Дикий барин в диком поле (сборник)

Слез с дерева. Поднял ножницы. Думаю, ну что ж – вот твоя последняя кадриль, Джон. А если повезёт, то и твоё, могильная упыриха, финальное танго.

– Вы испугались? – девушка спрашивает.

– Не знаю пока… – отвечаю честно. – Как сложится беседа.

– Не бойтесь, – говорит девушка из-за могилы, – я тут бываю нечасто, просто приезжаю к своим и ложусь рядом.

– Похвально, – отвечаю.

А что ещё тут скажешь-то?

– А вы тут часто бываете? – спрашивает девушка.

– Мы, нищие, – говорю, – обязаны следовать религиозному календарю. Бываю часто.

Специально про религию ввернул. Мол, знаем, что и как, если что.

– Здесь очень хорошо думается, – говорит девушка.

– Ещё бы, – эхом отзываюсь, – тут как в жизни: лежишь с одними, думаешь о других, а хорошо только тебе.

– Вы только охранникам не говорите, а то они почему-то возражают.

– Не представляю даже почему, – отвечаю, – не представляю!

– Меня зовут Оксана, – говорит замогильная моя.

– А меня… – тут я отчего-то замешкался. – Игорь Павлович.

Просто подумал, что «Джон» прозвучит в этой ситуации неискренне. Это как в очереди к дерматологу: меня – Оксана! – А меня – дон Эстебан Франсиско-и-Вега Коварубио, вице-король Перу!

– А фамилия Воскресенский, – добавил.

Тоже со смыслом. Редко что делаю в беспамятстве, кроме важных вещей биографического плана.

– Вам воду принести? Мне не трудно, – предлагает замогильная собеседница.

– Водички было бы неплохо, да, – шепчу, – водички. Для Игоря Павловича.

Ушла куда-то.

Я ещё ножницами пощёлкал, но сосредоточиться уже невозможно, понятно. И главное – муравьи же кругом страшенные, все ноги мне изгрызли. Как она-то тут, думаю, возлежала? Меж холмов-то горестных?

Не дождался.

На кладбище появились новые услуги: лифт, плакальщицы и услуги церемониймейстера.

Церемониймейстера можно выбрать из предложенного списка с фотокарточками. Мне все очень понравились. У каждого церемониймейстера свой слоган. Мне особо понравился «Горе надо пережить всем вместе».

Не забыть написать в завещании, чтобы меня, когда настанет пора, закатали в рулон целлофана и выкинули в канализацию в первое же полнолуние.

Про цирк и дядю

Дядя мой был одержим идеей дышать полной грудью ветром странствий и получать за это огромные, даже шальные деньги.

Именно от него я услышал чарующие термины «подъёмные» и «по аккредитиву».

Кем он только не работал, в каких только зарплатных ведомостях не значился! Трудовая книжка у дяди была толщиной с колхозный локоть. А паспорт, если его брали за уголок, морщинисто перегибался и свешивался к земле. Между страниц паспорта лежали соль, песок и фотографии довольно толстых женщин.

Когда мы узнали, что он устроился работать инженером у фокусника Кио, который второй месяц аншлагово гастролировал у нас в городе, то удивились не очень сильно.

Сильно мы удивились, когда дядю в составе проверенной цирковой труппы взяли в зарубежную поездку. Вот лично я на месте пограничника, увидевшего в окошке паспортного контроля лицо дяди, нажал бы ногами несколько тревожных кнопок одновременно. А руками попытался бы не выпускать обратно просунувшееся в паспортное окошко дядюшкино лицо. Наверняка я бы при этом ещё рычал: «Врёшь, не уйдёшь, не доводи до греха» и тому подобное.

Такая была у дяди особенная физиономия. Она как бы просила заиндевевший конвой немедленно открыть огонь на поражение. Очень опасное лицо было у дяди.

Пошли мы с ним один раз в зоопарк. Дядя тогда только вернулся с плавучей рыбозаготовительной фабрики в Тихом океане и радовался открывшейся возможности ходить по земле. Я смотрел на размножение обезьянок и остро сопереживал процедуре, а остальные зоопарковые посетители, позабыв про приматов и мороженое, смотрели на моего дядю.

А ему это всё было безразлично. Себе цену он знал, держал себя весомо, носил нейлоновые рубашки с пышными бакенбардами и умел нравиться продавщицам. Большего ему и не надо было. Он практический был человек, материалистического направления. Романтика без подъёмных казалась ему глупостью.

