Полная версия
О чем молчат твои киты
Вероника – анорексичка.
Лера картавила, носила дреды, широкие штаны и читала рэп.
Тома смотрела «Дом-2», мечтала стать его участницей и несколько раз отправляла свою анкету.
А Женька хохотала как ненормальная. Всегда. Даже если никто не смеялся.
С такими людьми мне приходилось не только учить историю театра или основы звукорежиссуры, но и контактировать на сцене, играя в различных этюдах и сценках.
Хотя на парах я бывал от случая к случаю. Мастерство старался не пропускать, а на все остальное забивал без сожаления.
Обидно бывало только, когда решался-таки прийти, а пару, как назло, отменяли.
Очень часто я думал, что я здесь делаю вообще?
Хотя так каждый второй, наверное, думал.
Еще раздражали танцоры и, почему-то, оркестранты. Первые строили из себя непонятно кого, вроде как мы такие звезды-звезды, что хоть завтра в Большой театр, а вторые – очень жалкие. Так и хотелось их чмырить. С одним я схлестнулся не на шутку. У него оказались крепкие руки, на тубе, наверное, играл, но я все равно навалял ему по первое число. Правда, потом они подкараулили и отметелили меня всем отделением.
Вот в этом они молодцы, держались вместе, как настоящий оркестр.
А у нас в группе все сами по себе были. Я общался только с Вовой и то, в основном, тостами, и немного с Гулей.
Сергеич говорил, что мы должны сплотиться и быть как одно целое.
Но ничего подобного не происходило.
* * *Второй курс.
Новогодние утренники.
Новогодние утренники.
Новогодние утренники.
Это ад. Мы должны были «дедморозить» по очереди. Но «дедморозил» только я. За мероприятие я переодевался по семь раз, а если учесть, что в день у нас было по три-четыре утренника, то получалось и все тридцать. О накладках даже вспоминать не хочется. То борода отвалится, то какой-нибудь особо талантливый и расторопный ребенок как засадит со всей силы по коленке. А как знатно потелось под кучей одежек, свитером, шубой и валенками, это просто сказка – покруче всяких саун.
Вова и Миша на Дедов Морозов не тянули. Играли злодеев, пиратов, придворных, снеговиков.
Гуля была Снегурочкой.
В остальном второй курс не сильно отличался от первого.
Мы покупали домашний самогон в окошке частного дома.
Вова закусывал огурчиками.
Гуля отбивалась от моих навязчивых подкатов.
Я прогуливал пары.
Я обходил стороной оркестрантов.
Я получал кормовые сорок с чем-то рублей и покупал на них две порции пельменей.
Я репетировал Плюшкина по пьесе «Мой милый Плюшкин».
Я носил лосины на танцах.
Я спал за кулисами.
Я гримировался в старика и скелет.
А потом…
* * *Отчисление.
Я опоздал на прогон «Плюшкина». На полтора часа. Проспал.
Сергеич был в гневе.
Сергеич сказал: «Возмутительно», – и схватился за сердце.
Сергеич сказал: «Вы в гроб меня вгоните».
Сергеич сказал: «Убить тебя мало!»
Сергеич сказал: «Пошел на хрен!»
Сергеич сказал: «Показа не будет, – и добавил, – чтобы больше тебя не видел».
Он поставил мне двойку за мастерство, впервые за 20 лет своей преподавательской деятельности.
Катька ревела.
Катька готова была меня убить.
Она засадила мне кроссовкой между ног и никогда больше со мной не разговаривала.
Через неделю на доске вывесили приказ о моем отчислении.
В военкомате узнали, в военкомате обрадовались и тут же прислали мне повестку, но я сломал руку и получил очередную отсрочку.
Не радовала меня поездка в армию.
Удивительное дело, но когда меня отчислили, я вдруг понял, что в училище было не так уж и плохо. Не знаю, может, сработал эффект отнятой игрушки, а может, я успел привыкнуть и даже немного полюбить это лицедейство и прочие театральные прибамбасы, но мне определенно захотелось вернуться и доучиться до конца.
Поэтому летом я подал заявление на восстановление и восстановился, так как с мальчиками по-прежнему была напряженка.
* * *Восстановился.
Новый курс был еще меньше моего. Всего два парня: я и Валера. Да, этот самый Валера, который сегодня меня уволил. И семь девчонок. Немного адекватней наших, но лишь немного. Спасибо, хоть про «пророжаться» никто не рассказывал.
