Сумрачная душа

Наталья Александрова

Сумрачная душа

© Н. Александрова, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Первый раз этот город упомянут за пятнадцать веков до начала новой эры, за пятнадцать веков до того, как вблизи от него, в Вифлееме, в семье бедного плотника родился младенец, которому суждено было перевернуть мир. За пятнадцать веков до того, как пастухи и волхвы из далеких стран пошли вслед за звездой, чтобы поклониться этому младенцу, безымянный каменотес великого фараона Тутмоса высек на каменной скрижали:

В день тридцатый от начала похода Фараон, Сын Неба, владыка обоих Египтов, своей могучей дланью сокрушил врагов и покорил под свою руку город Яффо.

Здесь побывали египтяне и греки, филистимляне и римляне, финикийцы и персы – и каждый из народов оставил на этой земле свой след. Десятки раз завоеватели разрушали город – но он возникал снова, на том же самом месте, возрождаясь, как феникс из пепла. Существует легенда, что именно здесь патриарх Ной построил свой ковчег, в котором спас от Великого потопа всех живых существ, обитающих в мире, – «всякой твари по паре». И название свое город Яффо получил по имени одного из сыновей Ноя – Яфета, который после потопа заложил на этом месте свой город. Около этих берегов пророк Иона был проглочен китом. Именно здесь, в Яффо, находился в заточении святой Петр. А еще существует легенда, что неподалеку от этих мест была прикована к скале прекрасная Андромеда, спасенная Персеем.

В седьмом веке Яффо был захвачен арабами, в одиннадцатом здесь высадились закованные в броню крестоносцы. Сюда приплывали генуэзские корабли с христианскими воинами и паломниками, поэтому в тринадцатом веке султан Бейбарс разрушил порт, чтобы прекратить нашествия крестоносцев…

Теперь Яффо слился со своим молодым соседом Тель-Авивом в один город, утратив свое значение как порт. Сейчас это район богемы, район художников и артистов. На его узких улочках разместилось множество театров и художественных мастерских, туристских лавочек и небольших ресторанов.

А стоит немного отойти от моря, углубиться в лабиринт узких кривых улочек – и вы окажетесь в районе, где расположился старый блошиный рынок – Шук Пишпишим.

Это не рынок в европейском понимании, а город в городе, расползшийся по дюжине улочек и переулков, переполненный крикливой разноязыкой толпой, пропахший пряностями и сандаловым деревом, кофе и корицей, оливковым маслом и куркумой, острой восточной кухней и старинными коврами.

Сюда эмигранты из разных концов планеты привезли семейные реликвии и ничего не стоящие безделушки и выложили их на прилавки бесчисленных лавчонок, чтобы продать таким же многочисленным, разноязыким и шумным туристам.

– Ну и ну! – протянула Нинель. – В жизни не видала столько старья! Барахло какое-то на улицу выставили и радуются!

– Что б ты понимала! – тут же вступила Натэлла. – Это не старье, а антиквариат! Люди за это большие деньги платят!

– За это? – Нинель сморщила нос. – Быть того не может, чтобы за такую ерунду, на помойке выкопанную, большие деньги платили! Или у них от жары совсем крыша съехала!

Дамы разговаривали громко, стараясь перекричать ровный гул блошиного рынка, куда направились сегодня с утра с целью ознакомления. Они чудно погуляли по берегу моря, в парке Яффо полюбовались на розовогрудых горлинок и удода с хохолком, пообедали в маленьком ресторанчике на площади под часами, после чего неугомонная Натэлла потащила всех на блошиный рынок.

«Наверное, со стороны мы четверо смотримся очень забавно, – мимоходом подумала Марина, – хотя за этими двумя грациями нас с Ларисой и не видно…»

Тех двоих было много. Натэлла, коротко стриженная брюнетка, смуглая и крепко сбитая, всегда в чем-то открытом и ярком, громкоголосая и энергичная, а с ней – Нинель, подруга, обретенная здесь же, на отдыхе. Та была рыжая, белокожая и веснушчатая.

Натэлла предпочитала одежду красных цветов, от малинового до огненно-алого, сегодня на ней было платье с вырезом на спине, цвета революционной гвоздики.

Нинель, наоборот, белокожая и рыхлая, обгорает мгновенно, никакие кремы не помогают, поэтому от солнца закрывается, на ней ажурная белая шаль с кистями и соломенная шляпа с розовой лентой.

