Я, президент и чемпион мира

Это был его единственный комментарий, единственный за тринадцать лет.

Ты думал, что когда-нибудь увидишь меня? Когда-нибудь через лет 30–40? Знаешь ли ты, каково жить в семье, да и в стране, под фамилией, которая постоянно вызывает повышенный интерес, а то и враждебность? Знаешь ли ты, каково, когда мама приходит на праздник одна? Знаешь ли ты горечь того, когда не можешь принести в школу справку с места работы отца, когда тебя никто не ведет в воскресенье на шашлыки, никто не исполняет роль Дедушки Мороза на домашнем празднике, утром растрёпанную, вылезшую из теплой детской постели никто не приглашает в родительскую кровать, не заключает в свои сильные, могучие объятия и не говорит ласковым шёпотом: «Эта красивая девочка – папина дочка».

И ты не говоришь, не кричишь и не плачешь:

– Мой папа – самый сильный, он всех одолеет!

«Молочком пахну, да?» – молча протестовало мое сердце, хотя извергать яд не спешило, ведь впереди меня ждал значительно более важный момент, а свести счеты с этим самоуверенным типом я еще успела бы. Мама была права: «Он не такой, как все, не спеши, Лалико».

Но, как видно, время на сентименты для меня было уже тогда строго лимитировано, я, «вооруженная» с обеих сторон, была готова к широкомасштабной операции под названием «Моя семья» и представлению самоуверенному Нукри обоих, точнее, всех троих родителей. Несмотря на то, что биологический отец был найден и «обезврежен», большое и весьма ответственное место занимал именно Талес Шония. Ну и что? Чем больше игроков на доске, тем успешнее партия!

Итак, «игра» входила в наиболее активную фазу: «запутывание и деморализация» противника – вот что главное! Я, мама, папа и папа (так я называла и отчима) были готовы к «открытию огня», во всяком случае, таким был мой «варварский» план. Ну и что, что родители ничего и не подозревали о расставленном мной капкане. Ну и поделом некоторым!

Главным было то, чтобы папы действовали именно по моему сценарию. Ведь в фильмах именно отцы ведут невест в храм. А у меня будут двое, по обе стороны! Ох, разобьются сердца у завистников, особенно из 9а класса.

– Нукри настаивает на Александре. Но и Виктор – неплохое имя… А девочке подошло бы «Виктория»… – думала я, попавшая одновременно под поток генетики, любви и двустороннего сквозняка в голове.

Только много позднее я поняла причину раннего невроза моей мамы.

Кети

Хотя прошло уже четверть века, но меня все мучает один вопрос, – в какой больной голове родился дизайн школьной одежды? Ладно, с мальчиковой все понятно: Бог с ними, блестящими от глажки убогого качества синими костюмами, а вот автор формы для учениц должен был быть или маньяком, или педофилом, или душевнобольным. Как можно молодое, растущее тело, которое день ото дня готовится к открытию врат в новый мир, испытывает первые трепетные чувства, которое по своей чистоте безупречно красиво и неповторимо, одеть в траурный коричневый наряд, а затем, будто в подтверждение, что такого безобразия недостаточно, последним штрихом набросить на этот «шедевр» зловещий люциферовский черный передник.

Скажите мне, ну кому пришло в голову сочетание черного и коричневого! Тем более, когда речь идет не о ритуальном (свят-свят, Богородица!) обслуживании, а о внешности юной школьницы?

Исходя из всего вышесказанного, позже я осознала и то, что все, кто тогда упорно боролся с пороками коммунизма, высказывали протест и не разделяли судьбу покорных, либо не достигали зрелого возраста, либо закалялись, как сталь.

Первую группировку «повстанцев» первой экспериментальной школы возглавляла Кетеван Боколишвили. Хрупкого телосложения, шустрая, с зелеными шкодливыми глазами и длинными, черными, как деготь, волосами, она была из той интеллигентной тбилисской семьи, где отец – дядя Боря, декан политехнического института, мама – тетя Дали – педагог, отправив старшего сына Ираклия учиться в Московский университет имени М. Ломоносова, полностью сфокусированные на младшей в семье – Кетеван, нежно лелеяли своё чадо.

– Кетеван, если меня еще раз вызовут в школу, я обязательно позвоню твоему брату в Москву, и не жди потом ни подарков, ни сюрпризов! – сердилась тетя Дали.

