Что такое «навсегда»

– Ты мне очень помогла, правда. Но будет лучше, если ты вернешься к маме.

– Нет, все в порядке, – заверила я ее. – Она даже не заметит моего отсутствия.

– Может, и так. Но ты лучше иди, – улыбнулась Делия.

Люси заворочалась в кресле и что-то пролепетала во сне, потом снова затихла.

– Значит, библиотека? – сказала Делия. – Это круто.

– Всего лишь на лето. Кое-кого заменяю.

Она стала перекладывать биточки на поднос.

– Понятно. Но если что-то не заладится, я всегда буду тебе рада. Мне нужны люди, которые выполняют указания и могут ходить по прямой.

В подтверждение этих слов Моника открыла дверь и все так же медленно прошла за очередным подносом, сдувая с лица длинную челку.

– Выездной ресторан – безумная работенка, – вздохнула Делия. – Не знаю, зачем тебе такое, особенно когда есть спокойные варианты. Однако если вдруг почувствуешь нехватку хаоса, позвони мне, хорошо?

– Крабовые биточки! – прокричал Берт, проносясь между нами. – Нужны еще!

– Берт, мы не глухие, – напомнила ему Делия.

Я пошла к двери. Моника широко зевнула. Берт нетерпеливо переминался на месте, ожидая своего подноса. Делия стала умолять Монику ради бога ускорить шаг. Казалось, они уже забыли о моем существовании, но мне почему-то захотелось ответить.

– Да, – громко сказала я, надеясь, что она услышит, – я позвоню.

Последним гостем вечеринки оказался слегка подвыпивший громогласный мужчина в синем джемпере. Он распрощался с нами в девять тридцать, и мама, закрыв за ним дверь, с видимым облегчением сняла туфли на высоком каблуке. Поцеловав меня в лоб и поблагодарив за помощь, она направилась в кабинет, чтобы собрать пакеты для людей, которые написали в анкете, что хотят получить больше информации. Контакты, как я успела узнать, – это все. Нужно ковать железо, пока горячо, не то клиенты моментально ускользнут.

Думая об этом, я поднялась к себе в комнату и проверила почту. Джейсон написал мне, как и обещал, но это письмо было скорее напоминанием о том, что я должна сделать в его отсутствие в библиотеке (следи за ключами для ксерокса, их замена очень дорого стоит, не забудь в субботу отправить письмо Клубу зарубежных культур по поводу лекции в августе, и все такое). В конце Джейсон жаловался, что устал, и обещал через пару дней написать больше. И подпись. Никаких «люблю, скучаю» или чего-нибудь в этом духе. Не то чтобы меня это удивило. Джейсон никогда особо не выражал свою привязанность, ни в словах, ни на деле. Он презирал пары, которые слишком откровенно выставляют напоказ свои чувства, и терпеть не мог сентиментальных моментов в кино. Я знала, что он по-своему привязан ко мне. Просто он сдержанный и не привык выражать свои эмоции. За то время, что мы встречались, я успела привыкнуть к его стилю общения, хотя вначале хотелось большего. К тому же мы никогда не разлучались надолго, и ему вовсе не обязательно было постоянно доказывать свои чувства.

Но мы впервые за все время расстались больше чем на два дня, и я остро ощущала его отсутствие. Я вдруг поняла, что даже те мелкие знаки внимания, что он мне оказывал, нельзя переслать по электронной почте. И все равно я была уверена, что он меня любит. Выйдя из почты, я открыла окно, выбралась на крышу и села, обняв руками колени. Посидела так несколько минут, глядя на звезды, и вдруг услышала внизу голоса. Хлопнула дверца машины, затем еще одна. Я посмотрела вниз. Вокруг фургона с надписью «Уиш кейтеринг» ходили ребята, помогавшие сегодня на приеме.

– …Другая планета, которая движется по той же траектории, что и Земля. Рано или поздно она врежется в нас. Понимаешь, об этом не говорят в новостях, но это неминуемо произойдет!

Это говорил Берт, я узнала его голос, высокий и встревоженный. Мальчик стоял за фургоном и обращался к кому-то, кто сидел на бампере с сигаретой.

– Угу… – ответила Моника.

– Берт, дай нам передышку, – отозвался еще один голос.

К машине подошел старший парень и поставил что-то на полку. Весь вечер я его не видела – он работал в баре.

– Я просто хочу, чтоб вы знали. Это важно, Уэс, а ты зарываешь голову в песок.