Натэлла жары не боится, бестрепетно подставляет солнцу и без того смуглую кожу.

– Это не солнце! – заявила она в первый же день по приезде, когда вся группа, слегка обалдев от синего теплого моря, яркого света и горячего песка, осторожно располагалась под полосатыми зонтиками. – Вот на Гоа было солнце! И здесь солнце в июле! А сейчас у них осень, вон, даже детей маленьких голышом водят…

После слякотного, темного и унылого петербургского ноября, после неба, вечно затянутого свинцовыми тучами, то, что они видели вокруг, язык не поворачивался назвать осенью.

Две недели промелькнули незаметно, группа ездила на экскурсии, а свободное время каждый старался проводить, как ему хочется. Неугомонная Натэлла заставляла всех осматривать достопримечательности. Сегодня Марине не хотелось никуда идти. Ей хотелось сидеть под ярким полосатым тентом, опустив ноги в горячий песок, потягивая ледяную воду с лимоном, и глядеть на море.

На море никогда не бывает скучно. Волны набегают друг за другом, и каждая волна не похожа на предыдущие, как не похожи друг на друга два разных человека. Можно подойти к воде и поиграть с волнами в догонялки. Можно стоять по колено в теплой воде и рассматривать стайки мелких рыбешек, что шныряют мимо. Можно свободно плыть в упругой соленой воде, можно качаться на волнах, можно нырять… На теплом море можно делать все, что хочется, и никто не станет проявлять к тебе лишний интерес. На море не будешь выглядеть одинокой и неприкаянной, море всех приголубит и обласкает.

В первый раз в жизни Марина поехала отдыхать одна, потому что… потому что вспоминать о том, что случилось, ей сейчас совершенно не хотелось. «А придется!..» – вспомнила она фразу из известного анекдота и горько усмехнулась. И Лариса тут же почувствовала ее настроение, тихонько сжала руку повыше локтя и улыбнулась одними глазами – не горюй, мол, все наладится.

Оказалось, что в их туристической группе полно таких, как она, одиноких женщин, которые, кстати сказать, совершенно не считали себя одинокими. Одна Натэлла чего стоит – не женщина, а настоящая пожарная команда!

Молодой парень арабского вида, весь в черном, несмотря на жару, проскочил мимо, держа над головой маленький круглый столик черного дерева. На столешнице, выгоревшей и облупившейся, просматривался все же тщательно выписанный букет ирисов.

Эти улочки были заполнены самой разной старинной мебелью. Столы и столики, темного, светлого дерева, ореховые и палисандровые, крашеные и лакированные, кресла-качалки с облезлыми спинками, комоды с позеленевшими бронзовыми ручками и давно не выдвигающимися ящиками, сундуки, инкрустированные разными сортами дерева и перламутром, шкафчики и тумбочки немыслимых фасонов и даже древний умывальник на кривых ножках, с ящиками, когда-то расписанными цветами, и потрескавшейся фаянсовой раковиной.

– Смотри! – засмеялась Лариса. – «Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой…» Совершеннейший Мойдодыр! У меня в детстве книжка была, там как раз такой нарисован…

Седой горбоносый араб, уловив ее интерес, тут же вынес на улицу большой фаянсовый кувшин, расписанный такими же цветами, как умывальник.

– Красивый… – протянула Лариса мечтательно, – даже в этих трещинах есть что-то… Набрать на даче охапку простых цветов и поставить где-нибудь в беседке…

– Бери! – предложила Марина. – Если поторговаться, он недорого отдаст! Говорили же нам в гостинице, что тут все можно за десять шекелей купить!

– Ты серьезно? – рассмеялась Лариса. – Да этот кувшин ни в какой чемодан не влезет, придется к самолету на веревочке привязывать или транспортный борт нанимать…

После мебели пошли зеркала – огромные, в деревянных или бронзовых рамах, и совсем крошечные, с серебряными ручками, в которых виден один лишь глаз. Затем попалась пара настоящих магазинов с антиквариатом – фаянсовые напольные вазы, люстры, два китайских фарфоровых подсвечника в виде слонов. Хозяин был вальяжен и толст, на их четверку он даже не взглянул – понял, что не его клиенты.

А потом пошло что-то и вовсе несуразное.

