Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

– Великолепно. Ты только скажи мне, для чего ты заказал вчера несчастному гробовщику второй гроб с двойным дном?

Путилин рассмеялся.

– Да так, просто фантазия пришла. Наказать его захотел.

Конечно, это объяснение меня не удовлетворило. Я почувствовал, что сделано это моим другом неспроста. Но для чего? Я, однако, решил об этом у него не допытываться.

– Так в чем дело?

– А вот видишь ли: не улыбается ли тебе мысль сделаться на сегодня, а может быть, и на завтра сторожем нашего музея?

Я от удивления не мог выговорить ни слова.

– Если да, то позволь мне облачить тебя вот в этот костюм.

И с этими словами Путилин указал на форменное платье сторожа-курьера, приготовленное им, очевидно, заранее.

– Тебе это надо? – спросил я моего друга.

– Лично мне – нет. Я хочу доставить тебе возможность насладиться одним забавным водевилем, если… если только, впрочем, он состоится. Говорю тебе откровенно, я накануне генерального сражения.

Я ясно видел, что Путилин был действительно в нервно- приподнятом настроении.

– Но ты, конечно, дашь мне инструкции соответственно с моей новой профессией, вернее, ролью? Что я должен делать?

– Ты останешься здесь. Лишь только ты услышишь первый звонок, ты придешь ко мне в кабинет. А там я тебе все быстро объясню.

Я начал переодеваться и вскоре превратился в заправского курьера-сторожа.

Мой друг напялил мне на голову парик, прошелся рукой искусного гримера по моему лицу и затем внимательно оглядел меня с ног до головы.

– Честное слово, доктор, ты делаешь громадные успехи!

И покинул меня.

Прошло с час.

Я почувствовал себя, откровенно говоря, чрезвычайно глупо.

В сотый раз я осматривал знакомые мне до мелочей страшные орудия музея.

Послышался звонок.

Я быстро пошел в кабинет моего друга, минуя ряд комнат. Я видел, с каким изумлением глядели на меня обычные сторожа Сыскного управления.

– Откуда этот новенький появился? – доносился до меня их удивленный шепот.

В кабинете перед Путилиным стоял его помощник, что-то объясняя ему.

В руках Путилина была большая визитная карточка, которую он рассматривал, казалось, с большим вниманием.

При моем входе помощник Путилина взглянул на меня недоумевающе.

– Вы разве не узнаете, голубчик, нашего дорогого доктора, всегдашнего участника наших похождений?

Помощник расхохотался.

– Да быть не может? Вы?!

– Я.

– Ну и чудеса начинают у нас твориться!

– Скажи, пожалуйста, ты никогда не слыхал о таком господине? – спросил меня Путилин, подавая визитную карточку, которую держал в руке.

Я взял карточку и прочел:

ПРОФЕССОР ЕТТОРЕ ЛЮИЗАНО

Член Римской Академии Наук,

занимающий кафедру судебной медицины.

Рим

– Не знаю… – ответил я.

– Скажите, голубчик, чего хочет этот господин? – обратился к помощнику Путилин.

– Он на плохом французском языке обратился ко мне с просьбой осмотреть – научных целей ради – наш криминальный музей. Наговорив кучу любезностей по адресу нашего блестящего уголовного сыска, он заметил, что в осмотре музея ему не было отказано ни в Англии, ни в Германии, ни во Франции.

– Вы сказали ему, что разрешение осмотра музея посторонним лицам зависит от начальника, а что начальник, то есть я, в настоящее время болен?

– Сказал. На это он ответил, что обращается с этой же просьбой ко мне, как к вашему заместителю.

Путилин забарабанил пальцами по столу и выдержал довольно продолжительную паузу.

– Как вы думаете: разрешить ему осмотр?

– Отчего же нет. Неловко… Нас и так дикарями за границей считают.

– Хорошо. Теперь слушайте меня внимательно, голубчик: в середине осмотра вы должны выйти из комнаты под предлогом отдачи экстренных распоряжений. Идите! Вы впустите этого чудака-профессора не ранее, чем я дам вам мой обычный условный звонок.

Помощник удалился.

– Слушай же и ты, докториус: сию минуту ступай туда и, лишь только во время осмотра мой помощник удалится, ты немедленно выйди за ним следом. Понял? Профессор на секунду останется один. Следи за часами. Ровно через две минуты иди в музей.

