Полная версия
Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
– Одной из правд?
– Одной из версий. А ты, родненький, используй её… И помоги следствию изложением фактов.
– Правдивых?
– Только!..
Виктор принялся излагать:
– После того, как машина Polic доставила меня к Анне, мы провели вместе ночь, а под утро появились люди из Polic и сказали, чтобы я одевался и следовал за ними. Оставив сидящую в постели Анну, я оделся и последовал за ними. По дороге один из людей Polic много смеялся, уверяя меня, что тюремная камера мне больше к лицу, нежели комната Анны.
– Хватит, сладкий мой, ты лучше скажи, зачем ты отмочил Это?..
«Милый вопросик!» – подумал Виктор, и проснувшийся в нём студент-философ проговорил:
– Следствие вытекает из причины…
– Вот-вот, – приободрился следователь, – необходим, так сказать, мотивчик, некий импульс…Именно мотивчик меня интересует…Так сказать, Cui bono?..
Виктор проделал в воздухе неопределённый жест рукой и попросил позволения подумать.
Следователь позволил.
– Порой, – растягивая слова, сказал Виктор, – я ловлю себя на невыносимо сложном труде заставить себя поверить в то, во что не верю… Даже в том случае, когда мой уважаемый дядя пытается убедить меня, что так НУЖНО…НУЖНО ОЧЕНЬ… Конечно, я понимаю: веление часа, долга и всякие другие веления…Глупо со всем этим не считаться… Но всё же, когда газеты разъясняют, что меня обманули нехотя, лишь вследствие того, что прежде – Это было НУЖНО, ОЧЕНЬ НУЖНО, я чувствую себя так, будто в мои уши влили стакан уксуса, а когда мне говорят, что зато теперь в Этом больше никакой необходимости нет, то я…
– Короче, редкий ты мой… – перебил следователь. Мышца на его переносице напряглась и застыла. – Излагай короче и, по возможности, яснее… Сосредоточься на мотивчике…Понимаешь?
– Cui bono?
– Ну да… Прошу тебя!
Виктор, понизив голос, спросил:
– Просите или приказываете?
– Прошу! – громко, даже очень громко, сказал следователь.
Виктор молча посмотрел на стаканчик с карандашами, потом на лампочку под потолком.
– Что же ты?
– Я вот думаю, – ответил Виктор, переведя взгляд на губки следователя, – чем ваша просьба отличается от приказа…
– Подумал? – спросил следователь.
Виктор кивнул.
– Вот и отвечай!
– Меня вынудили! – сказал Виктор.
Из груди следователя вырвался удовлетворённо-радостный стон, а торопливые губки пролепетали:
– Ну-ка, ну-ка, а теперь подробнее, голубь ты мой!..
«Подробнее в трудах Жан-Жака Руссо…» – подумал Виктор и сказал:
– Преступник – не я!
Следователь сощурил глаза, энергично потёр ладони и даже чуть привстал с места.
«Кажется, – предположил Виктор, – он собирается спеть что-то патриотическое».
– Разумеется, не ты! – торопливо выдохнул следователь. – На самом деле преступник тот, кто тебя вынудил… Ты же не станешь его поощрять?
– Его – нет! – отозвался Виктор.
«То-то!..» – подумал следователь и, раскрыв ротик, вкрадчиво проговорил:
– И укрывать его тоже не станешь?
– Ни в коем случае… С тех пор, как я понял… – Виктор снова прикусил губу.
– Кто же он? – ласково спросил следователь.
Виктор прошептал:
– Моё правительство… То есть, я считаю, что если правительство десятки лет оболванивало полстраны, то оно…
Следователь побледнел.
Немного выждав, Виктор продолжил:
– А ещё я понял, что политики – это слепцы, указывающие путь незрячим…
У следователя дёрнулся подбородок.
– Так считаешь ты или ещё кто-то? – в голосе следователя послышалась растерянность.
– И я, и ещё полстраны…
– Философствуешь? – определил следователь.