На асфальте перед магазинчиком был выставлен деревянный индеец с трубкой и томагавком. Индеец был в натуральную величину и ярко раскрашен. Далее за индейцем шел американский шериф с огромным револьвером и серебряной звездой, потом две собаки непонятной породы, зебра, кудрявый мальчик в коротких штанишках с толстыми розовыми щеками, а в глубине магазина, на самой верхотуре, стояла деревянная статуя Мэрилин Монро в белом развевающемся платье, как в знаменитом кадре из фильма.

– Это-то откуда тут взялось? – громко удивилась Натэлла. – Какой китч!

– Не скажи. – Нинель оживилась, такое ей как раз нравилось.

Они надолго застряли у деревяшек, так что Марина с Ларисой решили считать себя свободными от их компании и свернули в один из боковых переулков.

Там продавалась всякая всячина. Медные кувшины с длинными носиками выстроились по росту, почерневшие от времени бронзовые лампы и подсвечники стояли прямо на земле, внутри магазина на стеллаже теснились шкатулочки из ракушек, джезвы гроздьями висели на гвоздиках – от огромной, в которой можно было сварить литр кофе, до крошечной, чуть больше наперстка.

Отдельный шкафчик был заполнен маленькими стеклянными колбочками и пузырьками, рядом притулились старинные аптекарские весы. Марина задержалась возле посуды – разномастные фарфоровые чашечки, позолоченные внутри, а снаружи на каждой своя тщательно выписанная миниатюра.

Лариса в это время вдохновляла себя на поступок.

У входа в лавку стояла большая медная чаша, заполненная мелочами. Чаша раньше, наверное, служила курительницей, а теперь ее приспособили под хранение мелкого товара. Там лежали погнутые и почерневшие серебряные ложки, какие-то фитюльки непонятного назначения, металлические пуговицы с гербами неизвестных стран, затупившиеся ножницы. Поблескивали гребешки, усыпанные разноцветными стразами, цепочки, бронзовые обереги на кожаных шнурках и бесчисленные кольца. Металлические и деревянные, из цельного нефрита, из кожи, из слоновой кости и даже сплетенные из волос.

Лариса глубоко вздохнула и отважно принялась рыться во всем этом хламе.

– Да зачем тебе это? – Марина брезгливо поморщилась. – Еще уколешься и подхватишь какую-нибудь заразу.

– Хочу выбрать что-нибудь забавное на память… Примета такая, ты же знаешь, чтобы еще раз сюда вернуться… – пропыхтела Лариса откуда-то снизу.

Марина пожала плечами и отошла. Примета так примета. Нужно взять какую-нибудь ерунду и идти отсюда скорее. От шума, от крикливых хозяев магазинчиков, от суеты и от яркого солнца перед глазами стояла розовая пелена.

В том самом шкафчике с аптечными склянками она увидела флакон темно-синего непрозрачного стекла с притертой пробкой. Марина осторожно взяла флакон в руки и стряхнула пыль. Пробка открылась с трудом. Марина поднесла флакон к носу, ожидая почувствовать запах тления или просто ничего, одну пыль.

Аромат был еле уловим, она не смогла бы его описать. Ноздри ее затрепетали, и в голове неожиданно прояснилось. Пелена с глаз спала, все предметы стали видны четко, как нарисованные черной тушью. На миг грязная, пыльная, заставленная хламом лавчонка показалась Марине пещерой Али-Бабы, а все выставленные вещи – волшебными сокровищами из восточных сказок. Вон там стоит лампа Аладдина, потрешь – и явится джинн, вон тот потертый ковер с причудливым орнаментом при надлежащем управлении может летать, а этот серебряный кинжал наверняка заговоренный…

Через несколько секунд она пришла в себя. Из флакона ничем не пахло, он был пуст уже лет двести, если не больше. По-прежнему ее окружали пыльные старые вещи, и хозяин дремал на скамье, проеденной жучками. В уши настойчиво лез гул огромного скопища людей, перед глазами мелькали красные мухи.

– Восток – дело тонкое… – пробормотала Марина и показала синий флакон хозяину. – Сколько?

Тот забормотал что-то, она покачала головой, тогда он написал на бумажке число 50.

– Пятьдесят шекелей? – подскочила Лариса. – Да вы с ума сошли! Маринка, не вздумай брать, это же грабеж среди бела дня!

Сама она протягивала хозяину сжатый кулак и смотрела так грозно, что он даже заслонился от нее руками. Лариса разжала ладонь, там лежало кольцо. Почерневшее от старости, самой обычной простой формы – довольно широкий ободок из металла. Хозяин очнулся от ступора и сказал, что кольцо стоит сто шекелей.

