Под управлением любви

Булат Шалвович Окуджава

Под управлением любви. Лирика (70-е – 90-е)

«Часики бьют так задумчиво…»

Часики бьют так задумчиво,медленно, не торопясь.И в ожидании лучшегожилка на лбу напряглась,хоть понимаю, естественно,счастья желая себе:сложится все соответственновере, слезам и судьбе.

«У Спаса на Кружке забыто наше детство…»

У Спаса на Кружке забыто наше детство.Что видится теперь в раскрытое окно?Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,все больше мест в Москве, где пусто и темно.Мечтали зло унять и новый мир построить,построить новый мир, иную жизнь начать.Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.Куда-то все спешит надменная столица,с которою давно мы перешли на «вы»…Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,все больше мест в Москве, где и без нас правы.

«Как время беспощадно…»

Как время беспощадно,дела его и свет.Ну я умру, ну ладно —с меня и спросу нет.А тот, что с нежным пухомнад верхнею губой,с еще нетвердым духом,разбуженный трубой, —какой счастливой схваткойразбужен он теперь,подкованною пяткойзахлопывая дверь?Под звуки духовыене ведая о том,как сладко все впервые,как горько все потом…

Проводы у военкомата

Б. Биргеру

Вот оркестр духовой. Звук медовый.И пронзителен он так, что – ах…Вот и я, молодой и бедовый,с черным чубчиком, с болью в глазах.Машут ручки нелепо и споро,крики скорбные тянутся вслед,и безумцем из черного хоранарисован грядущий сюжет.Жизнь музыкой бравурной объята —всё о том, что судьба пополам,и о том, что не будет возвратани к любви и ни к прочим делам.Раскаляются медные трубы —превращаются в пламя и дым.И в улыбке растянуты губы,чтоб запомнился я молодым.

«О, фантазии на темы…»

В. Войновичу

О, фантазии на темыторжества добра над злом!В рамках солнечной системывы отправлены на слом.Торжествует эта свалкаи грохочет, как прибой…Мне фантазий тех не жалко —я грущу о нас с тобой.

«На Сретенке ночной надежды голос слышен…»

На Сретенке ночной надежды голос слышен.Он слаб и одинок, но сладок и возвышен.Уже который раз он разрывает тьму…И хочется верить ему.Когда пройдет нужда за жизнь свою бояться,тогда мои друзья с прогулки возвратятся,и расцветет Москва от погребов до крыш…Тогда опустеет Париж.А если все не так, а все как прежде будет,пусть Бог меня простит, пусть сын меня осудит,что зря я распахнул напрасные крыла…Что ж делать? Надежда была.

Романс («Стали чаще и чаще являться ко мне…»)

Стали чаще и чаще являться ко мнес видом пасмурным и обреченнымодна дама на белом, на белом коне,а другая на черном, на черном.И у той, что на белом, такие глаза,будто белому свету не рады,будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё утраты, утраты.И у той, что на черном, такие глаза,будто это – вместилище муки,будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё разлуки, разлуки.Ах, когда б вы ко мне заглянули в глаза,ах, когда б вы в мои поглядели, —будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё потери, потери.

«Как хорошо, что Зворыкин уехал…»

Кириллу Померанцеву

Как хорошо, что Зворыкин уехали телевиденье там изобрел!Если бы он из страны не уехал,он бы, как все, на Голгофу взошел.И не сидели бы мы у экранов,и не пытались бы время понять,и откровения прежних обмановбыли бы нам недоступны опять.Как хорошо, что уехал Набоков,тайны разлуки ни с кем не деля.Как пофартило! А скольких пророковне защитила родная земля!Был этот фарт ну не очень-то сладок.Как ни старалась беда за двоих,всё же не выпали в мутный осадоктернии их и прозрения их.Как хорошо, что в прозрении трудномнаши глаза застилает слеза!Даже и я, брат, в моем неуютномблагополучии зрю небеса.Что же еще остается нам, кромеэтих, еще не разбитых оков?Впрочем, платить своей болью и кровью —это ль не жребий во веки веков?