– Ну мам, что я не учу или не читаю, просто не могу ходить в этой уродливой форме, и всё! Я ведь не покойница!

– Я тебя предупредила, и смотри, передай твоим сорокам, что я и их родителей поставлю в известность! – После этих слов конфликт был исчерпан, и Кети переходила к новому плану действий.

* * *

Директор нашей школы Нора Тариэлашвили могла смело утверждать, что ее школьный сейф в те времена отличался самой уникальной коллекцией в Закавказье.

Дело в том, что замеченные в самовольничанье учащиеся проходили по утрам «коридор позора» педколлектива. Конфискации подлежали часы, кольца, серьги, ленты, цепочки, очки, шарфы, гамаши и, разумеется, крестики… Смелая и непримиримая Кети ежедневно опротестовывала изъятие крестов и усердно готовилась к яростному сопротивлению и самообороне. Крестиков Кети – металлических, деревянных, сплетенных из нитей, – вполне хватило бы на приход любой церкви. А с эстетической точки зрения, они бы украсили любой храм.

Протест Марикуны был другого рода. Недавно вернувшийся из Японии академик Миндия Салуквадзе баловал младшую дочь, постоянно одаривая небольшими сувенирами с «гниющего Запада». Как и в семье Боколишвили, чувства дяди Миндии усиливало и то, что старшая сестра Марины Манчо овладевала испанским в Московском институте имени Мориса Тореза и родители, соответственно, видели ее довольно редко. Так что любимая дочурка папы Миндии и на сей раз пришла в школу с новыми красивыми часами. Наверное, излишне говорить, каким буржуазным демаршем выглядели эти маленькие цветные часики, которые в считаные секунды перекочевали с запястья Марикуны в сейф директора, где и обрели вечное упокоение.

Вы не поверите, но самое большое негодование педагогов вызывали красные гетры Мананы Козаковой. Дело в том, что черноволосая, как цыганка, с блестящими озорными глазами Манана, как первая ласточка, приносила весну, и в то время, когда вся школа всё еще ждала завершения морозных осадков и ходила укутанная в теплую одежду, Манана уже с конца марта сверкала привезёнными тётей из ГДР красными махровыми гетрами, из-за чего и была включена в жаркие дебаты с педколлективом.

– Козакова, опять?

– Что «опять», масц?

– Гетры в марте, да еще и красные, это же неслыханно!

– Ну и что, масц, ведь и галстук тоже красный?

– Козакова, если ты не видишь разницы между тем, что повязывается на шею, и тем, что надевается на ноги, хороши твои дела! Как ты смеешь оскорблять пропитанный коммунистической кровью великий галстук?! Завтра же приведешь мать! Завтра, ты поняла?

Мама Мананы, тётя Медея, была одной из самых красивых женщин Грузии. Не скажу, что педагоги с их бесконечными коммунистическими клише и догмами так уж жаждали часто видеть прекраснейшую Медею, но внутренний распорядок школы требовал наказания «непокорной». Порядок есть порядок! Тётя Медея особенно не спешила выслушивать очередной пасквиль на собственную дочь и оставляла на конец учебного года неприятную для обеих сторон процедуру.

У меня были длинные рыжевато-золотистые волосы, и, как «полагалось» в нашей школе, я была довольно-таки избалованным подростком. Моя бабушка Нана Еноховна часто ездила в страны социалистического лагеря и по возможности «выгуливала» и меня, тем более что за детей полагалась дополнительная валюта. Вот почему в моем ларце было множество заколок для волос, лент и других прибамбасов из ГДР, Венгрии, Чехословакии и Польши. Каждую ночь, прежде чем лечь спать, я старательно заплетала африканские косички, а затем утром распускала их, волосы казались более густыми и волнистыми. Над чёлкой, как у Леси Украинки, была заплетена коса с вьющейся золотистой лентой.

После каждого моего прихода в школу очередной цербер вцеплялся в волосы, тащил меня в туалет, сперва распускал верхнюю косу, а затем мочил всю голову под ледяным водным потоком. Финальная сцена причесывание волос, скрепление их в «конский хвост» грубой резиной, отрезанной от велосипедной покрышки, – совпадала с кульминацией истерики «огнеизвергающей» наставницы.

Изредка владельцы табуированных вещей осуществляли друг с другом «выгодный» обмен, в результате чего серьги, ленты, часы, гетры и, конечно же, крестики «кочевали» из одного класса в другой.