– Мы готовы? – поинтересовалась Делия, выходя из дома со спящей малышкой на руках и переброшенным через плечо детским креслом.

Уэс осторожно взял кресло и поставил в машину. Его рубашка белела в темноте. Словно почувствовав мой взгляд, он поднял голову и посмотрел вверх. Я спряталась в тени.

– А нам заплатили? – спросил Берт.

Делия тяжело вздохнула:

– Только половину. Из-за беспорядка. Но я так устала, что мне уже все равно. У кого ключи?

– У меня, – радостно откликнулся Берт. – Я поведу!

Все вдруг замолчали.

– Думаю, не стоит, – произнесла наконец Делия.

– Даже не думай, – поддержала ее Моника.

– Почему это? – недовольно протянул мальчик. – У меня учебные права уже целый год! Через неделю экзамен, и мне нужна практика, прежде чем сесть за руль «Бертмобиля».

– Что за глупое название! – возмутился Уэс.

– Берт, – со вздохом сказала Делия, – ты знаешь, обычно я не имею ничего против, но сегодня у нас был такой трудный день, и я хочу поскорее попасть домой. В следующий раз непременно поведешь ты, а сейчас уступи своему брату. Хорошо?

Они замолчали. Кто-то кашлянул.

– Ладно, как хотите, – буркнул Берт.

Снова хлопнула дверца. Берт и Уэс стояли возле автомобиля. Мальчик обиженно ковырял землю носком ботинка, а его брат молча стоял рядом, наблюдая за ним.

– Ерунда, не расстраивайся, – сказал Уэс Берту и взъерошил ему волосы.

Я так и думала, что они – братья: одинаковые глаза, волосы, тон кожи, только сложение разное.

– Мне никогда не дадут водить, – отозвался Берт. – Никогда. Даже Монотонике разрешают, а мне – нет.

– Обязательно дадим, – пообещал ему Уэс. – На следующей неделе получишь собственную машину и сможешь ездить куда захочешь. Но сейчас уже поздно.

Берт сунул руки в карманы и, шаркая ногами, обошел фургон. Уэс последовал за ним, дружески похлопывая брата по плечу.

– А ты знаешь ту девчонку, которая сегодня помогала Делии? – неожиданно спросил Берт.

Я замерла.

– На которую ты выпрыгнул из кустов? – уточнил Уэс.

– Неважно, ты ее знаешь?

– Нет.

Берт открыл заднюю дверь.

– А вот и знаешь. Ее отец…

Я ждала. Я знала, что он скажет, и все-таки должна была услышать эти слова, мое личное клеймо.

– …Был тренером детской команды по бегу, когда я учился в начальной школе, – закончил мальчик. – «Молнии Лейквью», помнишь?

Уэс открыл брату заднюю дверь и сказал:

– Да, точно, тренер Джо.

У меня заболело в груди.

– Тренер Джо, – повторил Берт, – классный был чувак.

Уэс подошел к водительской двери, постоял, огляделся вокруг и забрался в автомобиль. Должна признаться, этот разговор меня удивил. Я так долго была «девочкой, у которой умер отец», что порой забывала о своей прежней жизни.

Машина завелась и медленно двинулась по аллее, потом красные огоньки замелькали уже на дороге. Сбоку на фургоне была нарисована черной краской куриная вилочковая кость, издалека похожая на китайский иероглиф, сулящий удачу. Я не отводила взгляда от рисунка, пока машина не скрылась за холмом.

Глава 3

Мне не спалось. Перед первым днем работы в библиотеке я чувствовала себя, как перед началом школьных занятий – вся на нервах. Я вообще мало сплю. До сих пор не могу понять, что случилось со мной в то роковое утро, когда папа пришел меня будить. Я тогда просто вырубилась.

С тех пор я боялась засыпать: казалось, что стоит хоть на секунду впасть в бессознательное состояние, как случится что-то ужасное. Я разрешала себе только дремать. А когда засыпала настолько крепко, чтобы видеть сны, мне снилось, что я бегу.

Папа любил бегать. Он приучал нас с Кэролайн к пробежкам чуть ли не с пеленок и даже брал с собой на ежегодный городской пятикилометровый марафон, в детскую группу. Помню свою первую гонку, лет в шесть. Слишком мелкая для своего возраста, я стояла позади других детей на линии старта, видя только чужие плечи и затылки, а Кэролайн, конечно же, пробилась в первые ряды. В свои десять, «почти одиннадцать», она считала ниже своего достоинства стоять с малышами.