Так вот, во время поездки в Венгрию дяде поручили наблюдать за семьёй злобных маленьких людей (их раньше называли лилипутами).

Семья пьющих лилипутов мне очень понравилась. Семьей я их называю из-за невозможности подобрать другое определение. Стая – грубо, банда – некорректно. Семья.

Лилипуты группой жили в одном гостиничном номере. Так за ними было удобнее следить администрации. На ночь лилипутов запирали на ключ.

Гостиница «Волга» была постоянно переполнена командировочными. А командировочный – лёгкая добыча для сотрудников гостиницы и уж тем более для участников цирковых иллюзий.

Во-первых, по вечерам командировочные редко бывали трезвыми и тосковали. Повальная игра в карты, поиск телесных развлечений по этажам, алкоголизм и драки. Лилипуты активно пользовались этой питательной гостиничной средой. Работая у Кио, они прекрасно играли в карты, практикуя отлаженный командный стиль. Это когда один умело тасует, второй умело кидает маячки, третий может отвлекать внимание, а четвёртый стоит на стрёме. С таким подходом лилипуты могли бы выигрывать в шахматы у Карпова и Полугаевского. Но в шахматы, конечно, не так интересно: много рутинного, затратного по времени, и потом, попробуйте спрятать на себе третьего ферзя, а затем ловко ввести его в игру, сдувая табачные крошки с доски, – это хлопотно. В карты им было интересней, веселей и выгодней.

Во-вторых, лилипуты были драчливы, отважны и умелы. В тесноте и темноте гостиничных коридоров за лилипутами было огромное тактическое преимущество. Все уязвимые участки командировочных тел были в прямой лилипутской досягаемости. А болевые точки лилипутов – ты их попробуй разглядеть сначала, таёжный богатырь! Когда вокруг тебя только чьи-то глаза блестят в темноте на уровне солнечного сплетения…

Так что хоть и запирали артистов оригинального жанра на ключ, всё равно гостиница была в их полном распоряжении. Угрюмые гномы тащили в свою пещеру трофеи, полученные от зазевавшихся и ослабленных. Добычу сбрасывали с третьего этажа в кусты сирени, в которых таились их подельники – ночные водочные таксисты. Обратно в номер захватчики затягивали на верёвках оригинальных согласных женщин и спиртные напитки.

Я отчего так подробно про эту свистопляску знаю? Бабушка моя после отставки работала в этой гостинице директором. А я же постоянно был при ней, набираясь опыта. Бабушка прозорливо подмечала мои наклонности и направляла их в нужное ей русло. Ей хотелось быть основательницей финансовой династии.

Старший лилипут (Афанасий Сергеевич) подарил мне с разгона при первой встрече нож, а его коллега (Михаил Павлович) научил меня этот нож метать в цель. Некоторое время соседи по нашей коммунальной квартире были парализованы моими яркими выступлениями в общем коридоре. Метал я этот нож в самые неожиданные моменты и в любые подходящие цели. Когда тебе шесть лет и у тебя есть нож, подаренный лилипутами, весь мир в твоих ладонях. Соседи долгое время, даже после того, как нож у меня обманом отобрала мама, многозначительно кашляли, топали ногами и стучались в дверь при выходе из своих комнатушек. Случай с бабой Аней многих насторожил навечно.

Дядя с лилипутами очень подружился, а лилипуты приняли дядю в свою разнузданную компанию. На озере Балатон семья лилипутов и принятый дядя пошли купаться, предварительно вкусив купленного в аптеке вкусного и полезного спирта.

Далее начинается легенда, за достоверность которой я ручательства не даю.

Организм пьяных лилипутов на жаре ведёт себя весьма произвольно. Чуть более трезвый дядя, распушив бакенбарды, сначала гонялся за ними по пляжу, предотвращая лилипутские бесчинства на чужбине. Туристы из братских стран социализма громко смеялись, наблюдая такое весёлое и, что важно, бесплатное представление замечательных клоунов советского цирка.

Потом лилипуты кинулись в балатонские пучины, и дяде показалось, что вот, лилипуты сейчас все утонут, а ему из-за этого не дадут премию. А возможно, отберут чеки Внешторга.

Дядя (а он был человеком редкого атлетизма) стал спасать обречённых коллег. Он выхватывал из воды одного лилипута и отшвыривал его на мелководье, потом настигал второго и отправлял его вслед за первым, краем глаза примечая бурунный след на воде от третьего. Пока шла погоня за третьим, первый и второй лилипуты снова кидались в опасные глубины.

