Танки

Перед отъездом Михаил Ильич долго доказывал, что у него ничтожный стаж и опыт конструирования, что он не может руководить инженерами, знающими больше его, но с ним не посчитались.

В этот период времени главный танковый конструктор завода Фирсов начал задумываться о создании кардинально нового танка. Один из создателей танка Т-34 конструктор Василий Никитич Васильев потом вспоминал:

«Основы для создания Т-34, его первичный технический облик, основные боевые характеристики были заложены ещё при Фирсове. Уже в конце 1935 года на столе главного конструктора лежали проработанные эскизы принципиально нового танка: противоснарядное бронирование с большими углами наклона, длинноствольная 76,2-миллиметровая пушка, дизельный двигатель В-2, масса до 30 т».

Однако воплотить эти идеи в жизнь конструктору-арестанту было не суждено. Как это часто бывало в те непростые времена, вслед за наградами на Харьковский завод обрушились репрессии. Крупные военные манёвры лета-осени 1936 года выявили низкое качество танков, поступивших на вооружение Красной Армии. В частности, ввиду того, что на колёсном ходу танки БТ имели привод лишь на одну пару колёс, без гусениц их можно было использовать только на дорогах с твёрдым покрытием, а на просёлке ведущие колеса врезались в грунт и буксовали. Плюс на нескольких сотнях первых БТ-7, поставленных в войска, начали выходить из строя коробки переключения передач. А в это время в Испании началась гражданская война, и руководство СССР совершенно справедливо не исключало такого варианта, что она является прелюдией к гораздо большей и серьезной войне. И вот в столь ответственный момент оказалось, что в танкостроении СССР существуют серьёзные проблемы. В довершение ко всему на одном из совещаний товарищ Сталин негромко проронил: «Не многовато ли поломок в коробках скоростей?..»

В те времена любое замечание Сталина воспринималось как директива. А любые сомнения или возражения чуть ли ни как угроза всему социалистическому строю. И, как водится, чтобы срочно исправить положение, на полную мощь заработала репрессивная машина.

Первым пострадал Афанасий Осипович Фирсов. Он был отстранён от руководства конструкторским бюро, а танк БТ-7 в открытую стали называть «вредительским танком». В середине 1937 года Фирсов был вновь арестован и отправлен в тюрьму. Вместе с ним в группе «вредителей» оказался и директор завода Иван Петрович Бондаренко. Фирсов был расстрелян без суда и следствия в 1937 году, а Бондаренко – в июле 1938 года[9].

* * *

Таким трагическим образом 37-летний Михаил Ильич Кошкин стал главным конструктором Харьковского завода № 183.

Кстати сказать, произошло это после убийства член Политбюро ЦК ВКП(б) Сергея Мироновича Кирова, которое послужило началом массовых репрессий в СССР, известных как «Большой террор». Почему Кошкина направили в Харьков на место репрессированного Фирсова именно после этого? Михаил Ильич старался не думать об этом. А вот его жена Вера Николаевна сначала не хотела ехать в Харьков: в Ленинграде у неё были родственники, культурная жизнь… Но жёны не выбирают – и она отправилась вслед за своим мужем.

Им выделили квартиру на улице Пушкинской, в заводском доме. Завод полностью обеспечивал семью. В комнатах стояла мебель, сделанная в цехах, специальный отдел выдавал отрезы тканей. Рядом было ателье, где известный харьковский портной обшивал заводчан. Между прочим, именно в пальто от этого портного Вера Николаевна и ее дочери Лиза, Тамара и Таня уезжали потом в эвакуацию в Нижний Тагил – первым эшелоном, заказанным заводом. Но Михаила Ильича тогда уже не было в живых.

Но это всё будет потом, а пока же «закручивание гаек» на заводе одним увольнением Фирсова и Бондаренко не ограничилось. Для доработки дизельного двигателя БД-2 в 1937 году на завод из Москвы направили специальную комиссию. Она же должна была определить причины появления некачественной продукции. По результатам работы комиссии несколько позже в Харьков из Москвы прибыла целая группа так называемых «дизелистов».

Двигатель БД-2 доработали, внеся в него до двух тысяч различных изменений. Индекс двигателя был изменен на В-2. При этом руководитель конструкторского коллектива по созданию танкового дизеля Константин Фёдорович Челпан, совсем недавно получивший за свои разработки Орден Ленина, был отстранён от работы и 11 марта 1938 года расстрелян в харьковской тюрьме[10].