Раздался выстрел стартового пистолета, и все ринулись вперед. Сотни пяток оглушительно затопали по асфальту. Меня словно несла какая-то мощная волна, ноги едва касались земли. Мимо, как в тумане, проплывали лица людей, стоящих вдоль дорожки, и я могла сосредоточить внимание только на хвостике бегущей передо мной девочки, схваченном голубой репсовой лентой. Какой-то здоровый мальчишка, пробегая мимо, больно толкнул меня в спину, а на втором круге закололо в боку, но вдруг я услышала папин голос:

– Держись, Мейси, ты умница!

К восьми годам я уже знала, что бегаю лучше всех. Быстро заметила, что на первом же круге обгоняю старших детей, чуть позже выиграла свои первые соревнования, а потом и все гонки, в которых участвовала. Когда я бежала по-настоящему, так что ветер свистел в ушах, то казалось, что стоит мне захотеть – и я наберу побольше воздуха, как следует оттолкнусь от земли и полечу.

К тому времени я бегала уже одна. Сестра потеряла интерес к этому виду спорта где-то в седьмом классе, когда ее стала больше интересовать не гонка на сто метров, а флирт с командой мальчиков после соревнований. Кэролайн по-прежнему любила бегать, но не видела в этом занятии никакого смысла, если никто не бежал вслед за ней. Так что мы с папой остались вдвоем. Ходили на тренировки, вставали чуть свет на пятикилометровые утренние пробежки и делились историями о растяжениях связок и ушибах колена, поглощая энергетические батончики. Нам было интересно друг с другом, бег объединял нас, и поэтому я думала, что не должна была бросать папу в то злосчастное утро.

То утро изменило все, в том числе и мое отношение к бегу. Стало неважно, за какое время я прохожу дистанцию, какие рекорды мечтала побить еще за день до случившегося. Я не могла простить себе, что в то утро бежала слишком медленно, и поэтому бросила занятия.

Можно было просто немного изменить свой привычный маршрут, пробегая один лишний квартал, чтобы не видеть злосчастного перекрестка Уиллоу и Маккинли, где все случилось, – точно так же, как я делала, когда садилась за руль. Другое дело – друзья по команде. Они старались поддерживать меня – на похоронах и позже, после трагедии, – и очень расстроились, когда тренер сказал, что я бросила занятия, но совсем уж обиделись, заметив, что я стараюсь не встречаться с ними даже в коридорах школы. Они не понимали, что их жалость, их сочувственные взгляды невольно напоминают мне о смерти папы.

Я замкнулась в себе, сузила круг общения, отгородилась от всех, кто жалел меня и искренне хотел помочь. По-другому я не могла. Я упаковала свои награды и спрятала их подальше. Та часть моей жизни ушла навсегда. Я отреклась от прошлого, которое когда-то было такой важной частью моей жизни.

Теперь я бегала только во сне. В этих тяжелых снах постоянно должно было случиться ужасное, или мне казалось, что я забыла что-то важное, а ноги становились ватными и не хотели слушаться. Разные сны, но один и тот же конец – финишная линия, которую я не могу пересечь, сколько бы ни пробежала.

– Ах да, – Бетани взглянула на меня сквозь очки в тонкой металлической оправе, – ты же сегодня приступаешь к работе.

Я стояла, прижимая к себе сумку и переживая по поводу ногтя, ставшего жертвой неравной борьбы с защелкой от ремня безопасности. Этим утром я потратила так много времени на сборы – долго гладила блузку, выпрямляла и укладывала волосы, дважды перекрашивала губы. И теперь вот все испортила – сломала ноготь, который приходится прятать в кулаке.

Бетани отодвинула свой стул и встала.

– Можешь сесть там, с краю, – сказала она и открыла для меня низенькую дверцу стойки, – только не на красный, там сидит Аманда, а дальше.

– Спасибо, – я выдвинула стул и опустилась на него, поставив сумку на пол.

Скрипнула входная дверь, и в библиотеку вошла Аманда – лучшая подруга Бетани и секретарь ученического совета, высокая блондинка с длинными волосами, которые она всегда заплетала в аккуратную косу, свисавшую до талии. Эта коса выглядела такой идеальной, что на собраниях, отвлекаясь от скучной повестки дня, я иногда задавалась вопросом: расплетает ли она ее на ночь? Или снимает, как пристегивающийся галстук?

