В логове львов

Жан-Пьер вложил столько напускной страсти в эту речь, что почти поверил сам себе. Ему пришлось мысленно вспомнить подлинный мотив поездки в Афганистан и реальную причину, почему ему предстояло задержаться там на два года.

– Кто здесь намеревается лечить людей бесплатно? – Голос донесся из-за спины Жан-Пьера.

Он повернулся и увидел другую пару, несшую подносы с едой: Валери, которая числилась интерном, как и он сам, в компании своего ухажера, рентгенолога. Они уселись за один стол с Жан-Пьером и брюнеткой.

На вопрос Валери ответила брюнетка:

– Жан-Пьер отправляется в Афганистан, чтобы помогать повстанцам.

– Да неужто? – Валери казалась искренне удивленной. – А я слышала, что тебе предложили прекрасную работу в Хьюстоне.

– Я от нее отказался.

Это произвело на Валери впечатление.

– Но почему?

– Я считаю более достойным занятием спасать жизни борцам за свободу, а здоровье техасских миллионеров меня совершенно не волнует. И ничего не меняет в этом мире.

Рентгенолог оказался не настолько поражен решением Жан-Пьера, как его партнерша. Он съел немного картофельного пюре и сказал:

– Разумный ход. Когда вернешься, без проблем получишь ту же работу. Станешь не просто доктором, но еще и героем.

– Ты так к этому относишься? – с холодком спросил Жан-Пьер.

Ему не понравился оборот, который начинал принимать их разговор.

– В прошлом году двое из этой больницы побывали в Афганистане, – продолжал рентгенолог. – Оба получили прекрасные должности по возвращении.

Жан-Пьер снисходительно улыбнулся.

– Что ж, приятно думать, что я буду при хорошей работе, если останусь в живых.

– И это окажется справедливым! – пылко воскликнула брюнетка. – После такого самопожертвования!

– Как относятся к твоему намерению родители? – поинтересовалась Валери.

– Мама его одобряет, – ответил Жан-Пьер.

Разумеется, она полностью его поддерживала: ей нравились герои. Зато Жан-Пьер живо воображал, что сказал бы его отец о молодом враче-идеалисте, отправлявшемся работать на афганских мятежников. Социализм не подразумевает, что каждый волен делать то, что ему заблагорассудится! – заявил бы он своим хриплым и напористым голосом, слегка раскрасневшись. Кем ты считаешь этих самых «повстанцев»? На самом деле они обыкновенные бандиты, злоупотребляющие послушанием простых крестьян. Все феодальные институты следует ликвидировать, прежде чем восторжествует социализм. И он бы грохнул по столу одним из своих крепких кулаков. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, а чтобы построить социализм, необходимо крушить головы! Не беспокойся, папочка, я все это прекрасно знаю.

– А мой отец уже умер, – сказал Жан-Пьер вслух. – Но он тоже был борцом за свободу. Сражался в рядах Сопротивления во время войны.

– Чем конкретно он помогал Сопротивлению? – спросил все еще скептически настроенный рентгенолог, но Жан-Пьер уже не удостоил его ответом, потому что увидел, как через кафетерий проходит Рауль Клермон, редактор газеты «Восстание», обильно потевший в воскресном костюме. За каким дьяволом толстяка-журналиста принесло сейчас в больничную столовую?

– Мне нужно с тобой переговорить, – без предисловий начал Рауль.

Он сильно запыхался.

Жан-Пьер жестом указал ему на свободный стул.

– Рауль…

– Это весьма срочно, – оборвал его газетчик, и у него был такой вид, словно он не хотел, чтобы его имя произносили при посторонних.

– Почему бы тебе не пообедать с нами? Потом мы на досуге побеседуем.

– Сожалею, но не могу.

Жан-Пьер различил паническую интонацию в голосе толстяка. Взглянув ему в глаза, он заметил в них умоляющее выражение, просьбу перестать дурачиться. Удивленный, он поднялся из-за стола.

– Хорошо, – сказал он, а чтобы сгладить впечатление чрезмерной тревоги у своих коллег, с шутливой игривостью бросил: – Не трогайте остатки моего обеда. Я скоро вернусь.

Потом под руку с Раулем он вышел из кафетерия.

Жан-Пьер собирался остановиться сразу за дверью и поговорить, но Рауль повел его дальше по коридору.

– Меня послал мсье Леблон, – сказал он.