– Совсем озверел! – взбеленилась Лариса. – От жадности не лопнешь? Возьми себя в руки!

– Да зачем тебе это кольцо, пойдем отсюда, – вяло убеждала ее Марина, – только время теряем…

Лариска не слушала, она закусила удила. Торг шел успешно, вскоре хозяин снизил цену до пятидесяти.

– Десять! – надрывалась Лариса. – Десять шекелей, и ни копейки больше!

Скорей всего, по-русски хозяин не понимал, впрочем, по этим торговцам никогда не поймешь. Во всяком случае, хозяин был прекрасным физиономистом, он видел, что кольцо Ларисе понравилось, а вторая туристка не боец, не стоит на нее и время тратить.

Лариса была злая, волосы растрепались, она поливала хозяина по-русски разными словами, кидала кольцо на столик и порывалась уходить. Но хитрый араб видел ее насквозь, он мотал головой и сбавлял цену крайне неохотно.

Марине это надоело.

– Вот что, – сказала она решительно, бросая на столик пятьдесят шекелей, – я ухожу. Жалко время на ругань тратить! Ведь последний день сегодня.

И хозяин мигом согласился на сделку. Марина за флакон жутко переплатила, так что он не остался внакладе.

Довольная Лариса тут же надела кольцо на палец – оно пришлась впору.

– Зря ты так, – сказала она, – тут нужно торговаться, иначе тебя уважать перестанут.

Марине вовсе не нужно было, чтобы здесь ее уважали. Откровенно говоря, и синий флакон был ей не нужен. Но воспоминание о непонятном аромате, спрятанном внутри, отчего-то будоражило душу. В конце концов, имеет она право на каприз? Черт с ними, с этими шекелями, все равно завтра домой…

От этого воспоминания настроение не улучшилось, захотелось вновь открыть синий флакон и вдохнуть едва заметный аромат. Но что-то удержало ее – нельзя слишком часто, а то выветрится.

– Пойдем отсюда! – решительно заявила Лариса.

Просто удивительно, как эта женщина умела понимать ее мысли! Впрочем, это не так сложно, мама всегда говорила, что у нее, Марины, все написано на лице.

– Дорогая моя! – говорила мама хорошо поставленным голосом. – Если ты хочешь добиться успеха в жизни, ты должна научиться скрывать свои эмоции! Ну что ж такое, на экзамене ты выглядишь как последняя двоечница – мнешься, облизываешь губы, дергаешь себя за нос. Хорошо хоть, ногти не грызешь! Ведь ты же прекрасно знаешь предмет! Но кто тебе поверит?

Далее те же слова повторялись по поводу успеха у мужчин.

– Что это такое, – сердилась мама, – ты краснеешь, бледнеешь, опускаешь глаза и заикаешься! И когда ты бываешь у него дома – будь же полюбезнее с его родителями!

– Они подумают, что я хочу за него замуж! – пыталась отшутиться Марина.

– А разве нет? – удивлялась мама.

Эти разговоры начались, когда Марина окончила институт, миновали все юношеские влюбленности и увлечения, и мама решила, что дочке пора, как она говорила, определиться.

Теперь уже речь не шла об успехе у мужчин вообще, мама конкретизировала свои указания по поводу каждого отдельно взятого индивидуума, который появлялся возле Марины.

Беда была в том, что мама все неправильно понимала, то есть выдавала желаемое за действительное, хотя сама про себя всегда утверждала, что она в жизни руководствуется исключительно здравым смыслом и ставит перед собой только реальные задачи.

Так, любой звонок сослуживца по пустяковому поводу рассматривался мамой как перспективное событие, а уж если Марина выбалтывала ей по глупости, что после корпоративной вечеринки ее подвез на такси парень, живущий в соседнем доме, то это был, по выражению мамы, неплохой вариант.

Мама хотела Марине только хорошего, это несомненно, а хорошее виделось ей исключительно в замужестве. Но с замужеством ничего не получалось. Были знакомства, легкий флирт, была пара-тройка романов – с замиранием сердца, с тревожным ожиданием телефонных звонков, с разговорами по тому же телефону едва ли не до утра, с торопливыми объятиями по чужим квартирам и дачам.