– Здравствуй, Мейси, – прохладно приветствовала меня Аманда, усаживаясь на красный стул.

У нее была идеальная осанка – плечи расправлены, подбородок поднят. «Наверное, коса голову оттягивает», – подумала я.

– Я и забыла, что ты сегодня начинаешь.

– Угу, – промычала я, и обе уставились на меня так, что я просто почувствовала, как это «угу» висит между нами в воздухе.

– Да, – сказала я как можно более четко.

Если я только стремилась к совершенству, постоянно работая над собой, то эти девочки, казалось, достигли его безо всяких усилий. Бетани, зубрила с короткими рыжими волосами, которые она всегда заправляла за уши, и ровно подстриженными ногтями на маленьких веснушчатых руках, сидела рядом со мной на английском. Меня завораживал ее почерк – каждая буковка выписана так ясно и четко, словно напечатана на машинке. Бетани была тихой и собранной, в отличие от более общительной Аманды. Последняя говорила академически правильно – в детстве она жила в Париже, пока ее отец писал диссертацию в Сорбонне. На их идеально выглаженных блузках никогда не было ни единого пятнышка. Они никогда не пользовались сленгом и говорили исключительно на литературном английском языке. Короче, два Джейсона в женском обличье.

– Ну что же, – обратилась ко мне Аманда, поправляя воображаемую складочку на юбке, из-под которой торчали худые, бледные ноги, – этим летом у нас здесь достаточно спокойно. Но я надеюсь, что тебе не будет скучно.

Не зная, что на это ответить, я безразлично улыбнулась и отвернулась к стене. Аманда и Бетани начали приглушенными голосами обсуждать какую-то художественную выставку. Я посмотрела на часы. Пять минут десятого. Осталось пять часов пятьдесят пять минут.

К обеду я ответила всего лишь на один вопрос: где находится туалет. Похоже, это моя карма. Ну что ж, опыта в этом деле мне не занимать. Нельзя сказать, что у нас не было совсем никакой работы – то забастовал ксерокс, то какой-то читатель не мог найти нужный ему журнал, потом кто-то спросил насчет онлайн-энциклопедии, которой Джейсон, натаскивая меня, уделял особое внимание. Но даже если Аманда с Бетани помогали кому-то другому и посетитель подходил ко мне, одна из них подскакивала и говорила: «Я подойду к вам через секунду», – таким тоном, что всем становилось ясно: спрашивать у меня – пустая трата времени. Сначала я думала, что они просто дают мне время войти в работу. Потом поняла – они считают, что я здесь лишняя.

В полдень Аманда поставила на стойку табличку «Обеденный перерыв с 12.00 до 13.00» и достала из сумки пончик в герметичной упаковке. Бетани вытащила из ящика стола яблоко и батончик «гинкго билоба», и они синхронно поднялись со своих стульев.

– Мы пригласили бы тебя составить нам компанию, – сказала Аманда, – но мы будем готовиться к экзаменам, так что приходи через час, хорошо?

– Если хотите, могу остаться, а обедать уйду в час, чтобы здесь всегда кто-то был.

Обе уставились на меня так, словно я вызвалась объяснить им задачу по квантовой физике, попутно жонглируя кеглями.

– Нет, не стоит, обеденный перерыв – в двенадцать, – ответила Аманда.

Они скрылись в служебном помещении, а я взяла сумку и вышла на улицу. Сев на скамейку у фонтана, достала захваченный из дома бутерброд с арахисовым маслом и джемом, положила на колени и сделала несколько глубоких вдохов. Почему-то хотелось плакать. Я просидела в одиночестве почти целый час, потом выбросила бутерброд и вернулась в библиотеку. До конца перерыва оставалось пять минут, однако Бетани и Аманда уже сидели за стойкой, и создавалось впечатление, что я опоздала. Проходя на свое место, я чувствовала их неодобрительные взгляды.

Время тянулось медленно. В библиотеке было пусто и оглушительно тихо: гудела флуоресцентная лампа, скрипел стул Бетани, когда она меняла положение, постукивали клавиши электронного каталога за углом. Я привыкла к тишине, но эта, библиотечная, казалась какой-то стерильной и безжизненной. Лучше бы я помогала маме с документами или даже перекладывала крабовые биточки с противня на блюдо. Кажется, я приняла неправильное решение, но теперь уже поздно что-то менять. Едва дождавшись трех часов, я отодвинула стул, встала и впервые за последние два часа открыла рот, чтобы сказать:

– До завтра, девочки.