Я следил за часовой стрелкой.

Минута… вторая… Я быстро направился в «кабинет преступной музейности».

Он был пуст.

Я встал у дверей.

Где-то послышался звонок. Почти в ту же секунду дверь антропометрического музея распахнулась и в сопровождении идущего впереди помощника Путилина появилась фигура итальянского ученого профессора.

Это был настоящий тип ученого: высокий, сутуловатый, с длинными седыми волосами, с огромными темными очками на носу.

– О, какая прелесть у вас тут! – шамкал на ломаном французском языке Етторе Люизано. – Какая блестящая коллекция! В Лондоне… А… скажите, пожалуйста, это что же? – И он указал на гроб, мрачно вырисовывающийся на фоне этой преступно-страшной обстановки.

– Это последнее орудие преступления, профессор! – любезно объяснил помощник Путилина.

– Гроб?!

– Да.

– О, какие у вас случаются необычайные преступления! – удивленно всплеснул руками итальянский ученый.

Начался подробный осмотр.

Профессор, живо всем интересуясь, поражал своим блестящим знанием многих орудий преступления.

– Боже мой! – шамкал он. – У нас в Италии точь-в-точь такая же карманная гильотина!

– Простите, профессор, я вас покину на одну секунду. Мне надо сделать одно важное распоряжение относительно допроса только что доставленного преступника… – обратился помощник Путилина к профессору.

– О, пожалуйста, пожалуйста! – любезно ответил тот.

Я направился следом за помощником.

– Так что, ваше высокородие… – проговорил я, скрываясь за дверью соседней комнаты.

Прошло секунд пять, а может быть, и минута. Теперь это изгладилось из моей памяти.

Вдруг страшный, нечеловеческий крик, полный животного смертельного ужаса, прокатился в кабинете-музее.

Я похолодел.

– Скорее, – шепнул мне помощник Путилина, бросаясь туда.

Мы оба бросились туда и, распахнув дверь, остановились, пораженные.

Гроб стоял, приподнявшись!

Из него в пол-роста высовывалась фигура Путилина с револьвером в правой руке.

Около гроба, отшатнувшись в смертельном страхе, стоял с поднятыми дыбом волосами профессор. Его руки были протянуты вперед, словно он защищался от страшного привидения.

– Ну, господин Домбровский, мой гениальный друг, здравствуйте! Сегодня мы квиты с вами? Не правда ли? Если в этом гробу я проводил вас, зато вы встретили меня в нем же самом.

– Дьявол! – прохрипел Домбровский. – Ты победил меня!..

На Домбровского надели железные браслеты. Он перед этим просил, как милости, пожать руку Путилину.

– Знаете, друг, если бы вы не были таким гениальным сыщиком, какой бы гениальный мошенник мог получиться из вас!

– Спасибо! – расхохотался Путилин. – Но я предпочитаю первое.

– Как ты все это сделал? – спрашивал я вечером Путилина.

Триумф его был полный.

– Как?.. Видишь ли… И объявление, и статья – были делом моих рук. Это я их написал и напечатал. Гроб, который ты видел, был второй гроб, в дно которого я и спрятался. Я был убежден, что Домбровский, случайно оставивший изумруд в гробу, явится – при таком щедром посуле – за ним. Когда мне подали карточку «профессора», я знал уже, что это Домбровский. Когда вы вышли из кабинета-музея, негодяй быстро подошел к потайной части гроба и попытался найти драгоценный кабошон. В эту секунду я, приподняв фальшивое дно, предстал пред ним. Остальное тебе известно.

Ритуальное убийство девочки

Исчезновение семилетней девочки из поезда

Грязный вагон третьего класса поезда, подъезжающего к губернскому городу Минску, был битком набит обычной публикой.

Большинство ее состояло из евреев, так как Минск в то время был густо, почти сплошь заселен ими. Евреи – преимущественно бедняки, не принадлежавшие к золотой еврейской буржуазии, а мелкие торговцы – одеты были грязно, неряшливо, в свои тогдашние традиционные засаленные лапсердаки, в характерных суконных, а большей частью бархатных картузах, из-под которых длинными завитушками-локонами опускались пейсы. Некоторые из них дремали; другие, наоборот, вели оживленную беседу на своем быстром гортанном языке; третьи, закусывая селедками с булкой, апатично глядели в вагонные окна, за которыми мелькали поля, почти уже свободные от снега, так как стояла ранняя весна. Но среди еврейских пассажиров в этом вагоне третьего класса находились и трое русских: женщина, мужчина и девочка лет шести-семи.