В это сейчас трудно поверить, но всё дело было в том, что Челпан был греком из приазовского села на Мариупольщине, сыном раскулаченного и в конце концов расстрелянного крестьянина-кулака. Да плюс ещё он учился в Германии, в Швейцарии и в Англии. А раз так – налицо «греческий заговор», который якобы возглавляли известные греки, в том числе и Челпан. Со всеми вытекающими последствиями. Правда тронуть известную тогда трактористку-ударницу Пашу Ангелину, которая тоже родилась в греческой семье, не решились – всё-таки личная подруга товарища Сталина… А вот Константину Фёдоровичу досталось «по полной программе» – участник «греческой националистической шпионской диверсионной антисоветской вредительской организации». Приговор привести в исполнение…

Арестовали главного инженера завода Ляща, главного металлурга Метанцева и многих других.

Вместе с руководителями, так называемые «дизелисты» из НКВД, арестовывали и рядовых конструкторов: заместителя Челпана Ивана Яковлевича Трашутина, а также Аптекмана, Левитана, Гуртового.

Кстати сказать, Иван Трашутин диссертацию на тему «Оптимальное проектирование основных деталей дизеля» защитил в Массачусетском технологическом университете. Понятное дело! Бдительные органы установили, что вообще весь дизельный отдел завода является гнездом некоей «диверсионно-повстанческой организации», а раз так – то надо выжигать заразу каленым железом.

Якобы начальник танкового КБ вредитель Фирсов выполнял задание швейцарской разведки, якобы злодеям удалось сорвать выпуск получивших высочайшее одобрение машин, якобы всё это покрывал вредитель Нейман, бывший начальник Спецмаштреста, а ему якобы помогал технический директор, а по совместительству вредитель-фашист Симский, который перетащил на завод вредителя-фашиста… И так далее и тому подобное.

Как тогда говорили, кругом вредители-шпионы и недобитые «бывшие» – выявим двух-трёх сволочей, и эти две-три сволочи сдадут ещё двух-трёх сволочей…

На Кировском заводе арестовали главного инженера Тер-Асатурова, застрелился директор завода Карл Мартович Отс – человек решительный и деловой, но одновременно добрый и внимательный к нуждам работников предприятия. На заводе № 174 «вредителем» оказался конструктор Андрыхевич. Большая группа «вредителей» была выявлена и на заводе № 37, в их числе начальник конструкторского бюро Козырев и его заместитель Астров.

«Врагами народа» оказались «крёстный отец» чуть ли не всех советских танков Семён Александрович Гинзбург[11], начальник кафедры танков и тракторов Военной академии механизации и моторизации РККА профессор Владимир Иванович Заславский, а также первый начальник этой академии комкор Жан Францевич Зонберг.

Само собой, сплошь заговорщиками и членами «банды Тухачевского» оказался коллектив Автобронетанкового управления, арестованный в 1937 году в полном составе – в первую очередь, командарм 2-го ранга Халепский и комдив Бокис.

Славное было время!

Вместо «вредителя» Бондаренко к руководству предприятием приступил Юрий Евгеньевич Максарёв, работавший до этого мастером смены, механиком цеха, заместителем начальника цеха, начальником цеха и начальником отдела Кировского завода в Ленинграде.

Нетрудно себе представить, в какой обстановке арестов, тотальной деморализации, доносов и взаимных подозрений пошёл процесс разработки нового танка.

* * *

Когда убрали таких специалистов, как Гинзбург, Фирсов, Бондаренко, Челпан, Трашутин и многих других, Михаил Ильич Кошкин ничего не мог понять. За что? Почему? А теперь его, тридцатисемилетнего, назначили главным конструктором Харьковского завода № 183. Но ведь у него был небольшой стаж и опыт конструирования… Только его доводов, как уже говорилось, никто не стал слушать. А потом он получил телеграмму-молнию от товарища Орджоникидзе.

Срочный вызов Кошкина в Москву на заводе восприняли по-разному. В цехах решили: нарком тяжёлой промышленности СССР желает поближе узнать нового начальника конструкторского бюро. В заводоуправлении забеспокоились: не связана ли «молния» с задержкой монтажа танка Т-111. Того самого экспериментального среднего танка, известного также как «изделие 111» или Т-46-5, разработанного «врагом народа» Гинзбургом. Работа над ним велась с 1936 года, но пока была смонтирована и испытана на полигоне лишь одна машина. Связано это было с тем, что прокатный стан, на котором прокатывали 60-миллиметровую танковую броню, вышел из строя, а его ремонт и наладка слишком затянулись.

