Тайны Райчестера

Джозеф С. Флетчер

Тайны Райчестера

Серия «Золотой век английского детектива»

Joseph Smith Fletcher

THE PARADISE MYSTERY

Перевод с английского И.Л. Моничева

Компьютерный дизайн В.Е. Половцева

© Перевод. И.Л. Моничев, 2015

© ООО» Издательство АСТ», 2017

Глава первая

Всего лишь опекун

Американские туристы, основные ценители древнего и живописного в старой доброй Англии, неизменно замирают, затаив дыхание, словно при виде чуда, когда проходят через полуразрушенные ворота, ведущие на территорию, прилегающую к кафедральному собору в Райчестере. Нигде больше во всей Англии не царит такая преисполненная просветленного покоя атмосфера. Их глазам открывается вид на возвышающийся в центре обширного, покрытого травой пространства, которое носит название Клоуз, окруженный высокими вязами и гигантскими буками собор тринадцатого века. Его высокий шпиль пронзает небо, а вокруг него с вечными призывными криками кружат черные грачи. Под патиной времени камни кажутся будто покрытыми тонкой, как кружева, резьбой, а их цвет меняется от серого к пурпурному. Массивная солидность большого нефа и трансептов впечатляюще контрастирует с конусообразным шпилем, постепенно сужающимся и уходящим в такую высь над окнами хоров и угловыми башенками, что в самом конце он различим лишь как тонкая линия на фоне неба. И утром, и днем, и вечером здесь господствуют тишина и умиротворение; причем не только на территории самого храма, но и в причудливых старинных домах. Их стены фактически образуют ограду собора. Лишь немного менее древние, чем само массивное сооружение, на которое выходят увитые плющом окна, дома наводят наблюдателя на мысль, что если есть в мире место, где жизнь протекает плавно и размеренно, то находится оно именно здесь. За высокими фронтонами, за окнами со средниками на старинный манер, за красивыми и тоже очень старыми садами, раскинувшимися между каменными портиками и лежащими в тени вязов лужайками, можно вести ничем не омрачаемое и приятное существование. Даже улицы исторического центра города, по другую сторону от местами осыпавшихся ворот, кажутся порой чем-то далеким и чуждым.

В одном из самых старых домов, наполовину скрытом деревьями и кустами площади перед собором, ясным майским утром собрались за завтраком трое. Комната, где они расположились, соответствовала древности дома и всего его окружения – удлиненная, с низким потолком, с дубовыми панелями по стенам и дубовыми балками, на которых лежала кровля; старинная мебель, картины, книги – антикварную обстановку скрашивали лишь большие букеты цветов в фарфоровых вазах. Сквозь широкие окна, распахнутые настежь, открывался живописный вид на сад, а сквозь листву проглядывал камень западного крыла собора, мрачноватого сейчас в серой тени. Но сад и пропитанную цветочными ароматами комнату ярко освещали лучи солнца, сверкавшие в серебре и в посуде накрытого стола, озарявшие лица троих людей, которые сидели за ним.

Двое из них были молоды, а третий относился к тому типу мужчин, чей возраст с первого взгляда трудно определить – рослый, гладко выбритый, ясноглазый, с привлекательными чертами умного лица, в которых угадывалась принадлежность к благородной профессии. Его любой сразу же отнес бы к представителям ученого сословия. По временам свет падал так, что ему трудно было дать больше сорока лет, но яркое солнце выдавало тот факт, что в его темных волосах уже отчетливо проглядывала седина, особенно сгустившаяся на висках. Сильный человек, проникнутый духом интеллектуального превосходства над окружающими, этот безупречно державшийся и богато одетый мужчина полностью оправдывал свое положение – практикующего врача, вращавшегося среди элиты городского общества. Он излучал довольство собой и преуспевание. И когда он просматривал пачку писем, лежавших на подносе рядом с ним, или листал утреннюю газету, можно было понять, что у него не существовало никаких проблем, кроме повседневных забот наступившего дня, а они не грозили ему какими-либо осложнениями. Наблюдая за ним в привычной обстановке домашнего уюта, где столь многое свидетельствовало о привычке к комфорту, утонченности и даже роскоши, можно было бы прийти к выводу, что доктор Марк Рэнсфорд, несомненно, принадлежал к числу хозяев жизни, к сильным мира сего.

