Между нами только ночь

Дальше месяцы постельного режима, костыли, строжайшая диета, гимнастика.

“Главная новость – я теперь хожу в бассейн. Два раза в неделю. Последний раз проплыла 2,5 км. Почти как в бытность свою на тренировке. После первого заплыва позвоночник у меня просто раскалывался, но, видно, ему это дело пошло на пользу, и чувствует он себя с каждым разом всё лучше и лучше. На мою последнюю тренировку Марк со мной пристроился. Тут я ему показал, где раки зимуют. Он смотрел на меня влюбленными глазами и даже не пытался угнаться за моей стремительной тенью…”.

“…Да, забыла сказать, что я забросила костыли и уже неделю хожу с палочкой. С ней, конечно, не так устойчиво, приходится постепенно привыкать…”

Неясно, письмо, где она “привела в порядок свое запущенное гнездо и сейчас отправляется на урок конной езды”, написано до падения с дерева или после? Боксерской аэробикой она занялась точно – после. (“Это что-то вроде силовой подготовки с элементами аэробики, танца и бокса. Нагрузка зверская, но ужасно интересно, весело и необычно. Заряд бодрости получаешь такой, что не знаешь потом, куда его девать”.)

“Декабрь как всегда сумасшедший: дни рождения, Рождество, Новый Год. В мой день рождения Марк занес подарок (довольно дурацкий!) и заявил, что у него новая подруга – они вместе едут в Африку… (В Африку! Ведь это я уже сколько лет мечтаю отправиться в Африку, и мы с ним строили планы!!)

Ну ничего, прорвемся. Недаром вы мне прислали такую веселую открытку с изображением цапли, заглатывающей отчаянно сопротивляющуюся лягушку и подписью «никогда не сдавайся!» А я и не собираюсь. У меня еще всё впереди. Дополню ее своим секретом долголетия: «Всегда улыбайся!». А повод для радости найдется, главное, не просмотреть его за частоколом дней и путаницей дел. Остановить мгновение, которое – пусть не прекрасно, хотя бы симпатично, и зафиксировать его в виде улыбки – не в этом ли всеприятие себя и происходящего? Жизнь продолжается, и, кстати, во многом зависит от меня, как она будет продолжаться. От этой мысли во мне вскипает заряд энергии и надежды”.

Но если Марк и думать забыл про свой философский камень, то Иркин поиск не прекращался ни на минуту:

“За те несколько месяцев, пока лежала в больнице, еще раз на личном примере убедилась, что и палка, и злополучная ветка, и костыль имеют два конца: с одной стороны, через столько пришлось пройти, что не приведи Господь, зато с другой – появилась возможность, о которой мечтают чуть не все в наше занятое время, взять паузу и осмотреться. Вдруг откуда-то нахлынула масса извечных вопросов, типа, куда идешь, зачем идешь, что на этом пути хотелось бы успеть сделать.

Подступил уже тот возраст, когда надо бы копать не в ширину, а в глубину. Не то чтобы я стала суеверной после своего падения, но как-то вдруг мимолетность и призрачность пребывания здесь обрели реальную или, точнее, ирреальную форму. Чувство это для меня новое, но совсем не удручающее, а напротив, помогающее полнее жить настоящим, а не мучиться страхами о будущем. Никто не знает, сколько ему в этой жизни отмерено, поэтому жить нужно полно и глубоко каждый день, как будто бы он последний, принимая и спокойно исповедуя аксиому нашего земного непостоянства”.

Да и как не начать философски смотреть на свою судьбу, если живешь в Лондоне. Этот город, погруженный в туман, пронизанный светом ночных фонарей, город странников и флибустьеров, поэтов и художников, главный город метрополии, заселенный беглецами из черных колоний, почти каждый здесь – чужак и приезжий, ищущий призрачного счастья. Что толкает людей то сходиться, то разбегаться в разные стороны – изменчивость контуров площадей и улиц, быстрая смена погоды: то дождь, то солнце, недоверие к людям с материка?

Расставшись с Марком, она сняла квартиру, потом еще одну, красила стены в ультрамариновый жизнерадостный цвет и покупала, покупала книги.

