В Полосе времени (сборник)

Анна пропадала в компаниях таких же пьющих. Каков был контраст между тем, какой она выходила на сцену, воздушной, манящей всех мужчин, и тем, какой она становилась: непричесанной, шатающейся, с потухшими глазами после очередной попойки. Я боялся за нее, ведь люди в пьяном состоянии совершают поступки, о которых потом сожалеют, и поэтому выискивал, вытаскивал ее из этих компаний.

По моему настоянию мы ходили к психологу, делали кодировки, но… мою любимую вновь и вновь захватывала пьянящая круговерть отравы, увлекая вслед и мою душу. Однажды я понял, что она смеется надо мной, ей явно доставляло удовольствие видеть, как я буквально бегаю за ней. Она уже издевалась, забираясь на соседний подъездный балкон с бутылкой коньяка, наблюдая за мной, ждущим и страдающим у подъезда ее многоэтажного дома. Иногда она специально не отвечала на мои звонки по телефону, зля меня, не появлялась в назначенное время. Я негодовал и… прощал.

Она, отдаваясь воле случая, часто бесцельно блуждала по окрестным улицам и дворам. Среди знакомых пьяниц и заблудших бродяг ей было необыкновенно хорошо. Крики пьяных, эта адская свистопляска, была тем хаосом, который заглушал все противоречия окружающего мира с его проблемами и трудностями. Я пытался понять ее мир, но ощущал чужую жизнь, непонятное возбуждение горькой накипи общества, этой толпы, которая давала волю своим низменным, грубым инстинктам. И, когда я находился рядом с ними, я чувствовал себя чужаком, вторгшимся в какой-то другой мир. Между нами была стена. Слышались пьяные выкрики, мир становился грубее и низменнее. В сумерках на пятачок перед ее подъездом выползали страждущие, ночные фигуры, чтобы выпить и поддержать догорающий уголек поблекшей жизни, не думая, что он все равно преждевременно потухнет в какой-нибудь больнице. Под деревьями сгущалась душная, дурно пахнущая тьма. Ясность сознания сочеталась с бредом. Здесь можно было не думать о работе, доме – после очередной дозы было необычайно весело. Все казалось легким. Смешными были падения и травмы, и даже если кто-нибудь околевал, не доползя до дома. Лишь в одном случае смех переходил в гнев – когда происходил дележ спиртного. Все мерилось им. Если кто-то не сбрасывался на вино, то, припомнив это на следующий день, гнали прочь, чтобы бедняга принес деньги или бутылку. Если кто-то угощал женщину, то считал, что она ему должна отдаться. Здесь негласно властвовал его величество Алкоголь. Эти несчастные такими себя не считали. Они как мутная грязь, осевшая на дно, не видели чистой воды на поверхности. Как правило, все пьяницы были одиноки, без семьи. У матерей-одиночек маленький ребенок уже мог показать рукой, как пьет его мама. Пьющих не смущало, что их дети, видя частую смену партнеров у родителей, в будущем будут равняться на эту реальность.

В моменты трезвости Анна сожалела о происшедшем, никогда не признаваясь в этом вслух. Друзья убеждали меня, чтобы я ее бросил, что женский алкоголизм не излечим. Я же, словно зомбированный, думал о ней днем и ночью. Я верил в силу своей любви. …Так прошел год, унесший у меня много моих душевных и физических сил. Страх, что любимая женщина вновь сорвется, снова возьмется за рюмку, грозил мне нервным истощением.

Однажды, после очередного ночного приключения, она пришла домой побитая. Как она рассказала, ее домогался незнакомец, которого сильно разозлила, не ответив взаимностью. Ее подавленное состояние расположило к откровенному разговору. Выяснилось, что ей давно все надоело в жизни, ничего не удивляло. Пение и преподавание являлись всего лишь заработком. Этот случай и наш разговор придал Анне решимости попробовать изменить свою жизнь, согласившись на мои некоторые условия.

Я настоял, чтобы она каждый день принимала лекарство, после приема которого опасно выпивать. А также запретил ей уходить по ночам, и потому мы решили каждую ночь быть вместе.

Этот нелегкий период длился еще полгода. Я видел, в каком напряжении была Анна. Она пыталась стать хорошей матерью, вдруг вспомнив о сыне, делала с ним уроки, стремилась делать домашние дела, готовила обеды. Но она стала жесткой, зажатой, чувствовалось, что некое существо, когда-то поселившееся в ней, не отпускает, гложет изнутри. И все же иногда она была нежна, прижимая к себе и целуя мою руку или просто в переплетении сжимая своими пальцами мои… Но неожиданно я попал в больницу.

С этими словами мой собеседник снова замолчал. Воспользовавшись паузой, я тихонько подлил себе напитка, не решаясь говорить.

