В поисках шестого океана. Часть вторая. Крушение

– И когда я попала к вам в должники?

Я вспомнила, чему меня учила доктор Келли, и говорила спокойно и уверенно.

Тон доктора Кейна вдруг переменился.

– Когда попала сюда, девочка. А отсюда только две дороги: в тюрьму или в клинику. И в клинике тоже два варианта, – голос доктора Кейна стал вкрадчивым, – или ты сотрудничаешь со мной или всю оставшуюся жизнь проведешь в смирительной рубашке. Видишь, я даю тебе выбор!

Доктор Кейн убрал часы в карман.

– Тогда я хочу в тюрьму, – сказала я. – Посижу, подумаю над своим поведением, заслужу условно-досрочное…

Тут я блефовала. На условно-досрочное надежды не было.

Доктор Кейн откинулся в кресле.

– Ты не выйдешь отсюда никогда.

В этом противостоянии доктор Кейн победил. Договоренность с ним была такая: Он воздействует на меня своими лучами или вибрациями (я так и не разобралась в этой физике), а я рассказываю ему все свои ощущения. Все, вплоть до самых незначительных. Мы договорились, что будет всего 5 сеансов и если мне не понравится, я всегда смогу сказать «хватит». Доктор Кейн гарантировал, что мне не будет ни больно, ни страшно.

Доктор Кейн прикрепил меня к прибору. Точнее прибор ко мне. Потом набрал что-то на своем компьютере и повернул ручку.

Я чувствовала сначала просто легкое беспокойство. А потом я поняла, что это за беспокойство. Но ничего не могла сказать доктору Кейну. Мне было стыдно говорить о таком. Мне было совестно даже самой себе признаться, что чувствую сексуальное желание без поцелуев и объятий, даже без объекта влечения.

Доктор Кейн смотрел на меня с любопытством. Я только тяжело дышала и краснела. Он увеличил мощность. Мое тело выгнулось дугой, руки, привязанные к поручням кровати, напряглись.

– Не надо, – прошептала я, задыхаясь. – Я не могу это выдержать. Хватит!

– Что? – беспристрастно спросил меня доктор Кейн, но по его лицу было видно, что он знает ответ.

– Перестаньте! Я… буду… кричать! – отрывисто вскрикивала я. Я пыталась крикнуть, но из меня вырывались только стоны. Глубокие, тягучие, хриплые стоны, словно в порнофильмах. А желание все нарастало. Сердце билось так, что казалось, еще мгновение, и оно лопнет. У меня застучало в висках и все заволокло каким-то красным туманом. А потом вдруг мое тело взорвалось на мельчайшую пыль и воспарило к звездному небу.

Когда я очнулась, была глубокая ночь. Я лежала на все той же каталке, и руки у меня были привязаны. Где доктор Кейн? Он забыл обо мне? Я заметила, что к моей груди на липучке все еще прикреплены проводки. Я повернула голову. Проводки уходили в этот прибор доктора Кейна. Страшный прибор. Я вспомнила, что он сделал со мной, и меня обуял гнев. Как доктор Кейн мог допустить такое?! Мы же договаривались, что он остановится! И что это будет безопасно. Для тела, может быть, и было безопасно, но для души? Внезапно я вспомнила безумную Анну Смит. «Помни о душе!» – говорила она. И еще что-то о безумии. И о бездне. Я пошевелилась. Ремни на руках прилегали плотно, но не травмировали меня, как бы я ни выворачивалась.

Вошел доктор Кейн.

– Я вколол такую дозу, что она должна была спать до утра. Странно, – сказал он, казалось, сам себе. – Как чувствуешь себя? Ничего не болит? – теперь он обращался ко мне.

– Это у вас должна болеть. Совесть. Зачем вы меня мучили?

– Но ты же получила удовольствие. Я видел. Да и приборы зафиксировали. 45 секунд чистого оргазма.

– Зачем все это?

– На этих частотах можно лечить сексуальную дисфункцию и управлять поведением. Это только если использовать по прямому назначению, а ведь можно сделать так…

Доктор Кейн с головой ушел в работу, не обращая на меня внимания.

– Доктор Кейн, а я? Развяжите уже меня. Я хочу к себе в палату.

Доктор Кейн не обращал на меня внимания.

– И писать хочу, – добавила я совсем тихо и заплакала от унижения.