“Наконец-то появилось больше времени читать не только по работе. На столе – пирамида интереснейших книг, в которую я потихоньку начала вгрызаться. Вот-вот совсем в ней закопаюсь. Мало что сравнится с походом в книжный магазин, где меньше двух часов я никогда не провожу, когда можно всласть порыться среди знакомых, а большей частью еще не знакомых авторов. Очень много читаю, в том числе современную английскую прозу, о которой в России не слыхивали. Целая армия мыслящих талантливых людей творит достойную литературу. Глазами я бы всё купила, благо подобный выбор в Москве еще не один десяток лет будет только сниться. А потом пойти в кофейню – мое любимое полубогемное кафе, меня там уже знают как облупленную, и листать только что купленные книги вперемешку с маленькими глотками капучино…”

Я привожу отрывки из ее писем, как образцы не только эпистолярного жанра, но – живой и современной художественной прозы, с особым ритмом, тоном, интонацией, окрашивающей любой текст Иры, превращая его в рассказ об удаче.

“На хорошее письмо четыре-пять часов (с паузами) как отдай, но мне для вас ничего не жалко. Для долгого спокойного разговора нужна свежая голова и время. Зато после остается такое хорошее чувство. А еще я хочу, чтобы вы воспринимали меня не только как свое кровное чадо, но и как самостоятельный кусочек жизни, который пульсирует то быстрее, то медленнее, но не зазря, и не просто так…”

Однажды, после всех ее любовных неурядиц, как в сказке, на горизонте появился богатый русский бизнесмен (читай, царевич!), готовый ради нашей Ирки на всё. Я этой истории не слышала от нее, рассказываю рассказанное родителями.

…и увез ее из Лондона.

– Куда ж я поеду, – она отступала на попятный, – гляди, у меня сколько… книг!

Тогда он снарядил корабль, упаковал все книги, скопившиеся у нее за годы жизни в Англии (так и вижу вереницу малайцев, несущих по трапу пачки книжек на голове), и на своей каравелле, а может, на ковре-самолете, доставил ее с поклажей в Москву – к неописуемой радости Анны Ильиничны и Евгения Августовича (которые, как ни старались, так и не вспомнили имени этого благородного мистера Икс).

Напрасно он предлагал ей руку и сердце и двухэтажную квартиру на Остоженке, зря Аня с Женей вздохнули с облегчением, мол, дочь вошла в тихую гавань, обрела личное счастье, это был совершенно не ее вариант. Не выходило у нее голливудского хэппи-энда, она была режиссером артхауса своей жизни и вечным путником, следующим по неведомым орбитам.

Что удивительно, очередная съемная квартира у нее оказалась в доме, на крыше которого Лёня построил себе мастерскую, так называемую Поднебесную, где всё под рукой, что нужно художнику и поэту, всё рядом: луна, звезды, ветер, белый снег. Зимой, когда заснеженные улицы становятся черными от машин, Поднебесная Тишкова долго сохраняет белизну, разрисованную следами от его лыж.

Как-то летом Лёня выбрался на крышу проведать свое небесное воинство, глянул вниз на спины белых голубей, их кто-то, неразличимый, гонял далеко внизу, и увидел на зеленой лужайке бульвара странное существо в ярких одеждах, колдовавшее над неясной конструкцией – то ли оленем, то ли деревом, он не понял.

По бульвару шли прохожие, в серых одеждах, сутулые, в руках сумки, пробегали дети, на секунду они останавливались и глазели на художника, именно так и подумал Лёня, что это был художник: он плавно водил по воздуху рукой, и перед ним разгоралось золотое нечто.

В этом было такое несоответствие месту – по странности жестов, по цветовой гамме, подобного никогда за Чертановым не замечали! И только спустя несколько дней тайна разрешилась: в соседней мастерской под крышей Поднебесной поселилась Мелдрис, и прямо на бульваре из проволоки, бумаги и других материалов она создавала ангела, раскрашивая его золотым спреем.

Вскоре Ира навестила Лёню со своим приятелем Эндрю, голубоглазым, кучерявым диджеем из Гоа. Они принесли бутылку бордо, сыр, удобно расположились на крыше и беседовали под небом голубым обо всём на свете, провожали солнце.

Там же, во дворе, однажды осенью я увидела ее припаркованный желтенький “пежо” и написала на опавшем кленовом листе шариковой ручкой:

“Позвони мне, позвони…”

Шел дождь, и я прилепила его к лобовому стеклу.

Она позвонила.

С юности, если меня сильно впечатлял какой-то человек, я садилась и год-другой вязала ему свитер. За мою жизнь таких экземпляров набралось около двадцати; как правило, это экстраординарные личности, в основном мужчины, Ирка была одной из немногих женщин – после мамы. Она придумала себе золотого Дракона в пылающем небе над облаками.