На губах Виктора выступила смущённая улыбка.
– Мы с вами лишь размышляем, не так ли?
Следователь голову опустил.
«Смутился!» – решил Виктор.
– Ну, да, размышляем, – сказал следователь, – только каждый из нас по-разному…. – О чём же ещё беседовал с тобой раввин Иосеф?
– В основном о том, кому Создатель симпатизировал более: Аврааму или Моисею?
Следователь страдальчески сморщил лицо, зябко поёжился и усталым движением руки указал на дверь.
Виктор поднялся со стула, спросил:
– Думаете, солдаты решатся штурмовать Кфар-Даром?
Следователь молча кивнул на дверь.
– Я тоже хочу понять Cui bono? – доверительным тоном проговорил Виктор.
До двери оставалось три-четыре шага, когда следователь выкрикнул:
– Лучше бы ты подумал над тем, чем займёшься дальше?
Виктор обернулся.
– Буду жить! – сказал он. – Если позволите…
Дверь открылась. В коридоре ждал полицейский…
…После молитвы Виктора, в зале суда выступили прокурор, адвокат и три свидетеля, а в конце заседания, сморщив щёчки и повернув голову к подсудимому, торопливо поднялся со своего кресла судья. В его взгляде не было ни жалости, ни презрения, ни сострадания, ни даже интереса. Сухим, чуть трескучим голосом, он зачитал вердикт, смысл которого сводился лишь к одному: «Пускай убирается!»
Виктор ощутил, как его мозг закипает от сладостной мысли: славная судебная система Израиля посчитала необходимым решительно заняться им, а то, что в результате вышел конфуз, так ведь не секрет, что именно небольшие конфузы как раз и характеризуют великие государства.
Вернув позолочённую кипу приставу, Виктор повернул голову к судье и сдержанно, не очень громко похлопал в ладоши, потом низко поклонился полицейскому, открывшему перед ним боковую дверь, и поспешил к женщине, которую две недели назад оставил сидящей на постели.
* * *Беер-Шева, 16-ое августа, 11.40.
– Как ты? – спросила Анна.
– Подустал и, вроде бы, состарился… – ответил Виктор.
– Как это? – изумилась Анна.
– Бывает…Иногда случается преждевременная смерть, а иногда – преждевременная старость… А как ты?
Анна сидела в кровати, близкая, жаркая, светлоокая и рассеянно слушала телевизор. Кивнув на экран, она сказала:
– У меня от всего этого болят мозги.
Виктор возмутился:
– Срам-то какой! Антинаучный феномен! Сам по себе мозг боли никак не испытывает…
Анна обиделась.
– Откуда тебе знать?
– Об этом знают даже врачи… – Виктор стал разглядывать голые плечи Анны.
– Не понятно, – сказала Анна, продолжая смотреть на экран, – о чём это они говорят.
– Они не говорят, а лгут, а я спросил: «Как ты?»
Анна встряхнула головой.
– Что я должна сказать?
– Скажи, что у тебя всё в порядке!
– У женщин «всё в порядке» не бывает! И вообще…Если эти, что в телевизоре не могут, тогда объясни мне ты, что вокруг нас происходит?
Виктор поцеловал Анну в плечо.
– Происходит не у нас… – сказал он. – Происходит в Пакистане, в Латвии, в Венесуэле, а тут – как обычно… Самоистязание карликовой державы…
Анна выключила телевизор.
– Ты не звонил… – сказала она. – Две недели ты не давал о себе знать…
– Я помнил о тебе…
– Не утомился помнить?
– Нисколько!
– Тебе можно верить?
– Меня загнали в камеру с каким-то сумасшедшим…
– А ты?
– Что я?
– Ты разве иной?..
– Считаешь меня сумасшедшим?
– Судя по твоему поведению в Кфар-Даром, то…
Пожав плечами, Виктор отвернулся.