Накануне мы с Кети «махнулись». Я выбрала браслет с фиолетовыми камешками, тщетно попытавшись скрыть его под рукавом куртки, а Кети закрепила пышную копну волос моей маленькой божьей коровкой.

В этот день «коридор позора» возглавляла отличающаяся жестокостью и человеконенавистничеством заведующая учебной частью. Почему-то большую ярость вызвала у неё маленькая божья коровка в роскошных черных волосах Кети. «Прошедшим таможню» она велела разойтись по классам, а Кети приказала остаться.

Больше в этот день Кети в школе никто не видел, она словно сквозь землю провалилась. Её домашний телефон молчал.

Когда на следующее утро наша подруга не появилась на уроках, я и Марикуна бросились на поиски. Кети жила рядом со школой на Бахтрионской улице, в течение дня она бывала одна, родители работали до шести часов, мы знали точно: дверь она откроет сама.

После длительного, протяжного звонка дверь тяжело открылась. То, что мы увидели, было наверное, одним из первых и посему самым глубоким потрясением в жизни каждой из нас.

Кети, закутанная в шерстяной платок, заметно похудевшая, с большими черными мешками под влажными глазами, еще больше увеличившимися на похудевшем лице, странно смотрела на нас. Нет, это не было ни сожаление, ни страх, это было что-то новое, что каждый из нас должен был обязательно испытать в своей жизни.

Испытать, как испытывают идущие на свою Голгофу борцы за истину.

– Что случилось, Кет, мы так нервничали, ты жива? – начала Марикуна.

– Вот дура, не могла позвонить, что ли? – вырвалось у меня.

И тогда Кети скинула шаль.

Трудно точно подобрать эпитеты для описания открывшейся нам картины – от красивых волос Кети осталось несколько ничего не значащих фрагментов. Ее глаза постепенно наполнялись слезами обиды и праведной горечи, но она так и не заплакала!

Кети раскрыла кулачок, и мы увидели на ее ладони мою божью коровку.

– Лалка, я спасла ее от этих живодёров, – сказала она и протянула мне заколку для волос так, будто держала в руках наши души.

Я и Марикуна, потрясенные, слушали рассказ Кети. После того как мы вошли в свои классы, заведующая учебной частью завела Кети в преподавательскую и в ее присутствии позвонила тете Дали. Текст звучал сухо и угрожающе.

– Калбатоно Дали! Попрошу срочно явиться в школу! – Завуч бросила трубку. Через пятнадцать минут взлохмаченная, с бьющимся сердцем несчастная тетя Дали взбегала по лестнице к учительской и нашептывала: «Господи, помоги, лишь бы она была жива!» Какие только картины не мелькали перед глазами перенервничавшей женщины. «Господи, помоги!»

Первое, что увидела тетя Дали после того, как открыла двери учительской, была живая и невредимая Кети. Но что тогда произошло?

– Калбатоно Дали! Что это такое? Я вас спрашиваю, что это такое? – в истерическом вопле повторяла один и тот же вопрос фурия и показывала на «затаившуюся» в Кетиных пышных волосах божью коровку.

Некоторое время тетя Дали стояла, как ледяная статуя, потом вдруг вскочила, подошла к учебному столу, взяла канцелярские ножницы и потянулась к бедной Кети. На отциклеванный школьный пол один за другим падали Кетины черные локоны и смешивались с опилками в мастике. Вот так же хотели вывалять в грязи школьного пола наше подростковое самолюбие. Оцепеневшая фурия молчала.

У тети Дали сдали нервы.

И тогда мы, три подруги детства, дали клятву, что до конца своих дней, даже ценой собственной жизни, никому и никогда не позволим угнетать ни одну из нас и даже в самые тяжелые минуты защитим и дадим надежду друг другу.

Эта клятва никогда не нарушалась.

Вера

Время бежало быстро. Одна часть моего нашумевшего школьного романа приближалась к завершению, Нукри уже был студентом политехнического института, и наш роман перешел в новую школьно-вузовскую фазу. В моей жизни произошло важное изменение – из-за постоянного гнёта в эксперименталке я перешла в 51-ю среднюю школу. Кети в «Комаровскую», физико-математическую.