В конце концов на зрелище жонглирующего лилипутами пьяного инженера приехала венгерская полиция. Потому как братские туристы смеяться перестали, а стали противно орать. И случилась драка, в которой дядя почти победил, но очнулся в общей камере с мокрыми крошечными друзьями на руках.

Он так и вышел к приехавшим за ними администратору цирка и куратору из униформистов. Как Богородица вышел, неся в охапке обмякших любимцев.

Лилипутов из-за их незаменимости в зарабатывании Госцирком валюты оставили на работе, а дядю из шоу-бизнеса безжалостно выкинули. Тогда-то он с расстройства и женился на моей тётке-модели.

Тётка моя работала самой настоящей модной моделью, изящно рекламируя мохеровые шапки в глянцевых изданиях «Работница» и «Вяжем сами». Её с дядей внучки сейчас живут у меня, будоража наш мирный посёлок своими проявлениями пробуждающейся женственности.

Роддом

Одной из моих любимых римских богинь всегда была Генита Мана. Она отвечала за рождение всего смертного. Как только у римлянина в доме рождалось что-то такое смертное, допустим, ребёнок какой-то, то римлянин хватал подвернувшуюся собаку и спешил к храму Гениты Маны. Приносить собаку в жертву и молить, чтобы «никто из домочадцев не стал добрым».

Сейчас у роддомов папаш много, видно по ним, что страдали они крепко и пришли засвидетельствовать свои муки перед другими папашами-страдальцами.

Помню, родился у меня очередной наследник мужеска пола. Услышав весть, захлопнул я потрёпанные от доброупотребления святцы, остановившись пальцем на имени Вавилония Каппадокийского, святителя герульских вождеств.

Вавилоний Джонович, подумал, имя кассовое, может прокормить семью из пяти человек только появлением на афишах. Так и назову! Пока я ещё крепок, отобьюсь от благодарного дитяти самостоятельно, а потом государство вступится, не даст забить меня до смерти Вавилонию, да брату его Хрисанфу, да ещё брату Карментину, да брату Гермогену и сестре их Эстебании Джоновне.

Приняв решение, выпил с друзьями, которые привычно слетелись на пиршество по случаю. После пиршества пошли толпой к роддому. Я уже трезветь начал, думаю, эх, стыдно как. Родился малютка Вавилоний утром, а сейчас уже вечер, матушка его будет на меня серчать и ругать за чёрствость.

Трусливо купил цветы по дороге. Потом ещё купил цветов, не помешают, думаю. Она ж мастер спорта.

Пришли, сталбыть, а кругом жара несусветная. Июль. Б-чу плохо стало, мы его чуть не потеряли в асфальтовом мареве. Федюнин взял Б-ча на закорки, и мы встали под окнами родильных чертогов живописной группой «Буцефал выносит больного дизентерией Александра с поля боя». Я с букетом, Федюнин с Б-чем. Вставай рядом и фотографируйся.

Б-ч, привстав на федюнинских плечах, стал тонко кричать, перевирая имя:

– Катерина! Мы пришли! Выглядывай в окно!

Мать Вавилония выглянула, увидела нашу композицию и от окна отошла.

– За кипятком, – сказал я негромко в букет, – за кипяточком, друзья мои, она пошла. Там для таких, как я, постоянно кипяток держат. Чан бурлящий. Кеша, отойди с Б-чем подальше, я сам приму муку кипятковую, а вы потом подойдёте, окажете мне помощь первую…

На душе продолжало быть стыдно, горько и страшно.

Тут подходит ещё один папаша. С кульком ягод. Кулёк из газеты, ягоды дали сок, и падает этот кровавый сок в пыль, скатываясь в кровавые шарики. Праздник.

– Таня! Таня, глядь, Таня! – на одной ноте орёт папаша. Сам в майке, в трениках, на ногах какие-то тапочки с ромашками пластмассовыми.

Выглядывает его зазноба.

– Ты где был? – спрашивает взволнованно. – Я тут пятый день тебя жду!

– Таня, я принёс тебе ягод… – сосед торжественно говорит. – Ягод, Таня…

Таня видит. Его, ягоды, меня, Кешу с Б-чем. Б-ч даже рот закрыл, так Таня на нас посмотрела. Да и Кеша поджался. Втянул свои лишние пять кэгэ внутрь тела.

– Я, Таня, принёс тебе ягод и соскучился очень… – сосед не унимается, паузу держать совсем не умеет, не дожидается отзвука от зрителя, ломит напрямую. – И вот что… Ты там ешь, да? А что? Ясно, погоди… Я чего зашёл-то? У тебя, к примеру, нет рублей триста?..