– Я уже начал догадываться, что он всему причиной, – отозвался Жан-Пьер.

Прошел всего месяц с тех пор, как Рауль познакомил его с Леблоном, который попросил его отправиться в Афганистан под предлогом помощи повстанцам, как другие французские врачи, но на самом деле – чтобы шпионить на русских. Жан-Пьер ощутил гордость и тревогу, но прежде всего – приятное возбуждение при появлении возможности совершить нечто действительно значительное. Он лишь опасался, что организация, отправлявшая медиков в Афганистан, отвергнет его как коммуниста. Они, конечно, не могли пронюхать, что он являлся полноправным членом партии, а сам он не собирался информировать их об этом, но им могла стать известна его репутация человека, сочувствовавшего коммунистам. Однако в то же время все знали, сколь многие французские коммунисты выступили против советского вторжения в Афганистан. И все же существовала вероятность, что крайне осторожная организация предложит Жан-Пьеру отправиться помогать другим освободительным группировкам, поскольку они посылали врачей в несколько стран. Например, в Сальвадор. Но в итоге все сложилось удачно: «Медики за Свободу» приняли его радушно и без всяких подозрений. Он сообщил хорошие новости Раулю, а тот пообещал ему еще одну встречу с Леблоном. Вероятно, как раз настало для такой встречи самое подходящее время.

– Но зачем такая спешка и паника?

– Он хочет видеть тебя сейчас же.

– Сейчас же? – переспросил Жан-Пьер немного раздраженно. – Но ведь я на дежурстве. Меня ждут пациенты…

– Уверен, о них позаботится кто-нибудь еще.

– Но отчего возникла настолько срочная необходимость? Я ведь уезжаю только через два месяца.

– Речь пойдет не об Афганистане.

– О чем же еще?

– Я не знаю.

Не знаешь? Тогда почему ты так испуган? – гадал про себя Жан-Пьер.

– То есть даже приблизительного представления не имеешь?

– Мне известно только, что Рахми Коскуна арестовали.

– Того турецкого студента?

– Да.

– За что?

– Не знаю.

– И какое отношение его арест имеет ко мне? Я с ним едва знаком.

– Мсье Леблон объяснит.

Жан-Пьер воздел руки протестующим жестом.

– Я не могу просто так взять и уйти отсюда.

– А если ты, скажем, почувствовал недомогание? Проще говоря – заболел? – спросил Рауль.

– Мне необходимо позвонить старшей медсестре, чтобы она вызвала мне замену. Но…

– Так позвони ей.

Они уже почти добрались до выхода из здания больницы, где на стене висело несколько аппаратов для внутренней телефонной связи.

Это может быть проверкой, промелькнула у Жан-Пьера мысль. Проверкой моей преданности делу, чтобы установить, насколько я серьезно настроен и достоин ли исполнения чрезвычайно ответственного задания. И он решил рискнуть вызвать недовольство руководства больницы, сняв трубку одного из телефонов.

– Меня срочно вызвали в связи с внезапной проблемой в семье, – сказал он, когда старшая медсестра ответила. – Прошу вас незамедлительно связаться с доктором Роше.

– Хорошо, сделаю, – спокойно сказала медсестра. – Надеюсь, вы не получили по-настоящему печальных новостей?

– Я вам обо всем расскажу потом, – торопливо заверил он. – До свидания. О! Минуточку! – У него была пациентка, у которой ночью открылось кровотечение. – Каково состояние мадам Ферье?

– Нормальное. Кровотечение остановили, и оно не возобновлялось.

– Прекрасно. Пожалуйста, присматривайте за ней очень внимательно.

– Конечно, доктор.

Жан-Пьер повесил трубку.

– Все в порядке, – сказал он Раулю. – Теперь можем идти.

Они вышли на стоянку и сели в принадлежавшее Раулю «Рено-5». Машина внутри раскалилась от полуденного солнца. Рауль ехал на высокой скорости, но избегал основных магистралей, предпочитая узкие боковые улочки. Жан-Пьер начал нервничать. Он ведь даже не знал в точности, кем был Леблон, но предполагал, что тот так или иначе связан с КГБ. Помимо воли Жан-Пьер задумался, не совершил ли он поступка, способного разгневать столь пугавшую всех спецслужбу, и если да, то какое наказание его может ожидать.

Они уж точно никак не могли узнать о Джейн.