Прибыв в Москву, Кошкин тут же направился в приёмную Орджоникидзе.

Помощник наркома, увидев Кошкина, сразу «взял быка за рога»:

– У нас тут большие неприятности.

Больше он ничего уточнять не стал. Лишь развёл руками.

Кошкин прождал примерно час, но потом помощник сообщил ему:

– Михаил Ильич, извините, но у наркома непредвиденные обстоятельства. Позвоните завтра утром из гостиницы. Номер мы вам забронировали.

Однако только Кошкин направился к выходу, помощник остановил его:

– Хотя, пожалуй, подождите ещё немного.

И точно. Не прошло и четверти часа, как из кабинета Орджоникидзе вышли озабоченные заместитель наркома оборонной промышленности и начальник управления бронетанковых войск.

– Михаил Ильич, прошу вас, проходите! – громко сказал помощник.

В глубине кабинета наркома находился громадный письменный стол, а сбоку – длинный стол для заседаний под зелёным сукном. Орджоникидзе стоял, опершись ладонями о стол. Он и Сталин были почти однолетки и даже походили друг на друга внешне: оба носили пышные усы, оба ходили в одинаковых френчах и сапогах, оба говорили по-русски с заметным грузинским акцентом, оба стали членами партии большевиков ещё в молодости. Среди партийной верхушки Орджоникидзе был самым горячим и громогласным. При этом «необыкновенно добрые глаза, серебристые волосы и густые усы, – писал о нём сын Лаврентия Павловича Берии, – придавали ему вид старого грузинского князя, мудрого и солидного».

Перед ним были разложены фотографии. Товарищ «Серго» жестом пригласил Кошкина посмотреть. На снимках были искорёженные, обгоревшие танки. Советские лёгкие танки Т-26. Это были фото из Испании.

– О чём тебе говорят эти снимки? – спросил нарком. – Больно смотреть… Люди… Наши люди погибли в этих железных коробках… Сгорели…

Кошкин молчал. Да и что он мог сейчас ответить наркому? Что эти советские танки были лучше воевавших против них в Испании немецких и итальянских танков? Да, так оно и было. И многим танкистам нравилась эта машина.

– Т-26 – это хороший образец танка, – сказал Кошкин. – Неприхотливый, простой в изготовлении и эксплуатации. На его вооружении имеется 45-миллиметровая пушка и пулемёт. Достаточно надежная броневая защита. В сочетании с хорошей манёвренностью и проходимостью это даёт преимущество над немецкими танками Т-1 и итальянскими «Ансальдо».

– Какое же преимущество, товарищ Кошкин? Ты разве не видишь, что изображено на этих фотографиях? – удивился Орджоникидзе.

– У Т-26 бронирование кругом 15 миллиметров, у «Ансальдо» толщина брони лобовой части корпуса составляет 12 миллиметров, а борта – 8 миллиметров. И по запасу хода наш танк превосходит итальянский почти в два раза.

– Перестань, товарищ Кошкин. Мне тут не нужны внутриведомственные рассуждения. Мне нужна объективная оценка…

– А если объективная, товарищ нарком, – осмелел Кошкин, – то танк Т-26 весьма несовершенен. У него слабая броня и вооружение, и усилить их нет никакой возможности. Проблема в том, что эти возможности конструкторы не заложили в самом проекте, рассчитав шасси лишь на определённую массу. Поставить на танк более мощную броню или вооружение – значит неминуемо утяжелить его. Плюс Т-26 часто на ходу теряет гусеницы. Подвеска у него сложной конструкции, да и та ненадежна. А главное – двигатель бензиновый, пожароопасный, слабоват для такого танка… И в Испании они столкнулись не только с итальянскими танками «Ансальдо» или со старыми французскими «Рено», что состоят на вооружении испанской армии. Дело в том, что Испания стала местом испытания всевозможных новых видов оружия. Наши противники не стоят на месте…

– И что же нам делать?

