топор. Потом лечу обратно в комнату, в глазах яркая вспышка. Затылком хрястнулся, доламывая стол.

– Стоять, лежать, блять!

Пошла работа. Заскочили в комнату. Сразу стало тесно. Один утрамбовал Чина. Второй вскочил на кровать и брату берцем, пяткой в лицо. А тот, что с топором, свободной рукой меня за волосы и в другую комнату утащил, где, кинув мордой об стену, крепко обработал мои почки. А мог бы и голову отрубить!

– Кто навел?! Говори, сука, убью! – орал он, заламывая мне руку.

И вот я на полу.

– Руки за голову!

И для лучшего понимания опять ногой по почкам. Страшное это дело – быть профессионально битым, будучи в одних трусах и с похмелья. Меня всего трясло. Вспомнил с ужасом «Союзпечать». Как они нас вычислили? «Вот черт, неужто тот мужик?» – вспомнил я нашего неудавшегося главаря. Но как?

– Как дверь открыли, пидор? – спросил милиционер, наступив мне ногой на затылок.

– Куда дверь? – прошамкал я вдавленными в пол разбитыми губами, сразу приняв решение идти на всякий случай в отказ.

Удар в живот пронзил электроразрядом все тело. Я первый раз заорал.

– Лежать, встанешь – убью! – и вышел в коридор.

Из соседней комнаты доносились глухие звуки ударов, хрипение брата и почти детские всхлипы Чина.

– Ну, че у вас? – спросил мой мент.

– Дурака включили, суки! – тяжело дыша, ответил другой.

Брат захрипел сильней, кажется, его душили.

– Ладно, хватит пока, – распорядился мой мент и пригласил в квартиру соседок.

Заохала от увиденного старушка из квартиры напротив.

– Встать! – приказал мне мент и для ускорения помог мне рукой за волосы.

– Ой, Сережа! – всплеснула руками старушка.

Зюзюкина победно вспыхнула глазами: вот, мол, попались скоты!

– Здрасьте, – поздоровался я, сплевывая сгустки крови.

– Ой, Андрюша! – схватилась старушка за сердце, увидев разбитую физиономию брата. – Ох, ребятки, значит, это вы все стекла побили! Ай-я-яй!

Менты недовольно переглянулись и повнимательнее к нам присмотрелись.

– Блять! – выругался мой мент.

Кажется, они нас узнали только сейчас. Я тоже их узнал, черт бы их побрал! Я ничего не понимал. Значит, не из-за ларька?

– Что же вы наделали, Андрюша! Мы же подумали, что воры залезли! – все качала и качала головой старушка.

Оказалось, что ночью, услышав звон и грохот, соседи коллективно прильнули к глазкам. Лампы дневного освещения, когда-то освещавшие общий коридор, давным-давно были сняты и проданы нами на синем (блошином) рынке. Поэтому все, что смогли различить в темноте бдительные глаза соседей, это копошащиеся у нашей двери фигуры. Милиция была моментально оповещена о проникновении неизвестных в квартиру отсутствующей учительницы. Причем с нескольких телефонов сразу. О нас соседи и не вспомнили, успокоенные нашей матерью, что у них есть целых три спокойных месяца нашего отсутствия. Милиционеры сразу приехать не смогли, так как, наверное, были заняты более важными делами. Приехали, как только освободились, неранним утром. И вот теперь дело о проникновении преступников в жилое помещение, раскрытое по горячим следам, вырвалось и улетело ввысь ментовской птицей счастья. Брата с Чином все-таки забрали для «профилактической беседы». Меня же оставили убирать в коридоре черепки горшков и битое стекло. Зюзюкина торопливо удалилась к себе с ехидной, торжествующей ухмылкой. По ее радостно трясущимся рукам я понял, что сейчас будет совершен победоносный звонок нашей матери в Ижевск. Старушка же долго еще причитала над моей истерзанной ментами и похмельем душой, пока я сметал хрусталь стекла и умирающие герани с кусками высохшей земли. Как бы ни было мне плохо, я всегда прибирался дома. Люблю порядок. С замиранием сердца, запоздало пугаясь, подивился, что тупые менты не заинтересовались, откуда столько одинаковых газет, значков и ручек, валяющихся на полу в коридоре. Починил как смог отжатый ментами замок. И тут звонок в общую дверь. На пороге Молль, в руках бутылка водки, в кармане кусок колбасы.

– А где Свин с Чином? – поинтересовался он, заглядывая своим длинным носом в пространство комнат. Свином он, как и многие в нашей панковской тусовке, называл моего брата.

Я рассказал. Молль долго заливался смехом, похожим на кряканье утки. Довольные отсутствием лишних ртов, мы раскатали полпузыря. Полегчало. Даже стало хорошо.

– Ты сам-то куда делся? – с удовольствием поедая колбасу, поинтересовался я.

– Да чего-то ночью домой захотелось, – улыбался Молль, довольный, что вовремя свалил.

– А где, кстати, плоскогубцы с молотком? – вспомнил я.

Он не помнил. Я рассказал, как мы встретили его у парадняка. Молль, потирая лоб, ушел в себя, припоминая. Я развалился на диване, чувствуя, как алкоголь лечебной влагой орошает уже почти умершие, высохшие клеточки моего тела, попадает в самые отдаленные уголки организма, успокаивает и выгоняет боль. Пол-экрана «Рекорда» показывало чьи-то новости, а я слушал и не понимал ничего, ни слова, так хорошо было.

– Вспомнил! – заорал Молль неожиданно.

Я вздрогнул.