Эту школу мне рекомендовал Мишико Саакашвили: мол, вздохнешь, наконец, здесь совсем другая обстановка. Он и сам так поступил два года назад. И я поверила, он ведь был самым рациональным из нас. Правда, было бы лучше, если бы мы перешли вместе, но Мишка ведь был на два года старше. Он и Нукри уже балдели от студенческой жизни. Марикуна как «одинокий волк» несла всю тяжесть первой экспериментальной школы.

Нукри, как правило, ждал меня у филармонии после занятий, провожал домой, а вечером либо он гостил у нас, либо, соответственно, я у него. Наши родители, счастливые подобным мирным урегулированием вопроса, полностью нам доверяли, беспокоясь лишь о том, чтобы нам в голову не пришли какие-нибудь «глупости».

1 сентября 1985 года я с замиранием сердца ждала окончания уроков, чтобы побыстрее выскочить из школы и увидеться с самым симпатичным студентом мира. Сразу же после звонка я бросилась к двери. Неожиданно на пути меня окликнуло «препятствие» по прозвищу Джонджола. Георгий Арчвадзе был самый сильным и популярным парнем в школе, так называемым «смотрящим».

– Морошкина, ты это куда? Айда отмечать 1 сентября! Мы собираемся у Вахо Хоштария, Манко Бараташвили возьмет гитару, ну а девочки подсуетятся и накроют стол. Зажжем, как это подобает верийцам! («Вера» – один из элитных микрорайонов Тбилиси. – Л.М.). Это не «Зумбуртало», это Вера, Верааа!

– Во-первых, я не Морошкина, «о» пишется, «а» произносится, понял? Как в слове «молоко». Ну и, во-вторых, я занята, меня ждут!

– Ва, правда? Кто? Твой кавалер из Сабуртало? Не стоит ли ему для начала разбить нос, ну в смысле гостеприимства? Одного из Сабуртало – Саакашвили мы уже выдворили отсюда. Господи, за что мне эти муки, неужели это моя судьба – сабурталинцы? – паясничал Джонджола. – Ну ладно, красотка, сейчас иди и передай своему дружку, чтоб я не видел его на этой территории, не то его «семерка» взлетит в воздух. Ты поняла?

– Нет, – с убийственной самоуверенностью сказала я и протиснулась к выходу между карнизом и рукой Джонджолы.

Говоря о Вере, задумываешься, это район или стиль жизни? Думаю, второе. У Веры есть свой запах, цвет и колорит. Вериец может стать жителем другого района, а вот чужак никогда не станет верийцем. Здесь нужно родиться, именно здесь и нигде больше, затем здесь вырасти в каком-нибудь красивом итальянском дворике, затем ходить на свидания в Кировский сад, заглядывать в «Сачашнико» (магазин, где дегустируют вина. – Л.М.), покупать жареные семечки у цыганки Гуло, поздравлять первого же встреченного обезумевшего от счастья отца с рождением сына в роддоме имени Чачава, в воскресенье ходить за покупками на Верийский рынок, где вас все знают и поэтому не обвесят, ну а вечером насладиться концертом грузинского балета Сухишвили-Рамишвили в филармонии. Вот это и есть Вера, которая никогда не примет «чужака».

Нукри стоял возле 51-й школы, рядом с новенькой «семеркой», которую ему купил отец в связи с поступлением в институт. Он нервно покуривал сигарету, на бледном лице не было ни кровинки.

– Что случилось, Нукри, чего это ты нос повесил, бичо (парень. – Л.М.)? Не хочешь поздравить меня с новой школой и началом учебного года? – спросила я, фыркая.

– Да, поздравляю, – сказал он грубо и чмокнул в щечку. – Мишико забрали в армию.

– Что? В армию? Куда? На сколько? – затараторила я и вдруг почувствовала, что с нами происходило что-то очень серьезное и скорее всего плохое.

– Лали, служба в армии в Советском Союзе вообще-то два года, в морском флоте – три. Это так, для информации, – объяснял раздраженный Нукри.

– А что тетя Гиули?

– В Советском Союзе матерей в армию не пускают, – безапелляционно продолжил Нукри.

– Да знаю, хорошо, ведь не дура. Куда его послали?

– На Украину, в Киев.

– А что, нельзя было как-нибудь «соскочить»?

– В Советском Союзе, не пройдя военную подготовку, гражданское лицо не сможет трудоустроиться, и вообще, у него будет «волчий билет» или статус дезертира, – монотонно разъяснял Нукри.