«Гомон площади Петровской…»

О. В. Волкову

Гомон площади Петровской,Знаменка, Коровий вал —драгоценные обноски…Кто их с детства не знавал?Кто Пречистенки не холил,Божедомки не любил,по Варварке слез не пролил,Якиманку позабыл?Сколько лет без меры длилсяэтот славный карнавал!На Покровке я молился,на Мясницкой горевал.А Тверская, а Тверская,сея праздник и тоску,от себя не отпуская,провожала сквозь Москву.Не выходят из сознанья(хоть иные времена)эти древние названья,словно дедов имена.И живет в душе, не тая,пусть нелепа, да своя,эта звонкая, святая,поредевшая семья.И в мечте о невозможномсловно вижу наяву,что и сам я не в Безбожном,а в Божественном живу.

О Володе Высоцком

Марине Владимировне Поляковой

О Володе Высоцком я песню придумать решил:вот еще одному не вернуться домой из похода.Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потомотправляться и нам по следам по его по горячим.Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.О Володе Высоцком я песню придумать хотел,но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…Белый аист московский на белое небо взлетел,черный аист московский на черную землю спустился.

Еще один романс

В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы.Ее глаза в иные дни обращены.Там хорошо, и лишних нет, и страх не властен над годами,и все давно уже друг другом прощены.Еще покуда в честь нее высокий хор поет хвалебнои музыканты все в парадных пиджаках.Но с каждой нотой, Боже мой, иная музыка целебна…И дирижер ломает палочку в руках.Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной и напрасной,но вот о чем я сокрушаюсь иногда:ведь что мы сами, господа, в сравненье с дамой той прекрасной,и наша жизнь, и наши дамы, господа?Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде,благосклонна,и к ней за это благосклонны небеса.Она, конечно, пишет мне, но… постарели почтальоны,и все давно переменились адреса.

«Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной…»

Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной:каждому хочется ввысь вознестись над фортуной непрочной.Летняя бабочка вдруг пожелала ожить в декабре,не разглагольствуя, не помышляя о Зле и Добре.Может быть, это не бабочка вовсе, а ангел небесныйкружит и кружит по комнате тесной с надеждой чудесной:разве случайно его пребывание в нашей глуши,если мне видятся в нем очертания вашей души?Этой порою в Салослове – стужа, и снег, и метели.Я к вам в письме пошутил, что, быть может, мы зря не взлетели:нам, одуревшим от всяких утрат и от всяких торжеств,самое время использовать опыт крылатых существ.Нас, тонконогих, и нас, длинношеих, нелепых, очкастых,терпят еще и возносят еще при свиданьях нечастых.Не потому ли, что нам удалось заработать горбомточные знания о расстоянье меж Злом и Добром?И оттого нам теперь ни к чему вычисления эти.Будем надеяться снова увидеться в будущем лете:будто лишь там наша жизнь так загадочно не убывает…Впрочем, вот ангел над лампой летает… Чего не бывает?

«Не успел на жизнь обидеться…»

Ю. Даниэлю

Не успел на жизнь обидеться —вся и кончилась почти.Стало реже детство видеться,так, какие-то клочки.И уже не спросишь, не с кого.Видно, каждому – свое.Были песни пионерские,было всякое вранье.И по щучьему велению,по лесам и по морямшло народонаселениек магаданским лагерям.И с фанерным чемоданчикоммама ехала мояудивленным неудачникомв те богатые края.Забываются минувшиезолотые времена;как монетки утонувшие,не всплывут они со дна.Память пылью позасыпало?Постарел ли? Не пойму:вправду ль нам такое выпало?Для чего? И почему?Почему нам жизнь намерилавместо хлеба отрубей?..Что Москва слезам не верила —это помню. Хоть убей.

Кухня

Рожденье бифштекса – само волшебство.Брильянтовых капель без счета.А эта, которая жарит его,похожа на рыжего черта.И этот, из пара родившийся черт,азы про себя повторяет,и жарит, и парит, и льет, и печет,и фартуком лоб утирает.Она в ароматы смолы и огнясебя погрузить не страшится,и плавно святая ее пятерня,как розовый ангел, кружится.И если в окно заглянуть со двора —какая бесовская штука:в чугунной ладье громоздится горапод кольцами белого лука.Там все перемешано в соке его,в прожилках его благородных:и гибель, и жизни моей торжество,и хриплые крики голодных.