– Нам представилась возможность проверить нашу технику в сравнении с лучшими новыми зарубежными образцами на настоящем театре военных действий. Но я скажу так: броня любого из существующих в мире танков не выдержит прицельного огня пушек практически в упор? Правильно я понимаю, что обычная броня в пятнадцать-двадцать миллиметров может предохранить только от пуль?

– Да, товарищ нарком, нужна броня более толстая.

– Более толстая… Тридцать, сорок миллиметров? Сколько? – сдержанно спросил товарищ «Серго».

– У нас есть неплохой танк Т-28. Он хорошо преодолевает препятствия и может развивать приличную скорость – до 37 км/ч. Но у него многобашенный характер вооружения, что очень усложняет управление огнём. Есть новый танк БТ-7, броня которого на пять миллиметров толще, чем у танка Т-26. Однако специалисты понимают, что быстро развивающееся танковое и противотанковое вооружение быстро преодолеет и этот броневой барьер.

Сказав это, Кошкин про себя подумал: «А вот противоснарядная броня «сто одиннадцатого» выдержала бы… Не в том ли нарком видит вину завода, что задержались с выпуском танка Т-111, не сумели отправить его в Испанию?»

Товарищ «Серго» ничего не сказал на это. Похоже было, что он совсем ушёл в себя. Молчание через пару минут стало даже не томительным – невыносимым.

– Командируйте меня в Мадрид, – вдруг попросил Кошкин.

– Искупление? За чьи грехи?.. Ты, дорогой, ещё в институте учился, когда армия уже имела тысячи «двадцатьшестёрок». Да и конструкторы… Разве могли они предвидеть такое?

Орджоникидзе устало опустился в кресло и застыл в нём.

– Нет, Михаил Ильич, если хочешь искупления – иди и работай здесь! Здесь не легче будет, чем в Испании!

Орджоникидзе задумался, потом сказал предельно откровенно:

– Да, обстановка в мире накаляется. И мы переживаем ещё большие трудности. Ворошилов просит срочно дать три образца «сто одиннадцатого». Будут армейские испытания новой техники. Подумай, прежде чем ответить, – это реально?

– Один танк испытан, мы докладывали. Для других нет брони, товарищ нарком.

– Я пошлю своего заместителя на Ижорский завод. Будет броня. И что тогда? Справитесь?

– Есть такое дело! Справимся, товарищ нарком!

– Именно это я и хотел услышать.

Кошкин понимал, что это его последний шанс сказать на таком высоком уровне, что ему безумно трудно, что конструкторское бюро ему, похоже, не по плечу, что опыта у него маловато… Но он уже заявил, что справится… А если нет? А если подведёт? Но его метания вдруг прервал телефонный звонок.

Нарком снял трубку, молча выслушал, а потом стал торопливо складывать испанские фотографии в портфель. Потом он вновь задумался и вдруг произнёс отчужденно, будто речь шла вовсе не о нём, а о ком-то другом:

– Достанется сейчас товарищу Орджоникидзе…

* * *

Прошло совсем немного времени, и для Кошкина стало очевидно, что у танка Т-111 слишком мала мощность двигателя, а ходовая часть с узкими гусеницами не может обеспечить машине необходимую подвижность и надёжность. Нельзя было на средний танк ставить броню в 60 миллиметров. На одном из заводских совещаний он сказал:

– Это танк без будущего… Да, у него существенно изменена броневая защита. Но для 28-тонной боевой машины двигатель слаб. У него удельная мощность – всего около одиннадцати лошадиных сил на тонну массы, тогда как на танках серии БТ она достигает двадцати восьми – тридцати лошадиных сил. Пусть лучше Т-111 погибнет в чертежах, чем в бою! Но и танки БТ очень сложные и даже капризные. Надо делать другой танк с более мощным двигателем, и тогда… Еду в Москву, скажу товарищу Орджоникидзе: «сто одиннадцатого» не будет.

– Сумасшедший! – отговаривали его товарищи. – Тебя же разорвут.