Вторым из троих за столом был подросток лет шестнадцати – хорошо сложенный, приятной наружности старшеклассник. Он деловито совмещал два занятия: поглощал яичницу с беконом и поджаренным ломтиком хлеба, но при этом уткнулся в учебник латыни, который развернул перед собой, воспользовавшись как подставкой старомодным серебряным графином. Его быстрый взгляд попеременно перемещался со страниц книги в сторону тарелки, и время от времени он произносил себе под нос фразы из учебника. Его компаньоны не обращали на подобную комбинацию процессов насыщения и обучения внимания. Они давно знали, что только за завтраком он мог компенсировать время, не отданное занятиям накануне вечером.

Не составляло труда заметить, что девушка лет девятнадцати или двадцати приходилась юноше сестрой. У обоих были густые русые волосы, которые у девушки имели чуть золотистый оттенок; серые глаза с проблеском голубизны; кожа лица отливала ровным румянцем; в каждом из них бросалась в глаза привлекательная внешность и отменное здоровье. При взгляде на брата с сестрой не возникало сомнений, что оба проводили много времени на свежем воздухе: юношу отличало хорошее физическое развитие и рельефная мускулатура, а в девушке едва уловимые приметы выдавали близкое знакомство с теннисной ракеткой и клюшкой для гольфа. Вряд ли сторонний наблюдатель мог бы ошибиться, посчитав, что молодые люди состоят в кровном родстве с мужчиной во главе стола – между ними не угадывалось ни малейшего сходства ни в чертах лица, ни в цвете волос, ни в манере поведения.

Пока юноша дочитывал последние латинские параграфы, доктор листал газету, а девушка погрузилась в чтение письма – судя по крупному и размашистому почерку, обширное послание от подруги. Она была полностью поглощена письмом, когда в одной из башен собора зазвонил колокол. Услышав его, она посмотрела на брата.

– А вот и «Мартин», Дик! – воскликнула сестра. – Тебе пора поторопиться.

Много лет назад один из достойных граждан Райчестера, Мартин, завещал изрядную сумму денег настоятелю собора и его капитулу при условии, что, пока стоит собор, колокол в одной из малых башен будет звонить три минуты ровно в девять часов утра. Никто не знал, чего хотел добиться Мартин, но с тех пор колокол неизменно напоминал молодым людям, собиравшимся на работу, и школьникам, что их время почти истекло. И Дик Бьюэри молча допил свой кофе, схватил книгу, нацепил кепку, лежавшую с другими книгами на соседнем стуле, и исчез через открытое окно. Доктор рассмеялся, отложил газету и протянул через стол свою чашку.

– Не думаю, что тебе следует беспокоиться о Дике, Мэри, – сказал он. – Такие, как он, не опаздывают. Ты недооцениваешь силу и проворство ног семнадцатилетнего бегуна. Дик доберется до любого нужного места всего за четверть того времени, которое потребуется для этого, например, мне. К тому же наш проныра знает, как срезать путь в любую часть города.

Мэри Бьюэри взяла его пустую чашку и наполнила ее снова.

– Мне не нравится, что он все делает в последний момент, – заметила она. – Именно так возникают дурные привычки.

– Брось, – снисходительно отозвался Рэнсфорд. – Он, как тебе известно, не пристрастился ни к чему плохому. У меня нет даже оснований подозревать, что Дик хотя бы покуривает.

– Он не курит лишь потому, что опасается дурного влияния табака на свой рост и успехи в крикете, – возразила Мэри. – Если бы не это, Дик бы давно начал дымить.

– Для него это комплимент, – произнес Рэнсфорд. – И трудно придумать более высокую похвалу! Человек умеет сдерживать свои дурные наклонности. Превосходное качество характера и достаточно редкое, как я полагаю. Большинство людей на подобное не способны.

Он взял свою чашку со свежим кофе, встал из-за стола и открыл коробку с сигаретами, стоявшую на каминной полке. А Мэри посмотрела на него с сомнением.

– Это напомнило мне о том, что я собиралась обсудить с тобой, – сказала она. – Ты прав, говоря о людях, не умеющих сдерживать свои наклонности. Я… Мне, право, жаль, что с некоторыми обстоит именно так!

Рэнсфорд резко повернулся и окинул Мэри пристальным взглядом, заставив ее щеки покрыться густым румянцем. Она опустила голову, взяла письмо и начала нервными движениями складывать листки.