– Болезни, говорят, не приходят сами по себе, – продолжил седой смотритель маяка, – они приходят, как отражение нашей жизни, переживаний и стрессов. У меня, никогда не жаловавшегося на здоровье, открылась язва желудка с последующими осложнениями. Анна, оставшись одна, без моего контроля и не выдержала – вновь начала пить. В пьяном угаре она позабыла обо мне. Ни разу не справившись о моем самочувствии, она сошлась с каким-то неработающим забулдыгой, у которого на тот момент были деньги и который щедро угощал. Мне было очень больно осознавать измену. Кровь моя кипела. Я думал: вот оно дно, самое дно низости, и теперь должна была наступить катастрофа, взрыв. Я не мог представить, что снова смогу встречаться с Анной после этого. Я не мог испить эту чашу мерзости и позволить, чтобы кто-то наслаждался унизительностью моего положения, показывая на меня – рогоносца. Ничего не задевает так мужчину, как измена женщины.

Я возненавидел Анну и, выйдя из больницы, не звонил ей. Терзался, страдал, и вот прошла всего одна неделя и во мне, как черная плесень на мокрой стене, стали прорастать нотки сомнения в правильности моего отчуждения. Я как бы исподтишка, заглушая голос разума, стал оправдывать ее поступок, говоря, что она никак не могла справиться без меня, что это не она виновата, а ее болезнь, и мне нужно смириться, принять ее такой, какая она есть. И тогда я сделал поразительное открытие: мы больны оба! Она – алкоголизмом, а я – привязанностью к ней. Эта пагубная страсть соединила и переплела наши судьбы.

Большинство зависимых людей не признает своих проблем, не понимает причины их возникновения, а потому не занимается самоанализом. Я, в отличие от таких, хотя бы осознал, что любовь к Анне привела меня к неизвестной болезни, которая сузила мой взор, закрыла необъятную красоту окружающего мира. Я забыл обо всех интересах и увлечениях. Я стал терять себя, жить чужими желаниями, ведь все свое время отдавалось Анне. После всего происшедшего, желая расстаться с Анной, я попытался найти выход: сходил к психотерапевтам, которые советовали знакомиться с женщинами, уезжать на несколько дней в другие города. Но ничего не помогало, меня вновь и вновь тянуло к моей роковой Анне. Я хотел простить ей все. Пусть она выпивает, но только рядом, лишь бы со мной, в моей жизни. Это напоминало маниакальную погоню за призраком, несущим гибель.

И тогда я решил обратиться к Господу, уехать на Урал, в далекий мужской монастырь. Там, кроме настоятеля и его помощников, ни у кого не было сотовой связи, не работал и интернет. Для монахов была изолированная жизнь, с другими законами, с иным миропониманием. Работая, я старался вникнуть в сам процесс работы, забыв о прошлом, сосредоточившись на настоящем. Если я рубил дрова, то думал о колуне с чурбаном, если долбил ломом уголь, то о том, как он будет гореть в топке. Иногда, стоя с молитвенным словом перед иконой, я просил Господа, чтобы он спас меня от прошлых мыслей, от искушения вспоминать. Ведь зачастую мы, люди, используем воспоминания, чтобы перенести человека, с которым расстались, в настоящее, представить его здесь, снова рядом. Мы думаем, что вот как хорошо было бы, если бы он сейчас гулял со мной или мы вместе смотрели на красивый закатный лесной пейзаж. Я молился и уверился, что в Анну вселился дьявол. Мне казалось, с ней было опасно рядом находиться, дьявол настолько хитер, что готов перекинуться на меня. Поэтому я здесь, молю Господа о спасении Анны, и только мое монастырское участие может ей помочь. Ведь Господь все видит, он не оставит мои устремления, он поможет, – так думал я.

С этими словами мой собеседник внимательно посмотрел мне в глаза долгим, изучающим взглядом и спросил:

– Вы верите в Бога?

– Конечно, – не задумываясь, ответил я, – Бог есть.

– Вот и я так всегда думал, особенно тогда. А сейчас лишь могу допускать это, – продолжил Полковник. – Как вы помните, я говорил, что нам в монастыре не разрешали иметь сотовые телефоны. У нас не должно было быть искушения для общения на фривольные темы, особенно с женщинами. Но как-то вечером я задержался в церкви. Внутри уже никого не было, кроме старшего монаха. Он, не видя меня, рассматривал документы, положив рядом, на стул, телефон. Мне неудобно было мешать, и я затаился. Затем настоятеля неожиданно позвали, и он, поспешно прихватив молитвенник, ушел, забыв телефон у алтаря. И тут, словно черный смерч пронесся надо мною, меня пронзила неотвязная мысль схватить телефон и позвонить. Как свет далекой звезды идет к нам из невидимой галактики, так и я услышал из другого, уже почти забытого мира единственную фразу, произнесенную Анной:

«Я вас слушаю». Этого было достаточно. Я понял, что здесь мне больше делать нечего.