8. Бездна

Доктор Кейн больше не отпустил меня. Меня перевели на «буйное» отделение, в отдельную палату. Со мной никто не общался. Я могла кричать, биться головой о стены (они были мягкими), но на мои крики никто не реагировал. Была только одна надежда: ко мне придет Алек и я расскажу ему все. Как доктор Кейн фальсифицирует записи в моей карте, какие эксперименты он ставит надо мной. С тех пор как он поместил меня на «буйное», он словно бы перешел невидимую границу, свой собственный Рубикон. Обратной дороги для него не было. Его обращение со мной в один момент стало совсем иным. Он уже не видел во мне личность, только объект воздействия. И я не получала больше успокоительного. Точнее получала, но от этих таблеток или уколов (выходило по-разному) я чувствовала либо помутнение рассудка и заторможенность, либо и вовсе начинала видеть галлюцинации. Похоже, что это были наркотики. А он все увеличивал и увеличивал дозу.

Наступил день посещений, но Алек не пришел. Я спросила об этом доктора Кейна. Он ничего не ответил мне и снова стал готовить свой аппарат. Теперь он погружал меня в различные состояния, по сравнению с которыми то первое, которого я стеснялась, было самым невинным.

После этих опытов я долго не могла прийти в себя, определить, что реально, а что только плод моего воображения. Я начала слышать голоса и чувствовать прикосновения, которых не было. Однажды мне показалось, что я стою на яхте и ветер, свежий и соленый на вкус, путает мои волосы. Яхта была похожа на «Нику». Я так захотела увидеть родителей, что не хотела выходить из этого состояния грез и меня еле откачали. Тогда я впервые подумала, что, возможно, сладкие грезы лучше безнадежной правды. Доктор Кейн хорошо изучил мои документы. Из них было ясно, что я – сирота и у меня нет никаких, совсем никаких родственников. Со мной можно было делать что угодно, и никто не стал бы докапываться до правды. Никто, кроме Алека. Но он тоже пропал и долгое время не появлялся в клинике.

И все же, когда я потеряла всякую надежду снова увидеть Алека, он пришел ко мне в больницу. Мы должны были встретиться с ним в кабинете главврача. Доктор Кейн очень нервничал и сам пришел ко мне в палату. Двое санитаров надевали на меня смирительную рубашку. Я не сопротивлялась и только сказала доктору Кейну со злостью:

– Вот и все, доктор. Вы думаете, я не расскажу Алеку про все ваши истязания? Он сам – адвокат, а его мама работает в правительстве. Меня освободят, а вас упекут в тюрьму на сто тысяч лет!

– Ты никому не расскажешь, – мягко сказал доктор, подойдя ко мне вплотную.

Я только набрала воздуха, чтобы спросить «почему?», но тут почувствовала, как мне в ногу воткнулась иголка. Я вскрикнула, и это оказался последний звук, который я смогла издать. Через три минуты меня медленно вели по коридорам буйного отделения в сторону административного крыла. Ноги еле передвигались. Язык отяжелел и не помещался во рту, словно отек. Глаза с трудом удавалось фокусировать на чем-то одном. Их как будто раздвигали в стороны. Мой взгляд обшаривал пространство, но кругом мелькали только больничные цвета. И тут я увидела Алека.

Едва он узнал меня, лицо его изменилось, уверенность и деловитость исчезли, он был растерян и смят. Я торопливо шагнула в его сторону, но тут действие лекарства усилилось. Ноги у меня подкосились, я обмякла в руках санитаров. Голова запрокидывалась назад, словно ее притягивали к пяткам невидимые нити. От ужаса я мгновенно вспотела, а от смирительной рубахи было еще жарче. Я пыталась что-то сказать, но изо рта у меня вылетела лишь пена. Я хотела смотреть на Алека, искала глазами его взгляд, но мои глаза самопроизвольно закатывались, я не могла их даже закрыть.

– Что с ней? – испуганно спросил Алек.

– У мисс Бертон снова припадок. Вы же сами видите, в каком она состоянии, мистер Макалистер. Поэтому я и не рекомендовал вам встречаться.

Я действительно дергалась в конвульсиях на полу, не в состоянии контролировать свое тело.

– Вам плохо, мистер Макалистер? – долетел до меня голос доктора Кейна.

– Пожалуйста, сделайте что-нибудь! – голос Алека был далеким и умоляющим.

Меня укололи, и мышцы расслабились. Все. Я лежала в луже собственной мочи. Глаза медленно возвращались на место, но Алека я так и не увидела. Я стремительно погружалась в темноту.

В этом мраке я больше всего боялась потерять рассудок. Заблудиться навсегда.