Из стихов к роману «Свидание с Бонапартом»

Вдали от собственного дома,на льдине из чужой воды —следы осеннего разгрома,побед несбывшихся плоды.Окончен бой. И в нем, жестоком,мы проиграли. Генерална льдину хрупкую упал.Войны таинственным итогомпренебрегая, мертвым окомпоследний подает сигналпрощанья перед встречей с Богом.И юношеские года,и лет покойных череда —все кажется минутным вздором.Лишь лед Зачанского пруда(во сне иль наяву) всегдаперед его потухшим взором.Нам преподало Провиденьене просто меру поведенья,а горестный урок паденья;и за кровавый тот уроккому тут выскажешь упрек —пустых словес нагроможденье?Ну хорошо. Он бездыхан.А мы-то как же, молодые,пусть вшивые, но ведь живые?Неужто из горячих рансебе соорудим карьеруи будем хвастаться не в мерупод батальонный барабан?

Август в Латвии

Булочки с тмином. Латышский язык.Красные сосны. Воскресные радости.Все, чем живу я, к чему я приникв месяце августе, в месяце августе.Не унижайся, видземский пастух,пестуй осанку свою благородную,дальней овчарни торжественный духпусть тебе будет звездой путеводною.Не зарекайся, видземский король,ни от обид, ни от бед, ни от хворости,не обольщай себя волей, уволь:вольному – воля, гордому – горести.Тот, кто блажен, не боится греха.Бедность и праведность перемежаются.Дочку отдай за того пастуха,пусть два источника перемешаются.Между удачей, с одной стороны,и неудачею жизнь моя мечетсяв сопровождении медной струныавгуста месяца, августа месяца.

«У поэта соперников нету…»

У поэта соперников нетуни на улице и ни в судьбе.И когда он кричит всему свету,это он не о вас – о себе.Руки тонкие к небу возносит,жизнь и силы по капле губя.Догорает, прощения просит:это он не за вас – за себя.Но когда достигает пределаи душа отлетает во тьму…Поле пройдено. Сделано дело.Вам решать: для чего и кому.То ли мед, то ли горькая чаша,то ли адский огонь, то ли храм…Все, что было его, – нынче ваше.Всё для вас. Посвящается вам.

«С последней каланчи, в Сокольниках стоящей…»

Б. Сарнову

С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,никто не смотрит вдаль на горизонт горящий,никто не смотрит вдаль, все опускают взор.На пенсии давно усатый брандмайор.Я плачу не о том, что прошлое исчезло:ведь плакать о былом смешно и бесполезно.Я плачу не о том, что кануло во мгле,как будто нет услад и ныне на земле.Я плачу о другом – оно покуда с нами,оно у нас в душе, оно перед глазами,еще горяч и свеж его прекрасный след —его не скроет ночь и не проявит свет.О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело —душа полна утрат, она не отскорбела.И как бы ни лились счастливые слова —душа полна потерь, хоть, кажется, жива.Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,сидели мы рядком, и красные бокалыу каждого из нас – в изогнутой руке…Как будто бы пожар – в прекрасном далеке.И на пиру на том, на празднестве тягучем,я, видно, был один, как рекрут, не обучен,как будто бы не мы метались в том огне,как будто тот огонь был неизвестен мне.

«Ну что, генералиссимус прекрасный…»

Ю. Карякину

Ну что, генералиссимус прекрасный,потомки, говоришь, к тебе пристрастны?Их не угомонить, не упросить…Одни тебя мордуют и поносят,другие всё малюют, и возносят,и молятся, и жаждут воскресить.Ну что, генералиссимус прекрасный?Лежишь в земле на площади на Красной…Уж не от крови ль красная она,которую ты пригоршнями пролил,пока свои усы блаженно холил,Москву обозревая из окна?Ну что, генералиссимус прекрасный?Твои клешни сегодня безопасны —опасен силуэт твой с низким лбом.Я счета не веду былым потерям,но, пусть в своем возмездье и умерен,я не прощаю, помня о былом.

Воспоминание о Дне Победы

Была пора, что входит в кровь, и помнится, и снится.Звенел за Сретенкой трамвай, светало на Мясницкой.Еще пожар не отгудел, да я отвоевалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Живые бросились к живым, и было правдой это,любили женщину одну – она звалась Победа.Казалось всем, что всяк уже навек отгоревалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Он нашей собственностью был, и мы клялись Арбатом.Еще не знали, кто кого объявит виноватым.Как будто нас девятый вал отныне миновалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились —и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, —в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

«Приносит письма письмоносец…»