С Валерой мы быстро нашли общий язык. Еще бы – один среди семи театралок, да он даже Мише был бы рад, а я намного приятнее Миши. Нет, Валера, конечно, пытался воспользоваться положением, даже подкатывал чуть ли не ко всем сразу, но быстро понял, что ни к чему хорошему это не приведет. Да и девчонки гораздо охотнее поглядывали на поджарых танцоров, а не на пузатенького Валеру.
Мы реально сдружились.
Мы оба отрастили бородки.
Мы зависали в барах.
Мы рубились в «Контру» по сетке.
Мы играли Деда Мороза по очереди.
Мы придумывали и записывали какие-то дурацкие песни на диктофон.
Нас стали называть близнецами, хотя мы не очень-то похожи.
Я вдруг стал получать кайф от учебы, от репетиций, бесконечных выяснений, кто выкладывается по полной, а кто нет, от неоправданных обвинений в отсутствии таланта и от совсем не робких надежд на попадание во МХАТ или «Современник».
Валера смотрел на мир более практично, и это мне в нем нравилось. Он постоянно находил какие-то халтуры, халявы, акции, никогда не сидел без налички, но при этом не жмотился и угощал топливом.
И лишь редкие встречи с Сергеичем и его испепеляющий взгляд добавляли небольшую, но вполне ощутимую ложку дегтя в мою практически медовую учебу.
* * *И мозг решил сделать передышку, словно дальше ничего не происходило, словно здесь запряталась причина, и нужно ее непременно найти. Но есть ли она? Да и главное – зачем? Зачем мне знать, за что, даже если есть за что? Ну, узнаю я, что изменится? А ничего. Это меня спасет?
Нет.
И захотелось еще сильней напиться.
Захотелось набрать побольше воздуха в легкие и кричать долго и пронзительно.
Захотелось позвонить Алисе и послать ее подальше.
Она называла меня алкоголиком, говорила, что я бухаю, как сапожник.
А меня тошнило не от топлива. Я же чувствовал…
Захотелось послать этот проклятый кривоногий «Спартак». Столько лет болеть, верить, но все впустую. Видимо, так и не увижу чемпионства.
Около года.
Сколько это?
Триста сорок? Триста двадцать девять? Ну, пусть будет триста, чтобы ровное число. Минус сон. Вот и двести. Восемь часов же нормальный сон.
Нормальный. Ха! Спать восемь часов – это роскошь. Теперь только четыре. Только четыре, ну пять…
Итого 250 дней.
Что такое 250 дней? Когда все они как один и летят со скоростью света.
Я начинал себя жалеть. Это же все. Все… Чертовы десять месяцев, и до свиданья, конец, титры. Ничего не будет. Вернее, все-то как раз и останется, а вот как представить себя вне этого всего? Просто немыслимо.
Не буду есть вопперы.
Не буду есть фунчозу, только-только ее распробовал.
Не буду ездить в лифте, в трамвае, маршрутках.
Не буду хвататься за голову после очередного поражения «Спартака» или сборной и вспоминать все крепкие, но очень точные слова, подходящие как никогда лучше.
Не буду покупать подтяжки по акции.
Не буду смеяться над новым очередным бредовым законом.
Не буду смеяться над очередным пафосным фильмом Бондарчука.
Не буду пересматривать любимые КВНовские команды и смеяться.
Хотя я давно уже не смеюсь над новыми выпусками и командами, ведь КВН уже не тот, совсем не тот.
Не буду вечерами ненавидеть Урганта.
Не буду мечтать о том, что когда-нибудь на голову мне упадет миллион. Евро, конечно же. Только евро.
И дико захотелось фунчозы. И «Баскин Роббинс». Но ни того, ни другого, разумеется, не было.
Еще и топливо предательски закончилось. Как всегда, в самую нужную минуту, подносишь бутылку, а в ней ни капли. А идти куда-либо нет ни желания, ни силы.
Все, приплыли.
Вот так завалиться, растечься по дивану, как масло, и отбросить копыта к чертям собачьим. Только и всего. Раз, и там.
Только и всего.
Но если бы все было так просто.
Рука потянулась к телефону, не удержался, набрал Алису.
Не берет.
Позвонил еще раз.
Не берет.
Бог любит троицу.
А еще обламывать.