В день рождения – по обыкновенной почте мне пришла от нее открытка:

“Дракон – это закон неба,Который гласит: Каждый,Кто может летать, оберегаяТех, кто пока пешком,Пусть делает это ВСЕГДА”.

Думаю, книги, которые она отыскивала, переводила или редактировала, становясь для них проводником и тропинкой к читателю, были ариями из этой же оперы.

“Блаженствую с Босоногим доком, – я ей писала в апреле 2010 года. – Какая важная, нужная книга, какой подарок блуждающему в потемках собственных недр человечеству! Вот что надо изучать в школе с первых дней, а не Закон Божий – с его заведомым, отнюдь не peaceful, разделением на конфессии и национальности. Словечки, фразы, а интонация! Веселый дух, которым пронизано всё и вся! Оказывается, достаточно потереть с утра коленки – чтобы весь день чувствовать себя счастливым? А до чего прозвучала глубоко и звонко глава об Инь и Ян. «Вместе вы сила, а порознь могила» – сама сочинила?

Высокая поэзия!

Джефф Дайер ждет своей очереди.

Счастливой поездки, внимательней будь…”

Как раз незадолго до этого Ирку обворовали, и где?! На просветляющем пятиритмовом танце у Ричарда Ланга. Я ее пригласила, честь по чести, как говорила моя Люся, надо общаться письмами, а встречаясь – только танцевать! Несколько часов мы отплясывали с ней кто во что горазд, и буквально в момент нашего наивысшего духовного подъема какой-то, видимо, не до конца освоивший “Дхаммападу” искатель истины пробрался в раздевалку и вытащил из огромной Иркиной кошелки, распахнутой всем ветрам посреди гардероба – и яблоки там, и что угодно для души, всё это манит, и каждый может выбирать на свой вкус, – мобильный телефон и кошелек.

– Ты представляешь, – утешала я ее на обратном пути, – когда придет его время пробуждения – как запылают уши у него?

“Одна нога там, другая тут, – отвечала мне Ирка. – А наш с доком духоподъемный голос – ты его почувствовала? Я так долго возилась с переводом, чтобы всё то, о чем ты говоришь, не растерять, а, наоборот, усилить – очень уж он живо пишет, но по-взрослому, без панибратства. В этом смысле вы с ним чем-то схожи. Кажется, всё просто – но лишь для тех, у кого всего два глаза. Но нам-то, многоглазым, сразу видно, сколько за этим всего стоит, лежит и сверкает!!

Жалко только, что обе книжки я вам забыла подписать от имени двух мужчин моей мечты (примерно фифти-фифти). Вернее, никак не могла к себе прислушаться: люди вокруг порой так отвлекают, я решила, что прямо при вас подпишу. Но увидела Лёнину Луну в Париже и обо всём забыла! А уж после глоточка твоего чудесного напитка забыла не только то, что было, но и то, что будет. Поэтому как только окажусь в начале лета у тебя в гостях (я так за нас за всех решила!), то сразу же, надеюсь, полюбившиеся вам книжки – подпишу.

Шлю тебе отрывок из своей следующей книги про 2012, которая называется “Время Прыжка”, я тебе о ней рассказывала вчера. Это настоящее чудо.

Обнимаю вас с Лёней руками своих английских френдов – с Босоногим я давно знакома, а с Дайером надеюсь тоже вскоре задружиться.

Ждите меня в начале мая с рассказами о прекрасном Альбионе.

Буду очень и очень внимательной, чтоб все успеть и ничего не забыть))))

I!!!”

“Босоногий доктор” и другие уникумы с ее легкой руки увидели свет уже в издательстве “Рипол Классик”. Сергей Макаренков выдал карт-бланш Вавилову и Мелдрис на путеводные книги, которые в России еще никто не переводил и не издавал.

Сам Макаренков – известный апологет духовного развития, искатель нехоженых дорог – в своем издательстве не только насаждал психологические практики, но также основал театр из сотрудников, пригласил режиссера, учителя фехтования и актерского мастерства. Всё это обернулось эксклюзивным представлением в театре на Страстном бульваре по пьесе Григория Горина “Однажды в Вероне” – о том, как развивались события после гибели Ромео и Джульетты, – с декорациями, роскошными костюмами, при полном зрительном зале, восторге и аплодисментах. Директор издательства играл короля, Олег Вавилов исполнил роль негоцианта Доджия, а наш Серёжа – интригана Бенволио.