Женщина средних лет, понурого вида, одетая чисто, но бедно, сидела на одной лавке, по-видимому вся уйдя в свои тоскливые, грустные думы; мужчина – высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе с широкими полями – на другой.

Девочка, прелестный ребенок с вьющимися белокурыми волосами все время вертелась около женщины, лепеча своим тоненьким детским голоском:

– Мама! Мы скоро приедем?

– Скоро, скоро, детка! – отрываясь от дум, отвечала мать, с невыразимой нежностью поглядывая на девочку.

– А мы поедем на лошадке? – не унималась девочка.

– Да, да… – рассеянно отвечала женщина.

Прошел кондуктор.

– Сейчас Минск. Ваши билеты! – громко провозгласил он.

Теперь в вагоне началось то суетливое движение, какое всегда наступает при приближении поезда к крупным центрам его остановки.

Одна лишь женщина оставалась покойно-равнодушной, не трогаясь с места и глядя тоскливым взором в окно.

Укладываться ей, очевидно, было не надо, так как с ней не было никаких вещей.

Поезд подошел к станции.

Почти в ту же секунду испуганный женский крик прорезал гул суматохи:

– Женя! Женечка, где же ты?

Некоторые из пассажиров остановились. Слишком уж много тревоги прозвенело в надтреснутом голосе женщины.

Женщина в испуге металась по вагону, не переставая кричать все одно и то же:

– Женя, дитя мое, где ты? Господи… – Лицо ее было искажено страхом, ужасом. Она, толкая всех, как безумная, бросалась в разные стороны вагона, заглядывала под лавки, выбегала на площадку, и ее крик становился все более и более отчаянно-страшным.

– Что такое? Что случилось? – слышались возгласы пассажиров. – Кого ищет эта женщина?

– А кто ее знает… – недовольно буркали некоторые, не могущие, благодаря суматохе-давке, выбраться из вагона.

А женщина выбежала уже на платформу, которая огласилась ее безумным воплем:

– Спасите! Помогите! У меня пропала дочь! – Она, точно тигрица, заступила путь выходящим, простирая к вагону руки.

К месту происшествия стали сбегаться досужая публика и пассажиры.

Вскоре огромная толпа образовала тесный круг, в середине которого стояла женщина, ломая в отчаянии руки, с побелевшим, перекошенным лицом.

Толпа шумела, глухо волновалась.

– Что? Что такое?

– Да вот у женщины что-то украли… Вещи какие-то.

– Неправда, не вещи, а дочь у нее пропала.

– С поезда упала.

Нестройный гул толпы все усиливался.

– Господа, позвольте, позвольте… дайте пройти! – раздался громкий голос жандарма.

Появилось в полном составе все железнодорожное начальство станции.

Страшное, нудное женское рыдание, переходящее в истерику, оглашало перрон вокзала:

– Ай-ай-ай! Ха-ха-ха!.. Дочка моя… Женечка!..

– Сударыня, ради бога, успокойтесь! – говорил женщине тучный жандармский чин. – Вы объясните, что случилось? У вас, вы говорите, пропала дочь? Когда?..

– Сейчас… подъезжая… она была около меня. Я с ней сейчас говорила… вдруг хватилась – ее нет… В несколько минут… Ради всего святого, найдите мою дочь!

И женщина, давясь слезами, умоляюще протянула жандарму дрожащие руки.

– Сколько лет вашей дочери?

– Семь… семь лет моей ненаглядной Женечке.

– Она выходила куда-нибудь? Вы не заметили этого?

– Не знаю… я смотрела в окно.

К группе властей протиснулся высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе.

– Да, я видел сам, что у этой женщины был ребенок. Прелестная белокурая девочка… – послышался его резкий голос. – Бедная женщина! Я видел, как она любовно относилась к своему ребенку, как она целовала его головку. Это ужасно!

В толпе раздались сочувственные возгласы:

– Бедная мать!

