Демон никогда не спит

Старуха ничего не ответила, только еще громче заскрипела, передвигая мебель.

«Сильная какая! – раздраженно подумал Штандартен. – На ней еще воду возить можно!»

Он подошел к двери, толкнул ее. Дверь даже не шелохнулась. Он навалился на нее всем весом – и снова тот же результат.

И тут из-за двери донеслись ровные, тяжелые удары.

Старуха била каким-то тяжелым предметом в стену, чтобы привлечь внимание жильцов соседней квартиры.

И она добилась своего: за стеной послышался чей-то приглушенный, раздраженный голос:

– Вы что там, совсем сдурели? Прекратите хулиганить, а то сейчас милицию вызову!

Старуха принялась лупить в стену с новой силой.

Штандартен грязно выругался, бросился к входной двери, вылетел на лестницу и скатился по ступенькам на первый этаж.

Черт с ней, в конце концов, с этой старухой!

Катя спала так крепко, что не слышала звонка будильника. Поэтому пришлось собираться в спешке, а ведь сегодня нужно было обязательно принарядиться и наложить макияж. То есть это только так говорится – наложить макияж. В Катином случае это означало слегка подкрасить белесые ресницы дешевой тушью и мазнуть по губам помадой светло-розового цвета.

Разумеется, тушь ложилась на ресницы тяжелыми вязкими комками. Разумеется, Катя торопилась, рука невольно дрогнула, и один комок попал в глаз.

– Только не это! – простонала Катя, но было уже поздно.

Глаз защипало, выступили слезы. В носу тоже засвербело.

«Не паниковать!» – приказала себе Катя и неестественно вылупила глаза, чтобы слезы не смочили ресницы. Именно такой она и увидела себя в зеркале – глаза безумно выпучены, нос красный, губы чужого мерзко-розового цвета.

И на кого она похожа? На лягушку, больную базедовой болезнью!

От расстройства слезы хлынули из глаз ручьем. Пришлось тщательно умываться, потом промакивать лицо полотенцем – ни в коем случае не тереть, советовали в женских журналах, в противном случае глаза опухнут и накрасить ресницы будет очень трудно.

Начиная все сначала, Катя усмехнулась. Если бы мама знала, что она почитывает женские журналы, она перевернулась бы в гробу. Да-да, с некоторых пор Катя пытается почерпнуть из них хоть что-то практически полезное. Потому что героини классических романов пили уксус, чтобы сохранить интересную бледность, а косметикой не пользовались вообще. Не принято было.

«Может, так оно и проще?» – вздохнула Катя, печально глядя на дело рук своих.

Определенно, вид в зеркале нисколько не улучшился. Время поджимало, и она распахнула шкаф в спальне, чтобы выбрать одежду. То есть это только так говорится, что выбрать. На самом деле выбирать было особенно не из чего.

Свитер и темную шерстяную кофту она отмела сразу – хоть идут они с Алексеем сегодня в филармонию, а не в ресторан, все же хочется быть понаряднее. Откровенно говоря, кофта далеко не новая, и цвет такой… серо-буро-малиновый, Катя надевает ее осенью, когда еще не топят и в библиотечных залах стоит вселенский холод.

Дальше взгляд упал на синий костюм, Катя надевала его по торжественным случаям – когда в их библиотеке выступал, к примеру, какой-нибудь известный писатель или проводились какие-нибудь чтения. Тогда приезжали чиновники из комитета по культуре, и директриса Кира Леонидовна требовала, чтобы сотрудники выглядели на уровне.

Костюм Кате тоже не подошел – слишком официальный. Да и цвет, если честно, вовсе не синий, а чернильный. Кате костюм не идет, она знает. Остается только пиджачок – серенький, в неявную крапинку. Шея жалко торчит из выреза. Вид какой-то неприкаянный.

Катя надела янтарные бусы, мама когда-то давно привезла их из Прибалтики. Это случилось еще до Катиного рождения, мама рассказывала, какой чудесный месяц провела она на Рижском взморье, про то, как только смельчаки отваживались купаться в холодном Балтийском море, остальные же прятались от ветра в близлежащих елочках. Поэтому пляж оставался почти всегда пустым, можно было беспрепятственно проходить по кромке берега многие километры.

Не зря говорят, что янтарь – живой камень, он реагирует на человеческое тепло. От долгого лежания в темном ящике янтарь умер, и бусы казались теперь сделанными из дешевой пластмассы. Катя в который раз вздохнула.