Ох, какой выдался счастливый вечерок! Тем более прямо передо мной в первом ряду маячил Иркин затылок. Он мне добавлял драйва. Наша семья заняла чуть не весь второй ряд. Еще бы! На протяжении нескольких месяцев мы почти не видели сына, а дети – отца. В ночь-полночь он являлся с ежевечерних репетиций, а также серьезных занятий по фехтованию, всё это после рабочего дня, и в праздники, и в выходные – сплошь посвященные служению Мнемозине.

Зато когда он возник на авансцене в голубом камзоле, шляпе, ботфортах, со шпагой на боку, и глава Монтекки – сам Макаренков – сказал ему:

– Бенволио! Когда я умру, то передам тебе всю мою власть и деньги!

Сергей кивнул, довольный, потирая ладони.

– …но умру я нескоро! – добавил Макаренков-Монтекки.

Сергей состроил такую физиономию, что зал покатился со смеху.

Правда, семья, включая дедушку, очень переживала, что по роли наш мальчик в ночной потасовке наносит Антонио удар в спину с последующей репликой несчастного: “Ах, храбрецы! Мерзавцы! В спину!..”

Нас обуревали противоречивые чувства: волнение, радость… и надежда – чем черт не шутит, может, обойдется, и этот злополучный удар в спину удастся миновать? В результате в пылу преследования рапира воинственного Бенволио была слегка занижена в полете, так что укол пришелся герою-любовнику точно в ягодицу.

– Нет, ну каково? – возмущался директор по продажам Витя Левченко, блистательный исполнитель роли Антонио. – Тишков мне как дал по заднице! У меня дальше реплика: “Ах, храбрецы! Мерзавцы! В спину!..” А меня такой смех разобрал! Я хохочу – не могу остановиться. Еле взял себя в руки!

“…Как приятно было сидеть перед тобой, не страшась ни чумы, ни сверкавших перед самым носом шпаг, и наблюдать захватывающие издательские страсти – совсем как в жизни! Совсем как у Шекспира! – писала мне Ирка после эпохального действа в театре на Страстном. – Представляю, что испытывала ты, когда твоя родная кровь и плоть произносила монологи и обнажала клинок! Говорят, гордость – это то, от чего собственное эго надо отучать и пряником, и бубликом, и даже шлепком, но, по-моему, бывают такие моменты, когда ее должно быть много, и она должна быть написана не где-то, а прям на лице…”

Каждая наша встреча была сродни фейерверку, который она проморгала тогда на мосту над Темзой, мы широко и подробно праздновали жизнь, не омрачая миг довольно редкого свидания житейскими невзгодами. Общение с Иркой – особое удовольствие: всё светится вокруг, мерцает, материя в ее случае недвусмысленно подтверждала свою иллюзорность, а ликование в чистом виде – свою единственную реальность.

Народ вокруг чувствовал это, по-своему реагировал: заходим в грузинский ресторанчик, там звучит песня: “Постой, паровоз, не стучите, колеса…” Хозяин увидел нас и сменил пластинку, поставил красивое хоровое грузинское песнопение. Такую проявил душевную тонкость.

“Легкое верно”, сказал Чжуан-цзы, но это вторая половина изречения. До этого “легкого” большой путь, “легкое” надо выстрадать.

Жизнь ее с детства была ареной борьбы телесности и духа, может, это путь воспитания внутреннего дракона, не по своей воле выбранный. Уже в юности стало садиться зрение, всё утонуло в тумане, после операции в клинике Федорова мир открылся ей в ясности и красочности, и еще долго жизнь казалась сказочным театром, который удивляет и приносит сюрпризы на каждом шагу.

Года не проходило, чтобы с ней что-нибудь не приключилось – “но я, несмотря на очередное небольшое фиаско, бодра, весела и ужасно энергична…”

“После месяца бобово-углеводной диеты летаю туда-сюда как на крыльях. Встаю в шесть утра, и понеслась. Тонус такой влюбленности, но не в кого-то, а в ощущение себя бодрой, уверенной и чертовски привлекательной. Все в один голос это утверждают, при этом упирают на цветущий здоровый вид и ту энергию, которую он излучает…”

Неимоверными усилиями отремонтировав “костяк”, она полностью восстановила движение, и не простое, а ту неподражаемую пластику, которая позволяла ей идти, почти не касаясь Земли, и знай себе танцевать без устали на протяжении пяти-шести-семи часов под звездами Сахары или Калахари, Чиуауа, плато Колорадо – я совсем запуталась в ее марш-маневрах. Более того, она мечтала открыть собственную школу танца, раскрывающего внутренний космос, ибо знала секрет, как преодолеть узость наших границ.