– Но как так невнимательно следить за ребенком! – укоризненно шептала какая-то разодетая барынька.

С некоторыми, наиболее нервными и чувствительными, пассажирами началась истерика.

– Пригласите врача! – отдал приказ жандармский офицер. – Вы не заметили, за сколько минут до прибытия сюда поезда исчезла девочка?

– Нет, ротмистр, не заметил.

– Осмотреть весь поезд! – отдал он приказ низшим жандармам. – Сударыня, успокойтесь… Доктор, окажите помощь!

Женщина, подхваченная вовремя на руки, впала в глубокий обморок.

Толпа все прибывала, росла.

– Если ребенка не окажется в поезде, – обратился он к начальнику станции, – придется прийти к заключению, что он, выйдя на площадку вагона, упал с перехода между вагонами на путь. Сделайте распоряжение о немедленном осмотре пути, дорогой У!

– У вас мелькает только одна такая догадка? – обратился к офицеру пассажир в фетровой шляпе. – А вы не думаете, что несчастную девочку могли похитить?

– Похитить? С какой стати? – строго поглядел на непрошеного собеседника жандармский чин.

– С какой именно, я, конечно, не знаю и не смею утверждать, но… разве у нас мало пропадает детей чрезвычайно таинственным и бесследным образом? Вы простите, что я позволяю себе вмешиваться в это дело, но горе матери меня слишком глубоко захватило. Не находите ли вы, ротмистр, странным, что исчезновение христианских детей всегда наблюдается перед наступлением еврейской пасхи?

Высокий мужчина проговорил это громким голосом, резко, ясно, спокойно.

При этих словах толпа замерла.

Воцарилась удивительная тишина. В толпе находилось много евреев, и лица их вдруг побледнели…

– Позвольте, милостивый государь… – смешался от неожиданности этого странного заявления жандармский ротмистр. – Я попрошу вас взвешивать ваши слова. Вы, не имея данных, бросаете чересчур резкое и тяжкое обвинение. По какому праву? На каком основании?

– По праву наблюдений, которые я производил над исчезновением христианских младенцев, и на основании изысканий многих авторитетов, доказывающих, что у евреев существуют страшные ритуальные убийства… Странное дело, вернее, совпадение… Вы посмотрите: до еврейской пасхи осталось несколько дней, и… вот сейчас в поезде, в котором ехала такая масса евреев, чудесным образом пропадает у матери-христианки ее дитя…

Теперь толпа заколыхалась, словно море, над которым пронеслось первое дуновение шквала.

– Это подлость… Он врет… Как он смеет! – послышались голоса одних.

– Правда, правда! Это подозрительно… Что за постоянное совпадение!.. – раздались голоса других.

– Господа, прошу немедленно разойтись! – резко приказал начальник станции. – Следственная власть все расследует.

– А вас я попрошу на минутку в жандармскую комнату, – тихо обратился к гражданину в фетровой шляпе жандармский офицер.

Еврейская депутация у Путилина. Изрешеченный труп. Ритуальное дело

– Что ты скажешь на это, доктор? – спросил меня мой гениальный друг Путилин, показывая мне телеграмму о таинственном исчезновении близ Минска из вагона поезда семилетней девочки Сенюшкиной.

– Что я могу ответить тебе на это, Иван Дмитриевич? – пожал я плечами. – Я, как и ты, мы держимся одинакового взгляда на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это идет в корне вразрез с известным отвращением иудеев к христианам. Величайший нонсенс – допускать мысль об употреблении евреями христианской крови в качестве пасхального причастия. На мой взгляд, это – одно из самых страшных наследий-пережитков средних веков, когда ликующее христианство в бешеном гонении «избранного народа» возвело на него такой безумно-ужасный извет. Это разгул изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших. Отсюда страшная легенда об употреблении христианской крови.

– Я очень заинтересован этим делом, – задумчиво произнес великий сыщик. – Как тебе известно, мне ни разу не приходилось принимать участия в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни. Я сделал запрос минским властям. С минуты на минуту я ожидаю ответа.

Прошло несколько минут, и Путилину подали депешу.

Я следил за выражением его лица и заметил, как он вдруг побледнел.

– На, прочти! – подал он мне телеграмму.