Через неделю я в шикарном дорогом костюме, с букетом алых роз подходил к ее дому. Весь в волнительном ожидании какого-то светлого праздника, встречи с любимой женщиной, я не сразу понял услышанные пьяные выкрики: «Сука, я тебе уже наливал! Оставь мне!»

Я остановился, глядя на знакомый пятачок перед подъездом. Там, под деревьями, долговязый алкаш пытался ухватить своими длинными руками растрепанную пьяную женщину. Та зло хохотала, держа банку с какой-то мутной жидкостью, не давая ее и дразня собутыльника. И о, Боже, я узнал в этой женщине Анну! Сердце мое внезапно словно умерло… Как ночь наступает после заката солнца, так и ко мне пришел мрак. Розы рассыпались по земле, я развернулся и, потрясенный, побрел прочь… Другой на моем месте покончил бы с собой, но я в своем подавленном состоянии не мог сделать этого. Медленно идя в неизвестном направлении, машинально, словно в бреду, оказался на железнодорожном вокзале и уехал в самую далекую точку страны, на Дальний Восток. Так я оказался здесь.

С этими словами мой собеседник замолчал, взгляд его потух, руки безжизненно замерли на столе. Видя его состояние, я боялся что-то промолвить, а потому неподвижно смотрел в пустую чашку.

За это долгое, как мне показалось, молчание я успел подумать о фатальности судьбы, когда человек, как телега, попав в колею рядом с дорогой, никак не может вырулить обратно на нее, порой не в состоянии пойти другим путем. А жизнь несется к своему завершению, и заложенные природой возможности человека не реализуются…

Внезапно порыв океанского ветра шумно ударил по окну, и Полковник, вяло подняв голову, произнес:

– Вам пора. Спасибо, что выслушали меня. Никогда не любите кого-то больше, чем себя.

…Спустя час я уже был на готовящемся к отплытию нашем небольшом корабле. Прибрежная волна раскачивала его, чайки настойчиво кричали – все говорило о незаконченности истории, словно меня ждало ее продолжение. Из машинного отделения загудело, и меня обдало неприятным выхлопом от работающих двигателей.

Вдруг я услышал:

– Стойте! Стойте! – к кораблю подбегал весь взмыленный, запыхавшийся Полковник.

– Этот полоумный джентльмен опять будет проситься на судно, – заметил рыжеусый капитан. – Ребята, – крикнул он матросам, – убирайте трап, без него пойдем!

Но мой новый знакомый, сделав рывок вперед, большим прыжком настиг палубу. Тяжело дыша, грозно сверкая глазами, отодвинув матроса, он обратился ко мне:

– Вы должны мне помочь! Мне нужны деньги на проезд! Я верну, только дайте адрес!

Наше судно уже отчалило, стало набирать ход. Капитан выругался и ушел в рулевую рубку. Всю дорогу незваный спутник молчал, а на берегу, взяв у меня взаймы деньги, исчез…

…Прошло несколько месяцев. Я вышел на работу и уже стал забывать эту историю, как вдруг пришел денежный перевод. На бланке было сообщение: «Приезжайте на концерт Анны», указывалось время и место. Я уже говорил вам, уважаемый читатель, что почувствовал какую-то недосказанность, незавершенность этой истории, и я с некоторой тревогой поехал в назначенный день на концерт.

На дверях небольшого двухэтажного, еще советской постройки шестидесятых годов, желтого с колоннами дома культуры висела афиша о предстоящем концерте. Народ собирался и проходил в небольшой камерный зал. Я сел с правого края и огляделся. Зал был человек на двести вместимостью. Внимательно окинув его взглядом, можно было всех рассмотреть. Я сразу узнал Полковника. Он сидел на другой стороне в черном костюме и такого же цвета лакированных туфлях. Все черное, в том числе и очки, делали его каким-то зловещим. Я почувствовал неладное. Словно свинцовая туча медленно надвигается на синеву открытого неба, готовая вот-вот ударить молнией, так и этот человек нес тревогу. Я стал часто поглядывать в его сторону.

Зал зааплодировал, и на сцену вышла Анна в коричневом, длинном, до туфель, платье, в таких обычно исполняют классические произведения в сопровождении рояля. Она действительно была привлекательной женщиной. Не зная ее жизненную историю, я бы и не обратил внимания на немного перепудренное лицо и излишне наложенный макияж, для сокрытия отечности век и припухлости скул. Анна мило и открыто улыбалась, что располагало к ней публику. Концертмейстер за роялем заиграл, и Анна запела. Если вы, уважаемый читатель, ходили когда-нибудь в оперу, то и там очень редко можно встретить такой красоты голос. Тембр ее сопрано был в удивительном созвучии с тем, что мечтает слушать наше ухо. И я, забыв о тревоге, погрузился в блаженство звуков.