– Ты говоришь о Брайсе? – произнес Рэнсфорд.

Мэри кивнула, а на ее лице отчетливо отразились досада и брезгливость. Прежде чем продолжить, Рэнсфорд прикурил сигарету.

– Он снова взялся за старое? Не оставляет попыток надоедать тебе?

– Причем уже трижды, – ответила она. – Не хотела говорить тебе. Но что остается? Он внушает мне глубокое отвращение. Даже не знаю почему, но факт остается фактом, и ничто не способно изменить этого чувства. И хотя я объясняла ему, что все его потуги бесполезны, он снова завел разговор на данную тему вчера на приеме в саду у миссис Фоллиот.

– Какая неслыханная наглость! – воскликнул Рэнсфорд. – Что ж, тем лучше! Теперь я с ним разберусь лично. Нет смысла ходить вокруг да около в подобных вопросах. Однажды я уже сделал прозрачный намек. Но если он не понимает простых слов – тем хуже для него!

– Что ты можешь предпринять? Ты же не заставишь его уволиться и уехать?

– Если в нем осталась хотя бы капля здравого смысла, после того, что я скажу ему, он сам уйдет. И не забивай себе этим голову. Я тоже от него не в восторге. Брайс достаточно умен, из него получился неплохой ассистент, но как личность он мне не нравится. И никогда не нравился.

– Мне только не хочется думать, что мои слова могут повредить ему в работе – кем бы он у тебя ни числился, – медленно произнесла Мэри. – Возникнет ситуация…

– Не надо волноваться за него! Он легко найдет себе другое место. А мы не можем позволить ему продолжать докучать тебе. Нужно быть последним ослом! Когда я был молод…

Он вдруг осекся, повернул голову в сторону окна и стал смотреть в сад, словно его посетило некое нежданное воспоминание.

– Когда ты был молод – что, конечно же, дела давно минувших дней… – слегка поддразнивая его, промолвила Мэри. – О чем ты хотел рассказать?

– Во времена моей молодости, если женщина говорила «нет» твердо и недвусмысленно, мужчина принимал его как окончательный отказ, – заявил Рэнсфорд. – По крайней мере, так было принято среди людей моего круга. Но, как я вижу, в наши дни…

– Ты забываешь, что мистер Пембертон Брайс принадлежит к числу так называемых пробивных молодых людей, – заметила она. – И если есть что-то в этом мире, чего он не получает, то не потому, что не приложил усилий. Но если ты считаешь, что должен поговорить с ним – а мне теперь это представляется необходимым! – скажи ему твердо: ему меня не получить. Надеюсь, от тебя, моего опекуна, он воспримет отказ как последнее слово.

– Даже не знаю, берет ли кто-либо в расчет в эти упадочные дни мнение родителей или опекунов, – усмехнулся Рэнсфорд. – Однако я сделаю все, чтобы Брайс больше не досаждал тебе. Ведь для тебя это стало предметом постоянного беспокойства, или я не прав?

– Как тут не раздражаться, если к тебе в женихи трижды напрашивается человек, которому ты прямо заявила, что не желаешь иметь с ним ничего общего. Это возмутительно!

– Хорошо, – тихо произнес Рэнсфорд. – Я поговорю с ним. Ты можешь жить, ни о чем не тревожась.

Мэри бросила на него быстрый взгляд, и Рэнсфорд отвернулся от нее, чтобы заняться своей корреспонденцией.

– Спасибо, – сказала она, – но только тебе не надо даже упоминать об этом. Я и так все знаю. Однако я хотела просить тебя рассказать мне о чем-то еще.

Рэнсфорд пожал плечами, но заметно насторожился.

– О чем же? Что ты хочешь обсудить?

– Может, ты наконец просветишь меня о нас – обо мне самой и о Дике? Ты обещал сделать это, помнишь? Говорил, что наступит день… А с тех пор минул уже год. Дику исполнилось семнадцать лет! Ему, как и мне, мало знать, что наши папа с мамой умерли, когда мы были маленькими, а тебя назначили нашим опекуном. И при этом ты столько сделал для нас! Не пора ли все расставить по своим местам?

Рэнсфорд положил на прежнее место свои письма, а потом, сунув руки в карманы, прислонился к полке над камином.