С тех пор доктор Кейн постоянно что-то колол мне. От этих уколов у меня начинались видения, и я уже не понимала, где реальные люди, а где вымышленные. Ко мне приходила Лора, молча сидела на краешке моей кровати. И она была реальнее доктора Кейна, который все время говорил и говорил о своем изобретении, но был полупрозрачным, и я видела все его мысли. И эти мысли были страшными. Они извивались в его голове, словно змеи, шипели и глядели на меня остекленевшими глазами.

Из этих мыслей я узнала, что меня передали под опеку государству. Я спросила у доктора Кейна, правда ли это? Он удивился моей осведомленности, но подтвердил это, добавив, что я смогу увидеть Джейн Келли, если буду вести себя хорошо. Но я знала, я чувствовала, что это неправда. Доктор Кейн уже решил внутри своей головы, что из его психиатрической клиники я не выйду никогда.

Его мысли плохо пахли. Даже воняли. И я вдруг уловила их направление. Они пахли смертью. Моей смертью.

Доктор Кейн боялся. Боялся, что кто-то узнает обо мне и его эксперименте, зашедшем так далеко. Он не успевал обрабатывать данные, которые получал, но вместе с тем ему уже было не остановиться. Он вплотную подошел к разгадке какой-то только ему ведомой тайны и очень спешил.

– Пожалуйста, не убивайте меня! – попросила я его однажды. Он посмотрел на меня ошалелыми глазами и сменил лекарство.

Я вовсе перестала говорить. Лекарства что-то сделали со мной. Я хотела сказать, но не могла. Это было на руку доктору Кейну, потому что Алек не отказался от встреч со мной. Пару раз ему показали меня привязанной к постели. Потом он настоял на врачебной комиссии, и мое состояние «стабилизировалось». Меня привезли в комнату свиданий на кресле— каталке. Алек вскочил мне навстречу, чуть не опрокинув стол, а я не могла двигаться. Совсем не могла. Я не чувствовала своего тела, а при малейшей попытке произвольного движения по мне прокатывалась болезненная судорога.

Мне хотелось кричать Алеку, как страшно мне здесь, как я боюсь потеряться в лабиринтах сознания:

«Пусть я буду твоей, но я останусь собой! Я буду для тебя кем ты захочешь: женой, любовницей, служанкой, рабыней. Я буду ползать на коленях, целовать следы твоих ног, только не здесь! Пожалуйста, забери меня отсюда!»

Мысли проносились в моей голове стремительным потоком, но я ничего не могла произнести, язык не повиновался мне. Я даже не могла дать знать Алеку, что слышу его, что понимаю.

Алек долго вглядывался в мои глаза и просил:

– Ответь мне, милая. Хотя бы закрой глаза.

Но даже веки не слушались меня.

Отчаянье нахлынуло новой волной, и я почувствовала, как из моих глаз по щекам потекли потоки горячих слез. Алек взял мое лицо в свои ладони и приблизил к себе вплотную. Сквозь пелену слез я видела его глаза: золотистую радужку с темными пятнышками. Видела, как «дышат» его зрачки. Несмотря на слезы, а может благодаря им, зрение сделалось таким острым, что мне казалось, еще немного, и я разгляжу хрусталики его глаз. И тут у меня получилось:

– Про… шшуу… – прошелестела я на выдохе, и сама не узнала свой голос. Вторая попытка заговорить полоснула по горлу горячей судорогой, из меня вырвалось горячее шипение.

– Спа… сси…

Алек, внимательно смотревший в мои глаза, неожиданно едва заметно кивнул и прошептал:

– Я понял, моя богиня!

Сейчас я прощала ему все: и «богиню», и целование пальцев, и свое лицо в его ладонях. Он понял! Он вытащит меня отсюда!

Я не могла закрыть глаза и видела то стены, то потолок. Два санитара опять привезли меня на каталке в комнату с черным потолком. Может быть, он не был черным, а темно было в моих глазах.

Один из санитаров наклонился ко мне.

– Смотри-ка, таращится! – воскликнул он и помахал ладонью перед моим лицом. Изображение смазалось.

– Как думаешь, они что-то понимают? – снова заговорил он.

– «Понимают», «не понимают» – нам-то что? – бубнил второй. – Знай себе, катай.

– С такой я и сам бы не прочь покататься, – размышлял первый. – Смотри какая. Свеженькая.