В женских журналах советовали обновлять гардероб постепенно, не покупать множество дешевой одежды, а лучше раз в месяц приобретать хотя бы одну дорогую фирменную вещь. Так, дескать, получается гораздо экономнее.

После маминой смерти Катя долго раздавала долги – много денег ушло на лекарства и похороны. К тому же в связи с кризисом библиотеке сократили финансирование, и зарплаты сотрудников, и без того очень скудные, урезали тоже.

Первые несколько месяцев после смерти мамы Катя была измучена морально и физически, после работы просто падала на диван и валялась весь вечер, бездумно щелкая пультом телевизора. Не хотелось ни есть, ни пить. Готовить тоже не хотелось, и стирать, и убирать квартиру. Она с трудом поднимала себя по утрам и тащилась на работу. Кате рассказывали, что директриса Кира Леонидовна не уволила ее тогда только потому, что побоялась показаться в глазах сотрудников полной стервой – у человека несчастье, а она добивает. И хоть отношения у нее с руководством не слишком теплые, Катя все же благодарна Кире.

Положение спас дядька. Он явился Кате во сне и заставил себя слушать.

«Займись делом! – говорил дядька. – В квартире приберись, окна покрась, занавески постирай! На гимнастику запишись, на фитнес, да хоть на танцы, найди какой-нибудь приработок! Не кисни!»

Он так долго твердил одно и то же, что Катя наконец прислушалась. И, наскоро разобрав завалы в квартире, решила заняться зарабатыванием денег.

Оказалось, однако, что в период кризиса родители школьников слегка подзабыли, что их детям нужно дать образование. Родители махнули рукой на двойки в дневниках своих чад или предпочитали решать вопросы полюбовно, с помощью подарков учителям. Причем подарков тоже не слишком дорогих.

Так что Катино умение решать трудные задачи по математике и чертить сложнейшие геометрические эпюры никому уже не требовалось. Однако дядькины советы все же сыграли свою роль – Катя приободрилась, депрессия прошла, и даже заведующая Кира Леонидовна смотрела на нее теперь гораздо приветливее. А однажды вызвала в свой кабинет и предложила дополнительную работу.

Умер один академик, после него осталась огромная библиотека, и вдова просила помочь ей разобраться – каталогизировать книги, отделить по-настоящему ценные от просто нужных и посоветовать, что сделать с ненужными. Катя договорилась, что она будет посвящать этой работе три вечера в неделю, и работа растянулась на несколько месяцев. Катя очень любила книги, так что работа ей нравилась, и с вдовой академика она подружилась.

Штандартен открыл входную металлическую дверь, вошел в свою квартиру.

Квартира эта была переделана из бывшей дворницкой. Размещалась она на первом этаже большого и мрачного старинного дома в Коломне – в старом районе Петербурга, расположенном неподалеку от Сенной площади. Штандартена такое расположение устраивало, в особенности радовало то, что у него имелся собственный отдельный вход с улицы, точнее – из темного двора-колодца. Гости к нему приходили разные, некоторые выглядели довольно подозрительно, так что отсутствие соседей было при таком раскладе очень удобно.

Закрыв за собой тяжелую дверь на все замки и запоры, Штандартен облегченно вздохнул.

Здесь и только здесь он ощущал себя в безопасности.

С детства он чувствовал, что весь окружающий мир настроен к нему враждебно, неприязненно. Он рос некрасивым, слабым и болезненным мальчиком, и сверстники на каждом шагу норовили обидеть, унизить его, да еще посмеяться над его унижением. Звали его Леней, Леонидом, и он ненавидел свое имя почти так же люто, как свою жалкую, ущербную внешность.

Отец Лени ушел из семьи, когда мальчику было пять лет, а мать, замотанная некрасивая женщина, почти не замечала сына – ей приходилось бороться за существование, зарабатывать на жизнь и пытаться заново создать семью.

Лене уже минуло пятнадцать, когда он встретил Владимира Павловича.

Это был рослый, вальяжный, представительный мужчина с бархатным голосом и большими, сильными руками. На мизинце левой руки он носил кольцо с крупным черным камнем, отсвечивающим тусклым таинственным блеском.