– Не разорвут! А если и разорвут, то что же. Надо смотреть правде в глаза…

– Но наш главный военный советник в Испании, – возражали ему, – просит прислать три экспериментальные машины, не дожидаясь выпуска серийных. Этот вопрос уже обсуждался в ЦК. И потом, Михаил Ильич, если ты сам такой герой, то подумай, что будет со всеми остальными после твоего признания? Это же будет равносильно приговору! Скажут: обманывали наркомат, выбрасывали на ветер народные деньги, силы, время…

Кошкин закрыл глаза. «И как я мог пообещать „сто одиннадцатый“ к армейским испытаниям?» – мысленно проклинал он сам себя. И тут ему действительно стало жутко. Куда он влез? Зачем весь этот самообман с начальником КБ, знающим, что и как должно быть, и решающим судьбы других людей…

* * *

А потом события стали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Придавая большое значение урокам боев в Испании, советское руководство решило созвать совещание в Овальном зале Кремля. В числе других докладчиков на совещании выступил Поль Арман, первый в истории Красной Армии танкист, удостоившийся в 1936 году звания Героя Советского Союза. Присутствовали на совещании и другие участники боев в Испании, работники оборонной промышленности, главные конструкторы, высший командный состав. Председательствовал нарком обороны товарищ Ворошилов. Присутствовал и сам товарищ Сталин.

Когда майору Арману представили слово, он рассказал о слабостях танков Т-26. И Сталин тут же задал ему вопрос:

– А как бы в испанских условиях чувствовал себя танк БТ-5? Лучше или хуже?

Арман попытался сопоставить сильные и слабые стороны двух типов танков. Вроде бы вооружение у них было одинаковым. Но у Т-26 ходовая часть не обеспечивала достаточной быстроходности, что коренным образом отличало этот танк от танков серии БТ.

– Хотя БТ-5 на три с лишним тонны тяжелее, – сказал танкист, – его ходовая часть более надежна, а мотор в четыре раза мощнее, чем у Т-26.

Потом участники совещания поинтересовались, как вели себя наши танки в бою, какие средства применяли фашисты против них, какие проблемы возникали при действиях в населённых пунктах.

– Проклятые бутылки с бензином! – воскликнул Арман. – Это теперь придётся иметь в виду всем танкистам. Просто так от этих бутылок не отмахнуться, ведь их так легко бросать в танк из окна, с балкона, из-за каменной ограды. И огонь мгновенно растекается по всем щелям…

– И что нужно предпринять, по вашему мнению, товарищ Арман, чтобы обезопасить экипажи от снарядов противотанковых орудий и бутылок с горючей смесью?

– Думаю, – прямо ответил танкист, – конструкторам надо обратить особое внимание на усиление броневой защиты танка. Было бы неплохо иметь и пушки помощнее для поражения огневых точек противника.

– А какому ходу лично вы отдаете предпочтение? – вмешался в разговор нарком Орджоникидзе. – Гусеничному или смешанному – колёсно-гусеничному?

– Мое личное мнение, – ответил Арман, – такое: танк должен иметь гусеничный ход, но не такой, как у Т-26, а более совершенный, с более широкими гусеницами и с лучшим их сцеплением с грунтом. А у Т-26 гусеницы узкие, и у них очень скверное сцепление траков. И ведущее колесо спереди…

* * *

После этого совещания для усиления и пополнения конструкторского состава завода № 183 в конструкторское бюро Кошкина направили адъюнкта[12] кафедры танков московской Военной академии механизации и моторизации им. Сталина военинженера 3-го ранга Адольфа Яковлевича Дика.

Дику подчинили часть инженеров, и в бюро воцарилось двоевластие, которое ничем хорошим закончиться не могло. Оно, собственно, ничем хорошим и не закончилось: Кошкин и Дик постоянно обвиняли друг друга в неправильных инженерных решениях, в срыве, а иногда и прямом саботаже работ. Количество взаимных претензий у конструкторов росло, а работа с места не двигалась.

В конце концов, московскому руководству надоели эти конфликты, и 28 сентября 1937 года директора завода № 183 обязали разделить танковое КБ –190 на две части. Отдельное КБ, подчинённое непосредственно главному инженеру завода, предписали с 5 октября пополнить тридцатью выпускниками Военной академии механизации и моторизации, и ещё двадцатью – с 1 декабря. Не позднее 30 сентября его отделы должны были возглавить восемь самых опытных и талантливых конструкторов завода. В качестве главного военного консультанта привлекли известнейшего в то время танкового испытателя капитана Евгения Анатольевича Кульчицкого, прославившегося знаменитыми прыжками на танках серии БТ. Удивительно, но этот отважный танкист умудрялся обрушить с крутого откоса в воду металлическую громадину в десять с лишним тонн да ещё на скорости пятьдесят километров в час; и не просто обрушить – а прыгнуть, то есть стремительно пролететь десятки метров по воздуху, чтобы потом плавно скользнуть по водной поверхности, сохранив в целости и себя, и танк.