М. Козакову

Приносит письма письмоносецо том, что Пушкин – рогоносец.Случилось это в девятнадцатом столетье.Да, в девятнадцатом столетьевлетели в окна письма эти,и наши предки в них купались, словно дети.Еще далече до дуэли.В догадках ближние дурели.Все созревало, как нарыв на теле… Словом,еще последний час не пробил,но скорбным был арапский профиль,как будто создан был художником Лунёвым.Я знаю предков по картинкам,но их пристрастье к поединкам —не просто жажда проучить и отличиться,но в кажущейся жажде местипреобладало чувство чести,чему с пеленок пофартило им учиться.Загадочным то время было:в понятье чести что входило?Убить соперника и распрямиться сладко?Но если дуло грудь искало,ведь не убийство их ласкало…И это все для нас еще одна загадка.И прежде чем решать вопросыпро сплетни, козни и доносыи расковыривать причины тайной мести,давайте-ка отложим этои углубимся в дух поэта,поразмышляем о достоинстве и чести.

Несчастье

Когда бы Несчастье явилось ко мнев обличии рыцаря да на коне,грозящем со мной не стесняться, —я мог бы над ним посмеяться.Когда бы оно мою жизнь и покойпыталось разрушить железной рукойи лик Его злом искажался, —уж я бы над Ним потешался.Но дело все в том, что в природе Ононеясною мерою растворенои в тучке, и в птичке взлетевшей,и в брани, что бросил сосед на ходу,в усмешке, мелькнувшей в минувшем году,в газете, давно пожелтевшей.Но в том-то и дело, что нам не видать,когда Ему выпадет нас испытатьна силу, на волю, на долю.Как будто бы рядом и нету Его,как будто бы нет вообще ничего —а раны посыпаны солью.Нельзя быть подверженным столь уж всерьезпредчувствиям горьким насмешек и слез,возможной разлуки и смерти…Гляди: у тебя изменилось лицо!Гляди: ты боишься ступить на крыльцо,и пальцы дрожат на конверте!И все ж не Ему достаются права,и все же бессильны его жернова:и ты на ногах остаешься,и, маленький, слабый, худой и больной,нет-нет да объедешь Его стороной,уйдешь от Него, увернешься.Наверно, в амбарах души и в кровихранятся запасы надежд и любви(а даром они не даются).И вот, утверждая свое торжество,бывает, срываешь погоны с Него…Откуда и силы берутся?

«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»

Черный ворон сквозь белое облако глянет —значит, скоро кровавая музыка грянет.В генеральском мундире стоит дирижер,перед ним – под машинку остриженный хор.У него – руки в белых перчатках.Песнопенье, знакомое с давешних пор,возникает из слов непечатных.Постепенно вступают штыки и мортиры —значит, скоро по швам расползутся мундиры,значит, скоро сподобимся есть за двоих,забывать мертвецов и бояться живых,прикрываться истлевшею рванью…Лишь бы только не спутать своих и чужих,то проклятья, то гимны горланя.Разыгрался на славу оркестр допотопный.Все наелись от пуза музыки окопной.Дирижер дирижера спешит заменить.Те, что в поле вповалку (прошу извинить),с того ворона взоров не сводят,и кого хоронить, и кому хоронить —непонятно… А годы уходят.Все кончается в срок. Лишней крови хватает.Род людской ведь не сахар: авось не растает.Двое живы (покуда их вексель продлен),третий (лишний, наверно) в раю погребен,и земля словно пух под лопатой…А над ними с прадедовых самых времен —черный ворон, во всем виноватый.

Работа

Жест. Быстрый взгляд. Движение души.На кончике ресницы – влага.Отточены карандаши,и приготовлена бумага.Она бела, прохладна и гладка.Друзья примолкли сиротливо.А перспектива так сладкав зеленом поле объектива.Определяю день и час,события изобретаю,как ворон, вытаращив глаз,над жертвою очередной витаю.Нелепо скрючена рука,искажены черты и поза…Но перспектива как сладка!Какая вызревает проза!Уж целый лист почти совсем готов,и вдруг как будто прозреваю:как нищ и беден мой улов,не те цветы ищу я и срываю.И жар ловлю не от того огня,и лгу по мелочам природе…Что стоит помолиться за меня?Да нынче вам не до молитвы вроде.И вновь: Я. Злость. И трепет у виска.И пот… Какой квартет отличный!А перспектива так близка,и сроки жизни безграничны.