Владимир Павлович защитил Леню от своры уличных хулиганов, пригласил к себе домой, угостил вкусным швейцарским шоколадом. Он пригрел ущербного подростка, научил его простым и эффективным приемам самообороны. Самое главное – Леня чувствовал, что небезразличен Владимиру Павловичу, что он интересен этому взрослому и значительному человеку.

Когда он допоздна засиделся у нового друга и тот оставил его у себя ночевать, Леня понял причину этого интереса. Изменить что-то было уже поздно, да он и не очень этого хотел. Леня давно уже понял, что за все надо платить, и платить преимущественно собой.

У Владимира Павловича ему нравилось: большая просторная квартира, много красивых вещей, интересные книги на полках, картины и фотографии по стенам. Все это так отличалось от их с матерью бедного и скучного жилища!

Именно от Владимира Павловича Леня узнал о Третьем рейхе.

То есть, конечно, и раньше он знал о великой войне, о фашистах, но эти знания были на уровне занудных школьных учебников и старых наивных фильмов, где фашисты выглядели круглыми дураками, а теперь он узнал от старшего друга об истоках нацистского движения, о Черном ордене СС, о романтике штурмовых отрядов, о высоком значении слов «Кровь» и «Почва».

Только теперь Леня понял причину враждебности окружающего мира: эта причина заключалась в извечной ненависти людей низшей расы, недочеловеков, к представителям расы господ…

А в том, что сам Леня принадлежал к расе господ, он нисколько не сомневался.

Как все жалкие, закомплексованные неудачники, он искал причину своих неудач, причину своей никчемности в каких-то внешних обстоятельствах, в других людях, в происках злых посторонних сил.

Лене было уже почти восемнадцать, когда Владимира Павловича нашли в спальне с перерезанным горлом. Следователь заинтересовался их взаимоотношениями, но Леня числился еще несовершеннолетним, и от него быстро отстали.

Способный юноша унаследовал от старшего друга немного денег (он как-то подсмотрел, где Владимир Павлович прячет свои небольшие сбережения), потрепанный томик «Майн кампф» и серебряное кольцо с черным камнем. Своим новым знакомым Леня говорил, что это кольцо принадлежало когда-то Йозефу Геббельсу. Иногда, впрочем, он сбивался и называл хозяином кольца то Германа Геринга, то Рудольфа Гесса. Впрочем, новые знакомые уже не называли его Леней: именно тогда юноша придумал себе звучный и выразительный псевдоним – Штандартенфюрер.

С тех пор прошло больше десяти лет.

Из некрасивого, ранимого, болезненного юноши Штандартен превратился в некрасивого, злого, самоуверенного мужика с замашками начинающего супермена, поселился в бывшей дворницкой и увешал свое мрачное логово нацистскими флагами, плакатами и прочей сомнительной символикой.

Иногда по вечерам, проводив поздних гостей, Штандартен садился в глубокое кресло с вырезанной на спинке свастикой (он говорил своим гостям, что это кресло стояло в подземном бункере Гитлера, хотя в действительности оно происходило из полицейского участка в Баварии), под сенью развернутого красно-бело-черного флага, сворачивал в трубочку купюру в десять рейхсмарок и с шумом втягивал приличную порцию кокаина.

На парусах очищенного кокаина Штандартен уносился в мир своей мечты, в мир, где властвовали Кровь и Почва. Себя он видел белокурой бестией в черном мундире СС, властителем судеб целых народов. Он стоял на трибуне перед многотысячными толпами единомышленников и бросал им слова, тяжелые и страшные, как гранаты. Или в сопровождении безмолвных автоматчиков шел вдоль строя трясущихся, жалких недочеловеков и резким взмахом руки в черной перчатке выхватывал из строя то одного, то другого, разделяя их, как на Страшном суде: одного – направо, другого – налево.

Лица этих недочеловеков были удивительно знакомыми: он узнавал среди них тех мальчишек, которые высмеивали и мучили в детстве маленького Леню, тех учителей, которые вызывали его к доске на посмешище классу, всех тех, кто воплощал для него враждебный, жестокий и безжалостный мир…

Вот и сейчас, вернувшись к себе, Штандартен хотел принять обычную дозу и улететь на крыльях мечты в далекие края. Тем более что для этого имелся серьезный повод: в его коллекции появилось достойное пополнение…

Он поставил кресло на обычное место, достал серебряный портсигар со значком СС на крышке, высыпал на эту крышку горку белого порошка и только было собрался разровнять горку и приступить к ритуалу, как в железную дверь постучали.