Я успел отскочить метров на двадцать одним прыжком, отбросив букеты, что тебе чирлидерша со стажем. Б-ч спрыгнул с Федюнина очень ловко и тоже как-то укрылся, а вот Кеша сплоховал. Часть цветочного горшка по нему попала, рикошет какой-то.

Римляне были практичнее.

Деньги

На моём загородном холме наш могучий лев Иудеи Б-ч признался, что его душит линия горизонта, которая тут повсюду.

У нас есть иные версии насчёт того, что именно душит Б-ча.

Из озорства недавно мы под разными надуманными предлогами убежали из питательного заведения открытого типа, в котором весело отдыхали. И, что называется, притаились хохочущими гиенами в зарослях, ожидая оплаты Б-чем счёта. Стали злорадно наблюдать, надеясь увидеть горе на лице друга.

Я лично особых иллюзий не питал. Потому как прекрасно помню золотую осень 1988 года. Меня выгнала из съёмной квартирки злая домовладелица, и я нашёл себе временное пристанище в нашем уютном общежитии.

Именно тогда я впервые увидел молодого юриста Б-ча. Он был прекрасен, хотя уже тогда его ежечасное служение богине Экономии начало сказываться. Например, Б-ч редко надевал свои собственные ботинки. Особенно в дождливую погоду. А я ещё удивлялся первое время, отчего Б-ч спросил у меня про размер моей ноги и сверкнул в полумраке комнаты огненным взором, выяснив, что сорок первый.

Конечно, с добротным сорок третьим очень трудно влазить в боты сорок первого и бегать по лужам из корпуса в корпус. Но ничего! Практика показала, что вполне себе можно. Главное, как мне кажется, в этом деле заносить ногу при ходьбе не прямо, а несколько колесом вбок, тогда ступня соприкасается с землёй не болезненно сжатым носком, а ребром, что не так больно. И колени надо немного подогнуть, так тоже легче получается. Плюс руки без дела не дремлют – тут стеночка, тут колонна, знай себе отталкивайся. И таким вот одомашненным павианчиком давай-давай! Давай-давай!..

Одно из самых тёплых моих воспоминаний. Помню даже, специально подбросил Б-чу лакированные в 1957 году ботинки тридцать девятого размера (выпросил для такого случая у режиссёра Муромцева). Стиль хождения приятеля претерпел значительные изменения и обогатился звуковым сопровождением. «Длять» – как-то так всхлипывал Б-ч при каждом шаге.

Ещё у Б-ча был ритуал проглаживания денег утюгом. Немногие могут похвастаться тем, что видели его наяву. Я могу похвастаться. Получив стипендию, Б-ч немедленно шёл в общежитие. Немедленно, где бы стипендия его ни застигла. Роспись в ведомости, мгновенное шуршание коброй, и Б-ча уже нет. Он уже у себя в нумере, проворачивает ключ двумя руками в скважине (да, вот такой ключ), набрасывает цепочку и включает, трясясь от предвкушения, утюг.

Потом, не мигая и не сглатывая, чёткими движениями самурая Б-ч доставал свои 40 руб. и немедленно, одним взмахом рук, похожих на голубиные крылья, распределял их по достоинству и степени ветхости. Самые ветхие бумажки Б-ч слегка смачивал водой, заворачивал в промокашку и гладил именно через промокашку. Прочие трёшки и пятёрки гладил просто так, но нежно и с двух сторон. «Денюшки» получались хрустящими и несколько выгнутыми, похожими на старательных новобранцев на плацу.

Как Суворов, Б-ч берёг солдатиков своих, не разбрасывался ими, о нет! Он раскладывал их по отделениям в специальном портмоне из кожи томительно шоколадного цвета. По общаге ходили слухи насчёт происхождения этого портмоне, самого жуткого свойства. Я лично отстаивал версию криминального следа с дореволюционных времён.

– Посмотри на свои деньги! – говаривал мне Б-ч, размачивая подобранный где-то сухарик в чае. – Ты хранишь их как попало, они у тебя неопрятные и неприятные. Запихнуты какими-то комками по карманам. Ты относишься к ним как к мусору и подсознательно хочешь от них избавиться, поэтому и траты у тебя дикие, и совесть потом мучает. А у меня всё иначе… Мне мои даже доставать совестно, настолько им у меня хорошо! Поэтому у меня всегда будут деньги, а у тебя никогда их не будет, как мне это ни горько тебе сообщать…

Однако на Б-ча всё же сходили порой затмения по финансовой части. Однажды он начал ухаживание за какой-то девушкой и в диком кутёжном загуле, ошалев от гормональных перспектив, пригласил на свой день рождения и девушку, и её подругу, и меня, и ещё биолога Соломатина.