– А ты не думаешь, что лучше подождать, пока тебе не исполнится двадцать один? – спросил он.

– Почему? – удивилась Мэри. – Мне уже двадцать лет. Неужели ты думаешь, что через двенадцать месяцев я стану умнее? Разумеется, нет!

– Этого никто не знает. Ты можешь стать значительно мудрее и опытнее, чем сейчас.

– Но при чем здесь вообще мой возраст? Разве есть какая-то особая причина, мешающая все рассказать мне прямо сейчас?

Во взгляде Мэри уже читалась даже не просьба, а требование, и Рэнсфорд, конечно, ожидавший, что подобный момент неизбежно наступит, понял: она не примет его обычных отговорок. Но он все еще колебался, и она продолжила:

– Пойми же и нас. Мы ничего не знаем. Ничего вообще. Со мной ты не разговаривал, а Дик до недавнего времени оставался несмышленым, чтобы его это интересовало.

– Он начал задавать вопросы? – насупившись, поинтересовался Рэнсфорд.

– Да, приставал ко мне пару раз, – ответила Мэри. – По вполне понятным причинам. Сейчас многие шутят, что не так уж важно знать, кем являлся твой дед, но, вдумайся, мы ведь не знаем даже, кем был наш отец. Есть только имя – Джон Бьюэри. Но этого мало.

– Вам известно больше, – заметил Рэнсфорд. – Я рассказал тебе, что он был моим давним другом, деловым человеком, который, как и ваша матушка, рано умер, а я, самый близкий друг семьи, стал опекуном для тебя и Дика. Что еще я могу сообщить?

– Есть нечто, о чем я желала бы знать. Я не хочу обидеть тебя или причинить тебе боль прямотой своего вопроса. Уверена, ничего подобного пока и в голову не приходило Дику, но я все-таки на три года старше. Так вот, скажи честно: тебе приходится содержать нас за свой счет?

Рэнсфорд покраснел и снова отвернулся к окну, несколько мгновений глядя на сад и на фрагмент стены собора. А потом посмотрел Мэри в лицо.

– Нет! Все совсем не так, – сказал он. – И раз уж ты спросила, я посвящу тебя в положение дел. У вас обоих есть свои деньги, вы получите их по достижении совершеннолетия. Пока они… Короче, пока ими распоряжаюсь я. Сумма не огромная, но достаточная, чтобы покрыть ваши расходы. Когда тебе исполнится двадцать один год, я передам тебе твою часть. Затем настанет очередь Дика. Вероятно, я действительно обязан был поставить тебя в известность раньше, однако не считал вопрос насущным. Это недостаток моего характера – позволять событиям развиваться постепенно. Наверное, я многое упускаю из виду.

– Что касается нас, ты никогда и ничего не упускал из виду, – поспешила заверить Мэри, посмотрев на него так, что он снова невольно отвел взгляд. – А спросила я только из беспокойства, что мы столь многим обязаны исключительно тебе.

– Я не мог внушить тебе подобной мысли! – воскликнул доктор.

– Разумеется, нет. Но ты должен понять, как для меня это важно. Спасибо, что все прояснил. Больше я пока не стану тебя ни о чем расспрашивать.

– Мне действительно нужно многое вам рассказать, очень многое, – признал Рэнсфорд после паузы. – Но, понимаешь, до сих пор трудно поверить, что вы оба уже взрослые! Ты год назад окончила школу. Дик еще очень юный. Но я хотя бы отчасти удовлетворил твое любопытство? Если нет, тогда…

– Ты ответил на важный вопрос, – сказала Мэри. – Надеюсь, в недалеком будущем расскажешь мне подробнее о папе и маме? Но сейчас давай больше не будем об этом. Я не обидела тебя, поинтересовавшись денежной стороной дела?

– Нет, конечно же, нет! – воскликнул Рэнсфорд. – Мне надо было самому догадаться. И мы обязательно продолжим разговор. А сейчас мне нужно отправляться в операционную, где, кстати, я и побеседую по душам с Брайсом.

– О, если бы ты только смог вразумить его и заставить пообещать прекратить свои домогательства, которые уже становятся оскорбительными! Разве в таком случае не все проблемы будут решены?