– Кого черт принес?! – пробормотал он, недовольно покосившись на дверь.

Он не хотел отзываться – в конце концов, может быть, его нет дома! – но стук настойчиво повторился, причем на этот раз это был условный стук: три удара подряд, пауза, два удара, опять пауза и еще один сильный удар.

Так стучали только его знакомые из «Белой бригады», а ссориться с ними не входило в планы Штандартена.

С сожалением он ссыпал порошок обратно в пакетик, спрятал портсигар и пошел открывать.

На пороге стояли Кабан и Штык, здоровенные скинхеды в черных куртках и тяжелых армейских ботинках.

– Что так долго не открывал, Штандартен? – проговорил Кабан, подозрительно оглядывая большую полутемную комнату. – У тебя кто-нибудь есть?

– Небось мальчиков прячешь! – Штык грубо, по-солдафонски заржал и похлопал Штандартена по плечу огромной волосатой лапой. – Да не дрейфь, старый гомик, мы против этого ничего не имеем! Каждый развлекается как хочет!

– Да нет у меня никого, – мрачно отозвался Штандартен. – Устал я, дел сегодня было много, отдохнуть хотел… а вы, парни, зачем пришли? Дело ко мне есть?

– Может, и дело найдется. – Кабан все стрелял глазами по углам, как будто что-то искал. – А сперва, старик, налил бы нам пивка! Я думаю, у тебя найдется пиво для старых друзей?

– Пиво? Пиво найдется! – Штандартен засуетился, освободил часть стола от пожелтевших немецких афиш и листовок, открыл холодильник, прихватил одной рукой три запотевшие бутылки, поставил на стол. – Садитесь, парни!

Скинхеды придвинули стулья, по-хозяйски расположились за столом, открыли бутылки. Штык откупорил свою зубами – крупными и желтоватыми, как рояльные клавиши.

– За наше общее дело! – провозгласил Кабан, и три бутылки соприкоснулись, звякнув.

– Кстати, о нашем деле. – Штык, сделав большой глоток, оскалился – то ли улыбаясь, то ли угрожая. – Ты не слышал, Штандартен, в последнее время каких-то слухов?

– Каких слухов? – Штандартен забеспокоился, но никак не показал своего волнения.

– Кто-то болтает лишнее, – пояснил Кабан, неприязненно зыркнув на хозяина маленькими красными глазками. – Кто-то распускает язык не по делу. А в нашем деле, сам понимаешь, длинный язык ни к чему… в нашем деле длинный язык укорачивают…

– А я-то при чем? – проговорил Штандартен как можно спокойнее. – Я ничего не слышал…

– Может, и ни при чем! – удивительно легко согласился Кабан. – Может, и не слышал… а что, Штандартен, нет ли у тебя каких-нибудь новых игрушек?

Штандартен оживился. Такой поворот разговора его гораздо больше устраивал. Он вскочил из-за стола с бутылкой в руке, в два шага подошел к шкафчику в углу, открыл его, достал жестяную коробочку, вернулся к скинхедам:

– Вот, поглядите, какая цацка!

Кабан осторожно открыл коробочку, увидел потускневший орден, уважительно проговорил:

– Железный крест!

– Второй степени! – похвалился Штандартен. – Редкая вещь, и в хорошем состоянии!

Штык привстал, взглянул через плечо приятеля, пренебрежительно поморщился:

– Барахло, у меня таких штуки три. А вот что у тебя там на полке лежит?

Штандартен вздрогнул, руки его противно задрожали.

Как он дал маху? Почему не припрятал замечательный кинжал, когда услышал условный стук в дверь?

Он встал, заслонив собой приоткрытый шкафчик, и состроил небрежную гримасу:

– Да ерунда какая-то… кортик офицерский, в очень плохом состоянии… сами понимаете, шестьдесят лет в земле пролежал. Проржавел совершенно. Надо будет толковому мастеру отдать, может, приведет в порядок.

– Ну-ка, покажи! – оживился Кабан. – Вроде не похоже на офицерский кортик… интересная штучка!

Он оттеснил Штандартена, потянулся к шкафчику.

С неожиданной злостью Штандартен налетел на скинхеда, схватил его за лацканы куртки, оттолкнул:

– Убери лапы, ясно? Это мое, мое!

Лицо его побагровело, глаза засверкали.