Аманда повернула голову, коса соскользнула с ее плеча. Она читала толстую книгу по истории Италии, облизывая палец всякий раз, когда нужно было перевернуть страницу. Я слышала, как она это делает.

– До свидания, – отозвалась она.

– Увидимся завтра, – натянуто улыбнулась Бетани.

Пересекая читальный зал и направляясь к выходу, я чувствовала их тяжелые взгляды, направленные мне в спину между лопаток. Толкнув стеклянную дверь, я погрузилась в благословенный шум внешнего мира – чей-то смех в парке через дорогу, шорох колес по асфальту, гул самолета высоко в небе. «Минус один день, – подумала я. – А впереди – целое лето».

– Ну, если бы мы занимались только тем, что любим, это не называлось бы работой, правда же? – сказала мама, протягивая мне салатницу.

– Наверное.

– Все наладится, – пообещала она с уверенностью человека, который понятия не имеет, о чем говорит. – Между прочим, это замечательный и полезный опыт.

Я отработала в библиотеке уже три дня, но ничего не наладилось. Я понимала, что делаю это ради Джейсона, но Бетани с Амандой, казалось, решили использовать свои высокие IQ ради достижения одной-единственной цели: полностью сломить мой дух. Я старалась писать Джейсону бодрые и обнадеживающие письма, чтобы он не понял, как я расстроена, но уже на второй день не удержалась и упомянула о том, как обращаются со мной эти девицы. Это произошло еще до публичного унижения, на этот раз со стороны Бетани. Когда угрюмый студент летней школы обратился ко мне с просьбой найти книгу Альбера Камю, Бетани прицепилась к тому, как я произношу имя этого писателя.

– Камю-ю, – протянула она, вытягивая губы в трубочку на французский манер.

– Камю-ю, – повторила я, сама не понимая, почему позволяю ей себя исправлять.

– Нет-нет, – она вскинула подбородок и указала пальцем на свои губы. – Вот так. Камю-ю.

Молча глядя на нее, я подумала, что, сколько бы раз я ни повторила, она найдет, к чему придраться. Ей бы и сам Камю не угодил.

– Спасибо, – зачем-то поблагодарила я, и Бетани обернулась к Аманде, которая ехидно улыбнулась и покачала головой.

– Пожалуйста, – отозвалась она, вертясь на своем дурацком стуле.

Неудивительно, что я обрадовалась, когда пришла домой, проверила почту и увидела письмо от Джейсона. Он знает, какие противные эти зазнайки, он меня понимает. Мне нужна всего лишь моральная поддержка. Однако стоило мне пробежать взглядом первые две строчки, как все надежды на понимание со стороны бойфренда испарились. Мне стало ясно, что ему плевать на мое самоуважение и эмоциональное состояние.

«Когда я прочел твое последнее письмо, – писал он, – мне показалось, что ты уделяешь недостаточно внимания работе. Ты написала целых два абзаца о библиотеке и не ответила ни на один мой вопрос. Пришел ли новый выпуск Ежемесячной научной антологии? Смогла ли ты зайти в общую базу данных с помощью моего пароля?» А в конце, после нескольких напоминаний о том, на что еще я должна обратить внимание, приписка: «Если у тебя возникают какие-то проблемы в общении с Бетани и Амандой, поговори с ними сама. На работе не должно быть места межличностным конфликтам».

Утешил, называется. Это походило не на ответ парня своей девушке, а на указания руководителя отдела провинившейся подчиненной. Зря я ждала от него сочувствия.

– Мейси?

Я отвлеклась от безрадостных мыслей и подняла глаза. Мама озабоченно смотрела на меня с другой стороны большого обеденного стола, ее вилка зависла над тарелкой. Даже оставшись вдвоем, мы всегда ужинали в столовой. Как и приготовление ужина, это была часть ежедневного ритуала. Мама готовила основное блюдо, я – салат или овощи, и мы зажигали свечи – для атмосферы. Садились за стол всегда ровно в шесть. После еды мама ставила тарелки в посудомойку, а я убирала остатки еды в холодильник и наводила порядок на столе. Когда нас было четверо, Кэролайн с папой никогда не помогали, только путались под ногами. А у нас с мамой все проходило организованно и аккуратно. Мы обе не выносили пятен на скатерти и крошек на столе.