И из меня полился поток негодования, боли, обиды, желчи и выпитого алкоголя.
Хорошо хоть тазик догадался поставить заранее.
И отрубился.
У меня чертов рак…
Шикарно началась неделя.
* * *Я проснулся в 4 утра. Голова трещала и мстила мне с невероятной силой. Под глазами мешки. В глазах резь. Вены вздулись на висках и пульсировали. Лицо отекло и раздулось так, будто я всю ночь зависал на пасеке с пчелами. Болело все, даже язык и переносица. Так тебе, неудачник.
Пробовал снова уснуть, но куда там. Пришлось укутаться теплее и включить «Во все тяжкие». Не зря же качал. А со сном так и получилось – четыре часа, если не меньше.
Все идет по плану.
Бугага.
Смотрел на Джесси и Уолтера и начал ассоциировать себя с ними. То есть раньше я просто смотрел, ну, мол, что вы еще нам покажете? А теперь я понимал, что чувствовал главный герой. Но лучше бы такое не понимать. Никому.
Может, тоже начать варить мет?
Очень смешно.
Да и я не учитель химии.
Химия.
Химиотерапия.
Звучит как насмешка, конечно.
Хотя теперь все звучит как насмешка.
* * *И снова вспышки памяти.
Выпускной в училище.
Два года в Волгограде.
Вернулся обратно.
Несси.
* * *Выпускной в училище.
Очень напомнил выпускной в школе, разве что…
Не было родителей.
Никто не прятал топливо.
Никого не увезли на скорой.
Никто не говорил про открытые двери во взрослый мир.
Никто не пел «Я солдат».
Валера схлестнулся с оркестрантами, и началось кровавое месиво. Они отпинали всех, даже директору немного досталось и, что порадовало, Сергеичу. Бой вышел непродолжительным, но очень интенсивным. Сорвали кулису, разбили вазу, дважды пустили кровь. Без крика и участия девчонок тоже не обошлось. И лишь когда один из оркестрантов проломил ногой сцену, все как-то быстро протрезвели, пришли в себя, обнялись, пожали друг другу руки. Даже мы с Сергеичем помирились. Он похвалил мою дипломную работу, сказал, что я неплохо сыграл Базарова, хотя всегда есть куда расти, и что, если бы не отсутствие дисциплины, он бы мог за меня замолвить словечко Денисову, он как раз набирал актерско-режиссерский курс в институте. Но так как он не уверен во мне, тем более после такого катастрофического косяка, то не будет просить. Вот и надо было дразнить? Но это мелкая и отвратительная черта театралов – поддеть, уколоть, унизить. Обидчивые натуры.
Я не очень-то хотел в институт, тем более снова в театральный, но отсрочка на 5 лет мне явно бы не помешала. Вот явно бы.
Придя в норму, оркестранты собрались вместе и слабали «макарену», что-то еще веселое, а затем перешли на творчество старого доброго Шнура и группы «Ленинград». Ох, уж эти оркестранты.
Все танцевали как угорелые, а после с теми же оркестрантами приводили актовый зал в порядок и чинили сцену.
Напоследок наш курс показал пародии на преподов и спел слезливую песенку о прекрасных годах, проведенных в училище, и о том, как сцена нас сплотила и стала неотъемлемой частью жизни. Вранье, конечно.
Я, например, больше ни разу в кульке не появлялся. Да и многие так же.
* * *Два года в Волгограде.
Нет, я не служил там. Хотя мог. Собственно, я поэтому и оказался в Волгограде, чтобы не служить.
Снова ломать руку мне не хотелось, альтернатив было немного, не дожидаясь повестки в военкомат, я рванул куда подальше. Почему-то захотелось в Волгоград. Юг все-таки, там теплее и люди не такие суровые.
Я подал документы во все вузы, какие только смог, но везде провалился.
В театральном мне сказали, что у меня ужасный говор, а как узнали про училище, так и вовсе скривились и посоветовали забыть про карьеру артиста. Переучивать меня никто не возьмется.
Не больно-то и хотелось.
С остальными универами тоже не заладилось. Не то чтобы я такой тупой, но результаты ЕГЭ у меня далеко не лучшие.
Гребаное ЕГЭ.
Гребаный рак.
Хотя он, в общем-то, ни при чем, и его тогда не было.
Надо вот было вводить это дебильное ЕГЭ? Все кавказцы уделали меня по русскому языку. Такое мыслимо вообще? Да половина из них предложение толком составить не может. По сто баллов набирают.