Рубашка была откинута, незнакомые руки принялись торопливо трогать и ощупывать мое тело. Они бесцеремонно и беспорядочно двигались по моим бедрам, животу, груди. Заскорузлые пальцы теребили соски.

Я чувствовала их прикосновение, но не испытывала стыда.

– Ух, какая! Прямо сейчас кончу!

– Брось ты это дело, – с сомнением в голосе сказал второй. – У этой куклы жених вроде как из федералов. Снасильничаешь ее – самого вот так катать будут.

– Да ну, – в голосе первого слышался азарт. – Кто же узнает? Ты, что ли, болтанешь?

– Дурень ты, – голос второго стал удаляться. – Здесь камеры стоят, пишут все. В угол, вон, посмотри!

Из первого санитара посыпалась отборная брань, но мое тело оставили в покое, его вновь прикрывала рубашка. В комнате осталась только я.

Камеры, конечно, стояли. И одна из них была направлена прямо на меня. Но красный огонек сейчас не светился, и значит, камера не записывала. Второй санитар не мог этого не знать, но почему-то соврал.

И я была благодарна ему за это.

9. Рай

Я не знала, когда и куда меня перевезли. Некоторое время было трудно дышать и сознание уплывало. Я чувствовала тряску, ускорение, давление, толчок. Словно я находилась в кузове грузового автомобиля и болталась там, как мешок.

В новом помещении санитаров не было, только доктор Кейн. Он почти постоянно сидел рядом со мной и что-то записывал в своем ноутбуке. Светил мне в глаза острым лучом фонарика, следил за приборами и все стучал и стучал по клавиатуре.

Скоро мое сознание очистилось настолько, что я могла говорить. Могла, но уже не хотела. В клинике я плакала от невозможности задать вопросы, а здесь я была в ужасе от приходивших из ниоткуда ответов. Ответов, которые я не хотела знать. В моей голове теснились голоса. И даже не голоса, а словно чужие разумы. И они думали вместе со мной. Я знала все намерения доктора Кейна. Они мелькали в моем сознании образами, и во всех этих образах он видел меня мертвой. Он боялся меня. Я знала, как он хочет избавиться от трупа. Через два здания отсюда котельная, где можно сжечь тело. А можно отвезти в крематорий по документам из больницы. А можно прикрепить бирку с другого трупа и отправить на кладбище для бродяг. Вариантов было много, не было подходящего момента.

Но вот пора наступила. В один из дней доктор Кейн пришел ко мне в последний раз. Это я знала, что последний.

Тот заключительный эксперимент не причинил мне ни боли, ни душевных страданий, не принес новых видений. Меня словно кто-то выдернул из тела, и стало легко-легко. Исчез страх, и время перестало течь. Точнее оно стало плоским, и я могла свободно перемещаться в нем, как в пространстве. Мне было доступно все. Мое тело, скованное кожаными ремнями, оставалось на кушетке и коченело от укола, а я парила над потолком в состоянии эйфории. Я – свободна! Я умерла! Меня убил доктор Кейн, и теперь я полечу прямиком в рай!

Доктор потрогал пульс, проверил зрачки, отвязал мое тело и, ругая себя за забывчивость, пошел в морг за пластиковым пакетом. Мне было жалко оставлять свое тело, я подняла его и понесла. Прочь из этого места. Сначала были какие-то коридоры с прозрачными стенами, потом я стала подниматься выше. К небу. К Богу.

Я поднималась по облакам все выше и, наконец, оказалась на самом верхнем облаке. «Я, наверное, в раю», – подумала я и сразу почувствовала запах роз. А может быть, было наоборот: я уловила аромат и подумала? Тело, которое я несла, вдруг стало прозрачным и исчезло. Растворилось в этом запахе роз.

Все, что было со мной, потеряло значение. Время замкнулось в кольцо. Я уже помнила будущее так же хорошо, как представляла прошлое. Осталось только неопределенное состояние настоящего. Быть. Сидеть. Дышать. Жить. И в этой неопределенности была своя прелесть. Я прошлась по облаку, глянула вниз.

Лететь.

Нет. Еще не стерлись понятия «вверх» и «вниз». Вниз – это падать. Лететь – это вверх. Я отошла от края облака и подняла руки вверх. Лететь. Ветер раздувал рубаху вокруг меня, и ее складки начали превращаться в крылья. Я взмахнула своими новыми белыми крыльями, оторвалась от облака, взлетела вверх, но, не удержавшись в воздухе, рухнула на твердую поверхность. Облако перестало быть мягким. Крылья уже не держат меня. Или еще? Летала я на них потом? В будущем. Или полечу в прошлом? Я сидела на облаке свесив ноги. Внизу расстилались горы, струились и гудели реки. Я находилась одна в этом прекрасном месте, и мне было очень хорошо. Меня наполняла радость. Я в раю. Мамы и папы здесь нет, а значит, они живы.