Ведущая концерта объявила: «Романс „Под дугой колокольчик поет“». Что-то меня вдруг насторожило, где-то я ведь слышал об этом романсе? И вдруг меня кольнуло: «Точно! Об этом романсе рассказывал седой смотритель маяка!» Вдруг шевельнулась оконная портьера за спинами зрителей, резкий порыв ветра всколыхнул платье певицы. Забыв о концерте, я перевел взгляд туда, где должен был сидеть Он. Там подобно ягуару, замирающему перед решительным прыжком, приподнявшийся с кресла черный человек застыл в дьявольском напряжении. Я почувствовал его решимость вот-вот броситься, совершить непоправимое. Правая рука мужчины потянулась внутрь пиджака. «Пистолет!» – мелькнула мысль. Ни секунды не медля, я бросился к безумцу, не давая вытащить руку из-под полы пиджака…

Слава Богу, на концерте никто ничего не понял. Когда я буквально выталкивал из зала этого ненормального, зрители лишь ненадолго отвлеклись, неодобрительно шепчась.

…Спустя час я успокаивал рыдающего, с багровым лицом и воспаленными глазами бывшего смотрителя маяка. Сюда, в свой гостиничный номер, мне пришлось чуть ли не силой доставить его на машине.

– Прошу вас! Умоляю, скажите ей, что я здесь! Ей ничего не грозит! Пусть придет! – просил бедняга. – Ее телефон не отвечает! Без Анны я не смогу жить! – вдруг добавил Полковник решительно.

А потом как-то сразу обмяк, повалился на кровать и замер. Все, чем он жил, словно сгорело в нем в этот миг, покрылось траурным пеплом. В глазах исчезла боль, и теперь уже невидящий взгляд страшил своим мертвенным тупым безразличием.

Я быстро собрался и пошел по указанному им адресу. Стоял нестерпимо знойный вечер. Вдруг деревья тихонько закачались, наклоняясь друг к другу. Затем вдоль улицы понеслись клубы пыли. Что-то большое, грозное где-то проснулось и надвигалось на город. Я побежал, дрожа от волнения, представляя, как с первым ударом молнии Полковник нажимает на спусковой крючок у своего лба. «Почему я оставил пистолет у него?» – гнали меня предчувствия…

…Невидимая рука продолжала затягивать небо. Все ниже нависали свинцовые тучи…

Спустя какое-то время я торопливо возвращался в гостиницу, держа под руку перепуганную Анну.

Когда я повернул ключ, а затем тихонько приоткрыл дверь номера, зловещая тишина окутала пугающим покрывалом неизвестности. Лампы были потушены, и темнота обрушилась на нас. Вдруг за окном мелькнула молния – комната осветилась грозной синевой.

– Ах! – вскрикнула Анна.

Поперек кровати лежал Полковник с пистолетом в руке. Я нащупал выключатель и все, что пряталось, пугало, обрело форму, стало существовать. Анна жалостливо наклонилась над лежащим человеком. Строгое, бледное, с четкими контурами лицо мужчины казалось еще более красивым. На нем не было ни страдания, ни гнева, ни ненависти. И вдруг еле заметная улыбка тронула уголки глаз лежащего. Он приоткрыл глаза, и маленькая искорка света зажглась в его зрачках.

– Как ты мог! – воскликнула Анна и упала ему на грудь…

Больше я их не видел. Текла обычная жизнь. Лишь изредка, вспоминая те дни, я задумывался о превратностях судьбы, которая правит человеком помимо его воли, дергает его за какие-то неведомые, неизученные нами нити…

Однажды, читая хроники происшествий в одной из газет, я наткнулся на заметку об автомобильной катастрофе какой-то певицы с седовласым мужчиной. Как писали, она была за рулем в нетрезвом виде…

…Может быть, это были не мои знакомые?..

Синее наваждение

Однажды осенью мы вдвоем с коллегой по работе возвращались из командировки в Москву. Автобус уже два часа как отъехал из Ярославля. Уставший, я смотрел на мелькавшие за окном однообразные, уже безлиственные деревья, навевающие унылость. Монотонность пейзажа и мягкое покачивание автобуса убаюкивало. Мой спутник, парень лет тридцати, всю дорогу напряженно смотрел в окно, как будто что-то хотел увидеть.

– Послушай, – вдруг, приблизившись к моему лицу, проговорил он.

Глаза его тревожно забегали, а лицо, как мне показалось, немного побледнело.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.