Украшением стола стала трёхлитровая банка с повидлом и четыре бутылки водки. Нам с Соломатиным очень понравилась лаконичность сервировки, её суховатая графичность и законченность. Оформление застолья не оставляло никакого выбора. Вот шпроты на столе – они двусмысленны, от них может веять даже отказом. Или виноград какой-нибудь… Что от него ждать хорошего? Легкомысленность одна. А тут всё ясно – водка, повидло, раздевайтесь. И вообще… Хлеб был, сыра немного, пять толстеньких кусков розовой с серинкой колбасы, пряники мятные. Сахарный песок в банке из-под кофе. Что ещё нужно для оргии, господи ты боже мой?!

Выпили вкусной и питательной водки (девам Б-ч посоветовал не закусывать колбасой, а больше налегать на повидло), съели колбасу, помолчали. Потом Б-ч сбегал за гитарой. Потом выпили ещё, и девы начали петь (повидло не очень помогло в закусочном смысле). Потом что-то там ещё такое приключилось. Что-то там девы орали недовольные, требовали дверь открыть. А им в ответ как-то игриво напоминали про сожранное…

Короче, когда свет у меня снова включился, биолог Соломатин спал, обиженно придерживая руками лицо, а Б-ч плакал, упершись головой в оконную раму. «Не рано ли я проснулся? – спросил я сам себя. – Не увижу ли я теперь чего ещё пострашнее?!» Над моей головой качалась голая лампочка, олицетворяя собой веселье и посильную эротику.

– Прекрасно! Прекрасно! – прошептал я и отплыл к новым берегам.

Оплаты счёта Б-чем мы прождали, сырея в кустах, ровно час с четвертью. Всё это время Б-ч ждал нас, счастливо глядя по сторонам. Вокруг него ходили официанты. Смахивали перед его носом пыль и крошки. Двигали столы. Б-ч был благостен и мил. Так он мог просидеть ещё сутки. Всё с той же детской трогательностью во взоре.

Только представьте: луна, ресторанная веранда, мохнатые звёзды, шелест прибоя – и все так же улыбающийся Б-ч блестит серебром. И дышит сквозь зубы.

И цикады.

Окурки

Очень, очень давно, на робкой заре плейстоцена, работал я в нашем градоначальстве по особым поручениям.

В сбитой набекрень треуголке с плюмажем бдительно следил за тем, чтобы мирным нашим обывателям нигде не чинился ущерб.

Входил в дома к вдовам с букетом трогательных незабудок, утешал дрожащих на морозе сирот, сноровисто засучив рукава, перевешивал у вороватых лавочников колониальный товар для инвалидов, раздавал на улицах, добро улыбаясь, кашу из полевой кухни, крестил и отпевал, пресекал злонравие и возвеличивал добродетель.

Ввёл в обиход нашего уезда манеру танцевать мазурку «по-варшавски», громко топая при каждом чётном такте и подпрыгивая весьма искусно. Читал по радио «Книгу пророка Иезекииля» по ролям.

Неудивительно, что был я тогда очень честным. Времени на злоупотребления не хватало катастрофически. Да и конкуренция была по этой части очень сильная. Пальто своё зелёное с лисьим воротником и одинокой медалью постоянно на руках держал. До того коллег знал, что, поздоровавшись, украдкой пересчитывал потом пальцы на собственных руках. Но не всегда помогало – поэтому десятипальцевым методом печати не овладею теперь никогда.

И вот вызывает меня, столпа честности, градоначальник на совещание, посвященное очередному готовящемуся акту милосердия. Колодников решили всех перетопить на день города или переименование какое долгожданное – я сейчас уже и не вспомню. Помню, что ничто не предвещало беды.

– Послушай! – вымолвило мне с тронной вершины державное лицо. – Послушай! Знаю тебя как справного исполнителя нашего добросердечия. Но вот за одним ты не уследил, красавчик… – Державное лицо замолчало, дав мне возможность кинуться на колени с целью целования кормящих меня дланей. – Да, не уследил… – продолжил градоначальник, успокаивающе гладя мои сотрясающиеся от рыданий плечи. – Посмотри внимательно на дерзких водителей нашего очаровательного города, гордо и просвещенно стоящего на могучей русской реке. Сии водители, находясь в неприличном изумлении, выбрасывают окурки из окошек своих автомобилей и тем самым сильно меня огорчают. Я перестал из-за этого спать. Ты должен начать с этим борьбу, и борьбу самого решительного свойства. Жизнь заставляет нас быть беспощадными, сынок.