Рэнсфорд молча покачал головой. Прихватив с собой пачку писем, он вышел из комнаты и направился длинным, возведенным из камня проходом, который вел к хирургическому кабинету в дальней стороне дома. Войдя туда, он закрыл за собой дверь и пробормотал:

– Боже, помоги мне, если однажды парень захочет узнать всю правду, а потом потребует предъявить факты и доказательства. Я ничего не имею против, если придется выложить все начистоту ей, когда она немного повзрослеет. Но он! Он никогда не сможет понять меня, как Мэри. Пока, хвала Господу, я имею возможность держаться сладкой сказочки о деньгах, а она не подозревает, что сегодня я ей солгал. Но что принесет будущее? Уже выискался мужчина, от которого необходимо избавиться, а ведь появятся другие, и один из них придется ей по сердцу. И ему нужно будет во всем признаться! А значит, и ей тоже. Какое счастье, что она не замечает моей безумной любви к ней! Она понятия не имеет об этом и никогда ничего не узнает. Я должен оставаться для нее всего лишь опекуном!

Рэнсфорд рассмеялся и бросил пачку писем на письменный стол, а затем принялся вскрывать их. За этим занятием его застал, войдя через боковую дверь, мистер Пембертон Брайс.

Глава вторая

Наживая себе врага

Пембертона Брайса отличала привычка всегда входить в любую комнату так, словно ее обитатель спал и он опасался разбудить его. У него была мягкая походка, почти бесшумная, но не крадущаяся, а движения так осторожны, что Брайс часто оказывался рядом с кем-либо раньше, чем его замечали. Вот и сейчас он уже стоял у стола Рэнсфорда, а тот даже не подозревал о его появлении в хирургической. И внезапное осознание его присутствия вызвало у доктора раздражение, которое поначалу ему удалось подавить. Какой смысл вздорить по пустякам с человеком, если собираешься избавиться от него? Ответив на приветствие своего ассистента, такое же тихое, как его приход, он продолжил знакомство с письмами, после чего Брайс перешел в ту часть операционной, где хранились медикаменты, и занялся приготовлением какого-то снадобья по рецепту. Десять минут пролетели в молчании. Затем Рэнсфорд отодвинул письма в сторону, прижал их папье-маше и развернул кресло в сторону человека, которому собирался высказать нечто неприятное. Интересно, как все это воспримет Брайс?

Он действительно никогда не питал симпатий к своему ассистенту, хотя тот работал у него уже два года. В натуре Пембертона Брайса присутствовало нечто, чего Рэнсфорд не понимал и не в силах был постигнуть. Брайс пришел с отличными отзывами и хвалебными рекомендациями. С работой справлялся, превосходно ладил с любыми пациентами, показал задатки хорошего терапевта. В общем, с профессиональной точки зрения никаких претензий к нему не было. Но у Рэнсфорда его личность вызывала отторжение. Почему? Он и сам не смог бы этого объяснить. Внешне Брайс выглядел презентабельно – высокого роста приятный молодой человек лет двадцати восьми. Таких многие, особенно женщины, записывали в разряд красивых мужчин. Он понимал необходимость хорошо одеваться и всегда безукоризненно выглядеть, причем умел это делать со вкусом, а его профессиональные навыки не оставляли желать ничего лучшего. Но Рэнсфорд скоро научился видеть различия между Брайсом-медиком и Брайсом-индивидуумом, и последнего-то он недолюбливал. За пределами профессиональной деятельности Брайс был, несомненно, человеком двуличным, скрытным и хитрым. Создавалось впечатление, что он старается узнать о других все, не откровенничая о себе самом. В частной жизни Брайс как будто оставался постоянно настороже и явно держал при себе какие-то секреты. Рэнсфорд не сумел бы объяснить, почему он так считает, однако они представлялись ему отвратительными. В общем, в повседневном общении он своего ассистента не любил, а в данный момент, когда смотрел на него, это чувство едва ли могло быть сильнее.

– Мне надо с вами поговорить, – произнес Рэнсфорд. – И лучше прямо сейчас.

Брайс, который медленно переливал жидкость из одной бутылочки в другую, бросил взгляд через комнату, но не прервал своего занятия. Рэнсфорд знал, что ассистент не мог не почувствовать определенной значимости, вложенной в только что обращенные к нему слова, но виду не подал, и жидкость перетекала из сосуда в сосуд той же ровной, ни разу не дрогнувшей струйкой.

– О чем же? – спросил Брайс. – Дайте мне еще секунду.