Однако прием антибиотиков после чреды операций повлек за собой строжайшую диету; но как это преподносится!

“Теперь о здоровье – тема, давно набившая оскомину. Кто будет говорить, что я ничего не ем, – не верьте. Просто я исключила из рациона все виды сахара, белой муки и риса, продуктов с добавлением дрожжей и тех, на которых образуется плесень, а также кофе, сыра, грибов, алкоголя, уксуса и т. д. А что же тогда можно? Любую рыбу и мясо, только не копченые, а свежие. Почти все овощи и салаты. Можно есть содовый ржаной хлеб, дикий рис, гречневую кашу (пришлите мне со следующей оказией пару килограмм, а то я купила китайскую гречку, так она после трех минут варки превратилась в прогорклую размазню – что с них взять, с китайцев), оливковое и сливочное масло, живой натуральный йогурт и творог, орехи – но в скорлупе, когда они хранятся в очищенном виде, на них образуются невидимые грибки плесени. То же, к моему великому сожалению – и на сухофруктах. Чай, кофе, соки – нельзя, зато минеральную воду негазированную – в любых количествах. Из травяных и популярных здесь фруктовых чаев – только ромашковый. А также три раза в день – сок алоэ и ампулы с дружелюбной бактерией, которая вселяется на место вредителя.

Так что прошу за меня не волноваться: ем за троих, поскольку в отсутствие сахара организм бунтует. Ведь сахар-то как раз и есть основное топливо для кандиды – бактерии, которая живет в любом организме, но вырвавшись из-под контроля хотя бы раз, она становится неуправляемой…”

Профессор! Она бы диссертацию защитила, если б хотела, о мириадах систем самооздоровления, дыхательной гимнастике, йоге, о диетах – очищающих, воскрешающих, возносящих на высшие уровни сознания…

Сколько книжек на эти животрепещущие темы могло бы выйти из-под ее пера, как ярко, живо, колоритно они были бы написаны.

Глушить ромашку, запивая соком алоэ, закусывая дружелюбной бактерией – да тут кто хочешь потонет в меланхолии. А она нет, просит Аню с Женей прислать ей семечек нечищеных, подсолнечных и тыквенных, лучше не поджаренных, и – как-нибудь на будущее – книжку “Зияющие высоты”, автор, кажется, Зиновьев…

…Я охраняю себя в телесности, блюду себя в слове, я умерен в пище, я ведаю истину и ею выпалываю плевелы, любовь мое избавление…

Оставаясь текучей как вода и твердой как камень, она продолжала борьбу, не снижая полета.

“Вот уже месяц как я вернулась из Нью-Йорка. Всего месяц, а кажется, что я там была пару лет назад. Время бежит просто страшно. Гляжу на себя как будто со стороны и спрашиваю непонятно кого – что, вот это и есть моя жизнь? И это время я потом буду вспоминать как свою молодость? Не то чтобы я ею недовольна по большому счету – уж мне-то грех жаловаться. Просто жадная натура Стрельца хочет всё время чего-то еще – новых событий и ощущений каждый день, постоянного разнообразия. Отсюда порой чувство неудовлетворенности, перепады настроения. В такие минуты привожу себя в чувство тем, что оглядываюсь по сторонам и вижу, что 95 процентов людей живет в сто раз скучнее и бесцельнее, чем я. И так жить я уже не смогу, да и не буду, что бы ни случилось…”

“Жизнь большинства людей представляет собой лишь беспорядочные попытки бороться за выживание и предаваться развлечениям до самой смерти. Как будто они родились пьяными, а умерли слепыми. Лишь немногие ищут способа покинуть этот мир лучше, чем пришли в него. Очень грустно, что так мало людей набирается храбрости или мудрости выйти за пределы старости болезней и смерти”, – наставляла меня Белая тигрица из Иркиной книжки.