Короче говоря, я засел на дно, чтобы военком не смог меня отыскать.
Не скажу, что мне жутко понравилось в Волгограде, но там есть:
Волга.
Мамаев курган.
Панорама Сталинградской битвы.
Котлеты по-киевски.
Длиннющий проспект Ленина. За два года я так и не смог пройти его целиком. Но пытался неоднократно.
Еще, что удивительно, раньше он назывался Сталинградом, но в городе несколько памятников Ленину, причем довольно крупных. Они даже в какие-то списки рекордов входят. А памятников Сталину нет, что тоже логично.
Красивых домов там немного, но и это понятно. В Отечественную ему досталось по самое не балуй, и город превратился в руины. Его отстраивали заново, и тут уже было не до красоты и помпезности.
Я снял крохотную однокомнатную квартирку с фиолетовыми обоями и вечно протекающим краном в Кировском районе и устроился работать аниматором в контору со странным названием «Карандаш».
«Карандаш» – мы разукрасим ваши серые будни.
Вот тогда я по-настоящему возненавидел детей. Это маленькие монстрики. Вернее, маленькие они только по росту, а вот монстры гигантские. Просто немыслимые.
Не было ни одного праздника, с которого бы я не ушел оглохшим, с подбитым глазом, с синяками на руках и ногах или порванным костюмом.
Дети висли на мне.
Дети визжали, как ненормальные.
Они пинались, царапались, кусались.
Дети бросались в меня едой.
Дети плакали и боялись меня. Но не все, к сожалению.
Кем я только не был за эти два года.
Человеком-пауком.
Джеком-воробьем.
Фиксиком.
Халком.
Индейцем.
Супермэном.
Варваром.
Долбаным клоуном.
Долбаным мимом.
Долбаным Пикачу.
Каждые выходные я порывался бросить разукрашивать серые будни детей и их родителей, но мне нужны были деньги. А наше прекрасное училище как-то не сильно позаботилось о том, чтобы разнообразить наши умения в зарабатывании денег. Так что единственное, что я мог, – сменить агентство, но какой в этом был толк?
К тому же иногда, правда, очень редко, у меня получалось кайфовать от того, что я могу заставить людей улыбнуться или делать нелепые и глупые вещи, прикрывая это условиями конкурса.
Ради конфеток они прыгали с бутылками между ног, переносили яйца в ложках, держа их во рту, или изображали персонажи фильмов или известных артистов. Танцевали по-дурацки, да еще и радовались как дети. И фотографировались со мной, как будто я был крутым спортсменом или реальной суперзвездой.
Но главное, что не надо было по восемь часов просиживать в душном офисе. Свободное время – для кого-то роскошь, а у меня его было столько, что хоть на зиму засаливай. Летом я валялся на пляже, осенью и весной зависал на набережной, а зимой на концертах и в кино. Изредка захаживал в клубы, но там слишком душно и пафосно. Не люблю понты и долбаный пафос.
За два года я накопил деньжат достаточно, чтобы откупиться от армии, и
* * *Вернулся обратно.
С армией оказалось немного сложнее, чем я рассчитывал. Все-таки мне срок светил. За это тоже пришлось проплачивать. В итоге написали, что у меня плоскостопие и дикое искривление позвоночника, дали мне военник и велели гулять на все четыре стороны и молиться, чтобы не было войны.
Может, это из-за армии?
Да что, я один такой, что ли? Отмазавшихся больше, чем тех, кто служил. Но как-то далеко не всем достается, как мне.
Мать первым же делом всплеснула руками, мол, похудел-то как. Стала откармливать. Но мне это дико не понравилось. Через неделю съехал от нее на квартиркустудию с бежевыми обоями, хотел их переклеить, но хозяйка попалась не очень и не разрешила.
Связался с Валерой, он тоже работал аниматором. Позвал к себе. Я выбирал между «Связным» и «Волшебным лесом», так называлась контора, в которую звал меня Валера. Победил «Лес», опять же из-за свободного времени. Ну, и со знакомыми приятнее, разумеется, батрачить.
И вот я снова в костюме Джека-воробья, а дети такие же крикливые и агрессивные, как в Волгограде, видимо, они везде такие. У Валеры, кстати, намного лучше получалось с ними справляться. То ли они его боялись, то ли, наоборот, принимали за своего, но его никто не кусал, не пинал и не боялся.