– Да?

– У тебя все хорошо?

Когда мама задавала этот вопрос, мне всегда хотелось ответить на него честно. Я о многом хотела ей рассказать: например, как сильно скучаю по папе и как часто думаю о нем. Но я давно привыкла делать вид, что у меня все хорошо, и признать обратное было равносильно поражению. Как и во многом другом, я упустила свой шанс.

Я никогда не позволяла себе переживать потерю, просто перепрыгнула из состояния шока в притворно нормальное, пропустив все, что должно быть между ними, но сегодня мне хотелось от души разрыдаться, как Кэролайн. Мне хотелось сделать это еще в первые дни после похорон, когда дом был полон родственников и еды и все собирались вокруг кухонного стола, приходили и уходили, ели и вспоминали разные истории о папе. Мне надо было выйти к ним и поплакать, а не стоять в дверях, отрицательно качая головой, когда кто-то замечал меня и хотел уступить место.

А больше всего я хотела упасть в мамины объятия, прижаться к ней, как в детстве, спрятать лицо у нее на груди и выплакаться, но я не могла себе этого позволить. Я считала, что должна помогать ей, а не быть обузой, поэтому отталкивала маму, заставляя думать, что я выше этого, хотя нуждалась в ней больше, чем когда-либо.

Папа всегда был более эмоциональным, он жил страстями, заполнял собой все пространство, обнимал до хруста костей. Я всегда чувствовала его близость, даже находясь далеко от него. С мамой такого не было. Как и в случае с Джейсоном, я знала, что мама меня любит, но это выражалось в мелочах: похлопать по плечу, провести рукой по волосам, с первого взгляда понять, что я устала или голодна. А теперь так хотелось, чтобы меня обняли изо всех сил, прижали к себе, услышали биение моего сердца, хотя раньше я всегда вырывалась из медвежьих объятий отца. Вот уж не думала, что буду скучать по этому.

– Просто устала, отдохну – и все пройдет, – сказала я.

Мама понимающе улыбнулась и кивнула:

– Да, конечно.

Интересно, она тоже притворяется, что все хорошо, или действительно в это верит? Сложно сказать.

Покончив с ужином, я поднялась в свою комнату и с десятой попытки состряпала прочувствованное, но не слишком жалостное письмо Джейсону. Я ответила на все вопросы по работе и приложила по его просьбе экземпляр хваленой программы по переработке мусора, которую он хотел показать кому-то в лагере. И только после этого позволила себе перейти к личному. «Знаю, что все эти трагедии за информационной стойкой кажутся тебе глупыми, но я правда очень скучаю по тебе, мне одиноко и тяжело находиться там, где меня терпеть не могут. Буду безмерно счастлива, когда ты вернешься», – написала я.

Иногда бывает нужно каким-то образом облечь чувства в слова. Если я не могу дотронуться до его плеча или прижаться коленом, нужно возместить это словами. Я была так в этом уверена, что решилась зайти еще дальше, сделав приписку: «Люблю. Мейси», – и быстро нажала «Отправить», чтобы не передумать.

Закончив с письмом, я подошла к окну, открыла его и выбралась наружу. До этого прошел короткий летний дождь с грозой, крыша была мокрая и холодная. Я села на подоконник и поставила босые ноги на черепицу. Из окна моей комнаты открывался восхитительный вид на весь Уайлдфлауэр-Ридж, а вдалеке сияли огни торгового центра и возвышалась колокольня университета.

В нашем старом доме моя комната тоже была особенной, но совсем не из-за шикарного вида. Возле единственного окна, выходящего на дорогу, рос огромный дуб с раскидистыми ветвями, по которому можно было забраться в дом или покинуть его, минуя дверь и не привлекая внимания родителей. Этим часто пользовалась Кэролайн.

В подростковом возрасте моя старшая сестра будто с цепи сорвалась. Начиная с седьмого класса, когда она, по маминым словам, помешалась на мальчиках, родителям стало очень трудно держать ее в узде. Они перепробовали все: наказания, домашние аресты, запрет на пользование телефоном, лишение карманных денег, замки на шкафчике с баром, обнюхивание у дверей на предмет употребления алкоголя. После каждой выходки сестры за завтраком или во время ужина разражалась очередная драма с криками на весь дом, топаньем ногами и хлопаньем дверью.