Их совершенно не касалось сделанное ей предложение сопровождать его в Афганистан. В отправлявшейся группе наверняка будет немало других людей. Вероятно, вместе с Жан-Пьером пошлют медсестру-ассистентку. Еще несколько врачей получат назначения в соседние населенные пункты или даже по всей стране. Так почему бы Джейн не оказаться в их числе? Она не имела медицинской квалификации, но могла пройти краткосрочные курсы, а ее большое преимущество состояло в знании фарси – диалекта персидского языка, на котором говорили в тех краях, куда держал путь Жан-Пьер.

Он надеялся, что она согласится, движимая идеализмом и свойственным ей стремлением к увлекательным путешествиям. А еще он питал другую иллюзию: в чужой стране Джейн легко забудет об Эллисе и влюбится в единственного оказавшегося рядом европейца, которым станет, само собой, Жан-Пьер.

Одновременно было нежелательно, чтобы даже в партии узнали о том, почему он именно ее уговорил присоединиться к нему – исключительно по причинам амурного характера. Им не следовало совать нос в его личную жизнь. Их никто не мог информировать о его интимных делишках. По крайней мере, он так считал. Но вдруг все же ошибался? Что, если им обо всем стало известно, и он накликал на себя их злобу?

Не глупи, сказал он потом сам себе. В действительности ты не сделал ничего дурного, а если даже совершил неверный шаг, никакого наказания не последует. Это же реальный КГБ, а не та мифическая организация, которая вселяет ужас в сердца подписчиков журнала «Ридерс дайджест».

Рауль припарковал машину. Они остановились рядом с жилым домом, состоявшим из дорогих апартаментов, на рю де л’Юниверсите. Это было то же место, где Жан-Пьер встречался с Леблоном в прошлый раз. Они выбрались из автомобиля и зашли в здание.

В вестибюле царил сумрак. По лестнице, спиралью уходившей вверх, они поднялись на второй этаж, и Рауль нажал на кнопку звонка. Насколько же изменилась моя жизнь с тех пор, когда я прежде стоял перед этой дверью, подумал Жан-Пьер.

Открыл им сам мсье Леблон. Это был низкорослый, хрупкий, лысеющий мужчина в очках. В пепельно-сером костюме при серебристом галстуке внешне он смахивал на дворецкого. Хозяин провел их в комнату, располагавшуюся в задней части квартиры, где он уже беседовал с Жан-Пьером. Высокие окна и изысканная лепнина на потолке указывали, что когда-то здесь, должно быть, находилась элегантная гостиная, но сейчас на полу лежал нейлоновый ковер, а дешевый конторский письменный стол окружали стулья из пластмассы вульгарного оранжевого цвета.

– Подождите тут недолго, – сказал Леблон.

Его голос был тихим, отрывистым и сухим, как пыль. Легкий, но без труда уловимый акцент наводил на мысль, что его подлинная фамилия вовсе не Леблон. Он вышел через другую дверь.

Жан-Пьер сел на один из пластмассовых стульев. Рауль остался стоять. В этой комнате, вспомнил Жан-Пьер, сухой голос сказал мне: «Вы были ничем не примечательным, но преданным членом партии с самого детства. Ваш характер и история вашей семьи подсказывают, что вы сможете достойно послужить партии на секретной работе».

Надеюсь, я не испортил своей репутации из-за Джейн, подумал он.

Леблон вернулся в сопровождении незнакомого мужчины. Оба задержались на пороге, и Леблон указал на Жан-Пьера. Незнакомец пристально всмотрелся в доктора, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти его лицо. Жан-Пьер ответил не менее жестким взглядом. Мужчина выглядел крупным и широкоплечим, как футболист. Его волосы были длинными по бокам головы, но заметно поредели на макушке, а усы он отпустил так, что их концы свисали вниз. Он носил зеленый вельветовый пиджак с разрезами на рукавах. Через несколько секунд он кивнул и удалился. Леблон закрыл за ним дверь и уселся за письменный стол.

– Произошла настоящая катастрофа, – сказал он.

Это не про Джейн, подумал Жан-Пьер. Слава тебе господи!

– В круг ваших друзей сумел проникнуть агент ЦРУ.

– О боже! – воскликнул Жан-Пьер.

– Само по себе это еще не та катастрофа, о которой я веду речь, – раздраженно продолжал Леблон. – Едва ли удивительно, что среди вас затесался американский шпион. В вашем окружении наверняка работают агенты Израиля, Южной Африки, как и спецслужб самой Франции. Чем им еще заниматься, как не проникать в группы молодых политических активистов? Мы тоже имеем своего человека, разумеется.