– Что уж там… – сказал он. – Это – как играть в баскетбол: не передал мяч другим, будь добр, бросай в корзину сам…А попал в кольцо или нет – ответственность на тебе…Когда солдаты приблизились к воротам с требованием, чтобы поселенцы готовились убраться из своих домов, во мне восстал бес. Я почувствовал, что готов взорвать и несчастных солдат, и самого себя…
– Баскетбольным мячом?
– Нет, не мячом…
– Может, своей губной гармошкой?
– Нет, Анна, разве гармошкой взорвёшь?..
Анна устало улыбнулась.
– Было чем взрывать?
– Нет, но очень хотелось…
– Тебе сколько лет?
– Двадцать три, а что?
– Прожил полжизни, а такой осёл! – объяснила Анна.
– Я очень не хотел, чтобы солдаты…
– И тогда ты сам решил бросить в корзину мяч?..
– Я достал из нагрудного кармана губную гармошку.
– Осёл!
– Я?
– Ненормальный!
– Это законно!
– Что?
– Нет такого закона, обязывающего человека быть нормальным, если он ненормальный. Но клянусь – я не специально…
– Что ты не специально?
– Я ненормальный – не специально…
– Сумасшедший!
– Прежде ты не говорила такое…
– Прежде я не понимала, что… Ты пропадёшь… Рано или поздно, ты плохо кончишь…
Виктор промолчал.
– Пропадёшь… – повторила Анна.
– Ты так думаешь?
– Те, кто не знают, как жить, в конце концов, пропадают…
– Ты знаешь, как жить?
– Луна…
– Что?
– Жить надо, как луна, которая бесшумно скользит себе в серебряном окружении звёзд, не догадываясь, что к утру погибнет…
– Как луна не смогу, – сказал Виктор. – Поздно!.. Кое о чём я уже догадываюсь…
– Теперь тебя вышвырнут из Университета?
– Могут…
– Вот как? И кем же ты станешь тогда?
– На какое-то время другим…
– «Другим» – это как?
Виктор пробормотал что-то невнятное.
– Сказал какую-то гадость? – предположила Анна.
– Может, сказал… – отозвался Виктор. – В моей голове всего лишь три извилины…
– Три?
– Три.
– А сколько должно быть?
– Четыре.
Анна посмотрела на Виктора очень долгим взглядом.
– Отчего бы, – прошептала она, – отчего бы тебе не остаться таким, каким был прежде?
– Как луна не смогу, – повторил Виктор. – После того, как кое о чём догадываюсь…
– Раньше ты умел не догадываться, – сказала Анна.
– Раньше не догадывалось полстраны…
– Но…
Виктор развёл руками.
– Возможно, – сказал он, – я ещё переменюсь. Медики говорят, что организм человека обновляется каждые семь лет. Правда, в какую сторону, лучшую или худшую, они не говорят…
– В худшую – не получится, – заметила Анна, – иначе это не будет считаться переменой. Боюсь, что…
– Виктор потребовал:
– Немедленно сплюнь! Когда чего-то боишься, то это «чего-то» случается непременно…
Анна торопливо отвернулась, сплюнула. Через минуту сказала:
– Всё равно страшно.
– Тогда сплюнь три раза.
– Три раза?
– Можно больше…
– Ты в это веришь?
– Конечно!
– А я нет …
– Надо веровать!..
– Кто тебе такое сказал?
– Господь Бог нас призывает…
– Он – не в счёт!
– Как это не в счёт?
– Он – заинтересованное лицо.
– Он мой приятель… Мои приятели вне подозрений!
– Прошу тебя!
– О чём, Анна?
– Будь осмотрительней… Сделай над собой усилие…
– А вдруг утомлюсь?
– Отдохнёшь… По дороге…
Внезапно Виктора охватило чувство тоски. Взглянув на голые ноги Анны, он осторожно предложил:
– Может, слепим ребёночка?
– Как это?
– По известному рецепту…
– Ты имеешь ввиду…
– Вот именно!
Анна рассмеялась. Она смеялась очень громко, и Виктор попросил:
– Уймись!