«Сегодня, в два часа дня, во дворе дома еврея Губермана, в люке выгребной ямы отыскан труп исчезнувшей Евгении Сенюшкиной. Труп девочки весь изрешечен ранами-уколами ножа. Вся кровь выпущена, очевидно, в результате заколки трупа. Губерман арестован».

Когда я прочел это, ледяной холод пробежал у меня по спине.

Я молча поглядел на великого сыщика, но сказать ему ничего не успел, так как в эту секунду дежурный агент доложил:

– По экстренному делу, ваше превосходительство, вас домогаются видеть трое.

– Евреев? – быстро спросил Путилин.

– Да-с… – удивленно ответил тот.

– Впустите их, – отдал он приказ.

В кабинет вошли три господина, несомненно, евреи, что сразу можно было определить по их наружности.

Особенно обращал на себя внимание один из них – высокий симпатичный старик с длинной седой бородой, обрамляющей открытое, умное лицо. Это был настоящий тип библейского пророка. Он низко поклонился Путилину, равно как и два его спутника, и проговорил дрожащим голосом:

– Простите, ваше превосходительство господин Путилин, что мы дерзаем…

– Прошу покорно садиться, господа! – любезно пригласил великий сыщик. – Что привело вас ко мне?

– Страшное, необыкновенное дело… – взволнованно начал старик. – Мы явились к вам по поручению, которое получили телеграфом от барона Г., господина П. и господина В-го.

Старик еврей назвал три громких фамилии еврейских крезов-воротил.

– Изволили ли вы читать о таинственном исчезновении христианской девочки из поезда?

– Читал.

– Так вот, с быстротой молнии по городу Минску разнеслась весть, неизвестно кем пущенный слух, что это исчезновение – дело рук евреев, будто бы укравших ребенка. Весь город в панике. Озлобление христиан против нас ужасное. Того и гляди может разразиться погром. А ведь вам должно быть известно, какой это ужас – погром. Ни для кого из нас не тайна, какой вы великий человек, господин Путилин. Мы получили предписание обратиться к вам с горячей мольбой взяться за расследование этого дела. Только вы один, с вашей проницательностью, с вашей гениальной прозорливостью можете раскрыть эту тайну, можете снять с нас мрачное и гнусное обвинение, которое нас преследует столько лет, столько веков. О, господин Путилин, мрачная туча собирается над головой несчастного племени, и когда? В то время, когда мы собираемся встречать великий праздник! Сжальтесь над нами, возьмитесь за это дело – и наша благодарность будет безгранична. Оцените ее сами…

– Я вас прошу, – резко отчеканил гениальный сыщик, – не говорить мне ни о какой цене. Я не беру никаких вещественных знаков благодарности.

Он погрузился в продолжительное раздумье.

– Я должен вам заявить, господа, – громко начал Путилин, не спуская глаз с лиц евреев-депутатов, – что, к сожалению, моя помощь уже бесполезна. Вы явились слишком поздно.

– Как поздно? Почему поздно? – заволновался, вскакивая, старик еврей. – О, господин Путилин, для вас не может быть ничто и никогда поздно!

– Поздно потому, что похититель и убийца…

– Убийца? Разве девочку уже убили?

– И убийца уже найден.

Старик еврей высоко простер руки.

– Благодарю тебя, Боже! – вдохновенно вырвалось у него. – Не за то, что погиб бедный ребенок, а за то, что Твоя десница указала гнусного похитителя и убийцу малютки! О, скажите нам, кто этот злодей?

– Гу-бер-ман! – невозмутимо-спокойно, по слогам, произнес гениальный сыщик.

Если бы здесь, вот в эту секунду разорвалась бомба, она бы не могла произвести более потрясающего эффекта, чем одно это слово.

Старик еврей в ужасе попятился от Путилина, два других, вскочив со своих мест, замерли-окаменели.

– К… как? Губерман?! Вы говорите: ребенка похитил и убил Губерман, уважаемый минский житель Иосиф Соломонович Губерман?

– Да.

Старик заметался.

– Это жестокая шутка, ваше превосходительство… – с трудом слетело с его трясущихся губ. – О, это ужасная выдумка!

– Вот то донесение, которое я, сильно заинтересованный этим делом, только что получил. Потрудитесь послушать.