Песенка о молодом гусаре

Грозной битвы пылают пожары,и пора уж коней под седло.Изготовились к схватке гусары:их счастливое время пришло.Впереди – командир, на нем новый мундир,а за ним – эскадрон после зимних квартир.А молодой гусар, в Амалию влюбленный,он все стоит пред ней коленопреклоненный.Все погибли в бою. Флаг приспущен.И земные дела не для них.И летят они в райские кущина конях на крылатых своих.Впереди – командир, на нем рваный мундир,а за ним – тот гусар покидает сей мир.Но чудится ему: по-прежнему влюбленныйон все стоит пред ней коленопреклоненный.Вот иные столетья настали,и несчетно воды утекло,и давно уже нет той Амальи,и в музее пылится седло.Позабыт командир – дам уездных кумир.Жаждет новых потех просвещенный наш мир…А юный тот гусар, в Амалию влюбленный,опять стоит пред ней коленопреклоненный.

Надпись на камне

Посвящается московским

школьникам 33-ей школы,

придумавшим слово «арбатство»

Пускай моя любовь как мир стара, —лишь ей одной служил и доверялсяя – дворянин арбатского двора,своим двором введенный во дворянство.За праведность и преданность дворупожалован я кровью голубою.Когда его не станет – я умру,пока он есть – я властен над судьбою.Молва за гробом чище серебраи вслед звучит музыкою прекрасной…Но ты, моя фортуна, будь добра,не выпускай моей руки несчастной.Не плачь, Мария, радуйся, живи,по-прежнему встречай гостей у входа…Арбатство, растворенное в крови,неистребимо, как сама природа.

Арбатские напевы

1. «Все кончается неумолимо…»

Все кончается неумолимо.Миг последний печален и прост.Как я буду без вас в этом мире,протяженном на тысячи верст,где всё те же дома и деревья,и метро, и в асфальте трава,но иные какие-то лица,и до вас достучишься едва?В час, когда распускаются розы,так остры обонянье и взгляд,и забытые мной силуэтыв земляничных дворах шелестят,и уже по-иному крылатовсе, что было когда-то грешно,и спасаться от вечной разлукиунизительно мне и смешно.Я унижен тобою, разлука,и в изменника сан возведен,и уже укоризны поспелии слетаются с разных сторон,что лиловым пером заграничным,к меловы́м прикасаясь листам,я тоскую, и плачу, и грежупо святым по арбатским местам.Да, лиловым пером из Риекипо бумаге веду меловой,лиловеет души отраженье —этот оттиск ее беловой,эти самые нежность и робость,эти самые горечь и свет,из которых мы вышли, возникли.Сочинились…И выхода нет.

2. «Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант…»

Ч. Амирэджиби

Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.В Безбожном переулке хиреет мой талант.Вокруг чужие лица, безвестные места.Хоть сауна напротив, да фауна не та.Я выселен с Арбата и прошлого лишен,и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон.Я выдворен, затерян среди чужих судеб,и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.Без паспорта и визы, лишь с розою в рукеслоняюсь вдоль незримой границы на замкеи в те, когда-то мною обжитые краявсе всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.Там те же тротуары, деревья и дворы,но речи несердечны и холодны пиры.Там так же полыхают густые краски зим,но ходят оккупанты в мой зоомагазин.Хозяйская походка, надменные уста…Ах, флора там все та же, да фауна не та…Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся…Заледенела роза и облетела вся.

«Я горой за сюжетную прозу…»

Я горой за сюжетную прозу,за красотку, что высадит розупод окошком, у самых дверей.Она холит ее, поливает,поливает, как будто справляетдень рождения розы своей.Распускается каждая ветка.А потом появляется нектонеизвестно зачем, почему.Выбрав время, и место, и позу,наша барышня красную розу,розу красную дарит ему.Дверь распахнута. Пропасть разверста.Всё там есть, и всему там есть место:и любви, и войне, и суме…И бушует житейское море,и спасается кто-то от горя,но стреляется кто-то во тьме.К сожалению, все отцветает.Наша жизнь – она тоже ведь тает,и всегда невпопад, как на грех.Даже если решенье не близко,все зависит от степени риска,от таланта зависит успех.

Не ищите сюжеты в комоде,а ищите сюжеты в природе.Без сюжета и прозы-то нет.Да, бывает, что всё – под рукою:и идеи, и мысли – рекою,даже деньги… Но нужен сюжет.

«Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться…»

Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться,знать, где первое прозренье, где последняя черта…Началася вдруг война – не успели попрощаться,адресами обменяться… Не успели ни черта.Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?Где сходились наши души, воротясь с передовой?На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,ибо праведных уроков не бывает. Прах и тлен.Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше.От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну…Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,если вы не возражаете, я голову склоню.