В общем, ничего серьезного, как с разочарованием каждый раз констатировала мама. Неизвестными путями она пронюхивала про очередной, как она говорила, вариант, хотя, Бог свидетель, Марина давно уже решила ничего маме не рассказывать. Ни к чему хорошему это не приводило.

Не то чтобы она боялась сглазить, просто ей до чертиков надоели мамины обсуждения каждой встречи со вкусом и подробностями. Мама обожала устраивать мизансцены – покажи, где ты стояла, да как он повернулся, да как посмотрел… А ответил на твой вопрос сразу или подумал?.. Да какая разница, сердилась Марина, сразу или не сразу, все ведь не запомнишь… Ты не права, твердо отвечала мама, все нюансы очень важны.

«Запомни, дочка, – говорила мама, – в отношениях между мужчиной и женщиной нет ничего мелкого, незначительного, нет ничего такого, чем можно было бы пренебречь! Нужно изучить своего избранника вдоль и поперек, нужно узнать его как облупленного, причем очень важно сделать это еще до свадьбы!»

«Да какая свадьба, – поначалу отмахивалась Марина, – ни о какой свадьбе речь не идет!»

«И напрасно! – припечатала тогда мама. – Годы идут, молодость не вечна. И ты это прекрасно знаешь! Женщины нашей семьи, к сожалению, рано стареют. В этом нет ничего ужасного, просто нужно заранее подготовиться и держать руку на пульсе. Или, как говорят, не пускать процесс на самотек».

«Но как я могу узнать человека после нескольких встреч? – вяло отбивалась Марина. – Не могу же я вцепиться в него как клещ и выспрашивать, не было ли у него в родне алкоголиков и сумасшедших, это неприлично…»

«Тебе вовсе не нужно его выспрашивать, – мама строго хмурила брови, чтобы придать словам особенный вес, – ты просто должна внимательно его слушать. Изредка задавать наводящие вопросы. И наблюдать, неусыпно наблюдать. Иногда бывает очень полезно посмотреть, как человек ест – жадно, торопливо, чавкая и рассыпая еду, или же ковыряется в тарелке, брезгливо морщась, как будто выискивая там зажаренного таракана…»

«И то и другое отвратительно!» – скривилась Марина.

«Неплохо характеризует человека его смех, – невозмутимо продолжала мама. – Бывает, мужчина ну всем хорош, а как засмеется – будто шакал залаял. Или вместо улыбки скалится, как дворняжка, у которой кость отбирают. В таком случае нужно очень хорошо подумать, прежде чем иметь с ним дело!»

Нет ничего удивительного, что Марине до смерти надоели такие разговоры. Тем более что по окончании беседы мама неизменно добавляла, что в Маринином положении особо выбирать не приходится и что, в конце концов, можно и поступиться некоторыми принципами и не обращать внимания на мелкие недостатки. Ну, подумаешь, неприятный у мужа смех. Так организуй семейную жизнь таким образом, чтобы ему было не до смеха, – вот и решение проблемы!

Главное, чтобы был приличный, солидный человек, твердо стоящий на ногах, способный обеспечить жену и позаботиться о своих будущих детях, вот уж это условие обязательно. А что касается внешности, то не зря испанцы придумали пословицу: «Мужчина чуть красивее дьявола – уже красавец!»

Мама очень любила Испанию, ездила туда отдыхать и даже пошла на курсы интенсивного испанского, чтобы суметь объясниться с аборигенами в Андалусии и на Мальорке.

– О чем задумалась? – Лариса тронула подругу за руку. – Ты уже минут двадцать молчишь и по сторонам не смотришь…

– Устала что-то, – пожаловалась Марина, – давай пойдем к морю, там приятнее.

Лариса согласно кивнула головой, ни о чем не спрашивая, ей тоже надоели шум, жара и всепроникающая пыль блошиного рынка. Она провела платком по лицу, чтобы утереть пот, и мимоходом погляделась в пыльное зеркало в резной бронзовой раме, выставленное прямо на дороге. В зеркале отражались они двое, еще люди – ярко и легко одетые, в разных шляпах и с разным цветом кожи – крупные пышнотелые немки, смуглые, говорливые, бурно жестикулирующие итальянцы, японцы с маленькими непроницаемыми лицами, беспрерывно улыбающиеся американцы, русские, – ошеломленные, уставшие от солнца и всего этого вавилонского столпотворения.