Анна унялась и сказала:
– В шестой главе «Бытия» сказано: «Истреблю с лица земли людей, которых Я сотворил, ибо Я раскаялся, что создал их».
– Это было минутной слабостью Создателя, – заметил Виктор. – Позже, передумав, Он принялся клонировать людей с ещё более яростным рвением, чем прежде…
– Ты что, совсем охренел? – спросила Анна.
– О-о-о-о-о! – вскрикнул Виктор.
– Что означает это блеянье?
– Прости, пожалуйста, но, так я выражаю наивысшую степень своего восхищения… Кстати, в тюремной камере я обучился слову, которое тоже начинается на «о» и оканчивается на «ел»!
Анна поднялась с кровати, неторопливо прошлась по комнате и спросила:
– Я плохо выгляжу?
– Неплохо!
– «Неплохо» – это как?
Виктор пояснил:
– «Неплохо» – это лучше, чем «плохо»
– Но хуже, чем «хорошо»?
Виктор досадливо поморщился, подумав: «Все мои девушки, как правило, сильно отличались друг от друга, но стоило им обнажиться, как тут же выявлялось их удивительное между собой сходство».
Взгляд Виктора показался Анне странным.
– Что-то не так? – спросила она.
Виктор подошёл к Анне и, заглянув в глаза, взял за плечи. Потом усадил на кровать. Потом уложил. Потом, подумав, что делает совсем не то, что хотел бы делать, посадил снова. Потом решил: «Не понимает она»
– Ответь, пожалуйста! – просила Анна. – Что-то не так?
Виктор опустил голову; в эту минуту он узнал, что к Анне не вернётся.
– Ответь!
Оставив на стуле квартирную плату за месяц вперёд, Виктор отошёл к двери.
– Уходишь? – спросила Анна. – Уходишь вот так?
– А как уходят?
Анна вжалась в постель.
– Тогда иди… – проговорила она.
Покачав головой и подумав «как луна не умею», Виктор надавил на дверную ручку. Его неприятно будоражило. Всякий раз, расставаясь с женщинами, его неприятно будоражило.
* * *Беер-Шева,16-ое августа 2005 года, 13–20
Горячий воздух налипал на нос и щёки, а на залитые солнцем улицы Беер-Шевы было больно смотреть. На краю тротуара несколько человек ждали автобуса. Виктор заглянул в лица людей, пытаясь обнаружить на них мысли, напоминающие о завтрашнем дне, или хотя бы угадать, кто «наш», а кто «не наш». Ничего Этого лица не выражали. Виктор отступил в тень брезентового навеса над мебельным магазином и суетливым движением пальцев отстегнул на рубашке ещё две пуговицы. «Завтра…» – ни о чём другом, кроме как об Этом, не думалось. «В какой-то сотне километров от Беер-Шевы готовится преступление, – подумал он, – а эти граждане…».
Виктор вышел из-под навеса, убеждая себя, что выражение на людских лицах – это ещё не показатель, зато бегущие по мостовой автомобили с оранжевыми ленточками на антеннах утешали, вызывая в нём радостное чувство и уверенность. «Эти-то – наши…» – Виктор с удовольствием повёл счёт проезжавшим мимо него автомобилям с оранжевыми лентами: один, два, четыре, семь, двенадцать… «Наши – выстоят!» – твёрдо подумал он и в нагрудном кармане потрогал губную гармошку.
«Надо бы сыграть что-нибудь торжествующее?» – решил он.
Передумал.
«Ещё не время…».
«Завтра!..»
Рядом, широко размахивая руками, прошли три парня в чёрных лапсердаках и чёрных широкополых шляпах; они яростно спорили между собой – каждый пытался дать свой комментарий какой-то цитате из священного писания. «У них – ихнее…» – подумал Виктор.
Высокий старик, стоя посередине тротуара, прокричал: «В помощь сиротам!.. Вам зачтётся!..» На старике был серый в тонкую белую полоску пиджак, синие джинсовые брюки и сандалии на босу ногу. В руке он держал жестяную банку, на крышке которой была проделана узкая, но вполне заметная щель.