Сама же Ирка – вооруженная пистолетом, заряженным разноцветными мыльными пузырями, – являлась к нам в Зябликово, излучая могучие электрические потоки, пронизывающие весь мир, все существа и вещи этого мира, с марципановым кексом, пудингом, банановым пирогом в виде сердца или огромнейшей пламенеющей тыквой, как она ее притаранила, мать честная!

Я подарила ей свой роман “Гений безответной любви”, там на обложке летит ангел, нарисованный Лёней.

Она сказала:

– Меня окружают ангелы – с тех пор, как я поняла, что уже не вернусь на землю человеком. Дальше я буду ангелом.

И тут же – среди общего веселья – выяснилось, будто невзначай, что у нее иммунитет сейчас на нуле. А заодно и гормональный фон.

– Ты представляешь? – она повторила удивленно. – Гормоны – на нуле!

Потом начало слабеть зрение.

Когда мы встретились в очередной раз, я позвала ее гульнуть на Винзавод, а перед тем мы заглянули в “Uniglo” приобрести мне стеганый жилет, я собиралась выступать в Норильске, – она сказала, что один глаз у нее совсем не видит, при этом как ни в чем не бывало придирчиво осматривая жилеты, взвешивая “за” и “против”.

Тут у нее зазвонил телефон:

– Ало? А кто это? Да, помню, но очень давно не общались. А где мы виделись последний раз, напомни мне? Что я делаю? Да вот – с одной прекрасной дамой примеряем наряды…

Одновременно с этим монологом я деловито напяливаю жилет за жилетом и перед ней выписываю кренделя, а она, как художник перед холстом, вытянув точеную длань, крутит головой отрицательно:

– Ой, сними. Этот – тоже не очень, может, во-он тот, серебристо-золотой? О! В нем ты будешь современно смотреться…

– Да? – я спрашиваю с надеждой. – Современно?

– Ну, так. В меру, – отвечает Ирка, продолжая разговор с таинственным едва припоминаемым собеседником. – Сейчас? Мы собрались на вернисаж. Завтра – я занята. Неважно, увидимся когда-нибудь…

На выставке, посвященной синему цвету, где мы совершенно растворились в сини, смотрю – идет писатель и артист Олег Шишкин, автор скандальной книги “Битва за Гималаи”, в которой назвал Николая Рериха и его спутников тайными агентами Кремля. Увидев Иру, он из меланхоличного фланёра превратился в бретёра, кавалера и блестящего рассказчика. Начал с того, что синий цвет символизирует страх и ужас, у французов даже есть такое выражение “синий ужас”, сыпал афоризмами, рассказывал, что написал книгу про инопланетянина Алёшечку с Урала, короче, всячески старался привлечь ее внимание и благосклонность, дабы это прекрасное видение не растаяло в синей дымке. В ней он нашел, наконец, лучшего своего слушателя и единомышленника, очарованного чудесами и необъяснимыми явлениями, …почти не различающую его лица, напрочь лишенную эстрогенов и иммунитета… А что было бы, повстречай Шишкин ее – когда она писала мне:

“Мариша! Я вернулась! С далеких островов – таких магических, что я впервые в жизни влюбилась не в ковбоя, не в диджея, а в пространство! Оооо, это невозможно описать словами, поэтому я буду рассказывать тебе об этих лунных далях и марсианских ландшафтах живьем, во всех подробностях – но, в то же время, очень лаконично, потому что это мир такой изысканной, буквально трансцендентной простоты и пустоты, что слова мои там, может, вовсе не нужны, и я буду описывать тебе свою поездку просто разводя руками – широоко-широко, как на этом поздравительном снимке в последний день прошлого года.

Желаю тебе и Лёне, а также Серёже и всей его уже немаленькой семье много прекрасных мгновений в горячих объятиях жизни! Всегда неожиданных, всегда подарочных и чаще всего переходных – из года в год, с ветки ни ветку… прыг – и прямо в космос!

Словом, жди – примчусь, где бы ты ни была, поделиться невыразимым!

Твой пламенный драконец”.

С ветки на ветку… Любимый и драматический образ роста, возносящий поток, когда ты настраиваешься на что-то безбрежное и такое личное, и тебе выходят навстречу те люди, которые должны выйти, и происходят какие-то события, которые приведут к еще большим чудесам. Как все эти фрагменты складываются в единую картину, и видишь, черт возьми, что ни один – не лишний, что мы никогда не знаем целого, поэтому куда бы ты ни шел – Ира понимала это как никто, – иди танцуя…