Прогулки фраеров

Оле

По прихоти судьбы – Разносчицы даров —в прекрасный день мне откровенья были.Я написал роман «Прогулки фраеров»,и фраера меня благодарили.Они сидят в кружок, как пред огнем святым,забытое людьми и богом племя,каких-то горьких дум их овевает дым,и приговор нашептывает время.Они сидят в кружок под низким потолком.Освистаны их речи и манеры.Но вечные стихи затвержены тайком,и сундучок сколочен из фанеры.Наверно, есть резон в исписанных листах,в затверженных местах и в горстке пепла…О, как сидят они с улыбкой на устах,прислушиваясь к выкрикам из пекла!Пока не замело следы на их крыльцеи ложь не посмеялась над судьбою,я написал роман о них, но в их лицео нас: ведь все, мой друг, о нас с тобою.Когда в прекрасный день Разносчица дароввошла в мой тесный двор, бродя дворами,я мог бы написать, себя переборов,«Прогулки маляров», «Прогулки поваров»…Но по пути мне вышло с фраерами.

Парижская фантазия

Т. Кулымановой

У парижского спаниеля лик французского короля,не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движенье,а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.Этот полдень с отливом зеленым между намипо горстке деля,как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба,Провиденье,короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.Сколько прелести в этом законе! Но и гру́сти порой…Voila!Если есть еще по́зднее слово, пусть замолвят егообо мне.Я прошу не о вечном блаженстве – о минутевозвышенной пробы,где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже,но чтобы —милосердие в каждом движенье и красавицав каждом окне!

«Нужны ли гусару сомненья…»

Ю. Давыдову

Нужны ли гусару сомненья,их горький и въедливый дым,когда он в доспехах с рожденьяи слава всегда перед ним?И в самом начале сраженья,и после, в пылу, и потомнужны ли гусару сомненьяв содеянном, в этом и в том?Покуда он легок, как птица,пока он горяч и в седле,врагу от него не укрыться:нет места двоим на земле.И что ему в это мгновенье,когда позади – ничего,потомков хула иль прощенье?Они не застанут его.Он только пришел из похода,но долг призывает опять.И это, наверно, природа,которую нам не понять.… Ну ладно. Враги перебиты,а сам он дожил до седини, клетчатым пледом прикрытый,рассеянно смотрит в камин.Нужны ли гусару сомненья,хотя бы в последние дни,когда, огибая поленья,в трубе исчезают они?

Полдень в деревне

(поэма)

Вл. Соколову

1У дороги карета застыла.Изогнулся у дверцы лакей.За дорогой не то чтоб пустыня —но пейзаж без домов и людей.Знатный баловень сходит с подножки,просто так, подышать тишиной.Фрак малиновый, пряжки, застежкии платочек в руке кружевной.2У оврага кузнечик сгорает,рифмы шепчет, амброзию пьети худым локотком утираетвдохновенья серебряный пот.Перед ним – человечек во фракена природу глядит свысокаи журчанием влаги в оврагеснисходительно дышит пока.Ах, кузнечик, безумный и сирый,что ему твои рифмы и лиры,строк твоих и напевов тщета?Он иной, и иные кумирыперед ним отворяют врата.Он с природою слиться не хочет…Но, назойлив и неутомим,незнакомый ему молоточекмонотонно стрекочет пред ним.3Вдруг он вздрогнул. Надменные бровивознеслись неизвестно с чего,и гудение собственной кровидокатилось до слуха его.Показалось смешным все, что было,еле видимым сквозь дерева.Отголоски житейского пирав этот мир пробивались едва.Что-то к горлу его подступило:то ли слезы, а то ли слова…Скинул фрак. Закатал рукава…На платке оборвал кружева…То ли клятвы, а то ли признаньязазвучали в его голове…4И шагнул он, срывая дыханье,спотыкаясь о струны в траве,закружился, цветы приминая,пятерней шевелюру трепля,рифмы пробуя, лиру ломаяи за ближнего небо моля.Он не то чтобы к славе стремился —просто жил, искушая судьбу…И серебряный пот заструилсяпо его невеликому лбу.Ручка белая к небу воздета.В глазках карих – ни зла, ни обид…5Заждалась у дороги карета,и лакей на припеке храпит.