«Забота о сиротах через щель», – подумал Виктор и опустил пять шекелей.
Впереди мигнул зелёный глаз светофора, но, немного переждав, густо покраснел. Виктор отвёл взгляд. «Зелёный – можно; красный – нельзя. Живём, согласно указаниям светофора…»
На углу, возле лотка с бананами, мужчина, оторвав глаза от газеты, торопливо глядел по сторонам опасливым, растерянным взглядом, а стоящая возле него женщина, безвольно опустив руки, упорно глядела себе под ноги. «Мужчина, должно быть, «из наших», – предположил Виктор, – а она – чёрт знает…»
Со стороны пустыни, таща на себе высохшие апельсиновые корки, пустые пластмассовые банки, обрывки газет, в город прорывался горячий ветер.
Мужчина протёр глаза, его лицо страдальчески напряглось.
«А я тебе говорю, что они не посмеют!..» – сказал он и вдруг, ухватив женщину за плечо, легонько встряхнул её.
«Ты много чего говоришь…» – вяло отозвалась женщина. Она продолжала смотреть себе под ноги.
«Не позволим…», – подумал Виктор и ударом ноги отбросил пластмассовую банку. Та с шумом отлетела в сторону.
«Завтра… – думал Виктор. – Через какой-то десяток часов – настанет завтра…»
За спиной послышался скрипучий голос:
– Развлекаешь себя?
Виктор обернулся.
Остроносая старушка с дряблыми щёчками, вытянув далеко вперёд шею, впилась сердитым взглядом.
– Вроде бы! – признался Виктор.
– Ужас и только! – старушка съёжилась.
– Что? – ошеломлённо спросил Виктор. – Что ужас?
– Всё, что вокруг… – ответила старушка. Присев на выступ тротуара, она закурила.
Виктор оглянулся вокруг, подумал: «Что есть, то и есть…»
У молоденького полицейского он спросил: «Как дела?».
Полицейский поднял глаза.
– Чего тебе?
Виктор свой вопрос уточнил:
– Ты наш?
Полицейский устало вздохнул.
– С головой в порядке? – спросил он.
– А какой сегодня день?
– Солнечный!
– Если день солнечный, тогда в порядке…
Полицейский поперхнулся, вобрав в себя, видимо, лишний глоток воздуха. Отдышавшись, сказал:
– Убирайся!
Лоб Виктора покрылся испариной.
– Не наш… – с тоской проговорил Виктор.
Полицейский невесело посмотрел по сторонам.
– Ты мне? – спросил он.
Виктор тоже посмотрел по сторонам.
– Убирайся! – повторил полицейский.
– Куда?
– В одно место!
– Уже был!..
– Тогда иди в… – полицейский не договорил.
Виктор повернул туда, откуда доносилась музыка.
В крохотном ресторанчике, напоминавшем узкий коридор железнодорожного вагона, стояли три прижатых к стене столика. Виктор сел за тот, который у входа.
«Пиццу с грибами и стакан томатного сока», – попросил он.
Телевизор был настроен на CNN. Показывали охоту в Кении, потом по экрану забегали туристы из Сан-Марино, потом сообщили о курсе доллара, потом представили на обозрение казино Лас-Вегаса, яхты в Эгейском море, длинные чёрные Роллс-Ройсы на международной автомобильной ярмарке, шумную оргию в Барселоне и снова охоту в Кении.
«CNN до нас так же, как нам до CNN», – подумал Виктор и спросил:
– А если переключить?
На другом канале шла передача об эвтаназии, а на следующем – старые снимки из Сербии.
– Американцы бомбят Белград, – сказал человек за стойкой. – Как-то некрасиво!..
– «Некрасиво!» – это всё, что ты можешь сказать?
– А что ещё?