И палец владыки упёрся в потолок.

– Создадим комиссию? – с надеждой спросил я, утирая слёзы полой градоначальниковой мантии.

Я очень хотел создать хоть какую-то комиссию. Или даже консультативный совет. И быть там председателем. Помимо чисто эстетической прелести, создание комиссии отдаляло от меня весёлую перспективу погони за водителями-окурошниками по кривым переулкам и буеракам. Сами посудите: одно дело – торжественно вести заседание в мраморной зале под опахалами экспертов, отпивая из бокала «Вдову Клико», и совсем другое – топать тяжёлыми сапожищами за «жигулями», натужно свистя в казённый свисток.

– Обязательно, обязательно создадим! – растроганно вымолвило их сиятельство. – Во благовременье, благословясь, сформируем и некую программу. Но покамест иди в ночной патруль, дерзай, и преуспеешь! Препоручаю тебе надежды наши…

Гербовой орёл на стене простёр надо мной крыла. Ударил городской пожарный колокол. На стене чья-то неведомая рука кровью начертала: «Не курить! Не сорить! Штраф 100 рублей!»

Я на коленях выполз из чертогов.

Взгляд мой был пронзительно ясен.

Краевед Краснов

Взмыленный вестовой донёс сегодня поутру, что пропал краевед Краснов, проклятие всех местных археологов.

Прочтя депешу, перепрыгивая через ступеньки, вбежал я в библиотеку свою и, воя от радости, катался по полу долгое время. Трудно поверить в такое вот счастье.

Конечно, я не хочу, чтобы краеведа Краснова нашли мёртвым в вороньем овраге, на сундуке с сокровищами Степана Разина, поискам которого он посвятил лучшие пятьдесят восемь лет своей жизни. Хотя, признаюсь, неоднократно мечтал именно о такой развязке. На периферии этой фантазии маячили ещё волки-людоеды и жаба-душительница. И огнедышащий зверь саламандер, исходящий ядовитым потом при виде жертвы.

Я не хочу печального.

Я хочу, чтобы краеведа Краснова нашли живым и здоровым. Но без памяти. В пяти тысячах километров отсюда. Или в семи тысячах. Так надёжнее, если в семи. Но и такие расстояния не гарантируют счастья. Краевед Краснов может преодолеть пешком и гораздо большие расстояния.

А ещё его иногда подсаживают попутные машины. Он вообще очень обаятельный человек. И собирает свою кровавую жатву не со зла.

Водители машин, подсадившие себе в кабину (а значит, и в подсознание) краеведа Краснова, обычно умирают от мозговой горячки примерно через неделю. Я знаю – я веду посильный учёт. Был один случай, когда водитель прожил месяц. Но очень мучился. Этого водителя отвели в лес, и там он попросил, чтобы его разодрали посредством двух берёз, так он хотел прекратить поскорее свои муки.

Только восемь заволжских святых старцев (я в их достойном числе) могут сносить общение с этим локальным феноменом-инферно около получаса без особых последствий для здоровья. Но для этого мы должны стоять в магическом восьмиугольнике, держась за руки и заткнув уши размягчённым воском от афонской свечи. Желательно, чтобы у каждого был чёрный плат с вытканными на нём василисками. Платом сим следует бережно обматывать голову поверх фольги. При соблюдении этих мер можно продержаться даже минут сорок, ответствуя на пытливые вопросы самородка. Но потом придётся, конечно, худо. Ладно, если только часть тела парализует и рвать желчью будет неделю-другую.

Краевед Краснов был первым случаем одомашнивания сельской интеллигенции. Сам-то он долгое время был пастухом в колхозе им. Серафимы Губкиной. И ничто в поведении будущего краеведа не предвещало беды. Пьянство и блуд, безделие и воровство были основными занятиями сего злого кудесника в молодости. Так, в принципе, жили все колхозники-мальчики. И это нормально.

Но потом в колхозных окрестностях нашли некий археологический памятник ямной культуры, и беда постучалась в двери. Краснов за два археологических сезона превратился из душки-пропойцы, которые тысячами трутся у каждого археологического лагеря, в демона.