Жить. Дышать. Летать. Пить…

Это было что-то новое. Я же ангел, зачем мне пить? И словно в ответ на мое желание с неба упали капли. Я ловила их ртом и смеялась. Те капли, что попадали на кожу, скользили по ней, оставляя влажный серебряный след. И я вся стала серебряной и звонкой, как струна. И прозрачной. Как капля, стекающая по стеклу…

Пить. Быть. Жить…

Мои крылья намокли и прилипли к телу.

Я полечу когда-нибудь вчера.

Внезапно мое облако начало расползаться и в мою райскую жизнь проникла большая блестящая тыква. Потом показались руки, тыква раскрылась. Я узнала лицо.

– Брайн! Ты теперь в раю! Ты тоже умер?

Брайн что-то говорил, но я не понимала ни слова. Он залез ко мне на облако, потоптался на узком пятачке.

– Располагайся здесь, – я развела руками. – Это будет твой дом. А я найду себе другое облако. Летать!

Я подняла руки и шагнула в сторону заката. Солнце погружалось в облака, я хотела бы полететь за ним, побегать по золотистым грядкам.

Брайн удержал меня, снова что-то сказал.

– Я не понимаю, Брайн, – смеялась я. – Ты говоришь на каком-то чудном языке.

И тут Брайн достал из себя какие-то серебряные нити и стал крепить их к облаку.

– Ты человек-паук? – догадалась я. – И значит рай один на всех. И для людей, и для супергероев, и для оборотней… Почему же тогда я здесь одна?

Брайн поговорил сам с собой, смешно наклоняя голову и отвечая хриплым, трескающимся голосом. Потом обнял меня так крепко, и что-то щелкнуло у меня за спиной. Потом мы подошли к краю облака и стали падать вниз. Мне казалось, что я просто растворилась в невесомости. Это было похоже на любовь…

После полета с Брайном я оказалась среди огромных красных драконов, полыхающих синим огнем. Они тянули ко мне свои шеи. Брайн держал меня на руках, и мне было так спокойно и хорошо в его объятиях, что я даже обняла его за шею и ни за что не хотела отпускать от себя. Я не понимала ни слова из того, что он мне говорил, но он так трогательно заботился обо мне: нес на руках, укрыл своим пылающим плащом. Словно ангел Милосердия.

Только потом я узнала, что нашли меня на куполе высоченного здания медицинского института, где у доктора Кейна была своя лаборатория. Жители Портленда несколько часов наблюдали, как я балансирую на крыше. Спасатели боялись, что любой порыв ветра сметет меня, поэтому вертолет не подлетал близко. А когда на снимках, сделанных с этого вертолета, опознали меня, Брайн вызвался участвовать в спасательной операции. К тому времени он уже служил в команде пожарных Портленда и был на хорошем счету.

Но тогда я об этом не знала. Я прижималась к Брайну всем телом и была так счастлива, словно действительно нахожусь в раю. И я, как маленькая Стейси, любила весь мир!

А потом эйфория полета и любви закончилась, и я внезапно погрузилась в ад. Теперь меня преследовали кошмары. Отовсюду вылезали маленькие черные змеи. Их чешуя блестела на солнце. Они были словно из головы доктора. Доктор Кейн*! Меня теперь пугало его имя. Это же он! Он убил своего брата Авеля! Он – сам дьявол!

Я вскрикивала и пугалась собственного голоса. Небо тоже потемнело и стало совсем черным, и только солнце, как дыра, топорщилось на нем. И оно жгло меня своими черными лучами. Боль во всем теле была такая, что я кричала и глохла от собственного крика. Мои мышцы рвались от напряжения, мои суставы словно выворачивали и ломали. Кровь превратилась в кислоту и жгла меня изнутри.

И это все продолжалось бесконечно. Я бегала, летала и падала в лабиринтах собственного мозга и не могла найти выход.

10. Возвращение

Сначала вернулось осознание времени. Мир вдруг опять поделился на прошлое и будущее. И я была в нем отправной точкой. Я была! Я вдруг осознала, что я есть, и застонала.