– Сдурел ты, что ли? – Кабан даже растерялся на мгновение от такой вспышки обычно спокойного Штандартена. – Убери от меня руки, ты, скотина!

– Он не сдурел, – спокойно и насмешливо проговорил Штык. – Он скурвился! Думаешь, по чьей наводке менты Бульдога схватили? Точно тебе говорю – его работа! Я давно чую – сливает нас Штандартен, сливает мусорам!

– Не думаю. – Кабан пристально посмотрел на Штандартена, криво усмехнулся. – Он же у нас идейный, искренне предан делу белой расы… настоящий, блин, ариец… Разве настоящий ариец сдаст единомышленников ментам?

– Запросто! – ухмыльнулся Штык. – Настоящий ариец, он за копейку не то что единомышленников – брата родного сдаст!

– Слышишь, Штандартен? – Кабан шагнул к хозяину квартиры, вытащил из кармана куртки тяжелый зубчатый кастет. – Слышишь, что Штык говорит? Ты хочешь что-нибудь сказать в свое оправдание? Или тебе нечего сказать?

Штандартен почувствовал, что дело плохо, что скины пришли к нему с явным намерением рассчитаться за все провалы последних месяцев. Но его не столько волновала собственная судьба, сколько судьба кинжала. Он не хотел его никому отдавать!

– Это мое, мое! – выкрикнул он истерично и сунул руку в карман, где лежал пистолет…

– Вали его, Кабан! – Штык зашел сбоку, выщелкнул лезвие короткого складного ножа. – Завалим его и заберем эту игрушку! Ишь, как он из-за нее взвился! Не иначе стоящая вещь!..

Штандартен попятился, заслоняя собой открытый шкафчик. И в этот страшный момент дверь бывшей дворницкой с грохотом распахнулась, и на пороге появились двое бритоголовых парней с явно уголовными физиономиями.

– Кого еще черти принесли? – удивленно проговорил Кабан, поворачиваясь к вошедшим.

– Меня, Кабанчик, меня! – Из-за спины более рослого бандита выскользнул тщедушный тип с прилизанными черными волосами и лицом порочного ребенка. – Ты же знаешь, Кабан, я люблю появляться неожиданно. Работа у меня такая.

Штандартен незаметным движением захлопнул заветный шкафчик и перевел дыхание. Кажется, на сегодня его казнь отменяется. А самое главное – он сохранит кинжал…

Тщедушный тип с двумя телохранителями был небезызвестный Славик, державший в своих руках всю торговлю наркотиками в Коломне. Штандартен должен был Славику кое-какие деньги, а такие люди должников не убивают, это невыгодно.

– Славик, не лезь в наше дело, – недовольно проворчал Штык. – Это наши собственные разборки, тебя они не касаются… мы ведь в твои дела не суемся…

– Это моя территория! – прошипел Славик и мигнул своим шестеркам. – Все, что здесь происходит, меня касается! И нечего меня учить, ясно?

Его телохранители заняли позиции по углам комнаты, достали пистолеты.

– Но Штандартен стукач… – выдал Штык последний, самый веский аргумент.

– А мне плевать! – спокойно отозвался наркоторговец. – Меня такие мелочи не интересуют! Короче, парни, валите отсюда, если не хотите неприятностей!

Штык еще что-то пытался говорить, пытался качать права, но более трезвомыслящий Кабан схватил его за плечо и потащил к выходу. Через минуту дверь за скинхедами закрылась. Славик пристально посмотрел на Штандартена:

– Ты что – и правда стучишь на своих дружков?

– Все врут! – вскинулся Штандартен.

– Значит, правда! – удовлетворенно проговорил Славик. – Но меня это не интересует, это ваши дела! Ты мне лучше скажи – должок когда собираешься отдать?

– Я тебе половину сейчас отдам. – Штандартен засуетился, полез в карман, вытащил тощую пачку денег, отсчитал Славику несколько мятых купюр. – Я тебе три штуки зеленых должен, верно? Вот полторы, еще полторы за мной…

– Ты мне не три штуки, ты мне шесть должен, – поправил его Славик и решительным движением забрал у него остальные деньги. – Две я взял, еще четыре за тобой…

– Как шесть?! – запротестовал Штандартен. – Было же три, со всеми накрутками…

– Это вчера было три, а сегодня стало шесть! Или ты предпочитаешь, чтобы я попросил твоих друзей вернуться? – Славик покосился на дверь, за которой скрылись скинхеды.