И Путилин громко, внятно прочел содержание депеши.

– Этого быть не может… Это подвох со стороны какого- нибудь нашего заклятого врага! – исступленно заревел библейский старец и вдруг грохнулся перед Путилиным на колени. – Ваше превосходительство! Господин Путилин! Теперь более чем когда-нибудь мы умоляем вас взяться за расследование этого страшного дела! Клянемся вам именем Бога и святой Торы, клянемся нашими детьми и потомками – у нас не существует ритуальных убийств! Спасите нас, пролейте свет на это мрачное происшествие!

Старик судорожно старался поймать и поцеловать руку великого сыщика.

Путилин, человек чрезвычайно мягкий, доброжелательный и сердечный, был растроган и поражен этим страшным взрывом отчаяния.

– Что вы… Что вы… Встаньте… Ну, хорошо, ну, хорошо… – мягко забормотал он. – Я возьмусь за ваше таинственное дело и постараюсь сделать все, что смогу. Теперь слушайте: там, у вас в Минске, знают, что вы обратитесь ко мне?

– О нет!.. Хотя, если… А, впрочем, может быть…

– Так вы вот что сделайте: немедленно дайте знать, чтобы ваши посланцы всюду раззвонили, что Путилин наотрез отказался вмешиваться в это дело. Поняли? Ну, а теперь прощайте, господа!

Когда обрадованные евреи вышли, великий сыщик написал шифрованную депешу следующего содержания:

«Сильно заинтересованный делом о предполагаемом ритуальном убийстве, выезжаю сейчас экстренным заказным. Труп девочки оставьте до моего приезда.

Путилин».

В Минске. Еврейское гетто. Перед погромом

Мы приехали в Минск рано утром, мчась из Петербурга с огромно-допустимой быстротой.

На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде выходящего из вагона моего гениального друга поспешно направился к нему.

– На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство не баловало нас никогда своим посещением.

Путилин улыбнулся и представил меня толстяку.

– О, я не отниму ни одного лавра от вас, дорогой коллега! – шутливо ответил великий сыщик. – Да и, собственно говоря, к чему теперь моя консультация, раз вы столь блестяще повели дело, что труп и убийца уже найдены?

По дороге с вокзала до «Европейской» гостиницы (мы ехали втроем в карете) Путилин молчал и смотрел в окно.

Несмотря на ранний час и на то что был первый день еврейской пасхи, на улицах тихого губернского города царило необычное оживление.

Особенно много бросалось в глаза евреев.

Они, не в праздничных, а в затрапезно-будничных, почти траурных одеяниях, ходили кучками по тротуарам, составляя порой группы. Лица их были угрюмы, бледны, взволнованны. Видимо, какой-то общий страх, какая-то общая паника властно охватили еврейскую толпу и цепко держали ее в своих руках.

Евреи о чем-то оживленно говорили, качали головами, так что их длинные бороды и пейсы раздувались в свежем весеннем воздухе.

Некоторые из них отчаянно жестикулировали.

Когда мы высаживались у подъезда гостиницы из кареты, до нас совершенно ясно донеслось из близстоящей группы евреев имя великого сыщика.

– Ай-ай-ай, Путилин, – сокрушенно качалась чья-то седая голова.

– Что это? – удивленно прошептал местный Лекок. – Вы слышали? Никак они уже пронюхали о вашем приезде, узнали вас?

– Нет. Этого они не знают, уверяю вас! – твердо, с чуть заметной иронической усмешкой проговорил мой талантливый друг.

В номере гостиницы он, даже не переодевшись, прямо приступил к допросу своего коллеги:

– Скажите, голубчик, как это вам посчастливилось столь быстро напасть на след этого страшного преступления?

– Видите ли, Иван Дмитриевич, сразу после пропажи девочки по городу усиленно стали циркулировать слухи о возможности похищения ребенка евреями. Теперь ведь их пасха, а, как известно вашему превосходительству, в Западном крае у нас особенно живуча легенда о ритуальных убийствах евреями. Естественно, я усилил надзор над еврейскими кварталами, над их гетто. Все агенты были поставлены на ноги. И вдруг, совершенно неожиданно девочка, вернее, ее труп был найден на второй же день.

– Кто же отыскал его? – бесстрастно задал вопрос Путилин.