И вдруг…

В зеркале отразилась странная фигура, закутанная в белые восточные одежды. Арафатка в мелкую клеточку надвинута низко на лоб, виден только хищный нос, узкие, плотно сжатые губы и горящий глаз. Второй глаз закрыт черной повязкой.

Незнакомец в зеркале приближался, и Лариса повернулась, чтобы увидеть его воочию. Вблизи он был еще страшнее.

– Господи! – тихонько ахнула Марина и отступила назад. – Прямо как из сказок «Тысячи и одной ночи»!

Лариса тоже хотела отступить, но за ней было зеркало, а страшный незнакомец подошел к ней вплотную и схватил за плечо.

– Харкам Кумрат! – прокричал он, сверля ее лицо своим единственным горящим глазом. И не прокричал, а прокаркал, и плечо заболело, как будто не пальцы его сжимали, а когти хищной птицы.

– Отстань! – Лариса вырвала свою руку и пыталась оттолкнуть страшного человека. – Помогите!

Тут же подошли двое американцев – закричали, заахали, этим до всего всегда есть дело. Соотечественники, немолодая семейная пара, наоборот, шарахнулись в сторону. Хозяин лавчонки, чье зеркало, боязливо выглядывал из дверей.

– Мы ничего ему не сделали, – быстро заговорила Марина по-английски, стараясь удержать американцев, – мы не понимаем, что ему нужно… Наверное, это сумасшедший…

– Да-да, – кивали американцы, – этот человек – наверняка сумасшедший…

– Харкам Кумрат! – сказал одноглазый более спокойно, сверкнул глазом, повернулся и вдруг исчез, растворился в толпе.

– Придурок! – прошипела Лариса, а Марина в это время горячо благодарила американцев, сама не понимая за что.

Те, надо сказать, приняли благодарность как должное и чинно удалились.

– Вот теперь нам точно пора уходить! – Марина повернулась к подруге.

Лариса была бледна, на лбу снова выступила испарина. Она не хотела признаваться, что одноглазый псих сильно ее напугал.

Быстрым шагом они миновали рынок, перешли площадь с часовой башней посредине, возле которой стояли многочисленные такси, и спустились к морю.

Это называлось променад. С одной стороны широкую аллею отгораживала каменная стена, с другой – невысокие цветущие кусты лантаны. А дальше было море – с белыми барашками волн и парусами яхт.

От вида моря Марине сразу же стало легче, и недавний эпизод не казался уже таким неприятным.

– Ерунда все это! – Лариса тоже повеселела. – Выбрось из головы, забудь!

Лариска молодец, подумала Марина, не позволит испортить себе последний день отдыха. И собственную жизнь не позволит испортить никому – ни подруге, ни матери, ни какому-то рефлексирующему ипохондрику с вечно потеющими руками.

От последней мысли Марина даже остановилась, настолько она была неожиданной. «Ты сердишься, Юпитер, – услышала она воочию негромкий, вкрадчивый голос Андрея, – следовательно, ты не прав…» У него на все случаи жизни были заготовлены подходящие латинские изречения, он был твердо уверен, что мудрости древних никто в истории не смог ничего противопоставить.

Еще он умел играть словами и в разговоре расставлять незаметные сети и ловушки, как опытный охотник расставляет свои капканы, заранее зная, что в них попадется и глупый заяц, и хитрая лиса.

Марина покачала головой, чтобы избавиться от назойливого, вкрадчивого голоса в ушах. Сейчас не время для воспоминаний, она тоже не позволит испортить себе последний день отдыха!

Подруги спустились ниже и пошли вдоль моря. Берег здесь был высокий и обрывистый, на камнях сидели рыбаки с удочками, и рядом с каждым рыболовом восседал свой собственный кот, неподвижный и загадочный, как сфинкс. Коты приходили из приготовленного на слом здания ресторана, что находилось тут же, на берегу. Очевидно, стояло оно в полуразрушенном виде несколько лет, вот кошки и расплодились. Здесь вообще очень трепетно относились к кошкам – местное население кормило их и обязательно ставило везде мисочки с водой.

Сейчас коты блаженствовали – свежий воздух, море, ласковое ноябрьское солнышко и приятнейшая перспектива полакомиться свежей рыбкой.

Вот одному черно-белому хвостатому джентльмену повезло – рыбак бросил ему рыбешку, сверкнувшую в воздухе живым серебром. Кот подхватил ее на лету и скрылся в камнях.