Виктор немного помолчал. Потом сказал:
– Учёные считают, что продолжительное сидение перед телевизором ведёт к слабоумию…
– Понял! – сказал человек за стойкой и, выключив телевизор, вставил видеокассету.
– Кто поёт? – спросил Виктор.
– Я! Старая запись… Ария Жермена из «Травиаты»… Прежде пел в опере города Новосибирска, а теперь, как ты понимаешь, я тут…
«В заднице!» – мысленно договорил Виктор; откусив от пиццы и утерев губы бумажной салфеткой, вслух заметил:
– Весело здесь!
Человек за стойкой покачал головой, убавил звук и, подмигнув обоими глазами, печальным голосом проговорил:
– Теперь, повсюду некрасиво, зато весело…
– Будет красиво! – пообещал Виктор.
Глаза человека за стойкой увлажнились.
– А у меня тоска… – сказал он.
– Тоска? – Виктор сделал недоумённое лицо. – Любопытно, на что она похожа?
– Не знаю, – ответил мужчина. – У тоски нет ни цвета, ни запаха… Тоска – она и есть тоска… Может, я просто недотёпа?
Виктор посоветовал:
– Себя лучше не оговаривать.
– Нет?
– Нет!
– А что лучше?
– Оговаривать других…
Человек за стойкой задумчиво посмотрел на Виктора.
– Боюсь я этой страны, – вдруг сказал он. – Боюсь я здесь, и всё тут…
– Тут весело, – сказал Виктор.
Мужчина покачал головой.
– Кажется, это бездумное веселье оплачиваем не мы… Субсидированная, так сказать, жизнь… А ещё мне кажется, что жить надо не так…
Вытянув шею, Виктор спросил:
– А как – так?
– Иначе… Мой приятель собирается осесть в Штатах. Я его спрашиваю:
– Что хорошего в Штатах?
– Хотя бы тем, что они отсюда далеко, – говорит он.
– А ты как считаешь?
– Я считаю, что там живут славные ребята, только гадость это, что они возомнили из себя циркачей и теперь всем миром жонглируют… И нами, кажется, тоже…
Виктор скосил глаза, надул щёки и немного посвистел.
Жермен продолжал свою арию.
Человек за стойкой стал молча протирать бутылки.
Люди входили и уходили. В основном – мужчины с задумчивыми лицами. Подходя к стойке, они молча выпивали рюмку-другую и возвращались на улицу. Вошёл коротко постриженный мужчина с длинноногой девушкой. Они сели за соседний столик.
Узнав в мужчине поэта Михаила Кренделева, Виктор решил было привстать и поклониться, но вдруг передумал, опасаясь, что его могут неверно истолковать.
– Хотим винцо? – спросил поэт.
– Хотим! – ответила девушка.
– И поговорить о Боге?
– Да, о Боге! – под чёрной полоской юбчонки вздрогнули коленки, а вместе с ними и оранжевый треугольник трусиков.
– Замечательно! – поэт Кренделев откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, воскликнул:
– Бог есть любовь!..
Девушка приоткрыла ротик и прерывисто задышала.
– Бог есть любовь!.. – повторил поэт и вдруг, словно подбросив слова в воздух, выкрикнул: «Бог ест любовь!..
На мгновенье девушка замерла, а, придя в себя, попросила:
– Миша, в слове «есть» верните, пожалуйста, на место «ь»!
Лицо Кренделева исказила судорога.
– Пошла вон! – очень громко и очень внятно проговорил поэт. Он посмотрел на девушку так, словно заглянул в холодное дно ущелья, а в ответ девушка посмотрела так, словно вдруг поняла, что со дна ущелья ей уже не подняться.
– Вон! – повторил поэт.
Окаменев, девушка оставалась в ущелье неподвижной и холодной.
– Тогда я!.. – вскочил со стула Кренделев. К выходу он шёл неземной, а, казалось, парящей в воздухе походкой.
Человек за стойкой резко усилил звук, и теперь несчастный Жермен уже не умолял Виоллету оставить Альфреда в покое, а орал на неё во всё горло…
– Не так выразительно! – попросил Виктор. – Позвольте девушке умереть спокойно!..