– Сид, черт подери, я вчера у вас на крыше спутниковую антенну свинтил! – гордо и радостно сообщил он.

– Молодец. Ну и что? – лениво поинтересовался я, меня клонило в сон, я был пьян.

– Я знаю, кому продать! – и, потирая руки, он побежал к телефону.

Вылезли на крышу. Сняв антенну на одном конце крыши, Молль оттащил ее на другой. Увидев ее, я обалдел: это была тарелка не меньше трех метров диаметром.

– Ну и как мы ее отсюда стащим? – ехидно поинтересовался я.

Молль задумался, почесывая нос.

– Может, сбросим вниз, а потом подберем? – на полном серьезе предложил он.

Я рассмеялся, представив, как с высоты четырнадцати этажей вниз спланирует эта тарелка. Если даже никого не убьет, то шухеру будет достаточно. Молль нахмурился. В конце концов мы ее согнули пополам и завернули в штору из киоска «Союзпечать». В таком виде тарелка напоминала мне лодку-байдарку. С трудом втиснулись в грузовой лифт. На противоположном конце дома у парадняка стоял козелок. Я задрал голову: наверху, на том конце крыши копошились человеческие фигуры. Закинув антенну на плечи, я почувствовал себя спортсменом-байдарочником. Пошатываясь, мы направились к Косте Толстяку, которому и предполагалось сбагрить антенну. Костя жил на первом этаже хрущевки, деля комнату со старой рыжей лайкой по кличке Индус. Полкомнаты у него было завалено всяким электрическим и механическим хламом в полуразобранном виде. Он был из тех парней, которые все время что-то свинчивают и развинчивают, пытаясь скрестить утюг с пылесосом. Толстяк тоже прибалдел от размеров нашего товара и сразу начал ныть, что согнутая она ему вовсе не нужна и что только из уважения к нам может дать нам за «эту бесполезную железку» пол-литра водки. Нас это не устраивало. Развернули для демонстрации товар, для чего пришлось переместиться в подвал – в комнате тарелка не помещалась. Толстяк все цокал языком и причитал, щупая толстыми пальцами место сгиба. Но потом он увидел надпись, на которую я не обратил внимания, и заливисто засмеялся. На тарелке было написано «кабельное телевидение».

– Пойдем ко мне! – позвал нас Толстяк, не переставая смеяться. – Смотрите!

Он включил телевизор. Заиграла ненавязчивая мелодия, а на экране на голубом фоне было написано: «Сегодня ночью с крыши дома 87 по проспекту Просвещения была похищена антенна кабельного телевидения Калининского района! Если кто-то что-либо видел, просьба сообщить по телефону. Вознаграждение гарантировано! Приносим свои извинения за временные неудобства!»

– Ну вы и отморозки! – тряслись от смеха Костины толстые щеки.

«Кажется, очень удачно мы проскочили», – подумал я, вспомнив фигуры на крыше.

– Два литра спирта давай! – вернул разговор в деловое русло Молль.

– Ты знаешь, сколько времени займет отрихтовать ее? – перестал смеяться Толстяк.

– Отрихтуешь! – не сомневался Молль.

– Литр! – отрезал Толстяк.

– И «Момент»! – ткнул пальцем Молль в чуть початый тюбик клея, лежащий на столе.

Толстяк скорчил рожу типа «ну что с вами делать», нехотя отсчитал деньги, вручил «Момент», и мы удалились. Взяв в ларьке пакеты и спирт, добежали до дома. Выпили. Разлили клей по пакетам. Проигрыватель «Юность», пластинка «Транснадежность». «Цветы-ы-ы-ы на огороде», – зашаманил из дребезжащего динамика Петр Мамонов. И запрыгали вокруг меня карлики в красных колпаках по маковому полю, открывая тайные люки землянок моего подсознания. После того как начинаешь отходить от глюков и понимаешь, что химические пары все перекачаны натренированными легкими из подсохшей резинообразной массы в мозг, после безуспешных попыток вытащить из пакета еще чуть-чуть кайфа, наступает тоскливая опустошенность от чего-то ускользнувшего, не до конца понятого. Как будто смотрел захватывающий сон, и вот уже близко самое главное… И тут тебя грубо треплют за плечо! Вот и сидишь пустой, не желая понимать окружающую реальность. А потом начинаешь с надеждой искать, не осталось ли у кого-нибудь волшебного вещества, и если есть, то выпрашиваешь, воруешь или просто нагло отнимаешь. Сколько раз мы дрались из-за этого! Кончилось! Только мы успели пропустить по полстаканчика, в дверь позвонили. Чинарик и брат! Помурыжив, легонько побив, менты их отпустили, пообещав в следующий раз покалечить. Пожурив за приконченный клей, брат угостил нас таблетками, которые они с Чином возле метро выпросили в долг у знакомого барыги. Выпили спирту. Потянуло гулять. Шатаясь и гогоча, вывалились на улицу. Жара стояла в помощь нашему состоянию. Шлялись из угла в угол микрорайона. Иногда к кому-то заходили, что-нибудь выклянчивая. С кем-то дрались, отнимая деньги. Потом разделились, поделив остатки теплого спирта. Брат с Чином прорвались в метро, куда-то в центр. А я потащил пьяного в хлам Молля домой. Кинул его на кровать, выпил чуть-чуть и задремал под очень громкого НОМа – «У меня в черепной коробке тараканы, жуки и пробки. Как-то пробки выпали вниз, по одежде жуки разбрелись!» Разбудил звонок. Звонил телефон. Спотыкаясь, добрел до аппарата.