– Кто же это?

– Вы.

– О! Вот как! – Жан-Пьер был поражен до глубины души. Он сам никогда не считал себя шпионом. Но что еще могла означать формулировка «секретная работа»? – А кто же агент ЦРУ? – спросил он затем с откровенным любопытством.

– Некто Эллис Талер.

Изумление Жан-Пьера оказалось на сей раз настолько сильным, что он невольно вскочил со стула.

– Эллис?!

– Так вы с ним знакомы. Очень хорошо.

– Эллис – агент ЦРУ?

– Сядьте, – невозмутимо сказал Леблон. – Наша проблема не в нем самом, а в том, что он натворил.

Жан-Пьер размышлял. Если Джейн узнает об этом, она бросит Эллиса, как раскаленный кирпич. Позволят ли они ему все ей рассказать? Пусть даже нет. Узнает ли она правду о нем чуть позже? И каким образом? Поверит ли? Станет ли Эллис отрицать свою тайную деятельность?

Леблон продолжал говорить. Жан-Пьеру пришлось не без труда сосредоточиться на его словах.

– Катастрофа заключалась в том, что Эллис поставил ловушку, и в нее угодил некто очень важный для нас.

Жан-Пьер вспомнил, как Рауль упомянул об аресте Рахми Коскуна.

– Рахми действительно настолько важен для нас?

– Это не Рахми.

– Кто же тогда?

– Вам не обязательно знать.

– Тогда зачем вы привезли меня сюда?

– Помолчите и послушайте. – Леблон сказал это настолько жестко, что впервые внушил Жан-Пьеру страх. – Я, разумеется, никогда не встречался с вашим другом Эллисом. К сожалению, Рауль с ним тоже не знаком. А потому мы оба не знаем даже, как он выглядит. Зато вы знаете. Поэтому я и попросил доставить вас сюда. Вам известно, где живет Эллис?

– Да. Он снимает комнату над рестораном на рю де л’Ансьен Комеди.

– Окна комнаты выходят на улицу?

Жан-Пьер нахмурился. Он бывал там всего однажды. Эллис нечасто приглашал к себе гостей.

– Мне кажется, что да, выходят.

– Но вы не уверены?

– Дайте мне подумать.

Он заходил туда как-то вечером вместе с Джейн и еще целой компанией приятелей после показа какого-то фильма в Сорбонне. Эллис угощал всех кофе. Комната была небольшая. Джейн как раз уселась на пол у окна…

– Да. Там одно окно, и оно выходит на улицу. Почему это имеет значение?

– Потому что вы сможете подать сигнал.

– Я? Но зачем? Кому?

Леблон метнул в него свирепый взгляд.

– Простите, – сразу же извинился Жан-Пьер.

Леблон колебался. Затем заговорил снова, и его голос стал еще немного тише, хотя выражение лица оставалось непроницаемым.

– Вам предстоит пройти крещение огнем. Я сожалею о необходимости использовать вас в… подобной акции. Поскольку вы прежде не делали для нас вообще ничего существенного. Но вы знакомы с Эллисом, и сейчас у нас нет больше никого, кто хорошо знал бы его. А то, что мы собираемся предпринять, потеряет всякий смысл, если не сделать этого немедленно. Итак. Слушайте внимательно. Это крайне важно. Вы отправитесь к нему в комнату. Если застанете его дома, вы войдете – придумайте любой предлог. Затем встаньте у окна и покажитесь в него, чтобы вас разглядел Рауль, который будет дежурить на улице.

Рауль вскинулся, уподобившись псу, услышавшему, как люди упоминают в разговоре его кличку.

– А если Эллиса дома не окажется? – спросил Жан-Пьер.

– Поговорите с соседями. Постарайтесь выяснить, куда он отправился и скоро ли вернется. Если он вышел всего на пять минут или даже примерно на час, дождитесь его. И когда он вернется, действуйте, как было сказано: войдите внутрь, приблизьтесь к окну и убедитесь, что Рауль вас увидел. Ваше появление в окне будет означать, что Эллис у себя, а потому, как бы ни развивались события, не подходите к окну, если его там не будет. Это вы усвоили?

– Я знаю теперь, чего вы от меня хотите, – сказал Жан-Пьер. – Не понимаю только, с какой целью.

– Помочь нам идентифицировать Эллиса.