Правда, я не понимала ни одного слова, но наглость и язвительность Нукри не имели границ. Как будто я была виновата в том, что Мишу «забрили» в армию, или это я придумала эту дурацкую воинскую службу!

Чаша терпения наполнилась до краев, и я выпалила:

– Ну и что ты мне язвишь, не пойму. В чем моя вина? Что случилось, мир перевернулся? Или тут кроется другая причина? Наверное, на твоем курсе хорошенькие девушки, и ты с ними кокетничаешь, не так ли? Ты пришел для этого? Ну и говори, пусть тебе хватит мужества! – кричала я.

Нукри внезапно, словно с цепи сорвавшийся, притянул меня к себе и в первый раз в жизни поцеловал в губы. Вы знаете, что значит – впервые в жизни? Это означает в первый раз! В какой-то момент мне показалось, что у меня из-под ног уходит земля. Я чуточку пошатнулась и, если бы не вовремя подставленное плечо Нукри, распласталась бы на асфальте. Звенело в ушах, горло перехватывало, я чувствовала сильное сердцебиение, ну а мысль о том, что все это происходит средь бела дня в самом центре Веры, возвращала меня в горькую реальность. Не хотелось смотреть в сторону школы, я была уверена, что Джонджола такое «зрелище» точно не пропустил бы. Вот мне завтра устроят в классе!

«Хорошо, допустим, два-три дня у меня будет болеть голова, и я пропущу эту проклятую школу, тем более, что обмануть маму не составляет большого труда. Всего-то детские грустные глазки, а остальное «покажут» анализы», – лихорадочно соображала я и прокатывала в голове возможные варианты «болезни».

– Ты с ума сошел? – старалась я отодвинуть Нукри. – Что ты делаешь?

– А вдруг и меня заберут? – промямлил не менее чем я взволнованный Нукри. – Ты знаешь, сколько это – два года? Будешь меня ждать? Кто за тобой будет ухаживать? Кто будет провожать? Как я буду оттуда следить за тобой? Ты же такая балда! Кого-то из наших ребят отправили в Читу, кого-то – в Ленинград, кого-то – в преисподнюю. Что же мне делать, я уже помешался, думая об этом, а ты ничего понимать не желаешь! К тому же этот твой новый одноклассник очень треплет мне нервы!

Правда, когда говорят: самец заранее чувствует появление конкурента. Это что-то инстинктивное, животное и в то же время ужасно азартное. Вот когда мужчина становится настоящим охотником, вот когда чувствует опасность потери принадлежащей ему завоёванной в сражении добычи, вот это и есть крик фермонов. Он и сам погибнет в этой борьбе, но первым выроет могилу противнику. Такова их природа!

Нукри молча вёз меня домой.

– Что планируешь на вечер? – спросил он.

– Одноклассники из «экспериментальной» собираются у Марикуны на цхнетской даче (Цхнети – дачное место вблизи Тбилиси. – Л.М.). Ты ведь подвезешь меня?

– Конечно, только допоздна не задерживайся, ладно?

– А ты что, не зайдешь, там ведь все свои?

– Нет, я должен подняться к тете Гиули, женщина сходит с ума, несколько дней ничего не знает о Мишке.

– Хорошо, я на часок-другой, к тому же мне еще столько учить… – простонала я.

– В первый же день? Это ведь не «эксперименталка»? – засмеялся Нукри.

– Нет, это мелодия Верийского квартала, – напевала я, помахав рукой как всегда ожидавшей меня на балконе маме.

Вечером на даче великих предков Марикуны праздник по случаю 1 сентября входил в кульминационную фазу. Время, проведенное в кругу друзей, всегда незабываемо. Что мы делали? Наверное, то, что 15 – 16-летние подростки должны делать в такое время, – баловались, пели и развлекались, а больше всех в тот день шумели и шутили двое юношей: Ираклий Джибладзе и Ладо Татишвили. Кто бы мог подумать, что это было наше последнее пребывание в таком составе.

Похищение

Советский Союз с его неповторимым «обаянием», наверное, отличался еще и тем, что содержал своих «постояльцев» в плену ирреальных ценностей и догм. Да, именно бесправных постояльцев! А как еще назвать граждан той страны, где каждый пятый мечтает о побеге на Запад, каждый второй, осуждая царящую в армии «дедовщину», избиения и изнасилования, вынужден отправлять в этот кишащий ад своих 18-летних обласканных в семье продолжателей рода? А потом только Господь ведает, что с ними произойдет. В противном случае – военный трибунал.