Он и свадьбы проводил с легкостью, о которой я мог только мечтать.
«Пожелаем мы вместе
Жениху и невесте».
Его называли вторым Ургантом. Неудивительно, что он быстро поднялся и открыл свою контору, в которую по дружбе перетащил и меня. До сих пор не понимаю, зачем. Я был явно не тем работником, которым можно гордиться и желать во что бы то ни стало заполучить. Видимо, ценил нашу дружбу.
Мы играли в бильярд.
Мы зависали в саунах.
Мы катались на снегоходах и ездили на рыбалку.
Мы напивались в барах и клеили официанток.
Одна из них осталась с Валерой надолго, и он сделал ей предложение.
Больше мы уже не тусили, и Валера стал более официально ко мне относиться.
Я переехал в квартирку побольше. Тут же переклеил обои в серый цвет с изображением различных храмов, дворцов и прочих шедевров архитектуры, чуть не завел себе собаку, но вовремя одумался.
С матерью виделся крайне редко. Она начинала капать на мозг, пересказывала сериалы, программы, ругала депутатов и говорила, что нужно менять профессию, пока не поздно, мол, сказали, что будущее за менеджерами, а я ни разу не менеджер. И все в таком духе.
Ей бы найти кого себе, но она и не пыталась, да и кому нужно слушать пересказы этих чертовых сериалов.
Она смотрела первый канал.
Она смотрела второй канал.
Она смотрела третий канал.
Она смотрела четвертый и пятый, и шестой, и все остальные каналы, даже детские и спортивные.
А я на одном из своих мероприятий встретил
* * *Несси.
Вообще-то, ее звали Инесса, но она терпеть не могла, когда ее называли полным именем.
У нее были роскошные длинные черные волосы ниже плеч.
У нее было тату в виде леса и стаи птиц на руке.
Она слушала Radiohead.
Она слушала Björk.
Она слушала Moby.
Она слушала Gorillaz.
И немного Nirvana.
Из русских Несси зависала на «Маше и медведях», хотя их давно уже никто не слушал.
У нее была небольшая родинка слева над губой и маленький размер ноги.
35-й.
Или 34-й.
Она стояла в сторонке от всех и явно грустила. Вернее, слушала музыку, в наушниках.
А я был долбаным клоуном и решил ее развеселить. Наверное, не лучшее решение – возникнуть перед ней и начать трясти, как ненормальный, головой, корча нелепые рожи и двигаясь, как упоротый наркоман, но ничего другого мне тогда не пришло в голову.
Несси сразу мне понравилась, а вот я, скорее, напугал ее и выбесил одновременно. Неудивительно. Но главное, что мне удалось привлечь ее внимание.
После мероприятия все разошлись, а она стояла на том же месте. Набравшись смелости, я подошел:
– Привет! – банальнее не придумаешь.
Она вытащила наушник из уха.
– А ты знаешь, что у китов нет ушей? – решил заинтересовать я Несси.
Она покачала головой.
– Но они не глухие. Киты слышат при помощи нижней челюсти. Представляешь?
– Прикольно, – не сразу ответила и засунула наушник обратно.
Не заинтересовал, хотя, конечно, тоже явно не самый интересный факт. Далековато мне было до пикапера.
– Вообще-то, все кончилось.
Она снова вынула наушник и вопросительно посмотрела на меня.
– Что слушаешь?
– Тома Йорка.
– Кто это?
Она закатила глаза:
– Radiohead.
– Можно?
Я вставил наушник себе в ухо. Раздалась приятная, хотя и немного депрессивная мелодия. Я вспомнил, что уже слышал ее. Стиль не совсем мой, но слушать можно.
– Какой альбом? – понятно, что я в любом случае не знал, но надо расспрашивать о том, что приятно другим. Я же читал Карнеги.
– Kid A, – и посмотрела на меня так, словно я спросил, как зовут Юрия Гагарина.
– Аааа, – протянул я и хлопнул себя по лбу, мол, как можно вообще было такое забыть? Позор.
Несс не отреагировала.
Я вернул ей наушник:
– Там все ушли уже.
– Угу, – кивнула она и, вставив черную ракушку наушника на место, направилась к выходу.
– Можно проводить тебя?
Она пожала плечами.
– Меня Илья зовут.
– Несси.
– Необычное имя. Редкое.