– А когда я вам помогу… Что дальше?

Ответ Леблона превзошел самые смелые ожидания Жан-Пьера и до крайности обрадовал его.

– Мы, конечно же, убьем его.

Глава третья

Джейн расстелила старенькую, покрытую заплатами белую скатерть поверх небольшого стола в комнате Эллиса и разложила набор видавших виды ножей и вилок. Нашла бутылку флери в шкафчике под раковиной и откупорила ее. У нее возник соблазн попробовать вино, но потом она решила дождаться Эллиса. Она достала бокалы, соль, перец, горчицу и бумажные салфетки. Не начать ли готовить самой? – подумала она. Нет, лучше предоставить это ему.

Комната Эллиса ей никогда не нравилась. Она была пустовата, тесна и совершенно безлика. Впервые попав сюда, она даже испытала в некотором роде шок. Она уже какое-то время встречалась с этим нежным, спокойным, зрелым мужчиной и ожидала, что он обитает в месте, которое отражает достоинства его личности – в уютной, удобной квартире, где обнаружится множество реликвий из его прошлого, по всей видимости, богатого различного рода событиями. Но побывав в его логове, вы бы никогда не догадались, что этот человек был уже однажды женат, воевал, употреблял ЛСД[2], избирался капитаном школьной футбольной команды. Холодные белые стены украшали явно случайно подобранные плакаты и афиши. Фарфоровую посуду хозяин купил в лавках старьевщиков, а кастрюли и сковородки были из оцинкованного железа. Имя владельца не значилось ни на одном из томиков поэзии в бумажных обложках, стоявших на полках книжного шкафа. Свои джинсы и свитеры он хранил в пластмассовом чемодане под скрипучей кроватью. А где же его старые школьные дневники, где фотографии племянников и племянниц, где пластинка со столь любимой им песней «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли, где обычные в каждом доме сувениры из Булони или с Ниагарского водопада? Или та салатница из тикового дерева, которую всякий рано или поздно получает в подарок от родителей? В комнате не было ничего действительно значимого. Ни одной вещи, какую обычно хранишь не за ее ценность, а за воспоминания, с ней связанные. Словом, он не вложил в обстановку даже малой частицы своей души.

Комната человека, застегнутого на все пуговицы, хранившего свои секреты, никогда и ни с кем не делившегося сокровенными мыслями. Постепенно Джейн с глубочайшей печалью поняла, что Эллис действительно походил на свое жилье, то есть был холоден и скрытен.

И это поражало ее больше всего. Он представлялся ей очень уверенным в себе мужчиной. Всегда ходил с горделиво поднятой головой, словно ни разу в жизни не испытал подлинного страха. И даже его постель как будто существовала не для сна, а исключительно для сексуальных утех. Вот когда он мог сделать что угодно, сказать что угодно без колебаний, без угрызений совести или стыда. Джейн прежде не встречала подобных личностей. Уж слишком часто – в постели, в ресторане или просто во время прогулки по улице, пока они вместе над чем-то смеялись, пока она слушала его рассказы, наблюдала, как в уголках его глаз собирались морщинки в моменты глубокой задумчивости, или даже лежала в его теплых объятиях, Джейн вдруг обнаруживала внезапно, что он совершенно отключился от реальности. И в такие минуты он переставал быть любящим, занятным, задумчивым, обходительным или чувствительным. Она ощущала себя отторгнутой им, совсем посторонней, влезшей непрошенно в его интимный мир. Эта перемена походила на то, как солнце вдруг скрывается за густым облаком.

Она знала: ей придется так или иначе расстаться с ним. Джейн любила его самозабвенно, но теперь ей казалось, что он не способен на столь же сильное ответное чувство. Ему уже исполнилось тридцать три, и если он до сих пор не усвоил науку истинной любви, то не усвоит уже никогда.

Она села на диван и принялась читать номер английского еженедельника «Обсервер», который купила в киоске иностранной прессы на бульваре Распай по пути сюда. На первой полосе они опубликовали репортаж из Афганистана. Теперь эта страна представлялась прекрасным местом, куда можно отправиться, чтобы забыть об Эллисе.

Идея с самого начала вызвала ее интерес. Хотя ей нравился Париж, и работа, по крайней мере, не позволяла скучать в силу своего разнообразия, она стремилась к чему-то более важному: к новому опыту, к приключениям, к возможности внести свой вклад в борьбу за свободу. Ни малейшего страха она не чувствовала.