Как называть граждан страны, чьи права не превышали прав крестьян феодальных времен? В советской резервации, стране, находящейся в тени великого Ленина, все это красиво упаковывалось стремлением к коммунизму и «забантовывалось» светлым будущим. Несмотря на высокие доходы, так называемые цеховики и дельцы меняли собственные автомобили хотя и каждый год, но на ту же модель и того же цвета. Приобретение новой машины на зарплату рядового гражданина было такой же утопией, как в свое время идеи Сен-Симона и Фурье.

В Советском Союзе все должны были быть равны. Кредитной системы, как известно, не существовало. Вот толстопузые денежные мешки и удовлетворяли свое «эго» перемещением «нажитого непосильным трудом» добра из одной ценной безделушки в другую. Часто так называемый «институт» близких соседей доносил суть информации «куда следует», что, в свою очередь, сулило большие неприятности, а то и конфискацию имущества. Несмотря на внешнюю скромность и «жизнь на зарплату», за порогом квартиры открывалась совершенно иная картина. Хвала фантазии Кавказа!

Сервиз «Мадонна», изделия Фаберже, саксонский фарфор, хрустальные люстры, кузнецовская посуда и обязательно рояль (хотя его владелец до конца жизни не имел представления, настроен ли инструмент). Таковой была определенная провинциальным мышлением необходимость, без которой считалась невозможной и достойная презентация детей в «нужном» кругу, а об устройстве любимого чада в престижный институт или о предоставлении «достойного» места в городе и говорить-то не приходилось.

Еще одним важнейшим элементом мещанского бытия являлось приданое как в его количественном, так и в качественном смысле! Наличие вышеупомянутого блага давало даже самой непривлекательной девушке шанс «своевременного» создания нерушимой семьи, такой необходимой для грузинской культуры. План был простым и убедительным. Уж очень привлекала приехавших из провинции в Тбилиси молодых людей перспектива денежного тестя и обеспеченной жизни. Главным было утвердиться в городе, а богатое приданое, состоятельный тесть и суетящаяся с горячими хачапури теща отодвигали на второй план неперспективную, мягко говоря, внешность невесты. Ну и что, ведь с лица воды не пить?!

Да здравствуют кавказские традиции, «самые гуманные традиции в мире»! Женись, «пригвозди» ее к кухне, и айда… К благословенным русским женщинам! Тем более что в вояжах такого плана одним из убедительнейших алиби является «благословение» самого тестя.

«Иди, сынок, генацвале, гуляй. А как иначе, мы ведь мужчины, вай! Охотники, воины. Если у мужчины заржавеет меч, грош ему цена. Так уж принято, дорогой! Главное, чтобы моя Нанука не узнала, семья ведь – это святая святых!» – Опа, и карты в руки, сам Бог велел!

Совсем иные беседы велись между тещей и дочкой: «Да хватит тебе, ну чего ты ревёшь, дурная? Ну, куда он денется. Немного побесится и вернется. Мужчина как собака, доченька, не сотрётся, иногда его нужно отпускать перебеситься, ну чтобы потом он верно служил. Посмотри на своего отца, немного покукарекал на стороне и вернулся, вай! Теперь сидит целыми вечерами у телевизора, и никто не видел его отклеившимся от дивана. Таков, золотце, наш удел, мы же порядочные женщины! Ну-ка, оглянись, есть ли в четырех подъездах такая семья, как наша? Подумаешь, у нищих Пертаия нищие невестка с мужем постоянно вместе. Не видишь, что эта несчастная девочка ходит в одном платье, а ты у нас каждый день в новеньком. То ли ещё будет, тьфу-тьфу не сглазить!»

Радикально отличалась позиция членов семьи мужа. Высказывание «Я привела сыну жену» – несравненный образец исключительно грузинского народного творчества. Представьте созревшего оболтуса, которому мама выбирает жену…

Преподнесенное свекровью бриллиантовое кольцо, как «Георгиевский трактат», нужно было принять безропотно и с большой благодарностью, несмотря на то, соответствовало ли дорогостоящее сокровище вкусу невестки. Обручальное кольцо в форме бублика и дюжий бриллиант должны были красоваться именно на безымянном пальце правой руки, чтобы все, повторяю – все, знали не только о незыблемом положении женщины, но и о материальном статусе семьи, что сие кольцо, как зеркало, четко отражало…