– Не надо. – Штандартен скис. – Ладно, Славик, значит, я тебе должен четыре…

– И не тяни! – пригрозил Славик. – Ты знаешь, что я этого не люблю! Кстати, я тут слышал ваш разговор… какую это штучку хотели заполучить твои друзья?

– Так, ерунда… – протянул Штандартен неожиданно севшим голосом. – Тебе это неинтересно…

– Почему ты думаешь, что неинтересно? – задумчиво возразил Славик. – А может, я возьму ее в счет долга!..

Опять… Руки Штандартена задрожали, горло пересохло. Опять у него хотят отобрать его замечательную находку!.. Все, все против него, как в детстве!

Он снова потянулся к карману, где холодной тяжестью напоминал о себе пистолет. Хотя и понимал, что шансов нет, что телохранители Славика держат его на мушке, следят за каждым его движением. Это было совершенно неважно, сама жизнь казалась не такой важной, как желание сохранить кинжал!

Славик пристально взглянул в его глаза, делано рассмеялся, отступил на шаг:

– Шучу, шучу! Мне эти ваши фашистские штучки совершенно без надобности! Но учти – если не отдашь деньги вовремя, я заберу твою игрушку!..

Штандартен убрал руку, перевел дыхание – который уже раз за сегодняшний день, пробормотал:

– Я отдам, отдам, не сомневайся!

– А я и не сомневаюсь, – отозвался Славик и направился к двери. – Я же знаю – ты себе не враг!

Он покинул бывшую дворницкую вместе с безмолвными телохранителями.

Штандартен запер дверь на все засовы и наконец опустился в свое кресло, положив на колени заветный кинжал.

Принял долгожданную дозу кокаина, но не откинулся на спинку кресла, как обычно, а склонился над кинжалом, уставился на его резную рукоятку.

Когтистая свастика закружилась, как пропеллер самолета, втягивая его в свой бездонный черный водоворот. Штандартен погрузился в темную маслянистую воду, пахнущую смертью и забвением, и вынырнул в другом месте – в бурном, бушующем штормовом море.

Волны выбросили его на скалистый берег. Он поднялся во весь рост, огляделся…

Перед ним было разъяренное море, над ним – мрачное, низкое небо в косматых клочьях облаков, и в этом небе парил, раскинув широкие крылья, белый орел.

Белый и могучий, как белая арийская раса, высшая, безупречная раса господ…

Кровь и Почва! Кровь и Почва – великие символы их беззаветной борьбы!

Штандартен забыл, что давно уже стучит на своих соратников лысому оперативному работнику с пристальными холодными глазами, забыл о долге наркодилеру, забыл обо всех своих неприятностях. У него теперь есть кинжал, а значит…

Это значит…

Он неожиданно пришел в себя.

Вокруг была тихая полутемная комната, его логово, его надежное убежище.

У него на коленях лежал кинжал, ради которого он уже убил человека и чуть не отдал собственную жизнь.

Но теперь он знал, что этого недостаточно.

Кинжал хотел от него еще чего-то.

Он должен что-то найти, что-то сделать…

Но что?

Штандартен напряженно вгляделся в темноту, сгустившуюся вокруг него, чтобы разглядеть то, что скрывалось внутри его, в его собственном мозгу.

Только что он услышал какой-то приказ – но не смог его как следует разобрать.

Чего требует от него кинжал?

Штандартен опустил глаза, вгляделся в тускло светящееся лезвие, в резную рукоятку. От свастики разбегались к краям рукояти какие-то загадочные значки. Эти значки были ему смутно знакомы, он их где-то уже видел…

Может быть, если прочесть эти значки, он поймет, чего требует от него кинжал?

Штандартен знал только одного человека, который мог ему в этом помочь. Этим человеком был Серега Куницын.

Мехмет из последних сил приподнялся в стременах и вгляделся в сгущающуюся темноту.

Тропа начала снижаться, впереди виднелся выход из ущелья.

Это уже не играло роли.

Даже если он выбрался из каменной западни – это случилось поздно, слишком поздно.

Он остался один из своего рода, из той ее части, которая по приказу отца отправилась на восток.

Их странствие с самого начала было неудачным. В пустыне они потеряли половину овец, потом на них напали курдские разбойники. С большим трудом от них отбились, но уцелели только десять человек и несколько верблюдов.