Жан-Пьер сказал, что врачей слишком высоко ценили, чтобы отправлять непосредственно в зону боевых действий. Конечно, существовал риск угодить в засаду или стать жертвой шальной бомбы, но он едва ли превышал опасность угодить под колеса одного из лихих парижских водителей. Ей было любопытно узнать, как живут афганские повстанцы. «Чем они питаются? – спрашивала она у Жан-Пьера. – Какую одежду носят? Ночуют в палатках? У них есть хотя бы туалеты?»

«Никаких туалетов, – отвечал он. – Нет электричества. Нет дорог. Нет вина. Нет автомобилей. Нет центрального отопления. Нет дантистов. Нет почтальонов. Нет рекламы. Нет кока-колы. Никто не дает прогнозов погоды, не печатает биржевых сводок. Там не работают декораторы, социальные службы. Нет губной помады, женских прокладок, модных нарядов, званых ужинов. Невозможно вызвать такси или даже сесть в обычный автобус, постояв в очереди…»

«Остановись! – перебивала она, потому что он был способен продолжать так часами напролет. – У них не может не быть такси и автобусов».

«В сельской местности нет ничего подобного. Я отправляюсь в район под названием долина Пяти Львов – твердыню повстанцев в предгорьях Гималаев. Жизнь там была крайне примитивной даже до того, как начались русские бомбардировки».

Джейн питала несокрушимую уверенность, что вполне сможет обойтись без канализации, водопровода и прогнозов погоды. Она догадывалась о том, насколько Жан-Пьер недооценивает опасность, но это почему-то не могло сдержать ее порыва. Мать, разумеется, устроила бы настоящую истерику. А отец, будь он еще жив, сказал бы просто: «Удачи тебе, Джейни!» Уж он-то понимал, как важно для любого человека сделать свою жизнь полезной для общества. Хотя он был отличным врачом, больших денег так и не заработал, поскольку где бы они ни жили – в Нассау, в Каире, в Сингапуре, но дольше всего в Родезии, – он всегда лечил бесплатно бедняков, и они являлись к нему на прием толпами, а пациентов, способных щедро оплатить его услуги, отец отвергал.

Из состояния глубокой задумчивости ее вывел топот, донесшийся с лестницы. Она поняла, что не успела прочитать в газете и пары абзацев. Вскинула голову и вслушалась. Нет, на шаги Эллиса не похоже. Но постучали именно в его дверь.

Джейн отложила газету в сторону и пошла открывать. Перед ней стоял Жан-Пьер. И он был удивлен едва ли не сильнее, чем она сама. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– У тебя какой-то виноватый вид, – заметила Джейн. – У меня тоже?

– Да, – с усмешкой ответил он.

– Я как раз вспоминала о тебе. Заходи.

Он переступил через порог и огляделся.

– Эллиса нет дома?

– Я жду его с минуты на минуту. Присаживайся.

Жан-Пьер пристроил свое долговязое тело на диване. Уже не впервые Джейн подумала, что он, должно быть, самый красивый мужчина из всех, с кем она была знакома. У него были совершенно правильные черты лица, высокий лоб, четко обрисованный, почти аристократический нос, влажные карие глаза и чувственный рот, скрытый густой темно-русой бородой и усами, в которых местами виднелись рыжие волоски. Одевался он дешево, но тщательно подбирал вещи, умея носить их с небрежной элегантностью – и этой способности Джейн тайно завидовала.

Он ей очень нравился. Его крупный недостаток заключался в слишком высоком мнении о себе, но при этом его самоуверенность выглядела настолько откровенной и наивной, что обезоруживала, как нас часто умиляют излишне хвастливые дети. Ей импонировали его идеализм и преданность профессии медика. А еще ему нельзя было отказать в известном шарме. И в живом воображении, которое порой даже смешило ее. Вдохновленный чем-нибудь совершенно абсурдным, порой даже простой оговоркой, он мог пуститься в затейливый монолог, продолжавшийся десять или даже пятнадцать минут. К примеру, стоило кому-то заговорить о футболе, как Жан-Пьер выдавал спонтанный комментарий к недавнему матчу, каким его мог бы описать только философ-экзистенциалист. Джейн тогда смеялась до колик. Некоторые знакомые намекали, что веселый нрав Жан-Пьера имел оборотную сторону, когда он погружался в самую черную депрессию, но сама Джейн ни разу не видела его таким.