Начальником Отдельного КБ назначили Дика, а Кошкин остался начальником КБ –190, которое должно было заниматься исключительно разработкой модернизированных вариантов БТ-7: артиллерийского БТ-7А, вооружённого 76-миллиметровой пушкой, и дизельного БТ-7М. Таким образом, конфликтовавших конструкторов «развели по углам».

Однако и это ничем хорошим не закончилось.

Уже в первом квартале 1938 года стало ясно, что сроки создания нового танка А-20 Отдельное КБ срывает[13]. Председателю Комитета обороны СССР Вячеславу Михайловичу Молотову была направлена соответствующая докладная записка, и виновным в этом признали «немца» и потому «врага народа» Адольфа Дика. В апреле 1938 года его арестовали и осудили на десять лет лагерей, которые он отбыл «от звонка до звонка», а после освобождения из лагеря Дик ещё семнадцать лет прожил в ссылке в Бийске.

* * *

Параллельно с Отдельным КБ завода № 183 над разработкой новых танков, представлявших собой модифицированные БТ, в автобронетанковых мастерских Харьковского военного округа работала группа военных, возглавляемых воентехником 2-го ранга Николаем Фёдоровичем Цыгановым[14]. Этот коллектив создал не пошедшие в серию прототипы БТ-2-ИС, БТ-5-ИС, БТ-СВ и БТ-СВ-2. Последняя машина – быстроходный колёсно-гусеничный танк «Сталин-Ворошилов» – имела неофициальное прозвище «Черепаха». Она была забронирована со всех четырёх сторон бронелистами, расположенными под рациональными углами наклона: у противоснарядного варианта толщина брони достигала 40–55 мм. При проектировании БТ-7-Б-ИС и БТ-9 Отдельное КБ Дика использовало подвеску конструкции Цыганова и другие решения, найденные его группой. К сожалению, этот талантливый военный изобретатель Цыганов повторил судьбу многих инженеров того непростого времени. В начале 1938 года его арестовали, после чего работы над БТ-СВ-2 прекратились. Позже Цыганова реабилитировали и вернули в армию, он участвовал в боевых действиях и умер от ран 24 января 1945 года.

Конструктор Василий Григорьевич Матюхин потом вспоминал:

«В октябре 1934 года по окончании Днепродзержинского металлургического института я был призван в ряды Красной Армии и направлен в танковую часть, которая дислоцировалась в Харькове. Буквально на второй день ко мне подошёл среднего роста человек с чёрными, слегка вьющимися волосами, в кожаной куртке. Представился:

– Цыганов Николай Фёдорович, воентехник части.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что у него есть некоторые идеи по усовершенствованию находящихся на вооружении воинской части танков БТ. Командование разрешило ему подобрать группу красноармейцев, имевших инженерное образование, и попытаться технически обосновать возможность осуществления усовершенствований.

Я дал согласие. Группа, куда входили также Латмонизов, Кошман, Батюта, Васильев, Ревин, Водопьянов, Богуш, Федченко, Бессонов, под руководством Цыганова приступила к работе.

Наш руководитель, несмотря на молодость и невысокую должность, мог многое. Он обладал пытливым умом, напористым характером, большим запасом энергии и умением находить пути к сердцам самых разных людей.

Цыганов с восторгом рассказывал нам о танке БТ, обладающем многими прекрасными качествами – высокой скоростью, маневренностью, проходимостью… Вместе с тем, он считал, что серьёзным недостатком этой машины является отсутствие синхронности в работе колёсного и гусеничного движителей.

– Представьте, что в ходе боя противник повредил одну из гусениц, – говорил он. – Тем самым танк выведен из строя, он не может двигаться дальше. Есть ли выход? Да, есть: синхронизировать работу колёсного и гусеничного движителей. И тогда танк сможет продолжать движение на одной гусенице и на колесах…

Такова была его идея».

Вот так всё на самом деле и происходило. «Командование разрешило», «я дал согласие», «напористый характер», «большой запас энергии», «восторг»… На заводах и в конструкторских бюро в 30-е годы царил такой творческий подъём, люди работали с такой энергией, с такой одержимостью, с такой верой, что даже самые невероятные планы порой перевыполнялись, и каждый локальный успех праздновался как великая победа.