Он невозмутимо закончил работу, заткнул бутылочки пробками, пометил одну из них, вернул вторую на прежнее место в шкаф и только после этого повернулся. «Такого типа нелегко выбить из колеи, а еще труднее застать врасплох», – думал Рэнсфорд, глядя Брайсу в лицо.

– Мне жаль, что приходится затрагивать данную тему, – начал доктор, – но вы сами виноваты. Некоторое время назад я косвенно дал понять, что ваше повышенное внимание к мисс Бьюэри ей не нравится.

Небрежным движением Брайс присел на край стола, на котором только что возился с лекарствами и пузырьками, достал из кармана жилетки пилочку и принялся тщательно полировать свои аккуратно постриженные ногти.

– Неужели? – произнес он после паузы. – И что?

– Несмотря на предупреждение, – продолжил Рэнсфорд, – вы снова обращались к ней по тому же поводу. Причем трижды.

Брайс убрал пилочку, сунул руки в карманы и скрестил ноги, всем своим видом показывая, что чувствует себя раскованно.

– Это обширная тема для разговора, – заметил он. – Если мужчина хочет, чтобы молодая женщина стала его женой, какое право имеет другой человек или, если уж на то пошло, даже сама эта женщина запрещать ему высказывать свое желание?

– Никакого, – согласился Рэнсфорд, – при условии, что он делает это однажды и принимает ответ как окончательный.

– Я придерживаюсь иного мнения, – возразил Брайс. – Особенно в том, что касается последней части вашего высказывания. Мужчина, принимающий любое слово женщины как окончательное, попросту дурак. Если в понедельник женщина придерживается одного мнения, то она наверняка изменит его уже во вторник. Вся история человеческих взаимоотношений подтверждает мою точку зрения. Впрочем, это даже не точка зрения, а факт.

Рэнсфорд опешил от столь нахальной откровенности, позволив Брайсу спокойным и даже небрежным тоном продолжить, словно они обсуждали медицинскую проблему:

– Повторю: мужчина, принимающий первую реакцию женщины как окончательную, попросту глуп. Существует множество причин, в силу которых женщина не способна принять правильное решение, когда предложение ей делают в первый раз. Она может быть удивлена и смущена. Ей трудно что-либо решить сразу. Она может сказать одно, хотя на уме у нее совершенно иное. И ко второму разу она, как правило, тоже еще не готова. Многие женщины – особенно молодые – не уверены в себе даже в третий раз. Все это подсказывает обычный здравый смысл.

– Нет уж, позвольте мне объяснить вам, что подсказывает здравый смысл! – внезапно воскликнул Рэнсфорд. – Я не собираюсь вдаваться в дискуссии по поводу теорий или идей. Мне известна по крайней мере одна девушка, вполне уверенная в себе. Мисс Бьюэри не питает к вам никаких теплых чувств сейчас, как не начнет питать их в любое другое время! Она вам заявила об этом трижды. Ваша обязанность – принять ее ответ, чтобы вести себя соответственно!

Брайс окинул его испытующим взглядом.

– Откуда мисс Бьюэри знать, какие пристрастия появятся у нее в будущем? – усмехнулся он. – Она способна изменить мнение обо мне, чтобы счесть достойным избранником и спутником жизни.

– Нет, ничего подобного не случится! – заявил Рэнсфорд. – Лучше выслушать горькую правду и покончить с этим раз и навсегда. Вы ей не симпатичны, и ее слово окончательно. Почему вы не можете принять ответ с достоинством настоящего мужчины?

– Зависит от того, какими достоинствами вы наделяете настоящего мужчину, – заметил Брайс.

– Это – одно из них. И немаловажное.

– Для вас – может быть. Но не для меня. Согласно моей концепции, настоящий мужчина целеустремленный и настойчивый. В этом мире нельзя ничего добиться, если покорно и на каждом шагу отступать от того, что наметил.

– Вы не получите моего опекунского согласия в любом случае, – внезапно заявил Рэнсфорд. – Она не желает выходить за вас замуж, о чем уведомила три раза. По-моему, вполне достаточно. Я полностью поддерживаю ее решение.

– Что вы против меня имеете? – по-прежнему спокойно поинтересовался Брайс. – Если полностью поддерживаете ее, вам что-то во мне не нравится. Что именно?