Она не ответила. Началась новая песня, и Несси полностью растворилась в музыке.
– Я только переоденусь, я быстро.
Она не слышала, но и не двигалась. Застыла, как статуя. Хочешь, лапай ее, хочешь, в сумочку залезь, хочешь, усы несмываемым маркером рисуй.
На улице шел дождь. Крупные тяжелые капли с силой барабанили по крышам, стенам домов, по деревьям, земле, по нашим макушкам. Они разбивались и стекали ручейком, смывая грим с моего лица и тушь с ее ресниц. Зонт, разумеется, никто из нас не взял. Но вместо того, чтобы спрятаться под крышу, Несси рванула со всех ног и шлепала прямо по лужам, не жалея ни себя, ни обувь. Я помчался вдогонку, а что еще оставалось делать?
Через пять минут мы уже ехали в трамвае. Мокрые, грязные, усталые.
Я пытался завести разговор.
Я выдал еще несколько фактов о китах.
Я рассказал, что хвосты китов уникальны, как и отпечатки пальцев у людей, и двух одинаковых хвостов просто не существует.
Я рассказал, что киты способны задерживать дыхание на несколько часов.
Я сообщил ей, что киты и люди – это единственные млекопитающие, которые могут петь. И что шоу «Голос китов» выиграл белый кит Барри, потому что самыми поющими среди китов считаются белые. А наставником у него был Градский. Ведь Градский просто создан для этого шоу. Барри пел песню Селин Дион «My heart will go on». Правда вот «heart» в исполнении Барри почему-то больше походило на «hurt».
Я мог раскрыть еще пару фактов, но понял, что бессмысленно. Она даже не улыбнулась.
Я рассказал, что жил в Волгограде, в котором проспект Ленина настолько длинный, что я так и не прошел его целиком.
А потом я просто забрал у нее наушник, и мы слушали «Radiohead».
Возле подъезда я спросил: «Несси – это уменьшительноласкательное от Инесса?»
Она скривилась: «Терпеть не могу это Инесса, оно тупое, я – Несси».
Я сказал, что понял, и попытался ее поцеловать.
Она не далась, сказала, что это чересчур, но оставила свой номер телефона.
Я долго еще смотрел на закрытую дверь, за которой она исчезла, и думал, чем она мне так понравилась.
Она была необычная.
Она была странная.
Людям нравится все странное и необычное.
Я позвонил ей из дома:
– Я добрался.
Она молчала.
– Это я – Илья.
Она молчала.
– У тебя все нормально?
Пауза.
– Завтра увидимся?
– Окей, – и повесила трубку.
Я не стал покупать цветы, не повел ее в кафе или в кино. Она написала сама. Филармония. 19:00. Не очень как-то идти в филармонию с цветами для девушки, а не для артистов. Еще и рубашку на себя нацепил.
Несс была в черной толстовке «Nirvana» и черных джинсах.
Она сказала: «Привет», – и взяла меня за руку.
Она сказала: «Кобейн не носил рубашки».
Она сказала: «Антон играет в «Пулеметах», он басист».
Антон – ее знакомый, он и позвал на концерт памяти Курта Кобейна.
Пели и играли все неважно, много лажали, особенно «Пулеметы», но я смотрел, не отрываясь, на мушку Несси, которая рождала в моей голове невероятно страстные и бурные фантазии.
Под песню «Polly» она крепко сжала мою руку, и ее губы страстно впились в мои. «Polly» стала нашей песней.
С тех пор в моей жизни было много музыки. Много песен и мыслей.
Мы ходили на концерты.
Мы ходили на квартирники.
Мы ходили на репетиции.
Я так ни разу и не подарил ей цветы.
Она сделала мне тату.
Мастер Йода с лазерным мечом.
Несси была тату-мастером. И редкостным интровертом.
Даже когда мы сидели в метре друг от друга, ей было проще написать в ВК, чем что-то произнести вслух.
Во время секса Несс также не издавала ни единого звука, хотя по глазам было видно, что ее просто переполняют эмоции. Ее хрупкое и соблазнительное тело дрожало и извивалось с какой-то даже животной страстью. Я заводился еще сильнее, рычал от удовольствия, она же молча, хоть и податливо, поддерживала мои порывы. Несси было непросто держать все в себе, но что-то, возможно, психологические травмы детства, сковывало и не давало ей обнажить не только тело, но и чувства.