– Сейчас! – сжалившись над Виоллетой, человек за стойкой кассету убрал.
Подсев к девушке, Виктор представился?
– Я – Виктор! Тебе обещали вино?
– Обещали!
– Нам вино! – сказал Виктор к бывшему оперному певцу.
Вино было кислое и тёплое.
– По Кренделеву с ума сходишь? – спросил Виктор.
– Схожу! – призналась девушка.
– А я нет! – признался Виктор.
– Шутишь?
– Нисколько! Ты живёшь у него?
Девушка покачала головой.
– Моё жильё – мир творчества! – сказала она.
Виктор жильё одобрил, и они молча выпили по рюмке розового муската.
– Думаешь, Кренделев – нормальный? – спросил, наполняя вторую рюмку, Виктор.
– Так ведь он – поэт… – сказала девушка. – Философ Герокрит говорил, что нельзя считать настоящим поэтом человека, находящегося в здравом уме.
Виктор внимательно оглядел девушку. Его будоражило. Всякий раз, когда он знакомился с новой женщиной, его будоражило.
– Что? – девушку смутил странный взгляд. – Приболел?
– Перегрелся! – ответил Виктор, а потом озабоченно добавил: «А ведь и ты тоже неважно выглядишь…».
Девушка опустила глаза, отпила ещё.
– Я умру? – осторожно спросила она.
– Все мы умрём, – сказал Виктор.
– Кажется, я запуталась.
– В чём?
– В себе.
Немного помолчав, Виктор сказал:
– От этого не умирают!
– Нет?
– Нет!
– Глупый ты! – сказала она.
– И от глупости не умирают! А ты, собственно, кто?
Она сказала:
– Студентка. Перевожу Шекспира с молдавского на украинский. Ты тоже студент?
– Временно был.
– Временно?
– Прогнали меня временно. Надеюсь, что временно…
– За что прогнали?
– За убеждения…
Девушка опустила под столик руку, оправила юбчонку и, сощурив глаза, сказала:
– Как интересно! Убеди меня…
– Тебя? В Чём?
– Какая разница?.. Женщинам необходимо, чтобы их убеждали…
Виктор взглянул на столик, на котором остывал остаток его пиццы.
– Теперь многих прогоняют… – сказал он.
– Ты о тех, которых…
– О них…
Девушка заглянула в бокал.
– Это ужасно! – сказала она. – А ты? Что ты собираешься делать?
– Детей!
Бокал был пустой.
– Потрясающая цель! – заметила девушка.
– Не цель, а идея.
– Прошу прощения! К чему тебе дети?
– Будет, кого угощать мороженым.
– Угощай мороженым меня.
«Не понимает» – подумал о девушке Виктор.
Подойдя к человеку за стойкой, он расплатился за вино, пиццу, томатный сок и, не произнеся ни слова, вышел на улицу.
Послеобеденная жара обволакивала город, и уставшие за день воробьи, устроившись на телеграфных проводах, взбадривали себя короткими взмахами крыльев. Три толстых голубя, забравшись под скамейку автобусной остановки, жадно набросились на что-то съестное. Виктор остановился и стал наблюдать за голубиной трапезой, а потом, бесстрастно махнув рукой, побрёл дальше.
Теперь улицы казались потерянными и ненужными, и торговцы ларьков усталыми, сорвавшимися голосами выкрикивали нескончаемые проклятия. Собирая с прилавков непроданные за день овощи, они сбрасывали их в грязные картонные коробки. Пахло рыбой, укропом, пряностями и ещё всяким иным. На одном из этажей дома, покрашенного в бледно-зелёный цвет, вздрагивала надтреснутая рама. На краю тротуара возле двух коричневых металлических бака, набитых мусором и пищевыми отбросами, испугано озираясь по сторонам, шныряли коты. Издалека, оттуда, где рынок, доносился запах овец и верблюжьего навоза.