– Она приходит в себя! – сказал кто-то в темноте, и это была речь, а не набор бессмысленных звуков, как раньше.

Я открыла глаза. И стал свет.

Солнце освещало комнату спокойными теплыми лучами, словно они уже потеряли свою силу. Откуда-то издали ко мне подплыли лица. Они были смазанными, но я напряглась и узнала.

– Алек, – сказал кто-то в моей голове, и я вдруг поняла, что это говорю я.

– Вот видите, узнает, – сказал кто-то вдали. – Шансы есть. Если бы мы только знали, что он ей колол… Но все записи доктора Кейна пропали.

Услышав это имя, я задрожала так, словно по мне снова пропускали электрический ток.

– Не… надо, про… шу, – шипела я и снова не узнавала своих звуков.

Алек взял меня за руку.

– Не бойся, его нет. Я с тобой. Все будет хорошо…

Алек говорил шепотом и гладил меня по руке. Там, где из меня не торчали иголки.

Я увидела, что руки и ноги у меня привязаны к кровати. Алек заметил мой взгляд и попросил кого-то.

– Ее уже можно отвязать? Она ведь не опасна?

– Только для самой себя. Если вы не отойдете от нее ни на шаг, тогда можно.

Голос уплыл куда-то в сторону и продолжил уже тише:

– У нее повреждены участки коры правого полушария. Последствия могут быть непредсказуемы. Есть надежда, что возможна компенсация за счет…

Дальше я не слышала.

Меня отвязали, оставив привязанной только руку с капельницей, но это были не путы, а только лишь фиксатор положения.

И Алек не отходил от меня ни на шаг. Даже когда сиделка мыла меня или меняла белье. Но мне почему-то не было стыдно ни своей наготы, ни физиологических проявлений. Все это: стыд, застенчивость, восторг, обиды, смущение, любовь, ненависть – все чувства и эмоции остались в моей прежней, исчезнувшей жизни. Мне не хотелось ни есть, ни пить. Алек кормил меня с ложечки какой-то мягкой пищей, вкус которой я не понимала. Для меня все было словно вата. И вкус, и запах.

Иногда Алек засыпал рядом со мной в кресле, но спал чутко, мгновенно просыпаясь от каждого моего движения. Иногда он куда-то уходил, но на это время вызывал сиделку.

«Она опасна только для самой себя», – сказал доктор. Алек боялся, что я что-то сделаю с собой. Но это была неправда. Я ничего не хотела делать. Потому что все было бессмысленным. И еда, и сон, и эмоции, и даже смерть. В голове словно бы растекся студень.

Через некоторое время я начала задумываться: где я оказалась? Это определенно была клиника. Сиделки и медсестры были в одинаковых форменных халатах, только разноцветных, и это вносило разнообразие в одинаковость дней и лиц.

Я могла только смотреть и слушать. И Алек рассказывал.

Он поведал мне, что за несколько дней до того, как меня обнаружили на крыше небоскреба, в полицию поступили сведения, что я сбежала из клиники. А потом обнаружили труп девушки, прыгнувшей с моста. И оплакивали меня. В тот день, когда я гуляла по крыше медицинского центра, ее как раз хоронили.

Что произошло со мной в тот день, вполне можно было бы объяснить логически, не хватало только нескольких деталей, но я не могла восполнить их. Под воздействием коктейля из препаратов, большинство из которых были незаконными, я была настолько погружена в галлюцинации, что даже спустя много лет, вспоминая охватившую меня эйфорию и то, как бегала по облакам, думала, что и правда побывала в раю.

Кроме того, Алек рассказал, что мое исчезновение из клиники и последующие похороны похожей девушки сдвинули расследование с мертвой точки. Убийцу Тома установили. Меня оправдали. Все это прошло мимо меня, пока я лежала с киселем в голове, не узнавая никого и слабо реагируя на свет и звуки. Алек не упоминал, сколько времени я пребывала в таком состоянии, а я не уточняла. Мне было все равно.

Алек рассказывал мне о событиях, дозируя информацию, чтобы не поразить мой и без того воспаленный мозг, но я была на удивление спокойна и без эмоций воспринимала новости, которые теперь потеряли для меня всякое значение. Даже о Стейси.

До самой последней минуты Стейси не верила, что меня могут осудить. Когда я попала в психиатрическую клинику, Стейси стала невменяемой и перестала разговаривать. А когда меня «хоронили», моя маленькая сестренка пошла на мост Орегон Кост Хайуэй и тоже прыгнула вниз.